Мы справимся

Блок №1. Время действия:

Раннее утро с 27 на 28 ноября 2011 года. 5 часов утра.

      — Ладно, мне пора уже. Вернусь, наверное, к обеду. И постарайся, всё-таки, поспать ещё без меня, хорошо? — проговорил Рен, оставляя прощальный поцелуй на шее Хоро и выходя в прихожую одеваться.       — Возвращайся скорее, — донеслось из спальни до китайца, когда он уже обувался в прихожей.       Рен чуть улыбнулся и затянул шнурки на привычной обуви — на золотых туфлях. Начищенные до совершенства, они неизменно сверкали весёлыми бликами, словно само солнце падало ниц перед громовым шаманом.       То, что Хоро будет скучать в эти несчастные час-два отсутствия Рена, Тао находил очень приятным для себя. Настолько, что даже извечно поджатые тонкие губы дрогнули лёгкой неосознанной улыбкой.       Для главы клана китайских шаманов новость о фобии Хоро стала неожиданным препятствием, которое пошатнуло чёткий, разработанный с инженерной точностью и педантичностью, план Рена на уикенд, даже поставило под угрозу саму поездку. Точнее, поставило бы, не будь Тао самим собой — тем самым легендарным воином Грома, который в упёртости превзойдёт любого барана. О том, чтобы отказаться от поездки на Хоккайдо, шаман и думать не хотел. Да, выход не мигает аварийной табличкой над коридором с нужным направлением. Да, выход предстояло найти самостоятельно, но даже если это и поколебало решимость Рена, то не настолько, чтобы молодой человек отказался от поездки вовсе.       Громовой шаман прекрасно понимал, что проблема серьёзная, и на её решение требуются месяцы, если не годы, психотерапии. Месяцы, если не годы, которых у них нет и не было. Нет, чтобы решить эту проблему, нужен более основательный и серьёзный подход. Поэтому решать её необходимо без спешки нетерпения, без суеты, степенно, вдумчиво, с пониманием. Пока же вполне допустимо принять временные меры по сиюминутному облегчению положения японца. Именно такую задачу поставил себе Рен. Её решить гораздо проще, нежели серьёзную психологическую проблему сразу целиком. Поэтому…

Блок №2.

Время действия:

28 ноября 2011 года.

Место действия:

Китай, Шанхай, Пудун.

      Замысел Рена до обидного прост, как всё остроумное и гениальное. Он основывался на эффекте самовнушения: Рен планировал убедить Хоро в действенности препарата, которого даже не существует. Да и не столь важно, существует или нет в реальности. Главное, чтобы Хоро в это поверил. И данная подзадача облегчалась тем, что Хоро в слюни влюблён в Рена, восхищается им, по-доброму завидует ему, признаёт его безоговорочное превосходство, — словом, едва ли не молится на Рена, с придыханием ловит каждое слово, каждый взгляд и млеет, если перехватывает взгляд этот на себе. Юсуи, засыпая каждую ночь в крепких объятиях холодных рук Рена, задавался вопросом, за что Хао так милостив к нему. А ещё Хоро не соврал, когда сказал эти слова:       «Мне страшно. Мне постоянно страшно.», — и речь айну вёл совсем не о страхе перелётов.       Юсуи казалось, точнее, он абсолютно точно откуда-то это знал: наступит день, и его везение подойдёт к концу, исчерпает себя — Хао вдруг поймёт, что ошибся, так щедро осыпав непримечательного японца такими милостями, и они с Реном поссорятся, может, разойдутся вовсе — словом, Хоро боялся, что за неправомерность его счастья когда-нибудь последует жестокое наказание. Боялся и с трепетом ожидал этого дня.       Хоро был из тех, безусловно, редких людей, которые абсолютно искренне восхищаются окружающими и не устают напоминать этим окружающим об их достоинствах так обезоруживающе-искренне и простодушно, что очень легко становится поверить, будто бы такие редкие люди влюблены в вас. И по какой-то жестокой иронии мироздания Хоро и ему подобные по складу ума и души, искренне считали себя абсолютными ничтожествами ввиду собственной неуверенности и чрезмерной готовности отдавать силы, энергию и любовь другим, — Рену и ему подобным.       И потому Тао не сомневался в действенности своего плана.

