Мы справимся

      

Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? Значит — кто-то называет эти плево́чки жемчужиной?

И, надрываясь в метелях полу́денной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит — чтоб обязательно была звезда! — клянется — не перенесет эту беззвездную муку! А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!» Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!

Блок 1.

Место действия:

Международный аэропорт Пудун.

Время действия:

Двадцать восьмое ноября 2011 года.

      — Ну как ты, ничего? — его ласковое дыхание мягко овеяло мне ухо. Мой парень старается держать ободряющий голос и меня — за руку, второй волоча за нами чемодан. Видимо, даже Рену неловко так откровенно закрывать глаза на моё состояние, если мне удаётся различить в его тоне лёгкую стеснённость и неуверенность.       Вместо ответа натягиваю хиленькую, должно быть, улыбочку. Я и рад бы постараться изобразить что-то более живое и весёлое — не выходит. Чем ближе вылет, тем сложнее контролировать себя: место собранности занимает прожорливая паника, она стремительно теснит грудь, рвётся наружу, и скрыть это всё сложнее. Хоть я и не хочу, чтобы Рен видел меня таким, сейчас выбирать не приходится. Пища для обжоры-паники — моё спокойствие.       Замечаю, как проклёвывается зерно тревоги в дымке его чистых солнечно-золотых глаз. Тяжёлое беспокойство омрачает клубы царственного золота, сгущает, наливает их сочным закатным пламенем. Рен смотрит на меня с полминуты, закусывает губу в задумчивости до капельки крови и, наконец, виновато отводит взгляд. Повторяю потугу — а иначе эту порнографию назвать язык не поворачивается — улыбнуться и шёпотом, который тонет в гуле зала аэропорта, пытаюсь сказать убедительно:       — Всё нормально, пр… Правда. Тебе не… Не стоит так переживать, — собственный голос узнать со стороны не так просто: расшатанный страхом и сдавленный паникой, он совсем не похож на мой. Пропадает ещё. Это звучит по-идиотски. Раздражает.       Своенравная толпа путешественников заполнила залы аэропорта Пудун, в который мы прибыли около двух часов назад, — за три часа до вылета в общей сложности. Могли бы и позже, но Рен хотел дать мне возможность привыкнуть к этой обстановке. Конечно, предложи это кто угодно, а не Рен, я бы нашёл эту затею бесконечно, ну просто в край, ебаной. Но предложил именно Рен. А Рену я не могу и не хочу возражать. Вижу ведь, как он старается ради меня: целое путешествие затеял, на работе отпуск взял, с Дзюн, наверняка, договорился, — и это не говоря уже о том, что я у него нахлебником прожил не один месяц; моё обеспечение, все билеты-гостиницы — на нём. Да, мы спали, точнее, я ему отдавался почти каждую ночь до этого идиотского врачебного табу на физ нагрузки, но это не важно. Важнее то, что из десятка людей, которые о нём мечтают, Рен выбрал меня, именно меня! Разве смею я теперь его в чём-то упрекать? Упрекать в обмане или чём-то таком? Да ни в жизни! Не понимаю, что на меня вообще тогда нашло, зачем я выдумал эти идиотские условия… Наверное, в край ёбнулся без него, пока в больничке проёбывался… Ну и хер с этим, какая уж разница?       И теперь не покидает ощущение, что, уйдя из «Neverland»'а, я всего-то сменил вереницу клиентов на него одного, и просто расплачиваюсь натурой, как последняя шлюха. Пусть Рен и запретил называть себя так, он же не знает и не узнает, о чём я думаю… К счастью, он не рейши.

      (1) When I wake up I’m afraid, somebody else might take my place When I wake up I’m afraid, somebody else might take my place

Paid that money, fake that dummy, ache my tummy On the fence, all the time

       (1) Когда я просыпаюсь, я боюсь, что кто-то другой может занять мое место Когда я просыпаюсь, я боюсь, что кто-то другой может занять мое место

Заплатил эти деньги, фальшивый манекен, болит мой животик На заборе все время.

(2) You’re too mean, I don’t like you, fuck you anyway You make me wanna scream at the top of my lungs It hurts but I won’t fight you You suck anyway You make me wanna die, right when I

      (2)Ты слишком грубый, ты мне не нравишься, все равно пошел на хуй

Из-за тебя мне хочется кричать во все горло

Это больно, но я не буду с тобой бороться

Ты все равно отстой

Из-за тебя мне хочется умереть, как раз когда я…

      (3) When I wake up I’m afraid, somebody else might take my place x3 When I wake up I’m afraid, somebody else might end up being me

       Когда я просыпаюсь, я боюсь, что кто-то другой может занять мое место x3 Когда я просыпаюсь, я боюсь, что кто-то другой может оказаться мной

      (4) Keep on dreaming, don’t stop breathing, fight those demons

Sell your soul, not your whole self If they see it when you’re sleeping, make them leave it And I can’t even see if it’s all there anymore so

You’re too mean, I don’t like you, fuck you anyway You make me wanna scream at the top of my lungs It hurts but I won’t fight you You suck anyway You make me wanna die, right when I…

      (4) Продолжай мечтать, не переставай дышать, борись со своими демонами

Продай свою душу, но не всего себя целиком

Если они увидят это, когда ты будешь спать, заставь их уйти

И я даже не могу понять, все ли это осталось на месте, так что

      Ты слишком грубый, ты мне не нравишься, все равно пошел на хуй

Из-за тебя мне хочется кричать во все горло

Это больно, но я не буду с тобой бороться

Ты все равно отстой

Из-за тебя мне хочется умереть, как раз когда я…

      (5) Being me can only mean

Feeling scared to breathe If you leave me then I’ll be afraid of everything

      (5) Быть собой может означать только одно

Мне страшно дышать

Если ты меня бросишь, я буду бояться всего на свете.

