Мы справимся

             Рен не мог выдерживать это дольше. Грузить сумки Хоро в машину в молчании — невыносимо. Спросить, точно ли он всё взял — глупо, слишком очевидно, нелепо — то же самое, что сказать, что скучал. Нет. Лучше молчать дальше. Нет. Так не может продолжаться. Я должен знать точно. Я и так знаю точно: этот ублюдок трогал тебя. Я готов и хочу задушить его голыми руками. Нет. Хочу, чтобы он мучался. Он будет. Будет так, чтобы побоев не осталось. Я его пальцем не трону. Его — не трону. Пока. Ублюдок посмел прикоснуться к тебе — я растопчу то, что он наивно мнит своим. Наивно мнит защищённым. Я ворвусь в его мир беркутом, я выклюю глаза тому, кого он наивно мнит защищённым. Я не прощу его. Но сейчас я здесь с тобой, и мне необходимо знать точно перед тем, как вынести окончательный приговор. Не хочу своей ошибкой покарать невиновного. На моей совести и без того страдания Нихрома. Теперь я буду карать по заслугам, раз Хао нихрена не справляется.

От лица автора.

      — Кто тебя трогал? Этот проколотый хмырь подходил к тебе? Если хоть пальцем коснулся тебя… Он труп, — всё, что бушует, клокочет внутри — наружу. Без рамок, без фильтров, без контроля. Правда, какая она есть, кусающая и агрессивная своей наготой.       — Он… Конечно, трогал, это же медбрат, — в тоне северянина — невесомое удивление и едва уловимый нервный испуг: с чего вдруг Рен спросил об этом? Догадался о поцелуе? Хотя как он мог догадаться? Тао едва ли бросал на северянина взгляд, увлечённо распихивая сумки по местам, или, что вероятнее, — намеренно избегая обжечься о лазурь волос, глаз, ориентации.       — Медхуят. Что он делал? Мне нужно знать, что. ублюдок. делал, — шершавое рычание китайского шамана — сомнительная услада для слуха Юсуи. Видеть Рена таким — теряющим самообладание на глазах в противоположность обычному ледяному равнодушию — странно, чуть страшно, но почти приятно. Это плавит что-то внутри, содрогает приятной лестной и ласковой щекоткой. Северянин хочет растянуть улыбку на все губы, но понимает: нельзя. Это сильнее разозлит Рена. И тогда айну вернётся в больницу.       Хоро прикрывает глаза. На губах тает фантомом смелое, дерзкое прикосновение чужих — не Рена — губ. Мысль о том, что дёрганому «другу» знать это необязательно, — короткая заминка. Она не укрылась от китайского шамана.       — Не слышу ответа… — голос Тао скован напряжением, настороженностью на грани со злостью — отрезвляющий разряд тока, хлёсткая пощёчина для Юсуи. Хоро потерял невесомый вздох и робко постарался успокоить «друга»:       — Эй, да не бесись ты так… — неуверенный выдох Хоро, — он честно, не трогал меня. Наоборот, развлекал, принёс кучу конфет, мы вместе пили чай, он рассказывал всякие истории из своей практики. Было весело и интересно, — старания говорить легко и безмятежно слишком очевидны, они больно бьют по слуху громового шамана.       — Я бесконечно рад, что вы так мило проводили время… Хочешь, будем систематически укладывать тебя в больницу? — сердитый тон Тао отравлен ядовитым сарказмом и горьким разочарованием. Разочарованием в себе. Сознание выгромождает, прибивает неподъёмной волной мысль о том, что послушал Гуань, струсил, смалодушничал и допустил появление соперника. Допустил чужака на территории своего заповедника. Нет. Больше такого не будет. Рен заберёт Хоро, и никому больше не отдаст. Ни за что, нет. Пусть проколотые хмыри развлекаются со своими руками. Его Хоро — неприкосновенен.       