***

      Китайский шаман вышел из дома в приветливую, тёплую и приторно-сочную шанхайскую осень. Солнце, раздражающе-яркое, заливает золотые глаза обжигающим керосином своих лучей и поджигает нестерпимым жаром. Рен добрался до машины, опустив голову, чтобы ни одна капля раскалённого солнечного золота не обожгла лицо и глаза.       Заняв место за рулём комфортного автомобиля, шаман постарался сосредоточиться на дороге, чтобы вытеснить из сознания другие, самые пренеприятные, мысли: ум Тао занимали недавние слова Хоро, пророненные так тихо, так сдавленно и так глухо, стыдливо, что было ясно даже не самому чуткому Рену — Хоро очень непросто говорить об этом:              — Было время, когда ради денег я работал в хост-клубе и делал приятно гостям. Поэтому… — Хоро боялся продолжить говорить. Хоро боялся посмотреть на реакцию Рена. Хоро боялся продолжить говорить. Хоро боялся не только перелётов. Хоро просто боялся. Но Хоро не простит себя, если сейчас свернёт на попятную в последний момент. Сейчас, когда до добровольного суицида оставалось всего несколько слов.       — Поэтому я так хорошо делаю минеты.       Несмотря на все старания, Рен не смог заглушить, вытеснить свои мысли. Они продолжали разрозненными клочьями мутного неуловимого сигаретного дыма травить разум шамана, выволакивая на свет самые болезненные чувства. Каждое выписалось болью в красивом усталом лице молодого человека. Начиная от «Почему он вообще полез туда?» и заканчивая «Что с ним там делали?», — вопросы эти не находили ответов и только попусту терзали без того истерзанное сознание китайского шамана.       Но, как бы Рен ни жаждал получить ответы, понимал, что единственный аргумент, который привёл Хоро, объясняя факт своей работы в подобном сомнительном заведении — «ради денег» — рассыпается прахом на ветру, если вникнуть в проблему чуть глубже:       Если Хоро так нужны были деньги, почему не попросил у Рена тогда ещё? — потому что горд? Лучше в рот взять, чем обратиться к старому другу?       Рен зачем-то представил Хоро, стоящего на коленях и делающего минет. Абстрактный безликий мужчина степенно, по-хозяйски-уверенно и вальяжно запустил пальцы в волосы шамана, грубо и властно задавая темп. Рен зажмурился, помотал головой. Отвратительно. Больно. Ножом по сердцу. Как теперь прогнать больное видение, слишком красочно написанное собственным воображением?       А фантазия продолжает генерировать новые и новые возможные сцены: кто знает, может, Хоро принуждали не только к минетам? Кто может поручиться, что его там не насиловали, не били? Надеяться на добросовестность, адекватность или разумность людей Рен не привык. По собственному опыту Тао знал, насколько велика вероятность, что подобные дерзновенные надежды сгорят в собственном пламени, словно метеоры-посланники небес, вторгающиеся в атмосферу Земли.       И всё же это не даёт покоя… Если даже Хоро нужны были деньги, и этот упрямый гордец не захотел обращаться к кому-то за помощью, можно ведь найти и десятки других подработок! Хоро вон какой здоровый и сильный — как грузчику ему не найдётся равных! Или как вышибале где-нибудь, — как бы то ни было, совершенно не обязательно кидаться на такую сомнительную подработку. — мысленные бухтения Рена не утихали ни на мгновение, выматывая, терзая и пытая разум и сердце, задавая всё новые и новые жестокие загадки. Скольких счастливцев он ублажил до Рена? Неужели его всё устраивало, раз какое-то время работал там? Вопросы, вопросы, вопросы, бессчётные вопросы, они сменяли один другой, перетекали друг в друга, замыкались кольцами смысла, не открывая новых ответов.       В аптеке, которую посетил-таки, чтобы не получилось, что просто в наглую соврал Хоро, Тао взял аскорбинки, которым отвёл ответственную роль «лекарств от аэрофобии». Исходя из соображений, что аскорбинки-плацебо точно не повредят даже если Хоро в припадке паники проглотит весь пузырёк, купленный Реном, китаец с чувством выполненного долга покинул аптеку и направился к автомобилю, мысленно пытаясь договориться с Хао, чтобы всё прошло благополучно и успешно. Хотя, вообще-то, громовой шаман понимал, что исторически сложившаяся неприязнь к нынешнему богу — в полной мере обоюдна, а значит, надеяться на благосклонность Хао к Рену не приходится.