      Эта шумная толпа давит изнутри. Все такие беззаботные, улыбаются, дети кричат и смеются, бегают, едят мороженое или не мороженое — а меня что-то подташнивает, чувствую себя нехорошо. Наверное, это от нервов… Делаю вдох. Делаю выдох. Пытаюсь успокоиться. Хочу засмеяться от осознания наивности своих надежд. Это тоже нервное, пожалуй.

Я пытаюсь найти выход Убежать от этих мыслей Вдох-выдох вдох-выдох Вдох-выдох вдох-выдох Я кричу, никто не слышит Мои крики станут пылью Вдох-выдох вдох-выдох Вдох-выдох вдох-выдох Я разбит и ненавижу Моя жизнь полна ошибок Вдох-выдох вдох-выдох Вдох-выдох вдох-выдох Снова в хлам и я убитый Ты же станешь той причиной Вдох-выдох вдох-выдох Вдох-выдох вдох-выдох

      «И если ещё хоть раз назовёшь себя шлюхой, я не знаю, что сделаю с тобой. Наверное, задушу,» — так Рен сказал в прошлый раз. А я, может, и не против совсем, чтобы он задушил меня… Эта мысль почему-то — единственное, что на какую-то секунду дарит мне спокойствие, ощущение, что всё хорошо, что мы дома, а не в водовороте людей, звуков и лиц в аэропорту. Должно быть, я неосознанно улыбнулся, если Рен, обернувшись на меня, сказал:       — Повеселел? Это хорошо… — и даже немножко улыбнулся, совсем чуть-чуть, но было, точно было!       Ненормально, наверное, что его призрачная улыбка оказывает на меня такое действие, но сейчас я хочу засмеяться, и на этот раз совсем не от нервов, а от того, что люблю его, очень! Это чувство носится глубоко и звенит неприлично-глупым хихиканием где-то в мыслях, сотрясает нутро мелкой дрожью безмозглого, абсолютно девчачьего или щенячьего, восхищения на грани с восторгом. Так могла бы радоваться улыбке какого-то чибика Пирика, но не я, — мне это чувство должно быть чуждо. И всё же… Оно рвётся наружу и, кажется, мне даже не так дерьмово уже… Звучит со стороны очень приторно, но я абсолютно счастлив быть с ним здесь и сейчас, и не столь даже важно теперь, что мы в аэропорту, до вылета — меньше часа, летим мы на Хоккайдо, где отец меня четвертует, если не выебет, Пирика потом кастрирует за Куробе и за себя. Но ведь это будет потом, и какая разница сейчас? Никакой. Никакой, поэтому нахер думать об этом?       Толпа продолжает теснить своим многолюдьем, скрадывает кислород, и своенравно торопит нас куда-то. Мы вынуждены подчиниться, чтобы не оказаться растоптанными в окружающей давке. С чемоданами это не так уж просто. Я едва поспеваю за Реном. Он крепко сжимает мою руку, чтобы не потерять в этом вихре разношерстных людей.       А мы летим сломя голову куда-то. Куда — даже не вникаю. Хотя стоило бы, наверное, занять голову чем-то, потому что от картин авиакрушений устала даже моя аэрофобия.       — Куда мы идём? — надрываю глотку в попытке переорать тесную лавину гула объявлений, шума от пассажиров, который многократно усиливается эхом гладких кафельных стен и высоких потолков. Дышать нечем, и каждая капля кислорода сейчас — на вес золота. А у меня своё золото — он и внимание его янтарных глаз.       Вместо того, чтобы пытаться перекричать шум, Рен просто кивнул на указатель с какой-то китайской надписью. Видимо, мои бестолковые тупорылые глаза выдают полное отсутствие интеллекта как никогда явно, потому что Рен, сообразив, что я ни бля ни мяу по-китайски не ебу, кивнул на чемоданы, и повысив голос, выдохнул:       — Багаж сдавать. Как ты? — словно в награду за стойкость или в качестве аванса, Рен подарил мне взгляд. Хочу обнять тебя. Вообще-то, я хочу не то чтобы обнять, — просто это самое приличное из моих желаний касательно тебя сейчас. Но ты спешишь куда-то, летишь, едва ли успевая читать указатели, — совсем не до меня. Ладно. Теперь я тем более должен пережить этот трижды ёбаный перелёт хотя бы для того, чтобы получить взять заслуженную награду — тебя.       Снова попытка улыбнуться, но уже куда более живая, почти настоящая даже.       — Рен, а я хочу тебя, пойдём в туалет! — ебать приколы, будьте-здрасьте… Я не хотел это говорить, просто подумал! Кажется, Рен опух от такого подкупающего своей новизной желания с моей стороны не меньше меня. Смотрит немигающим охуевшим взглядом около минуты. Что-то тоскливое дрогнуло в его лице, и Рен отворачивается:       — Сильно кроет?       — Да всё нормально, правда-правда! Я в порядке, честно! — мне почему-то жизненно необходимо убедить его в этом. Как будто грусть в его лице — личное наказание для меня. Хотя почему «как будто», если так и есть? Не хочу разочаровывать его никогда и ни за что.       — Хорошо, если так, — вздохнул Рен и вдруг снова сковал меня золотыми сетями своего взгляда.       После этой фразы он начал сбавлять темп и как-то особенно внимательно рассматривать уголки туроператоров, которых, блять, понатыкано везде, как ебанутых в рядах икс-судей…       — Что-то ищешь? — но он не ответил на мой вопрос, а просто завернул к одному из стендов, который «сторожила» симпатичная китаянка в униформе лососевого, ультрамаринового и цвета морской волны, оттенков. Наблюдаю за ним с непониманием, но терпеливо и покорно, как щенок. Мне нравится думать, что я его верный щенок. Это… тоже ненормально? — не для меня. Я хочу быть его кем угодно. Я… Просто, блять, хочу быть его каждую секунду жизни. Иногда это пугает даже меня самого, потому что возникает ощущение, что вот-вот всё пойдёт к чертям: либо я не выдержу и окончательно съеду с катушек от счастья, захлебнусь им, либо Хао захочет напомнить нам о всех наших грехах. Но я чувствую, что в любой момент потеряю всё, и мне страшно.       — Добрый день, меня интересует, возможно ли попасть в Японию без перелётов, если у человека аэрофобия? — выдыхает Рен сходу, нетерпеливо и требовательно, опуская руки на стол перед носом бедной работницы, которая едва инфаркт не словила от неожиданности.       Удивительно, как он так резко сменил миролюбивую доброжелательность, которая ласково тлела, пока Рен держал мою руку, на резковатую, как ток, и недружелюбную агрессию… Он говорит с этой расфуфыренной куклой-представителем турфирмы дёргано, холодно, отрывисто, игнорируя тонны флюидов, которыми профурсетка пышет в его сторону. А кто она, если не профурсетка? Стреляет раскрашенными глазёнками, как по мишени в тире, тварина! Он — мой, вообще-то, так что закатай губу-простыню обратно, гиена-сука-шлюха. Хлопай гонадами около кого-то другого! Нашлась, блять, при пизде при шпаге, манда, ёп твою мать… Блядина.       — М-м… Присаживайтесь, пожалуйста, уверена, мы сможем подобрать что-то подходящее! Ух, ну и духота здесь… — расплылась шкура в донельзя жеманной улыбке, расстегнув пару верхних пуговиц своей блузки. Ещё одна попытка заиграть с моим парнем, — я переебу эту свинину на месте Духом Дождя, и срать мне на Хао и на то, что мы не должны выдавать себя!        К чести Рена, стоит заметить, что он даже не посмотрел на блядину. Одного взгляда на меня ему достаточно, чтобы отшить эту звезду на букву «п»:       — Мы с моим парнем спешим. Просто скажите: есть или нет варианты обойтись без перелётов? — проговорив это сухо, он то ли ободряюще, то ли демонстративно сжал мою руку на глазах оторопевшей воблы.       — С Вашим… кем? — поперхнулась девица сдавленным удивлением.       — Хоро, пойдём, у дамы проблемы со слухом, она нам не поможет. Она и себе-то помочь не в силах, кажется… — холодно хмыкнул Рен, швырнув «даме», как подачку собаке, холодный и едкий взгляд. Ей-богу, мне её даже почти жаль стало бы, если не было так срать. Ну и карму, собственно, никто не отменял. Благо, наш бог не любит людей, а то он бы мне зад-то надрал за такие мысли, ой надрал, да похлеще Рена по ночам раньше, готов поспорить… Хотя, думаю, всё впереди. Я не переживу этот полёт, ха-ха, вот вам и карма…       — Тебе не кажется, что ты перегибаешь немного? — наивная попытка очистить карму и воззвать к миролюбию моего парня, но так, чтобы эта пизда с пельменями вместо губ не услышала, — почти на самое ухо Рену. Да, демонстративно, да, а качестве провокации, но ведь лучше так, чем Дух Дождя?       — Нет. Я недогибаю, — в тоне Рена морозно дрожит гневная холодность, но не в мой адрес. Похоже, его заигрывания этой шлёндры задели за живое, чему я только рад, к своему стыду. Понимаю, что нехорошо это, но насрать. Хао и так меня наказывает.       — Подождите, мо… Молодые люди, я нашла вариант, который подойдёт вам! — окликнула эта простиГосподи нас, когда мы уже отошли от её стойки.       Рен даже бровью не повёл, не обернулся. Я чувствую, как воздух вокруг него нагревается и вибрирует раздражением. Если кому-то интересно, счастлив ли я в эту минуту — безусловно! Он-то, может, и кинул обиду на шакалину за то, что она культяпки свои когтистые к нему тянет в моём присутствии, но мне жизненно необходимо узнать, что за вариант она предлагает без перелётов. Моё нутро, в отличие от его, притихло и скулит побитым щенком под забором, мне необходимо знать!       — Что за вариант? — оборачиваюсь к ней, но не подхожу, потому что Рен пассивно-агрессивно и враждебно сжимает мою руку, удерживая рядом с собой.       — На автомобиле… — начинает она, но Рен не даёт договорить:       — На каком, в пизду, автомобиле? Выяснять, кто проживает на дне океана? Всё, Хоро, пойдём, с этой недалёкой дамой не о чем говорить: она школьную географию ни в зуб ногой!       — На автомобиле, а потом на пароме для автомобилей. Вы не дали мне договорить, — проглотив оскорблённое возмущение, статно проронила вобла.       — И сколько времени это займёт? — сухо осведомился Рен. Он явно не торопился менять гнев на милость. Даже я боюсь попросить его смягчиться во второй раз, и просто молча наблюдаю, чем это всё закончится, хоть происходящее, безусловно, ввергает меня в абсолютный восторг. Если б не душила неотступная паника, я, возможно, даже смог насладиться моментом. Увы и ах, сейчас меня больше жизни занимают не его глаза, которые меня растворяют, как горячие губы растворили бы снег; и не его шея с бьющейся под до одури тонкой кожей сонной артерией; даже не его руки — сильные и аристократически-изящные, бледные настолько, что я испытываю какое-то маньячно-одержимое упоение, когда легонько, до первого кричаще-алого цветка крови, или его полустона надкусываю такую хрупкую и нежную материю его полупрозрачной кожи.        Его кожа — это что-то невероятное… Так легко расписать её алыми цветами крови или аконитами-вспышками северного сияния синяков. — Эти мысли сейчас подобны глотку свежего живительного кислорода, и они помогают мне не тронуться окончательно от ёбаной тревоги и такой же блядской паники. Поэтому я думаю о Рене.