Всплывает в памяти мысль о том, чтобы запереть северянина в квартире, спрятать ото всех, чтобы ни одна душа не смела даже попробовать посмотреть на его Хоро неправильно.       — Ре-ен… — послышалось довольное мурчание со стороны Юсуи. Слишком кошачье и какое-то хитрое, ехидное и сдавленно-густое, сладкое — не стоило реагировать. — Ошибка Рена. За ошибки положено платить. Расплата карает громового шамана мгновенно, немилосердно — это честно, ведь и он обходится с врагами именно так:       — Рен, а Рен, чего это ты так бесишься, а? Ревнуешь, что ли?       Китаец молчит несколько секунд. Время — вязкая нефть, она отравляет спокойствие кристально-чистых голубых вод северных глаз, мутит их тревогой и неуверенностью, напряжением. Хоро пожалел о такой нахальной смелости со своей стороны, хотя, может, этот вопрос обратит внимание Рена на Хоро? Безусловно, так и будет, главное — убрать подальше гуань дао от рук китайца.       — Ревную? Хмпф… — Тао будто попробовал на вкус это слово — горько, противно, надо выплюнуть скорее. Выплюнуть и продолжить на выдохе: — Ещё чего… Просто… — Рен прервался, не до конца уверенный, что стоит завершать мысль. Нет, назад пути не может быть. Сомнения — не для Тао. Голубой — тоже? Но из двух зол Рен выберет то, что сводит с ума несмелым порханием губ. Почти свело за две недели, за эти две минуты. Он продолжает: — меня раздражает, что этот упырь подходил к моему парню. Этот ублюдочный петух — слишком подозрительный. По-любому торчок, блохастый или заразный какой-нибудь, — пауза, чтобы набрать воздух в лёгкие и продолжить сдавленное объяснение: — … Я просто беспокоюсь за тебя. Пока ты в Китае, ответственность за тебя — на нас с Дзюн. В основном, конечно, на мне. А теперь пиздуй в машину, а то не успеем, и она уйдёт, — тараторить быстро — смазывать, проглатывать слова для окружающих. Проглатывать слова для Хоро, чтобы не успел вникнуть. Попытка запутать следы, украсть смысл — нервный рефлекс как следствие особенно острой замкнутости.       — К твоему… парню? — конечно, нет. Сейчас Рен быстро покарает кретина-Юсуи за сказочные наглость и пизданутость на грани с настоящей запредельной тупостью: скажет, что у Хоро крыша поехала, слуховые галлюцинации, что Юсуи в край головой поплыл, оборзел, размечтался или что вообще что Хоро стоило бы найти уже кого-то на постоянку, чтобы думать остатками мозга, а не хуем, и правильно обрабатывать информацию от слухового анализатора — короче, Рен как обычно прикинется дуриком и выставит окружающих баранами. Только Хоро на что угодно готов поспорить, что слух не подвёл. Сознание — да, могло, сдвиг по фазе никто не исключает, но ведь Хоро слышал, точно слышал!       — Садись в машину, мы спешим. Много дел ещё, — дёргано ответил Тао. Лучше, пожалуй, не задавать никаких вопросов такому Рену, — молча сесть в машину и сделать вид, что ничего не было. Ничего не было тогда на балконе. Ничего не было в квартире. Ничего не было ночами в спальне Рена. Ничего, блять, не было вообще. Конечно не было, просто у Хоро — член вместо мозга. Мозг отвечает за восприятие реальности — у людей, — да. Но у Хоро за это отвечает совсем не мозг.       Остаётся только поджать губы, прикусить язык, опустить глаза, обойти машину, сесть на пассажирское и не проронить ни слова. Сохранить безопасное, но такое хрупкое безмолвие, когда Рен опустится рядом на водительское и окатит салон отстранённым равнодушием, вакуумным молчанием, — оно задушит попытки уточнить статус их отношений. Но неужели Рен просто оговорился? Такое возможно вообще? Как-никак, речь не о Чоко, — Тао Рен никогда бы не ляпнул ничего необдуманно. Значит, это была не случайная оговорка?       