Лети, лети, лепесток

— Ван Ибо, не твое! — раздается сзади злое и рука, вынырнувшая из-за спины хватает лежащее на столе зеленое яблоко с красноватым бочком. — Сколько раз повторять, ты должен приносить мне сам фрукты и конфеты. Теперь пеняй на себя, — мерзкий голос шипит в ухо и ненавистная рука - грязный манжет, крупная бородавка в основании большого пальца, - крепко ухватив яблоко, толкает стакан с соком, стоящий перед Ибо. Стакан опрокидывается, холодный сок заливает футболку на животе, стекает ниже. Сидящие с Ибо за одним столом вытягивают головы, с интересом наблюдая, ждут продолжения. Ибо смотрит растерянно и зло как спереди на джинсах образуется большое темное пятно. Мучитель отходит на несколько шагов назад, тычет в Ибо пальцем и ржет. Дети вскакивают со своих мест, кто-то смеется громко, кто-то тихо и заискивающе хихикает. — Глядите, он обоссался. Ибо сидит, опустив голову и сжав зубы. Мучитель смотрит на Ибо в упор, с хрустом откусывает отобранное яблоко, начинает жевать, шумно набирает в рот слюну и сплевывает яблочную кашицу в вперемешку с мерзкой слюной прямо в Ибо, попадая в волосы, гадость стекает по короткой стрижке, пачкает шею. Ибо не выдерживает. Он быстро выскальзывает из-за стола, прыжком приближается к мучителю и делает подсечку. Мучитель с грохотом падает на пол. Яблоко выскальзывает из его руки и катится под стол. Он не ожидал, что Ибо решится дать отпор. А Ибо садится на мучителя верхом и начинает бить, нанося удары маленькими кулаками тому прямо в челюсть. Он чувствует, как спину обжигает болью. Бьют куда придется — у мучителя много приспешников. Мучитель приходит в себя и лупит в ответ. Пусть Ибо и маленький, но сильный. Драка становится все более злой. В столовую вбегает воспитатель. Мальчишки, наблюдающие за дракой, расступаются, воспитатель пытается растащить дерущихся, но это сложно. Ему достается тоже, драка уже в той стадии, когда все равно куда бить, лишь бы бить, лишь бы не били тебя. Воспитатель засовывает в рот висящий на груди свисток, по столовой разносится громкая пронзительный звук. Когда воспитателю удается растащить дерущихся, ему на помощь спешит еще один. Он хватает Ибо за шиворот футболки, резко дергая, усаживает на стул. Первый воспитатель держит мучителя. У того разбита губа — по ней вниз медленно стекает капелька крови. Ибо победно улыбается, он рад, что смог ответить, но мучитель зло щурится и плюет Ибо в лицо. Мерзость попадает на щеку. Ибо поднимает руку, утирается предплечьем. — Ли Лонг! — орет воспитатель. — Сколько можно? — Он сам на меня набросился. Он же бешеный, — Ли Лонг берет себя в руки и честным взглядом смотрит воспитателю в глаза. — Каждый подтвердит, — он обводит взглядом обступивших заварушку ребят, те согласно кивают. Ибо вырывается, он хочет мстить, но воспитатель взрослый и сильный, а Ибо всего семь, поэтому вместо радости отмщения он чувствует грубую руку, схватившую его за худое плечо, и почти болезненные толчки к выходу. Когда Ибо выводят из столовой, мальчишки, возбужденно переговариваясь, довольные только что увиденной дракой, шумно рассаживаются на места — деревянные ножки стульев противно шоркают по затертому ламинату. Можно спокойно продолжить ужин, накажут не их и обсудить драку всегда приятно. Это длится уже две недели. Две недели, как Ибо попал в детский дом и на следующий день Ли Лонг начал его мучить. Ибо решил терпеть, ведь он знал, что надолго тут не задержится. Но всякому терпению приходит конец. Воспитатель ведет Ибо по коридору и усаживает на первую попавшуюся лавку. — Драться запрещено, — зло выговаривает он. — Не я первый начал, — сквозь зубы