Тревога! Подъём! — Что случилось? — Пока ничего, но мне что-то приснилось, а что — я не помню

Я помню, что это был сон, я куда-то бежал, я не помню куда и зачем этот бег

Как будто бы кто-то вломился в мой сон, и шептал, наклоняясь во тьме к моему изголовью

Как будто бы чьи-то шаги раздавались оттуда где явно не может пройти человек

Наш поезд давно никуда не идёт, это прямо под ним громыхая несётся дорога

Избавьте меня ради Бога от этого чувства которое мы называем тревога

Тревога! Подъём! — Что случилось? — Пока ничего, но мне что-то приснилось, а что — я не знаю

Я знаю, что это был сон, я хотел рассказать, но теперь совершенно не помню, о чём

Как будто сверкают одни зеркала — те, в которых я то появляюсь, а то исчезаю

И знаю, что каждый, кто видит себя в зеркалах, тот не знает о том, что уже не при чём

Тревога! Подъём! — Что случилось? — Пока ничего, но мне что-то приснилось, а что — я забуду

Я буду ходить целый день из угла в угол, буду ходить целый день из угла в угол и вспоминать

Повсюду разбросаны вещи, совсем на слова и на буквы рассыпались книги повсюду

Мне снилось, что кто-то идёт без зонта, босиком, под дождём, на ходу проклиная простуду

И время идёт, и дождь продолжает идти, и человек продолжает шагать.

❄❄❄

      Пока шкура что-то печатает в компьютере, держа в руках чьи-то паспорта, мы стоим рядом со столом и ждём чего-то. Я ощущаю его упорный взгляд сбоку. Он пытает меня, томит, выжидательно плавит, — о да, я даже чувствую, как припекает мне щёку со стороны его взгляда! Знаю наперёд, что он думает, и что скажет в следующее мгновение, — тоже знаю. Хорошо, Рен, я в твоей власти: самолёт так самолёт, всё-таки я должен был понимать, на что иду, когда летел сюда, в Китай. И как ни крути, мне будет гораздо лучше сейчас, чем когда летел из Японии. Потому что сейчас я не один. Потому что сейчас я с тобой. Ты только… Ты только не отпускай мою руку, хорошо?       С моих губ нечаянно сорвался и упал в плотный шум судорожный вздох, и Рен снова встревоженно смотрит на меня. Наконец, чуть сжав мою руку, произносит отрывисто, но твёрдо:       — Оформите два билета на паром из Японии в Китай через три недели, и отсюда в Японию сейчас, пожалуйста.       Кажется, девка в униформе оторопела не меньше меня, услышав необыкновенно кроткую просьбу от прежде агрессивного Рена. Почему-то я уверен, что она подумала, что у парня не все дома. Я бы точно так подумал, не знай его так, как знаю сейчас.       — Побудь тут немножко, хорошо? Я постараюсь быстро. Надеюсь, очередь будет не очень большая, — пробормотал Рен, невесомо коснувшись моей руки. К сожалению, это — максимум, который мы можем позволить себе в общественных местах. Хотя, наверное, я уже наглею, раз допускаю недовольство сейчас… Он ведь здесь, со мной, а что ещё мне нужно для счастья? Рядом с ним я даже почти забыл о том, что необходимо как-то пережить полёт. Просто потому что с ним мне не так трудно. Что-то заткнуло вопль мелкой дрожи, заполонило паническую пустоту мыслей и запело колыбельную для моих нервов, начало наговаривать им добрую уютную сказку бархатным шёпотом. Прикрываю глаза — хочу ощутить его руки на моём животе, а губы — на шее, так, чтобы кожа закоротила ошалелой нежностью, и крышу унесло под самое солнце.       Отдаваться таким мыслям — отдых, но настоящее наслаждение — отдаваться его рукам и ненасытным губам.       Зависаю на пару мгновений, — так, что даже не сразу реагирую на его слова. Когда до меня в каком-то полусне доходит смысл, включаюсь:       — А… А куда ты? — выходит всё равно растерянно.       — Билеты на самолёт сдать хочу: у нас хорошие места, может, кто-то именно их и ждёт, а нам всё равно не очень подходят… — смутился Рен, избегая встретиться со мной взглядом.       — Понятно… Иди. Я жду, — улыбаюсь, пытаюсь, но получается всё равно натянуто, неестественно и напряжённо. Понимаю, что он старается искупить свой обман с «таблетками от аэрофобии»… Когда бы ещё Тао Рен согласился так круто поменять план на ходу? По-хорошему, то есть, согласно моей первоначальной задумке, теперь мы должны разойтись, как в море корабли, но… Не пошёл бы я на хрен с такими планами? Ну обманул, и обманул, а дальше как без него? Об этом-то я и не подумал, когда выдумал ту хрень, эти дебильные правила… Я и не Рен, чтобы быть умным. Даже не близко. А вот кто хоть рядом станет, так это наш товарищ в вечно потресканных очках… Воспоминание об этом психе ложится слабой улыбкой на мои нервно дрожащие губы.       В педантичности и организованности с Реном мог бы потягаться, разве что, Марко. И тем дороже мне этот шаг со стороны моего парня. Подумать только — Тао Рен разом перевернул весь план нашей поездки ради меня одного! И всё-таки он всерьёз думал наебать меня аскорбинками, как будто мнит меня безмозглым ослом, вот же гадёныш! Совсем мозгов нет — такие фокусы выкидывать? А если б меня накрыло в самолёте? Он об этом думал вообще?! Конечно нет… Блять, уёбок эгоистичный… Сука, император мира! — чувствую, как начинает подниматься раздражение и даже рассерженность, но, стоит мне вспомнить его руки, — всё моё недовольство тает, как фурёку от техники обнуления. Как он это делает? Пиздец… Пиздец.       Но, как бы то ни было, я просто не могу на него злиться. Хотя бы потому что один его томный взгляд на меня обезоруживает, лишает воли и необходимости сопротивляться. А ещё потому, что я счастлив, абсолютно счастлив рядом с ним сейчас, и не важно даже, что сдохну в этом перелёте. Но так не должно быть. Я не такой уж хороший человек, чтобы бог, — тем более, — наш бог, осыпал меня такими милостями. Наверняка ведь сейчас или потом, — не столь важно, если это неминуемо — наверняка ведь что-то пойдёт не так в последний момент: сейчас Рен не сможет сдать билеты или, если сдаст, мы утонем нахуй в океане… Ладно, тогда закорешимся со Спанч Бобом, забратаемся с Патриком и шизоидной белкой, а может, даже с занудным Сквидвардом. Он мне напоминает Марко — такой же недовольный ублюдок, губы куриной жопой постоянно… Вот Патрик ещё более-менее, хотя тоже так себе компания… Похож на Чоко. Ничего против нашего шоколадного брата не имею, но шутки у него… Ну не ахти.       Пиздос. Стоило Рену отойти от меня — в голову ломится всякая ебанутость… Видно, нервы рипнулись окончательно… И началась ёбаная карусель противоположных противоречивых мыслей: Рен хороший — Рен ублюдок… Что ж, почтим их минутой молчания в компании этой шкуры. Я её и не рассмотрел-то толком. Исправляю это сейчас: симпатичная, в общем-то, девка с истинно-китайским кукольным личиком и, если откинуть личную неприязнь, умными глазами. Обычное чёрное каре, миндалевидный разрез глаз, аккуратно подведённые вишнёвой помадой пельмени вместо нормальных губ — единственный изъян в её внешности, пожалуй. Возможно, когда-то, когда ещё не встретил Рена, я бы клюнул на эту девку. Сейчас — без шансов. Интересно, а Рену она бы понравилась? Надо будет спросить, когда вернётся…