Хоро занял своё место — рядом с водительским. Руки — в замок. Чуть склонил голову под тяжестью чёртового ребуса, который громит сознание, — порою понять Рена невозможно. Сейчас понять Рена невозможно.       Китаец степенно занял водительское место, завёл двигатель, вырулил с территории больницы — всё это молча.       — Хоро, мне нужно будет сейчас заехать в офис — тут близко, и это ненадолго. Ты подождёшь в машине, или отвезти домой? — преступно нарушил тишину Рен нерешительно, несмело. — Так же Рен порою целует Хоро. Ещё немного, совсем чуть-чуть — последняя отсрочка, которую Тао себе даёт перед очень важным признанием себе или Хоро.       — Как хочешь, — равнодушно, устало, вымученно, абсолютно безразлично. Больше убегать от себя нельзя. Больше убегать от разговора нельзя.       — Хоро… — несмелый тихий выдох — так непохоже на обычно твёрдого, абсолютно уверенного в себе и своих словах, Тао Рена. Северянин не хочет отзываться, сохраняет молчание и опущенный в ноги взгляд. Громового шамана холодность друга не останавливает, он продолжает, — это что-то очень важное для него здесь сейчас: — пока ты был в больнице, я подумал тут… Никогда никому такого не говорил, но… В общем, ты будешь со мной встречаться? Просто скажи да или нет, — я приму любой ответ и не стану возвращаться к этому больше, — Хоро потерялся в реальности, или это Рен так быстро доехал до офиса — понять невозможно, но автомобиль остановился рядом с «открывашкой». Рен заговорил снова уже другим — более тихим и немного хриплым, — тоном:       — Посидишь здесь? Я постараюсь быстро разобраться, — чуть виновато, и снова так ненормально для Рена. Теперь он будто бы чувствует ответственность перед Хоро.       Всё это так странно… Так резко, нереально и так… Сюрреалистично. Рен действительно только что предложил кому-то встречаться? Да не просто кому-то — Хоро! Сестра, мама, Басон, коллеги по работе — не поймут. Да и срать, вообще-то.       Разве Рену действительно всё равно, что скажут и подумают окружающие? — нет, конечно, нет. Это просто бравада какой-то ненормальной, странной и такой нелепой, нездоровой эйфории. У Рена, должно быть, жар. Иначе что он только что натворил? — наверное, именно так чувствует себя человек, впервые убивший: сердце колотится как бешеное, сознание не успевает вникать в гонку событий, — происходящее проносится мимо оторопелого разума, словно болид на трассе Formula 1 пролетает мимо ревущих трибун, взрывая их ликующим громом аплодисментов, свиста и криков. Трусливая, подлая мысль о том, чтобы отказаться от своих слов, — не возникает, ведь Рен ещё не осознал, что только что предложил Хоро. Но едва осознает — станет страшно. Потеряется равновесие, баланс, ощущение твёрдого положения на земле. — Очевидно, растерянность в этом случае — шоковая, то есть, лишь защитная реакция мозга.       Но неужели Рен поступил неправильно? Разве ему не было плохо в отсутствие Хоро? Разве этот поступок — в разрез с его искренним и честным желанием? Да, оно пугает своей бунтарской смелостью, новаторским бесстрашием, и вообще, это безумие в чистом виде, — да, Рен попрощался с рассудком. Ну и что? Как можно быть адекватным человеком в мире, которым правит самый отъявленный маниакальный псих за всю историю мироздания? Рен — Тао. Тао — не сомневаются в себе, своих решениях, желаниях и поступках.       — Иди уже ворочай свои денежные горы, жду, — тихо отозвался Хоро. Ответ северянина вернул Рена за шкирку из своих мыслей в реальность, где Тао остановил машину около открывашки.       