отвечает Ибо. — Не знаю, все говорят, что ты. Я верю большинству. — Мне пофиг, я скоро отсюда уеду, — Ибо смотрит колко, но по щекам текут непрошенные слезы. Руки поневоле сжимаются в кулаки. — Если он меня еще раз тронет, вообще убью. — Ясно, — отстраненно тянет воспитатель и тащит Ибо в изолятор. Открыв дверь, он впихивает Ибо внутрь. — Охолонись немного. Больно борзые все стали, — выносит свою оценку воспитатель, поворачивая ключ в замочной скважине. Ибо садится на пол, прижимается спиной к холодной стене, слышит глухой, почему-то тягучий металлический звук закрывающегося замка. Ибо, обхватив коленки, продолжает сидеть на полу, часы на стене равномерно отсчитывают секунды: тик-так, тик-так. Злые слезы ручьями текут по щекам, глаза заволокло так, что приходится проморгаться, чтобы что-то видеть. Он с тоской понимает, что видеть нечего, теперь уже нечего. Безумно хочется к маме. Хочется зарыться носом в теплую грудь, вдыхать родной запах, а она бы гладила по голове, нашептывая что-нибудь ласковое. А Ибо бы плакал и плакал, до тех пор, пока не выплакал бы все слезы. Потом бы мама возмущенно спросила: «Тю, Цзе-эр, ты мужик у меня или где?» и поцеловала бы горячими губами в лоб, а Ибо бы тут же успокоился и они бы пошли в кабинет отца. Тот бы, как всегда, сидел уткнувшись в книгу, но у мамы есть подход. Она подошла бы и толкнула его плечо попой, а папа бы поднял на нее взгляд и счастливо рассмеялся: «Что, пришли, любимчики мои? Соскучились? Ну, пойдемте гулять». И они бы спустились на лифте, папа бы помог отстегнуть велик — замок постоянно заедал, а мама бы пока подошла к почтовому ящику и проверила почту. Они вышли бы на улицу и Ибо бы ехал быстро, как вихрь, на своем новеньком, на день рождения полученном велике, до какой-нибудь выбранной им цели, а мама с папой шли бы сзади, а Ибо возвращался к ним, кружа вокруг и поторапливая. Слезы душат — мамы не было, папы тоже. Велик, его новенький велик, наверное, так и стоит, прицепленный вечно заедающим замком к металлической трубе у подъезда. Только вот ни дома, ни велика, ни родителей у Ван Ибо больше нет. Есть слезы, да и то редко — Ибо позволяет себе плакать, только когда находился в полном одиночестве, а какое может быть одиночество в детском доме? Только такое, когда тебя, провинившегося, запирают в изолятор. И злость. Ее, этой самой злости — с избытком. Ли Лонг травит каждый день, а Ибо каждый день сдерживается, но нарыв наконец вскрывается и он кидается с кулаками на своего обидчика. Ибо плачет горько и долго, навзрыд. Но маленькое тело не всегда согласно с большой душой — тело говорит «пора спать» и Ибо, как был на полу, там же и засыпает, свернувшись калачиком, используя собственные сложенные вместе ладошки вместо подушки. Просыпается он в ужасе. Его кто-то несёт. «Опять Ли Лонг», — зло думает Ибо сквозь сон — «надо опять ему врезать». Он пытается вырваться, лягнуть ногами, но безуспешно, еще и темно, а Ибо до одури боится темноты. Можно драться с Ли Лонгом, даже с десятью Ли Лонгами, но бороться с темнотой бесполезно — так же бесполезно, как собрать Звезду смерти, которую тетушка подарила на день рождения, потеряв инструкцию. Однако руки, держащие его сильные и теплые, это не мог быть Ли Лонг — его мерзкие пакши Ибо за эти две недели изучил досконально. Эти руки приятные. Не мамины, не папины, но брыкаться особо не хочется. Ибо прекрасно осознаёт, где он сейчас находится, поэтому глубоко вдохнув он резко выворачивается из державших его рук и принимается осыпать ударами несшего его мальчика. — Ну, хватит, хватит. Что ты злой такой? — мальчишка явно старше. Одним быстрым и четким