      ❄❄❄

      — Он импотент? — вздрагиваю и поднимаю взгляд на эту девку.       — Кто? — конечно, я понял, что манда про Рена, но не собираюсь обсуждать его потенцию со всякой губастой шушерой.       — Друг-подруг твой, — бесцветно хмыкает она, смеряя меня разочарованно-брезгливым взглядом. Глаза так и кричат: «Просто космос, какое ты тупое гавно… И почему этот красавчик выбрал тебя?»

Просто космос, какой ты тупой Просто космос, какой я тупой Просто космос, какой ты тупой Просто космос, какой я тупой Что такое дискурс не проходил Я в музеях, универах, — мимокрокодил Всё, что говорю я, — дико банально Стыдно, я не знаю психоанализ Надо было больше учиться Знаю только, кто такой Саске Учиха Что тебя смешит, провалил дурачок чек Если сперма прыгнет в хуй обратно — это кам бэк Хах… Нет, не смешно Опять на меня смотрит как на говно Спросила про Толстого, а я Простой, будто хуй дохуя Она такая умная Будто с картинки Врубеля Её глаза как два сверла И я читаю в них слова Просто космос, какой ты тупой Просто космос, какой я тупой Просто космос, какой ты тупой Просто космос, какой я тупой Я начинаю пояснять тебе за Шрёдингера Ты меня просишь скинуть мемы с фоткой этого кота Окей, а как тебе ваще Леонардо да Винчи? Черепашки — клёвый кинчик, а причём тут «Дай Винчик»? Ну мы такая пара, чисто группа Дюна Щас шашлычок намутим из Джордано Бруно Он сидит на окне, подо мной парапет Я ему про Мане, а он мне про минет Это точно была наша последняя встреча И ты даже не знаешь, кто такой Boris Brejcha Хотя такие союзы обычно держатся долго Когда он тупой идиот, а она заумная душная тёлка Просто космос, какой ты тупой Просто космос, какой я тупой Просто космос, какой ты тупой Просто космос, какой я тупой Я космически тупой Ты космический тупой Я космически тупой Ты космический тупой

      — Не знаю, но для тебя — да. Я не проверял.       — Тц… Можно подумать, вы просто за ручки ходите, не проверял… Ясно… С тобой так и помрёт без девушки, зато со СПИдом, а жаль… — вздыхает эта сучка. Меня так и подмывает зарядить ей по ебучке. Не собираюсь отвечать всяким пёздам, а просто всматриваюсь в снующих вокруг пассажиров, высматривая только одного. Но его нигде нет. Это не удивительно: Рен ушёл едва ли десять минут назад, конечно, он не вернулся бы так скоро, даже не дошёл ещё до кассы, наверное… Но так хочу, чтобы он вернулся поскорее. Приплыли, карасики. Я ёбнулся окончательно.       Будь передо мной парень — въебал бы без разговоров. Но с девушками, пусть даже такими блядинами, нельзя решать вопросы на кулаках. Единственное, что мне остаётся — стараться держать себя в руках и ждать Рена. Блять, походу, там всё-таки ебать какая очередь, раз его уже минут пиздец сколько нет…       К сиротливому столику моей новой знакомой овцы, как к островку лени, тишины и спокойствия, вдруг причалила из хаоса окружающих людских масс, ещё одна девушка, уже не такого шлюховато-потаскучного вида. Эта вторая отличалась каким-то ебанутым шухером на голове в виде смоляных кудряшек, которые совершенно ей не шли. Она подлетела к «работнице» и защебетала, спешно исцеловав в самом что ни на есть девчачьем приветствии:       — Цай, душа моя, у тебя ещё есть посетители в очереди сегодня? Нет? Тогда ты должна рассказать мне что-нибудь интересное, мне невероятно скучно! Давай, дорогая, порадуй меня хоть ты! — глаза у этой второй такие же ебанутые, как волосы: тоже на скорости сто пятьсот в секунду шоркаются во все стороны, и, замерев и прищурившись на мне, остановились. Баранка, поглазев на меня вволю, выдаёт каким-то кокетливым голосом: — Что за бесхозный красавчик стоит и скучает рядом с тобой? — ни слова не понимаю из патоки щебета «барашки», но, судя по тому, что ловлю пули её взглядов, речь о моей скромной персоне.       — Обломись, Чен, — первая скривила вялую морду, словно на язык попало что-то горькое.       — С чего это? Сама его забила уже, да? — барашка как-то хитро ухмыльнулась и хихикнула. Не нравится мне это…       — Нет, просто он гей, — манда-профурсетка хмыкнула что-то, что вмиг испортило настроение барашке. Девушка с шухером на голове тут же поменялась в лице: слишком ебанутые глаза навыкате едва ли не выпали, прямо как у мопсов.       — Он? — баранка смерила меня каким-то ебать недоверчивым и цепким взглядом. Уже начинаю вспоминать ощущение, когда все тебя лапают глазами, словно ты ёбаная картинка в журнале… Буквально чувствую её приторно-липкий взгляд на себе. А я-то рассчитывал, что с уходом из хост-клуба это прекратится… Хуй мне, — моё кредо по жизни, видимо, — понимаю. Ну и ладно, не привыкать уж…