Пока несмело, как-то сонно, вяло, Хоро коснулся холодной руки настолько невесомо, что непонятно даже — осознанно или случайно. Ясно одно: Рен мягко переплёл горячие пальцы с ледяными — совершенно осознанно. Потому что Тао не сомневаются. Потому что для Тао не существует обратного пути. Потому что Хоро важен Рену, что бы там ни вопило шокированное трусливое сознание.       — Я быстро, надеюсь, — попрощался Рен, и покинул машину.       Юсуи, словно только что проснувшись, медленно повернул голову, перевёл мутный взгляд в окно. На осенние улицы вытекли хмурыми, блеклыми, мглистыми красками сумерки осеннего вечера. Дымка грязного смога сгущает мрак. В темноте-мазуте утопают, захлёбываются огни города, машин, прохожие. Угасающий день сникает последними отзвуками шума: где-то сигналят в разъярённой ругани автомобили, — в этом хаосе брани тонут и теряются слова случайного прохожего, — мужчина нервно плюётся замечаниями, наверное, на китайском языке, в телефонном разговоре. Вся эта гамма вечернего Шанхая для Хоро — как во сне. Его внимание поглощает лишь одна невероятная мысль — Рен предложил встречаться? Сегодня ведь не первое апреля, не день детей солнца и даже не день рождения Хоро… Хотя, поводом ведь вполне может послужить хорошее расположение духа китайца — почему бы не пошутить в таком случае? Да, да, да, определённо, это не может быть правдой, это просто шутка. Жестокая, хлёсткая, бессердечная — вполне в стиле Тао Рена. Он ведь специально покинул автомобиль, забросив в сознание Хоро эту мысль — чтобы северянин как следует размечтался в его отсутствие, взлетел на крыльях эйфории повыше, а потом, опалённый солнцем, как Икар, упал в солёные не морской солью, воды. Соль будет от его собственных слёз, которыми айну захлебнётся и замрёт навсегда с потухшими блестящими от влаги густо-синими глазами. Глазами, в которых никогда больше не вспыхнет жизнь. — Шалость удалась. Близнецы Уизли могут поучиться таким шуткам.

❄❄❄

      Рен влетел в здание стремительно, нервно, небывало грубо — даже не поздоровался с охраной на первом этаже. Сейчас на это нет времени. Она вот-вот уйдёт. Пятница — короткий день. Надо поспешить. Шаман и так потерял много времени, пока грузил Хоро и вещи в машину, а разобраться со всем необходимо сегодня — день рождения Юсуи на носу.       Ещё пять минут, — двери лифта открываются на нужном этаже. Рен надеется на два чуда: что начальник отдела кадров в Leidi — Цзинь Цай — ещё не покинула рабочее место; и второе — что не придётся объясняться ни перед кем из коллег. Только не сегодня. Пожалуйста, Хао, ты ведь тоже был человеком…       Едва кабина остановилась, Рен вырвался в залитый светом белый коридор и двинулся прямиком к кабинету женщины. К счастью, там ещё горит свет — значит, она на месте. Спасибо, Хао.       Осторожно заглянул в кабинет: госпожа Цай тянет красивое подтянутое лицо к монитору компьютера, щурит когда-то сияющие молодостью и красотой, чёрные глаза, сосредоточенно проверяет очередной электронный документ, — настолько погружена в работу, что совсем не замечает шамана на пороге своего кабинета. Это ненадолго.       — Госпожа Цай, добрый вечер. Уделите минуту, пожалуйста? — вопрос Тао ожидаемо привлекает внимание: женщина быстро теряет интерес к монитору и поворачивает голову на посетителя, растерянно приглашает пройти.       Китаец благодарно кивнул и занял место напротив женщины.       — Я Вас слушаю, господин Тао… — Рен восхищался этой особой: мало того, что для своего возраста за пятьдесят лет она выглядит очень привлекательно и утончённо — приятно, одним словом, — так и в обращении с окружающими придерживается той же изысканной сдержанности. Всё чётко и по делу, ничего лишнего, ничего, что выбивалось бы за пределы рабочей субординации и делового этикета, такта.       — Я намерен взять отпуск на… на три недели. Оформите приказ, пожалуйста, чтобы я сейчас подписал у партнёров, — женщина чуть изменилась в лице: на него легла тень неприятной удивлённости. Если бы Рен не был её начальником, Цзинь выказала недовольство более явно; сейчас же — должна сдерживать себя. И сдерживает. Сквозь сжатые губы чеканит сухо, шершаво:       — Господин Тао, я согласовала Ваш отпуск с Вами ещё в начале квартала. Как прикажете менять его сейчас, — аккурат посреди квартала?       — Тц… Ничего не надо менять, возьму без содержания, просто сделайте приказ, я сам сейчас отнесу на подпись к партнёрам, — раздражённо прошипел Рен.       — Как скажете. Сейчас, распечатается… Может, желаете кофе?       — Откажусь, спасибо.       — Приказ на Ваш отпуск, — Цзинь забрала вышедший из принтера ещё тёплый лист бумаги и, пробежав текст быстрым взглядом, принялась убирать в файл. Непослушная документ никак не желал «одеваться». Рен наблюдал тщетные попытки женщины вставить-таки несчастный листок, кидая нервные взгляды на часы. Не хватало ещё, чтобы коллеги ушли из-под носа из-за такого нелепого промедления.       — Ох, дайте сюда, не нужно пытаться надругаться над бумагой, она ни в чём не виновата, — Рен устало выхватил документ из рук растерянной женщины и сам без проблем вложил в файл.       — Спасибо, госпожа Цай, хорошего вечера. До свидания, — попрощался Рен и покинул кабинет. Теперь второе, более важное, чудо. Хао, не будь мудаком хоть раз.       Партнёры занимают просторный офис двумя этажами выше. При других обстоятельствах Рен поднялся бы на своих ногах, но сейчас времени мало. Они ведь наверняка пойдут в бар.

❄❄❄

      — Пятый. Этаж. — механическое сообщение приятным женским голосом заполняет кабину. Ещё мгновение — двери плавно раскроются в чистый светлый коридор. Его заполняет белое сияние ламп под потолком. Из кабинета напротив лифта — мужские голоса.       — Занг-Чинг, что на этот раз? Почему снова нас бросаешь? — расстроенно вздыхает Билл.       — Да настроения как-то нет… Не знаю… Ещё и чувствую себя плохо… Не, я сегодня пас, парни, отдыхайте без меня…       — Ладно, нытик, топай домой… Птица обломинго, блин… Но чтоб в следующий раз никаких отговорок, пухлый! — недовольно, но по-дружески пихает «пухлого» в объёмный живот Брокен.       — Конечно, без всяких, но ещё раз назовёшь меня нытиком, или пухлым, — перед женой сам будешь выкручиваться как хочешь, — ворчит Занг-Чинг. Майер собрался уже ответить, как в кабинет зашёл тот, кого никак не ожидали увидеть раньше понедельника.       — О, виват симулянтам! — хохотнул недовольно Хан на волне оскорблённой ворчливости после шутки Брокена.       — И вам привет, неженки. Не уработались ещё без меня тут? — устало-пренебрежительно усмехнулся Рен. Громовой шаман окинул кабинет мрачным взглядом, убедился: за сутки, которые он «отдыхал и приходил в себя» страдал и курил без Хоро почти ничего не поменялось: всё те же усталые лица партнёров; всё те же стены, те же усталые сигареты и те же полки с байцзю, — всё приевшееся, тошнотворное и отравляющее, высасывающее силы, здоровье и жажду жить. Как же ему всё это надоело. Этот Шанхай, эти люди, эта работа, эта рутина и этот зацикленный сценарий, штампующий дни под копирку один за другим. Наконец что-то отклонилось от сценария — приехал Хоро и подарил Рену пропуск в другой мир за границей облаков. Пришло время спуститься обратно, — снова стать узником открывашки. Его пригвоздили к рабочему креслу, повесили на шею грузило, обрубили крылья, чтобы больше не улетал под облака. И вот, Рен вернулся. Они снова недовольны. Это написано на серых, жухлых, лицах.       