движением он скручивает руки Ибо за спиной и подталкивает к одной из узких неудобных кроватей, стоящих вдоль стен изолятора. — Ложись, ладно? И не бузи. Ибо застывает, понимая, что угрозы вроде нет, и нерешительно кивает, пытаясь рассмотреть мальчишку. Но черты лица увидеть не получается — слишком темно. Высокий, худой, темный ежик волос, очень похожий на прическу Ибо. Тот, закончив с Ибо, отчего-то нервничает. Включает свет , пытается открыть окно, но ничего не получается — на окнах стоят решетки, открывается только форточка. Ибо внимательно следит за ним, оценивая телосложение мальчишки и приходит к выводу, что тот наверное бы пролез, сам Ибо пролез бы абсолютно точно. Но мальчишка отчего-то не лезет, садится на соседнюю койку и спрашивает: — Дикий зверек, у тебя есть имя? — Я тебе не зверек, — сразу вскипает Ибо, прожигая взглядом. — Хорошо, не зверек. Но имя? — Ван Ибо... — Почему ты в изоляторе? Подрался? — мальчишка забирается с ногами на кровать. — Угу. А ты? — Ибо широко зевает. Он очень боится, что от такого зевания может повредиться челюсть и всегда проверяет, что с ней все хорошо. — Курили с пацанами за кладовой. А повар, сука, настучал директору. Парни разбежались, а мне повар подножку подставил. Сука повар! — мальчишка в задумчивости поднимает взгляд на форточку. — Пацаны ждут. Может попробовать? — он смешно морщится и трет нос. — Да ну…, не полезу. И так на всю ночь заперли, если сбегу — неделю потом тут куковать. А ты что, новенький? Я тебя раньше не видел. Мальчишка скидывает кроссовки и пытается вытянуться на узкой изоляторской койке. — Вот вроде, изолятор. Для больных детей, чтобы лечить. Почему условия как в тюряге, — ворчит он, устраиваясь поудобнее. Он слишком высокий для своих лет, длины детской кровати ему давно не хватает, ноги приходится закинуть на стену. — Ага, новенький, — Ибо почему-то хочется сделать также, но кровать ему в пору, да и стены перед ним нет. — Но я тут ненадолго. Скоро меня заберут. — Жди больше, — мальчишка разворачивается и смотрит на Ибо. — Вроде уже большой, а в сказки веришь. Все так говорят, только забирают единицы. Кому мы нужны? Я тут уже шесть лет. За все время забрали троих. Так что не надейся, не заберут. Привыкай к здешней жизни. — Не собираюсь я здесь жить и привыкать не буду. Меня тетя заберет, — сквозь зубы бормочет Ибо, чувствуя как горло давится спазмом, не дающим глотать. — А не заберет, сам сбегу. — Ладно, не злись, беглец. Заберет — так заберет, я ж не против, — парень встает и выходит в маленький коридорчик, как раз туда, где недавно заснул Ибо. — Тут толчок, кстати, если тебе надо, — говорит он и скрывается за дверью. Ибо отворачивается к стенке, укрывается с головой и мгновенно засыпает. *** Ибо никогда не забудет этого гадкого ощущения, никогда не забудет противного хруста и чавканья раздавшегося вслед. Только услышав сигнал подъема он просыпается, садится на кровати, всовывает босые ноги в резиновые кроксы и через секунду отдергивает их, оглашая спальню истошными криками. На пальцах раздавленные гигантские жуки. Из них вытекает мерзкая жижица, они еще шевелят своими тоненькими лапками. Ибо орет и трясет ногами, пытаясь скинуть, очистить ноги от этого ужаса. Конечно — все ржут. Подбегает воспитатель и зло оглядывает смеющееся лица: — Кто это сделал? — требовательно спрашивает он. — Я жду. Ибо не может сидеть на месте, сидеть и ждать. Он должен немедленно смыть с ног эту гадость, даже пусть их время пользования туалетными комнатами еще не настало. Первыми допуск к туалету и умывальнику получали старшие. Ибо бежит босиком по холодному кафелю коридора, всхлипывая и