❄❄❄

             — Ты мне не веришь? — манда отчего-то нахмурилась и смерила ебанутую каким-то возмущённым взглядом. И какого это извините-здрасьте-спасибо-пожалуйста-хера вы обе выкатили глазёнки на меня? Это вообще прилично — так таращиться на не знакомого человека?       Мне не уютно, когда эти шкуры так на меня смотрят. Рен, ну ёп твою мать, куда ты проебался, когда нужен здесь мне?       — Думаешь, я геев не видела? Думаешь, нашла какого-то фрика с голубыми волосами, и можно надурить глупую Гуанхуй? И так захомутала парня на прошлой неделе, так тебе всё мало — уже нового нашла, и врёшь мне в глаза, какую-то легенду выдумала, что он гей! Да кто вообще в это поверит? Геи не выглядят так… Неотёсанно и неряшливо, они следят за собой, ногти, волосы, — у настоящих геев всё на высоте. Этот не то что выглядит деревенским пьяницей, так ещё и как будто вот-вот на охоту отправится, кабана завалит и к обеду семье притащит голыми руками! Конечно, Гуанхуй ведь последняя идиотка, поверит в любую фигню! Меня все считают легкомысленной кретинкой, ещё и ты, значит?! Не ожидала я, подруга, что парня зажмёшь… Не ожидала… Хотя… Какая ты мне подруга, если только и делаешь, что придумываешь какой-то бред, чтобы обмануть? А я тебе ещё суп принесла, думала, бедная Иинг, совсем некогда ей поесть нормально, хоть я её накормлю… А тут вот оно как получается… Конечно некогда, ведь нужно успеть зацепить каждого парня, который подойдёт за рабочий день. Да пошла ты! — блин, ни слова не понял, но походу эти две срутся… На это шоу уже смотрит с десяток людей, и вокруг нас кучкуются зеваки. Вот это я понимаю, — способность оказаться в центре внимания…       — Ну и что за цирк вы устроили? — он — во всей красе: истинный воин Грома, появился столь же эффектно и резко. Мне кажется, или он сердится? — вероятно, так и есть: Рен сердится, но я не понимаю, неужели из-за того, что две псины грызутся слишком громко? Он говорит с ними по-китайски, и я снова стою дуриком. А пока он с ними разбирается, я любуюсь своим парнем исподтишка и благодарю Хао за такое счастье — быть с Реном. И всё-таки, почему он такой сердитый? Вон как чехвостит этих двоих бестолочей, особенно взбешённо отчитывает барашку, она стоит на месте, как-то согнувшись, нижняя губа дрожит… Впрочем, возможно, у него болит голова или он устал от шума аэропорта… Как бы то ни было, девки заткнулись, стоило Рену только рявкнуть на кудрявую. Заткнулись и уставились в пол, боясь поднять глаза. Вмиг всё стихло: началось неистовство грозы. Эти две, немного придя в себя от первоначального испуга, перепуганно-растерянно уставились друг на друга с круглыми бестолковыми овечьими глазами.       — Ни-ничего, мы просто… — пролепетала что-то растерянно бойкая шмара с прямыми волосами. Она, походу, не по-детски побаивается Рена. Совру, если скажу, что не любуюсь сейчас своим парнем и что не злорадствую… Он прекрасен в неизменном совершенстве как никогда: золотые глаза горят сердитым, нет, бешеным, пламенем. Сказал что-то ещё по-китайски, взял от шмары билеты и двинулся ко мне, наконец-то!

      ❄❄❄

      — Долго пришлось ждать? Прости… Пойдём? — приблизившись ко мне, он мгновенно смягчился, словно только что пизды давал двум девкам кто-то другой, а не Рен. Взял меня за руку, нырнул в душу (глаза) и мягко повёл дальше. Так и подмывает спросить, за что он наорал на этих двоих, но немного боюсь и просто прикусываю губу, стараюсь не смотреть на него.       — Ты чего? Всё в порядке, м? — спрашивает ласково, будто я ребёнок. Так мило… Совсем не похоже на того Рена, которого я знаю. Хотя, если вспомнить, как он сейчас рычал на девушек… Нет, всё в порядке, это мой Рен.       — Да, нормально, а что? Я как-то иначе веду себя?       — Просто показалось, наверное, забей, — бросает Рен, и даже как-то ободряюще улыбается уголками губ.       — Что показалось? — нет уж, начал говорить — договаривай, так нечестно!       — Что ты хочешь что-то сказать. Ну и ну, стоило только оставить тебя одного, как тут же налетели девушки со всей округи… Хотя чему я удивляюсь… Надо бы пореже оставлять тебя одного… — Рен тянет слова сладко и как-то лениво, точно настоящий кот.