***

Орфей, послушай меня Орфей, мне снился сон Ты в нём обличье менял Был не ты, а он Чужой, незнакомый, холодный, надменный, далёкий Не ты, а копия копии копии копии… Неуютно здесь одной, под луной бледной Плохо сплю, когда не под одним с тобой пледом Орфей, послушай меня, вызов мой не скинь Из ядовитых семян первые ползут ростки Разветвляясь под землёй, к солнцу тянутся Станут чёрною листвой — трава завянет вся

Мне тревожно здесь одной, под луной мутной Что-то там пошло не так За окном утро Без тебя трудно Ночь так шла долго Хоть круши утварь Хоть в окна завой волком Новый день — welcome Ещё спит город Шелестит ветер И сигнал «скорой»

Отдалённый вой сирен Звуки проезжающих машин Тишина И снова: Отдалённый вой сирен Звуки проезжающих машин Тишина…

      Хоро не находил себе места. Как нелепо… Вот они с Реном уже и встречаются, вот Рен и начал меняться, проявляет внимание, заботу, чуткость. Казалось бы, чего ещё желать? Но почему тогда Хоро снова неуютно и одиноко? Почему не покидает чувство, что упоминание о работе в хост-клубе не пройдёт даром? Откуда это злое, недоброе предчувствие, что Рен теперь не вернётся? Потому что никому не нужен парень, который ради денег готов пойти даже на такое. Готов предать чувства девушки, которую уже однажды убил, и убивает сейчас. Готов спутаться с другом, опуститься перед ним на колени, пасть низко, ещё ниже и рассказать о том, о чём следовало бы постараться забыть и молчать в тряпочку до конца своих дней.       Но Хоро устал молчать о собственной грязи, устал травиться своими грехами, устал искать себе оправдания и не находить. Точнее, находить — Хоро помнил, почему тогда пошёл «Neverland».

Воспоминание Хоро = POV Хоро.

      Хоро отлично помнил, как их семья начала скатываться вниз, начала рассыпаться, как одномоментно рассыпается сухим песком выстроенный ребёнком замок на побережье. Хоро отлично помнил, как их семья начала скатываться вниз, начала рассыпаться, как одномоментно рассыпается сухим песком выстроенный ребёнком замок из сухого песка на побережье. Хоро отлично помнил, хотя предпочёл бы никогда не знать.

***

      Вернувшись с Турнира домой, молодой айну понял: что-то изменилось. Это незримо ощущалось в воздухе, напряжённо коротило тугим грузным молчанием за столом на кухне за обедом японского семейства. Что-то изменилось между родителями. Об этом никто не говорил вслух, да и не нужно было: семья-то шаманская. Шестое чувство развито у всех.        Мама — Киоко Юсуи — держалась сыном как-то особенно натянуто, словно чувствовала неловкость или что-то недоговаривала, пыталась замолчать, утаить. Но Хоро многое пережил и стал куда более чутким и внимательным, нежели был раньше. По крайней мере, раньше айну и не заметил бы странного блеска в чёрных ласковых глазах матери. Не понял бы даже, откуда этот блеск. Не понял бы даже, что так блестят невысохшие постоянные, уже почти хронические, слёзы чуть покрасневших глаз.

Сегодня, только вошел к вам, почувствовал — в доме неладно. Ты что-то таила в шелковом платье, и ширился в воздухе запах ладана. Рада? Холодное «очень». Смятеньем разбита разума ограда. Я отчаянье громозжу, горящ и лихорадочен.

Послушай, все равно не спрячешь трупа. Страшное слово на голову лавь! Все равно твой каждый мускул как в рупор трубит: умерла, умерла, умерла! Нет, ответь. Не лги! (Как я такой уйду назад?)

Ямами двух могил вырылись в лице твоем глаза.

Могилы глу́бятся.

Нету дна там. Кажется, рухну с помоста дней. Я душу над пропастью натянул канатом, жонглируя словами, закачался над ней.