Тао вздыхает. Не хочет говорить им ничего, не хочет втаптывать в грязь ту лёгкость, которая охватывала каждый раз при мысли о его голубых чистых глазах. Теперь эти глаза смотрят с восторгом не на Рена — эта мысль беспощадным адским солнцем плавит икаровы крылья, и Тао снова падает камнем-кометой вниз, поцелованный опалённый пылающей геенной небес.       И всё же они ждут реплики. Рен даёт ожидаемое. На усталом выдохе:        — Я отсутствовал всего день, что же вы скажете сейчас, я даже представить боюсь… — чуть подкатил золотые глаза Тао.       — О чём ты, Рен? — напрягся Билл.       — Подпишите, — громовой шаман опустил на стол приказ на свой отпуск.       — Что это за хрень? — пробасил Занг-Чинг.       — Отпуск? Рен, если это шутка, то нихрена не смешная. Тебя не было вчера, и вот ты приходишь, чтобы снова уйти, только теперь на три недели и в отпуск посреди квартала на… На три недели? Ты в своём уме вообще?! У нас и так аврал, а без тебя — совсем ночевать тут будем! — взбунтовался Майер.       Тао даже не посмотрел на партнёра. Какой смысл что-то им объяснять? — всё равно это невозможно донести. Невозможно донести, как трудно и нервно без сигарет. Как трудно и нервно без Хоро. Как трудно и нервно осознавать, что собственноручно отдал Хоро в чужие руки, чужие губы, глаза и шёпот. Чужие поцелуи, и, возможно, — не только в губы. Думать ещё и об этом не было сил. Эмоциональное напряжение достигло апогея. Тучи налились тяжёлой влагой и готовы облегчиться небывалым ливнем смыть всё живое с поверхности усталой планеты, словно макияж с лица утомлённой женщины в конце тяжёлого дня. Хотелось взреветь, отпустить всю накопившуюся титаническую усталость отсутствием Хоро, неотступной удушающей ревностью и поиском решений, попытки разгадать всего один самый сложный ребус — себя.       — Да, Рен, что за херня? Не наотдыхался ещё? Не думаешь, блять, что пора бы успокоиться? Ну, переработал — бывает, хорошо. Отдохнул день, ладно, пережили… Но три недели — это уже слишком. Золотой мальчик, ты уже вырос, проснись! Мы не клячи водовозные, не рабы на плантации, — мы твои партнёры. Всё делим поровну: и работу, и доходы. Сейчас начинается самый напряжённый период в осеннем квартале, ты знаешь это прекрасно, но всё равно хочешь уйти сейчас? Извини, конечно, Рен, но это просто свинство. Никто не ожидал от тебя такого. Мы и без этого жопы рвём, чтобы лавировать и держаться на плаву в этой буре, пока ты отдыхаешь. Да, один день без тебя провести — звучит пустяково, но какой хреновый это был день… Позвонили из Парижа — во французском офисе снова недовольства, ублюдок Гаскон без одобрения совета директоров объявил наш французский филиал — банкротом. Теперь эта шушера квакающая не отвечает на телефон, лежит на дне, не высовывается, — этого мудака теперь ещё искать, а ты заявляешь, что хочешь уйти в отпуск в разгар такой ситуации? Дзюн в курсе твоей выходки с отпуском? Она это одобрила? — Уверен, что нет. Потому что партнёры так не поступают. Партнёры не поступают, как сраные крысы, а ты — да, ты — поступаешь. Делай выводы.       