­Играет твой плейлист И я снова бешусь Ты поставишь мне лайк Я не подпишусь Подпеваю колонке Ты целуешь меня Скажешь мне, что я shorty Скажешь, что твоя Ты такой бесячий Ненавижу тебя Ты флиртуешь со мной Ядовито шутя Если я не приглашу Тебя на чай Ты сожжёшь мой дом Страшно ай-ай-ай Ты похож на кота Хочу забрать тебя домой В моих глазах темнота А в твоих глазах покой Расскажу тебе всё Что я надумала за год Ведёшь домой не спеша Меня там никто не ждёт Ты похож на кота Хочу забрать тебя домой В моих глазах темнота А в твоих глазах покой Расскажу тебе всё Что я надумала за год Ведёшь домой не спеша Меня там никто не ждёт Не спою про снежинки В этом году Если я задохнусь То точно не в снегу Посмотри мне в глаза Мне так легче дышать Шея пахнет тобой Я буду крепко спать Воскресное утро Четыре часа Скажешь, что скучаешь Скажешь, что твоя Мы похожи на клоунов Мы всех раздражаем На улице жарко Мы уже замерзаем

              Его мурчание — такое уютное, оно успокаивает. И заводит, когда он, приобняв меня за талию, притягивает и утыкается в шею. Мне дважды повторять не нужно: обвиваю его шею и притягиваю к себе, немного прикусывая мочку уха, совсем чуть-чуть. Одного глухого «ох» и ощущения его стояка через тонкую материю штанов мне достаточно.       — Ты сердишься на что-то? Давай по-быстрому, я помогу успокоиться? — выдыхаю как-то хрипло. Если получится уломать его сейчас, пока он бесится из-за ревности, это будет лучший перелёт в моей жизни: я почти уже не нервничаю, и Рен не ругает меня из-за запретной ебливости — просто комбо!       — Ты в своём уме? Мы в общественном месте, в аэропорту мирового уровня, тут камеры везде, даже в туалете! И это не говоря о том, что у тебя целибат и я сказал, что не хочу больше, чтобы ты делал минеты налево-направо! — шипит на меня этот зануда. Н-да, я поторопился, когда обрадовался, что Рен не ругает…       — Но ведь ты сердишься, а мне ничего не…       — Я не сержусь, а если и сержусь, это не значит, что ты тут же должен на колени передо мной вставать! — ну, Рен тоже слукавил, когда сказал, что «не сердится»…       — Ну всё-всё, прости… Так куда мы идём? Багаж сдавать, кажется, в другой стороне, по крайней мере, люди идут в другом направлении! — но Рен меня словно и не слышит, упорно движется куда-то сквозь поток людей.       — На выход. Я больше не потащу тебя на самолёт. Поедем на машине с пересадкой на паром, ты же был при разговоре с той девушкой, — отзывается-таки Рен сдавленно. Я понял, на кого он сердится!       — Эти девушки тебя разозлили? Ты ревнуешь?       — Нет, — отвечает он мне по-японски. На этом языке мы с ним и общаемся бóльшую часть времени. Хорошо, всё-таки, что Рен какое-то время жил в Японии… Японский в исполнении Рена звучит как-то особенно отрывисто и немного агрессивно. Сейчас это его дёрганное «нет» — всё равно что «да, не задавай тупых вопросов. Ты только мой. Любого, кто смотрит на это иначе, превращу в барбекю одной атакой Духа Грома». Ладно, может, про Духа Грома я приукрасил, но… Не важно, в общем.       — Мы, что, не полетим? Просто приехали в аэропорт, и теперь уезжаем? — в моём сдавленном голосе сошлись обида, нервное подвывание и сердито-возмущённое облегчение. Ну да, я ёбнулся, но мне можно!       — Не полетим. Ты доволен? — спрашивает Рен со спокойной улыбкой. Его глаза подсвечиваются тихой радостью изнутри, и он легонько, чтобы не заметили окружающие — всё-таки мы ещё не покинули аэропорт, мы в общественном месте! — коснулся губами моей шеи, шумно вдохнув запах моей кожи .       — Шутишь? Конечно я доволен! Конечно, я был бы ещё более доволен, если бы не пришлось ехать в Японию в принципе…       — Нам придётся, ты же понимаешь это, — Рен помрачнел.       — Ну хорошо, тогда давай хотя бы целибат отменим… А то получается как-то совсем уж грустно — и Япония, и эта хуета… — ну бля, я не могу не попытаться!       — Целибат отменим? — тянет Рен задумчиво. Я не понял, почему он до сих пор не въебал мне за такое предложение, и даже не начал читать мораль про то, что это невозможно, и мне пора уже усмирить своё траханье.