Знаю, любовь его износила уже. Скуку угадываю по стольким признакам. Вымолоди себя в моей душе. Празднику тела сердце вызнакомь.

Знаю, каждый за женщину платит. Ничего, если пока тебя вместо шика парижских платьев одену в дым табака. Любовь мою, как апостол во время óно, по тысяче тысяч разнесу дорог. Тебе в веках уготована корона, а в короне слова мои — радугой судорог.

Смотри, какое классное пустое место —

Давай на нём с тобой построим ссору:

Не надо нам цемента и асбеста

Не надо стройку ограждать забором…

Я уже чувствую, что скоро заскрипят рессоры

«КАМАЗов» под тяжким грузом стройматериалов —

Кирпичей упрёков и блоков мелочных скандалов

Будем стены делать потолще, чтобы стояло дольше

Чтобы друг друга не услышать было проще

Пусть нашей Вавилонской башней станет это здание —

Сполна заплатим по счетам взаимопониманием

Неважно, во сколько нервных клеток

Обойдётся квадратный метр

В районе этом, нервы — не монеты и не купюры

У нас их не клюют куры. Будем строить без перекуров

Раз ты так любишь архитектуру

Лишь бы стрелу Амура нашего крана подъёмного

Не сломали эти тонны железобетона…

      И наплевать, что нет фундамента — не беда: Нам это, если верить памяти, не мешало никогда Сколько нас помню, для подобных построек мы всегда Выбирали идеально ровные, пустые места.

      ***

      Только спросив у Пирики, что не так, воин Дождя узнал пугающую реальность, в которую даже не сразу поверил: Киоко съездила в Саппоро, и это стало началом конца семьи Юсуи. Женщина вернулась из сияющей столицы острова сама не своя: если уезжала туда тихая добрая, тёплая и такая родная Киоко, то назад приехала чужая, отстранённая и заранее безрадостная самозванка, которую не узнавали ни Пирика, ни Ликан. Киоко стала меньше улыбаться, постарела на пару лет сразу. Тихое ласковое сияние кротких и теперь постоянно усталых глаз — потускнело.       Прежде она всегда слушалась мужа. После поездки начала выказывать непокорность, жалобы, что очень устаёт, а от Ликана помощи — ноль. Когда же мужчина возразил, что не может помогать в полной мере, потому что и так постоянно трудится, чтобы обеспечивать семью, Киоко только горько усмехнулась: «обеспечивать»? Ликан, мы едва концы с концами сводим! По-твоему, это называется «обеспечивать»? По-моему, мы ещё хоть как-то барахтаемся на плаву исключительно благодаря тому, что я с умом подхожу к покупкам продуктов и прочим тратам, но никак не потому, что ты работаешь «целыми днями»! Ликан парировал: если бы супруга не скакала по столицам, а молча выполняла домашние обязанности, денег хватало на всё необходимое. Слово за слово, и Ликан и Киоко повздорили. Вышло на свет многое, чему бы лучше и дальше скрываться во мраке души: так, женщина заявила, что жизнь на грани бедности в глухой деревне богом забытого острова изводит её уже года три. Больнее бьёт мысль о том, что могла бы жить в Саппоро и сниматься на телевидении, как всегда мечтала, но вместо этого вышла за Ликана и стала узницей рутины, кухни и бедности. Поездка в Саппоро помогла женщине развеяться и открыть глаза. Тогда же Киоко выстрелила в упор в Ликана словами:       — Ликан, я устала. Всё, что я делаю, тает в воздухе без следа. Такое ощущение, что это таю я. Постоянно кружусь, чтобы всем было комфортно, вкусно, удобно, и таю сама. Я устала. Давно ещё. Когда родился Хоро, я чувствовала что-то подобное, но списала тогда это на послеродовую депрессию. И только сейчас начинаю понимать: я устала от всего. Я… Если честно, я давно уже думаю, что наш брак исчерпал себя.       — И как это понимать, Киоко? — пришибленно спросил Ликан, не понимая, что творится, почему его семья рассыпается на глазах и как это остановить. А никак, а надо было раньше. — от этой равнодушной, циничной фатальности нестерпимо больно.       — Я ухожу от тебя и уезжаю к Саппоро. Пирика и Хоро уже достаточно взрослые, чтобы понять.       Хоро и Пирика, может, и достаточно взрослые, чтобы понять, принять и, возможно даже, чтобы отпустить. Ликан, как оказалось — нет.       Отцу пришлось очень непросто, катастрофически без Киоко: глава семейства впервые не имел права голоса и вынужден был наблюдать дразняще-равнодушные сборы вещей когда-то самой близкого человека, а сейчас — просто Киоко. Женщина сохраняла непринуждённое спокойствие так просто, словно не она только что убила Ликана, убила их семью. Так… запросто, словно это не стоило ей ничего. Словно никогда даже не верила в то, что это всё — по-настоящему. Или словно устала так, что уже плевать на всё, на все потери, на все головы под ногами. На труп Ликана с изрешеченной её выстрелами грудью.       Она ушла на следующее же утро — дом без неё охладел и опустел. И стало жутко. Здесь когда-то жили люди. Здесь когда-то жили счастливые друг другом люди — не верится. Сейчас здесь только мёртвая пустыня, она застыла, иссохла в постаревших на жизнь чёрных глазах Ликана.       После ухода Киоко об отце стала заботиться Пирика. Это было непросто: отец первую неделю ни с кем не разговаривал, не выходил на работу — его уволили. Стало ещё труднее. Это было непросто, но это было необходимо: Ликан всё чаще бросал задумчивые взгляды на охотничье ружьё. Пирика перехватывала эти взгляды, и сердце замирало, обливаясь кровью. Пирика понимала, о чём думает отец.