Слова Занг-Чинга — слишком прямые, слишком необдуманные слишком в лоб и слишком без фильтров — громом оглушительной тишины сотрясли кабинет. Повисшее молчание — зычнее самой неистовой и звучной грозы.       — Смотрю, кто-то забыл, откуда я вас вытащил? Хотите посраться со мной — без проблем, можете собирать шмотки и пиздовать на выход за Линем. Беру без содержания и ухожу в отпуск, который заслужил больше, чем кто-либо из вас всех. Молитесь Хао, чтобы не оказаться завтра с голыми задницами без этой работы на улице, — ледяным тоном отчеканил громовой шаман, разрывая приказ на отпуск. Отныне вся эта формальная канитель его не ебёт. Отныне его не ебёт никто и ничто, кроме Хоро. Он поставил точку в том месте, где захотел. И не ебёт, увидят ли её партнёры, — потому что не. ебёт.       — Рен, подожди… — попытка Билла сгладить углы — слишком запоздалая. Рен сжёг мосты. Не оставил пути отступления для себя. Где-то с грохотом хлопнула дверь — Рен покинул кабинет. О присутствии Тао напоминают только клочки приказа на отпуск, печати шока на лицах бывших партнёров, да тихие комментарии Бертона, которые тают в тишине после ухода Рена:       — Лучше бы он курил. — Нервы были б крепче…       — И его, и наши… — ещё одно негромкое замечание невесомо слетает с уст Занг-Чинга.       — А по-моему, ему просто нужно найти девушку, — поделился авторитетным мнением Майер.       — Девушку… Или парня, — эхом отзывается Занг-Чинг. Град непонимающих взглядов — на шанхайца.       — Почему наш псих уволил Линя? — потому что Яо рассказал его секрет. Он же невесту не может найти почему?       — Замахал, Занг-Чинг, почему? — потерял терпение Брокен.       — Потому что у невесты нет члена.       — Чего? — не понял Майер.       — Нет члена, то есть…       — Прекрати, Занг-Чинг. Не превращайся в девицу — не опускайся до дешёвых сплетен из курилок. Рен — всё ещё наш начальник, — воззвал к порядку самый разумный и спокойный из присутствующих — Билл.       — Вертел я такого начальника… Проебался вчера, сегодня — хлопает дверьми, устраивает дешёвые сцены. Тоже мне, блять… Королева бала… Месячные у неё, что ли…

❄❄❄

      Темнота улицы успокаивает глаза и нервы, шепчет что-то тихое ласковым хлюпаньем мокрой осенней грязи под ногами. Воздух, напитанный влагой прошедшего дождя — такой вкусный, лёгкий и свежий, что один только вдох, одна только возможность сделать глоток пьянящего кислорода — анестезия — заслуженная награда в конце сумасшедшего дня. Думать о произошедшем конфликте с коллегами — табу. Рен не намерен портить вечер, ведь это долгожданное время, которое он проведёт с Хоро, наконец. Такие приятные мысли растворяют в себе эмоциональную и физическую усталость, обнуляют всё. Такие мысли — глоток воздуха, порыв ветерка, который целует сухие губы, ласково оставляет на них улыбку.       Рен осторожно обходит собственную машину, тщетно всматривается в тёмное окно, но не видит ничего, кроме своего отражения. Понять, спит ли Хоро таким образом — невозможно, но и будить его тоже не хочется. Но, видимо, придётся.       Тао осторожно открыл свою дверь. Шаман старается не шуметь, не совершать лишних движений, не дышать, да и вообще стать бесплотной тенью, — лишь бы не потревожить его покой. Как китайский шаман и полагал, Хоро заснул, пока ждал его. Разбудить северянина поцелуем? Он спит так мило, так спокойно и уютно, что становится грустно от мысли, что придётся с кем-то делить Хоро. Придётся ли? Юсуи так и не дал ответ, и не даст теперь. Если только не позволить себе привычный эгоизм и не взять ответ с его губ самовольно.       