***

      Ответ я получаю, когда мы подходим к выходу из аэропорта, потому что на выходе — пункт досмотра, где наши чемоданы ещё раз проходят через рентген для багажа.       Мы по очереди укладываем вещи на ленту: сначала Рен, потом я. На экране появляется изображение сначала его чемодана, а потом — моего, вот только…       — Что это у тебя там? — спрашиваю, когда вижу на экране в чемодане Рена какие-то верёвки.       — Где? — косит под идиота Рен.       — Да вот же, вот, в чемодане у тебя: что за верёвки? — начинаю сердиться, точнее, раздражаться, и уже просто чуть ли не носом тыкаю его в монитор.       — Это? А, ну это… Верёвки… — пожимает он плечами, ублюдок.       — Ебать, спасибо! А я думал, травмат! За каким фигом тебе верёвки?       — В общем… Я не знаю, как ты к этому отнесёшься… — хренасе, неуверенный Рен! Такое нечасто увидишь в дикой природе… Куда бы записать?       — К чему? — уже рычу от нетерпения. Долго он кота за яйца тянуть собирается?       — Я решил, что не хочу больше, чтобы ты минеты делал, но это уж совсем садизм по отношению к тебе. Ну и в общем… Может, попробуем аккуратно? Только мне нужно будет тебя связать, чтобы максимально ограничить подвижность. Подумай пять раз перед тем, как дать ответ, — сдавленно, краснея, пролепетал Рен, не зная, куда деть глаза, чтобы не напороться на меня.       Услышанное, конечно, не может не ввергать меня в восторг: он лучший, просто лучший! Как же хочу поцеловать его сейчас, и плевать, что вокруг полно людей, плевать, я слишком ебанутый, мне насрать на весь мир, я счастлив! — хочу обнять его, по крайней мере, если не расцеловать во все мыслимые и нет, места. Но, скорее всего, если я так поступлю, Рен смутится ещё сильнее, и попросту оттолкнёт меня, прошипев что-то наподобие «отцепись от меня, ебанутый». Поэтому, во избежание травм от гуань дао и прожарки током (Реном), ограничиваюсь улыбкой во все тридцать два и благодарным поцелуем на улице. Хотя и этого недостаточно… Но пока, в качестве аванса, — ладно, дома разберусь с остальной частью благодарности.       — Рен… — зову тихонько, утыкаясь носом в напрягшуюся шею.       — Нет… Я знаю этот тон. Снова на уме какие-то ёбарьства? Когда ж твоё неуёмное либидо угомонится, наконец? — его сердито-усталый тон гасит меня вмиг, враз. И… Нахуй это всё вообще? Зачем мы встречаемся? Зачем планируем что-то какое-то поездки? Зачем трахаемся, зачем говорим тонны бессмысленных мёртвых слов, если исход всегда один: если всё заканчивается пулей его слов в упор в меня?       — Прости. Я больше не буду тебя трогать. Прости, — повторяю зачем-то и опускаю голову. Не хочу больше ловить подачки его взглядов, улыбок и слов. Ничего больше не хочу. Доплестись до машины, промолчать в пути два часа по пробкам и, наконец, оказаться дома, — вот он — пепел моего недавнего счастья.       Нет ни сил, ни желания поднять голову или улыбнуться, и я ёбаной хиккой тащусь к машине с самым театральным видом. Так, наверное, суицидники в кино плетутся к краю крыши. Не хватает только слоу-мо и тихой грустной музыки для полного эффекта.       — Стой. — Рен поймал меня за руку стальной, мать его, хваткой, и до боли скрутил кожу. Приходится стиснуть зубы до неприятного скрипа, чтобы не проронить ни полустона. Хуй тебе, а не моя боль.       Пошёл нахуй. — продолжаю движение к машине, вырывая руку. Потираю немного. Тц… Больно, ублюдок…       — Так… Я не понял: по какому поводу псих, м? — спрашивает меня Рен. Молчу. Пора проверить твою хвалёную сообразительность.       — Если хочешь играть в молчанку дальше, — можешь пиздовать домой пешком. Хочешь — на квартиру; хочешь — на Хоккайдо. У меня не стоит слюни и сперму тебе вытирать.       — У тебя вообще, видимо, на меня не стоит… — нахуя а главное зачем? Мы и так либо подерёмся сейчас, либо потрахаемся прям на улице, либо просто расстанемся. Конечно, не сложно догадаться, чего из перечисленного я хочу, но наёбка в том, что я не назвал, что хочу по-настоящему. А хочу я поговорить. Но разве с этим высокомерным… Блять. Какого хера меня сегодня эмоционально швыряет, как беременную псину?       — Прости. Я не знаю, что со мной сегодня. Прости, я… Да что, блять, я? Я не знаю, что сказать. Просто прости, — прекрасно. Более жалкого меня представить сложно… Как теперь в машине-то с ним ехать? Нет… Как в глаза ему посмотреть?       — Садись в машину. Дома поговорим. Я устал и мечтаю принять душ и просто лечь спать, — выдыхает Рен, действительно, устало прикрывая глаза и вздыхая. Послушно-виновато топаю в машину и молча плюхаюсь на соседнее с водителем.       — Нет. Садись назад, — вдруг говорит Рен. Загрузка — несколько мгновений, и до меня доходит. Ладно. Не очень приятно, конечно, но в общем и целом, понять это желание можно. После моих выкрутасов, и с учётом резкости Рена, можно сказать, что я легко отделался.       Рен тоже садится за руль молча. Какое-то время мы храним безмолвие, а потом…       — В чём проблема? Только давай без психов, хорошо? Я правда хочу понять, а если начнёшь огрызаться, ничего путного не выйдет, — говорит Рен мягко и осторожно, словно шагает по минному полю. Что же, не могу его винить…       Выждав какое-то время ради приличия, Рен завёл машину и включил радио или не радио, — плевать. В любом случае, молчание между нами теперь разбавляет музыка. Играет Twenty one pilots — хороший знак, моя любимая иностранная группа. Это позволяет мне немного успокоиться. И песня хорошая — Car radio.       — Сделаешь погромче, пожалуйста? — тихо прошу Рена. Он, не проронив ни слова, выполняет мою просьбу, тоже молча. При этом он неотступно наблюдает за мной. Пусть. Смотреть можно, трогать — нет.       — Нравится песня? — уточняет он.       — Да неплохая… Тебе так не кажется? — неопределённо махнул рукой я.       — «Неплохая», значит? — тяжело выдохнул Рен, отчего-то несколько помрачнев, и практически сразу же добавил напряжённо, почти взвинченно:       — Хоро, давай нормально: что не так?       — Это я хочу у тебя спросить. Что не так, Рен? Почему у меня вообще появляются мысли, что я тебе не нужен? У тебя вот появляется ощущение, что ты мне не нужен? — сомневаюсь. Потому что… — прерываюсь, чтобы набрать воздуха, и выдыхаю с новым залпом кислорода: — потому что я не хотел этого, но снова пришёл к тому, от чего пытался уйти: я снова бегаю за тобой, говорю, что люблю, снимаю штаны с тебя, уламываю, убеждаю… Но мне ты ни разу не сказал, что любишь меня… Рен, ты вообще хоть что-то, кроме стояка временами, испытываешь ко мне?