размазывая едкие злые слезы по лицу, глаза застилает от гнева и отвращения. Он огибает поворот стены и больно врезается в чье-то тело. Поднимает глаза — перед ним парень из изолятора. В его руках зубная щетка, через шею перекинуто темно-зеленое полотенце. У них у всех такие, темно-зеленые. После умывания его следует повесить на спинку кровати, чтобы просохло, а зубную щетку убрать в прикроватную тумбочку, с глаз долой. Парень с беспокойством смотрит на Ибо, запихивает щетку в карман спортивных штанов, берет за худые плечи и слегка отстраняет от себя. Ибо опять вырывается, прячет взгляд, дергает плечами, пытается скинуть руки, но мальчишка держит крепко. Ибо больше не может сдерживаться, он устал бороться, каждый день бороться за себя, пытаясь выжить в этом незнакомом страшном месте. Он утыкается мальчишке куда-то в область груди и заходится в рыданиях. Хватка ослабляется, парень не знает, что делать и утешительно похлопывает по трясущимся плечам. — Хватит, хватит, — шепчет он беспокойно. — Успокаивайся, сейчас ребята пойдут. Ибо пытается, но получается плохо. Парень слегка отступает, слышны голоса других ребят. Старшие закончили умывание и группами выходят в коридор. — Чжань-Чжань, что тут у тебя? — говорит один, подходя ближе. — Да вот, пацана травят. Надо бы разобраться. Ибо наконец вырывается, скрывается за дверью умывальной. Гадость с ног необходимо смыть. Сяо Чжань провожает его тревожным взглядом. — А, я слышал. Ли Лонг травит, из второго отряда. Он даже к нам приходил, предлагал присоединиться, обещал шоколадки. Но что-то из наших никто не повелся. — А я тогда где был? — недоумевает Сяо Чжань. — Где-где? В изоляторе своем сидел, наверное. У тебя же там прописка, — смеется парень. Сяо Чжань машет на него рукой и возвращается в умывальную. Ибо, как был в футболке и трусах, стоит на почерневшей от плесени плитке душевой и льет на ноги. Вода идет плохо, тоненькой холодной струйкой. Утром мытье не предусмотрено, в душ воду нормально подают только вечером, за полчаса до отбоя. Ибо шевелит пальцами, они уже приобрели какой-то нездоровый синеватый оттенок, но мерзкое ощущение удалось смыть. Сяо Чжань берется рукой за уголок полотенца, сдергивая его с шеи. — На вот, — Ибо мотает головой. — Бери, говорю. Вытирайся. Ноги уже синие. Заболеешь. Ибо смотрит настороженно, губы поджаты, в глазах до сих пор стоят слезы, но плечи больше не вздрагивают, грудная клетка не вздымается от всхлипываний. Он нерешительно протягивает руку, Сяо Чжань вкладывает в нее темно-зеленое полотенце. Потом что-то произошло — Ван Ибо так и не узнал, что именно, хоть и подозревал, что с Ли Лонгом и его компанией кто-то серьезно поговорил. Глаз у него светил свежим фонарем, и как мальчишки из отряда ни выспрашивали, откуда такое украшение, Ли Лонг по-партизански молчал, лишь кидая злые взгляды в сторону Ибо, но травля закончилась. Ибо даже нашел пару нормальных парней в отряде, жить стало более-менее сносно. Утром он одним из первых бежал в умывальную, очень хотелось увидеть своего спасителя, поблагодарить, может быть подружиться. Но увидеть его не получалось. Однажды Ибо набрался смелости и подошел к мальчишке из отряда спасителя. — А где тот парень, вроде Чжань-Чжань? — спросил он, стараясь говорить как можно равнодушнее. — Чжань-Чжань? А его забрали, — как то недоуменно произнес тот, будто ни до конца веря в то, что он говорит. — А что? Тебя опять обижают? — Нет, нет, — Ибо замотал головой, к горлу отчего-то подкатил комок, грозящий растаять и пролиться слезами. Ибо развернулся и зашагал прочь. — Нет. Все хорошо. Меня тоже через неделю заберут, — сказал он тихо.