Салон заливает зыбкий мрак. Отголоски фар редких проезжающих по дороге автомобилей жалуют крупицы света. Их ничтожное сияние игриво-вяло рассеивает темноту, кокетливо ложится на его крепкую сильную шею, горло футболки, чуть выступающие ключицы. Фарфоровая кожа японца кажется настолько тонкой и хрупкой, что почти просвечивается. Так хочется оставить невесомый поцелуй. Всего один. Правда. Один, не больше. И Рен пролезает к северянину осторожно, начинает бесшумно хватать губами воздух рядом, в запредельно опасной близости с горячей кожей. Поначалу Рен не позволяет себе касаться. Контроль ускользает, испаряется на глазах. А на сухих губах — пылает солоноватая тонкая вуаль его кожи. Рен оставляет один нежный короткий поцелуй, но возвращается снова, потом ещё раз, ещё и ещё один. Только один поцелуй — разве это так много?       Душа травится, захлёбывается тоской, солью горьких слёз, за которые Рен ненавидит себя. Потому что слёзы — то же, что и сигареты. Даром, что не горькие, а солёные. Но такие же тошнотворные и усталые.       Рен уже не ведёт счёт поцелуям, которые роняет на его кожу. Не ведёт счёт секундам, которые тают песком сквозь пальцы, словно вода. Дождевая вода. Хоро пахнет и пьянит свежим, крепким дождём. От этого, от оглушительной нежности и тихой, нет, — оглушительной, — тоски, которая взрывает нутро, — лопаются барабанные перепонки.       — Что ты делаешь? — в тихом незамысловатом вопросе тает неверящая пугливая и робкая радость с придыханием и улыбка. Хоро оглядывает Рена чуть растерянным и таким смешным спросонья сбитым с толку, взглядом, что не улыбнуться — невозможно.       — Бужу тебя. Ты… Так и не ответил мне на вопрос…

И звучит, как месть Тишина в твоём ответе В моём горле ком с Юпитер Боль размером в сто квадратных световых тысячелетий Я не на твоей орбите Меня сносит звёздный ветер Вдаль, за горизонт твоих событий метя

И клином сходится свет На дальней точке, там, позади На самой лучшей из возможных планет Да только там её давно уже нет Её уже не найти

             Почему-то вдруг стало так пусто. Так грустно. Холодно. Что-то сдавило горло, начало сжимать лапы на трахее, душить и щипать резью глаза. Неужели это… Слёзы? Какой позор… Расплакался на груди Хоро не хуже девки…       — На… у-а-ах… какой? — перебивается на сладкий зевок Хоро. В сознании Рена — только один вопрос: интересно, он издевается или правда не понимает?       — Ты… будешь мо…       Резкое движение Хоро вперёд — на Рена, и вот уже северянин мягко пленит чужие губы. Играет с ними ласково, лениво, до одури нежно и на удивление умело, — настолько, что у Рена, где-то на задворках уходящего в небытие, сознания, возникает укусом тока-ревности мысль: где это он так научился? Или, что хуже, — кто научил?       Видимо, недоумение китайца проявилось очевиднее, чем хотелось бы, раз уж…       — Эй… Ты чего? Всё хорошо, Рен? — Хоро на несколько мгновений отстранился и заглянул в золотую дымку.       — Обещай, что никуда не уйдёшь от меня. Я… я запрещаю тебе оставлять меня одного, понял? — тихие слова сдавленно слетают с сухих губ и тают в сокровенной тишине.       — Рен, ты меня пугаешь…       — Ты меня понял? — повторил шипением Тао, прорычав хриплые слова где-то на уровне шеи японца. Дыхание Рена короткими мягкими волнами обдаёт-остужает раскалённую кожу.       — Обещаю.       — Хорошо. Тогда поехали домой? — приходит, наконец, блаженное успокоение, когда его горячие пальцы переплетаются с холодными. Хочется закрыть глаза, чуть назад откинуть голову, открыть доступ к шее, чтобы почувствовать на коже сначала его взгляд, а потом и не взгляд.