И лампа не горит, И врут календари, И если ты давно хотела что-то мне сказать, То говори.

Любой обманчив звук, Страшнее тишина, Когда в самый разгар веселья падает из рук, Бокал вина.

И черный кабинет, И ждет в стволе патрон, Так тихо, что я слышу как идет на глубине Вагон метро.

На площади полки, Темно в конце строки, И в телефонной трубке эти много лет спустя Одни гудки.

      Когда Ликан потерял работу, Хоро понял, что дальше сидеть сложа руки нельзя. Пирика старается поддержать отца лаской и заботой, старается стать хотя бы бледной тенью когда-то заботливой матери-убийцы. В таком случае, Хоро должен позаботиться о материальном благополучии их умершей семьи. В соседнем городке как раз открылось новое для Хоккайдо заведение — хост-клуб « Pink Neverland», обещавший в рекламных флаерах первоклассный отдых своим посетителям: за выпивкой ли, танцами или беседой с любым из понравившихся хостов — на выбор клиентов. Люди на острове недоверчивые, закрытые, осторожные до враждебности ко всему новому, и потому чересчур мнительные, подозрительные. Поначалу суть хост-клуба «Pink Neverland» оказалась не понята местными жителями: никто не торопился туда, ни из посетителей, ни из работников. Владельцы клуба, приезжие из Токио, как могли, старались исправить нерадужную ситуацию: открыли найм, запустили рекламу, начали зазывать работников на большие зарплаты и сравнительно невысокие требования: всего-то необходимо быть коммуникабельным человеком и не теряться в большой компании! А остальному научат. Ну просто великолепный расклад для Хоро! Когда со всех сторон наваливаются проблемы: и в личной жизни, и дома, хочется с кем-то разделить это всё, поговорить, но не с друзьями и не с близкими, а с кем-то чужим. С кем-то, для кого твоя жизнь не имеет никакого значения, с кем-то, кто даже на лицо твоё не взглянет, кому плевать на тебя и твою жизнь. И какие-то загадочные «хосты», обещавшие внимательную чуткую беседу — то, что привлекло Хоро. Он решил посмотреть, что это такое — так парень попал в хост-клуб «Pink Neverland» пока в качестве гостя, чтобы посмотреть, что требуется делать. А если только развлекать гостей болтовнёй, то почему бы не попробовать?       Юсуи съездил в соседний город, побывал в хост-клубе, и остался очень доволен. А потом, когда вернулся домой, Пирика рассказала, что за время его отсутствия Ликан получил уведомление о выселении из дома за неуплату налогов. Это чуть не стало последним фатальным ударом в жизни Ликана: благо, Пирика вовремя отняла руку отца с пистолета, и оружие дало осечку. Отделались больницей. Это стало последним аргументом в принятии решения попробовать работать хостом. К тому же, помимо зарплаты можно получать «бонусы», если удовлетворять особенные желания особенных клиентов.       

❄❄❄

      Зачем Хоро это вспомнил? Теперь вернулось напряжённое ожидание чего-то плохого — дурное предчувствие не только накрыло с новой силой, но и растерзало душу и нервы: теперь айну точно знает, что Рен его бросит, точно бросит! А почему тогда он до сих пор не вернулся? — Конечно потому что как может пытается отдалить неприятное объяснение с опротивевшим в одночасье японцем. И на звонки не отвечает по этой же причине — Хоро уверен. Осталось только внутренне подготовиться к разрыву.

❄❄❄

             Рен не злился на Хоро, — в этом китаец не обманул. Рен расстроился признанием Хоро — в этом тоже китаец не обманул. Расстраивание чувств неизбежно влечёт за собой растерянность мыслей. Если не в то же мгновение, то несколько позже, когда первоначальный шок устаканится, и разум вернёт себе способность оценивать события, собственные впечатления и чувства. Когда анестезирующая апатия начнёт сходить на нет, разум проснётся, и вместе с ним нахлынет, собьёт с ног мощной волной осознание признания северянина, Рен потеряется. Когда Рен теряется, найтись ему помогает всегда один и тот же человек. Вот и теперь…

      ❄❄❄

      — Ты же сам ему сказал «было и было», а теперь психуешь. Не очень понимаю тебя, — Гуань перевела на друга задумчивый взгляд смольных угольков серьёзных глаз.       — Я так сначала и подумал. «Было и было». Тц… Идиот. Какое, нахер, было и было?! Блять, Гуань, он же… Да через него столько… Еба-ать… Это ж просто пиздец… — что уж тут говорить, если одна только мысль об этом вызывает словесный кретинизм у обычно собранного Тао Рена: слова никак не желали становиться в хоть каком-то адекватном порядке; вместо этого шаман выдавал невнятное блеяние слабоумного или пятилетнего.       Девушка выдохнула, состроила недовольную гримаску и бросила на друга кислый взгляд:       — Ну конечно, ты же тот мачо Тао Рен, — мечта парней и девушек, которого хотят все без исключения. Тогда зачем, просто объясни, зачем, ты так ему ответил, если сам с собой не согласен? Ты хоть иногда думаешь о чувствах окружающих, или выбираешь строить из себя равнодушное высокомерное дерьмо до конца своих дней, м? — неожиданно сердито прошипела обыкновенно спокойная и даже отстранённая девушка.       Столь резкая перемена состояния и тона Гуань удивила даже Рена, хоть шаман и старался никогда не показывать растерянность или удивление. Однако сейчас эти чувства сдержать не удалось: они сами прорвались в слова.       — Ты чего такая? — осторожно спросил шаман, вглядываясь в бархатную глубину глаз Ланг. Это было несложно: собеседница сидела напротив, бежать ей некуда. Или Рен так думал… Ровно до тех пор, пока Гуань не отвернулась и не пнула его под столом легонько:       — Перестань на меня пялиться, Рен, ты же знаешь, что мне неуютно, когда кто-то так делает! И вообще, потрудись объяснить: какая — такая? — оскорблённо фыркнула подруга.       — Ой, посмотрите-ка… Кто-то у нас надулся, м? Воробушек… — скупо усмехнулся Рен.       Девушка совсем разозлилась и отвернулась от Тао.       — Да брось, я же по-дружески… Эй, ты чего, сердишься?       — А как ты ответил на этот вопрос своему другу? «Я не сержусь, я просто не ожидал, что ты такой продажный и ветреный. Я в шоке. Я в шоке. Ты меня разочаровал.»       — Нет, я ему ответил совсем иначе. И слова, и посыл отличались.       — А в его голове это прозвучало именно так, — с ледяным гневом отчеканила Ланг, упорно сверля шамана холодным взглядом пугающе-ненасытным взглядом бездонных чёрных глаз. В тоне девушки скрежетало мелом по доске едкое и холодное презрение.       — Я не психолог, чтобы в чужих тараканах разбираться, — Рен перенял отстранённую холодность подруги.       — Я тоже. Необязательно быть психологом. Достаточно не быть равнодушным говном с комплексом бога, — Гуань редко с кем-то расшаркивалась или церемонилась. И уж точно не с Реном: его едкое равнодушие к окружающим возмущало даже Ланг. Поэтому в таких случаях девушка старалась как можно эффективнее, а значит, — грубее и жёстче, — заземлить китайца.       — Есть ощущение, что ты сегодня за что-то на меня сердишься. Сама не своя, — заметил как бы сам себе, Рен.       — М… Не совсем. Мне просто отвратительно наблюдать тебя со стороны, вот и всё. А обижаться, сердиться — что за детский сад? Ты сам хозяин своей жизни, делай, что хочешь, пока это не покушается на комфорт окружающих или на законность, — со скукой хмыкнула Ланг, даже не взглянув на друга.       Проглотив ком в горле после нелестной оценки девушки, Рен смог выдавить с деланным равнодушием:       — И почему?       — Что почему? — сухо уточнила Ланг.       — Почему наблюдать меня со стороны отвратительно? — глухо проскрипел Рен. Хочешь, чтобы я опустился ещё ниже, Гуань? Хорошо. Первый и последний раз я встану перед тобой на колени. Если б делал предложение, — всё равно пришлось.       — Ну посуди сам: парень открыл тебе душу, поделился чем-то очень волнительным, выволок на свет перед тобой то, что хотел бы похоронить и не доставать из пучины сознания больше никогда. Он ведь ожидал, что ответишь ему пониманием, возможно, сочувствием… Вместо этого ты испугался и сбежал от разговора «в аптеку», а сам приехал ко мне и теперь не хочешь идти домой, лишь бы не встречаться с этим лицом к лицу.       — Я приехал к тебе за советом, а не из-за какого-то страха или что ты там себе придумала… — тихо ответил Рен.       — Прекрати уже этот цирк, самому не надоело? — почти взвинченно вспылила Ланг. Нынешнее поведение друга её выводило из себя, и она продолжала так же заведёно, как начала: — Лучший студент группы не знает, как поступить и готов даже прислушаться к совету какой-то девушки при том, что речь о самом невозможном из всех баранов? Серьёзно? Нет, в это даже в порядке бреда невозможно поверить, — недовольно фыркнула Гуань, сложив руки на груди. Даже через сумрак кухни Ланг китаец, не видя направления взгляда подруги, чувствовал прожигающий взор строгих глаз сбоку, на своём виске.       — Неужели? Зачем же тогда, по-твоему, я приехал? Чтобы послушать, какой я нытик? Какой «баран», какой «хуёвый друг», какое «высокомерное дерьмо»? Думаешь, я всего этого не знаю о себе? — глухо проскрипел Рен, не поворачивая голову на Гуань.       — Перестань психовать и слушай спокойно. Нет, не за этим. Ты приехал, потому что тебе страшно. Ты не уверен, что сможешь потягаться в сравнении с его предыдущими… М-м… К… клиентами. Ты не уверен, и хочешь, чтобы я уверила тебя в этом. Ещё ты боишься налажать и ошибкой ударить по вашим отношениям. И всё-таки это единственное решение, в котором пока ты не налажал, — с ледяным спокойствием степенно проговорила Гуань.       — Что мне теперь делать?       — Во-первых, хоть раз в жизни представь, что он чувствует. Ты предупредил, что у меня, или ушёл «в аптеку» да так и не возвращаешься?       Рен промолчал, только судорожно вздохнул.       — Ясно. Молодец, Рен. Возвращайся домой, пока он не вскрылся от беспокойства. Ей-богу, когда предложил этому парню встречаться, ты вынес ему смертный приговор! — взвыла Гуань.       — Знаю.

      ***

      Тихие слова шамана так и остались висеть в плотном мраке кухни Ланг. Рен обулся в коридоре и покинул квартиру подруги, наспех поблагодарив.

❄❄❄

Тот же вечер спустя два часа.

      Рен гонял во рту аскорбинку и старался вернуть давно утраченную с привычкой курить, собранность. Мерное тиканье включённого поворотника немного помогало заземлиться в моменте, напоминало, что Тао здесь сейчас едет домой. Дома — Хоро. Дома — разговоры и попытки понять, освободиться наконец от мозолей кандалов ненависти, недоверия Рена. Дома Хоро обязательно всё расскажет Рену, и окажется, что это всё — просто нелепое недоразумение. Например, что Хоро по пьяне поспорил с кем-то из друзей на желание. На очень своеобразное желание. Да и друзья у Хоро, в таком случае, должны быть под стать: тоже носить голубые волосы и ориентацию.

❄❄❄

      — Я дома.       Как странно… Рен не в Японии, где принято оповещать домашних о своих перемещениях, но сейчас, именно сейчас почему-то ощущал необходимость крикнуть это. Неужели из-за Хоро, из-за чувства вины за длительное отсутствие? Или в пока не осознанной надежде услышать ответ, который уже минуту не звучит? А прозвучит ли вообще?       «Возвращайся домой, пока он не вскрылся от беспокойства.» — сердце остановилось, вслушиваясь в безмолвие квартиры в надежде выхватить из тишины ответ.       — С возвращением.       И снова что-то странное… Это обычная вежливость, но почему тогда Рену чудится в голосе парня что-то бóльшее, чем обычная вежливость? Словно ответ живого Хоро — это обжалование смертного приговора, который выдумал и вынес себе Рен.       Тао не знал, с чего начать. Наверное, сперва нужно хотя бы найти Хоро. На кухне японца нет, но зайдя в комнату, Тао увидел его: Хоро шатко сидел на подоконнике балкона, поставив одну ногу на раму, а второй медленно, осторожно болтая, и курил, всматриваясь в завесу дождя.       — А говорил, летать боишься… — неуверенно выдохнул Рен, осторожно и несмело подходя к северянину.       — Ду… думал, ты не вернёшься… — тихо прерывисто и не поворачиваясь, но замирая в благоговении, проронил Хоро. Японец не отрывал взгляд от туманно-дождливой сумеречной дали.       — Я тоже.       Юсуи замер. Везение закончится сейчас. Вот сейчас Рен его бросит. Вдох. Выдох. С выдохом отпустить страх. Закрыть глаза. Чтобы было не так страшно. Чтобы хоть раз в жизни было не так страшно.       — Спускайся, пока не навернулся. Ты же не птица, чтобы так сидеть на жёрдочке. Помочь? — спокойно и мерно проговорил Рен. Китаец отпускал слова в мягкий осенний воздух, растягивая их. Говорил без спешки, томно, лениво, но внятно.       Хоро осторожно помотал головой: с координацией всё в норме, помощь не нужна, — и легко спрыгнул на балкон, становясь рядом с Реном. Но тут же нырнул вниз, на колени.       — Не… нужно. Я не хочу, чтобы ты когда-либо впредь делал это, — мягко выдохнул Рен, поднимая Хоро за руку на ноги.       — Я понял. Конечно, следовало ожидать… — тихонько проронил Юсуи, опуская взгляд. Если встретится глазами с Реном сейчас — точно не переживёт. Краска уже обожгла скулы айну, голос вот-вот пропадёт.       — Нет. Просто я не хочу, чтобы ты вставал перед кем-то на колени. Ни сейчас, ни когда-нибудь ещё. Я… Принёс таблетки от аэрофобии, кстати, — проговорил Рен. Китаец положил аскорбинку себе на язык и, мягко приобняв, поцеловал Хоро, передавая «лекарство».       — М… Вкусно… Отдаёт апельсином… — отчего-то смутился японец, опустив глаза и стеснительно улыбнувшись.       — Расскажи мне. Пожалуйста, — сдавленно и неуверенно прошептал Рен на ухо Юсуи.       — Здесь? Или, может, в дом зайдём, а то дождь заходит? — предложил Хоро.       — Пойдём. Как раз переоденусь, — пожал плечами Рен, трогаясь в сторону квартиры с балкона. Хоро остался на месте на несколько мгновений, словно не решаясь последовать за китайцем.       — Идёшь?       — А можно? — едва дыша, выдохнул Юсуи.       Рен чуть закатил глаза и выпустил сдержанную полуулыбку:       — Тц… Мой парень — аварийный тормоз…