Мы справимся

       Дорогие друзья, мы начинаем с того места, на котором остановились в последней главе. Итак, блок №1. Место действия: пока машина Рена на пути домой. Время действия: вечер выписки Хоро из больницы.

      — Ты меня понял? — повторил шипением Тао, прорычав хриплые слова где-то на уровне шеи японца. Дыхание Рена короткими мягкими волнами обдаёт-остужает раскалённую кожу.       — Обещаю.       — Хорошо. Тогда поехали домой? — приходит, наконец, блаженное успокоение, когда его горячие пальцы переплетаются с холодными. Хочется закрыть глаза, чуть назад откинуть голову, открыть доступ к шее, чтобы почувствовать на коже сначала его взгляд, а потом и не взгляд.       Вырулив на ровную прямую дорогу, Рен выдохнул, выпуская вместе с раздражением собственную неуверенность:       — Долго ещё в молчанку играть собираешься?       — Чего?       — Я вопрос тебе задал, ответ не услышал.       — Какой вопрос? — с искренним непониманием выдал чуть оторопелый северянин. Рену, конечно, никогда повод выйти из себя не требовался, но сейчас прямо вообще на ровном месте… Стрёмно даже от такого пассивно-агрессивного состояния «друга»…       — Ты… Издеваться вздумал, блять? Совсем страх потерял, дитя радуги? Ну хорошо, скажу ещё раз, могу громко, так, чтобы точно услышал… — Рен притянул айну за шею и прямо в ухо звучно прорычал:       — Хоро, ты БУДЕШЬ МОИМ ПАРНЕМ? — громовой шаман увлёкся и крепко сдавил горло северянину. Китаец ожидал, что шокированный таким вопросом Юсуи ещё раз переспросит, и уже готовился повторить в третий, блин, раз, как вдруг через пару минут хедшотом наотмашь Рену прилетел самый неожиданный ответ из всех. Причём айну и не потребовалось много времени на принятие решения, и это неприятно удивило. Очень неприятно удивило:       — Нет, — прохладное и будто бы скучающее спокойствие тона северянина, — больно полоснула ударная волна осколочной гранаты. Оглушила, ворвалась леской писка в голову и сокрушила в ней всё. Хоро метнул снаряд в «друга», но даже не захотел обернуться на взрыв. Очередь японца карать равнодушием? — нет. Северянин ответил так не чтобы наказать Рена, — Юсуи не настолько циничен и жесток, чтобы опускаться до подобного, просто…       — Ч… — оторопел китаец, — что?       — Ты же слышал. Я сказал «нет». — Я не хочу встречаться с тобой, так что не надо думать, что ты офигеть какой благодетель только потому, что предложил мне стать твоим парнем. Я об этом никогда не просил, не говорил, что мечтаю или хотя бы просто хочу быть твоим парнем, — спокойно повёл плечами Хоро.       — Угмнх… — выдал нечто неопределённое Рен.       Громовой шаман, кажется, никогда не чувствовал себя настолько растерянным. Абсолютно не понимал, почему Хоро так ответил. Так… Равнодушно, холодно, обиженно, почти враждебно… — Рен не понимал, но догадывался, в чём дело. Вариант только один, и его достаточно, чтобы молодой человек потерял спокойствие: неужели ублюдок в белом халате успел так обработать мозг «другу» китайца, что Юсуи уже совсем не помнит, как скучал по Рену, дожидаясь с работы, как ласково прижимался к Тао, когда громовой шаман обнимал ночами. Неужели совсем ничего не осталось? Как такое может быть вообще? Нет, здесь явно что-то не так. Рен не узнавал этого равнодушного циника, пусть он выглядит как его Хоро — это самозванец. Его Хоро добрее. Его Хоро мягче. Его Хоро ласковее. Его Хоро… Влюблённее.       — Спроси. Я отвечу, если спросишь. Только спроси, — спокойно до равнодушия выдохнул северянин, читая озадаченность китайца в растерянном лице.       — Это из-за того урка, да? Что у тебя с ним было? — сдавленно подал голос Рен. Говорить сложно, — слишком больно: словно кто-то зарядил в живот, превратил нутро в кровавую кашу. Думать больнее. Думать об этом — лопать мыльный пузырь их гармонии, связи, понимания. Шарик из мыла с хрустом замерзает от понижения температуры когда-то тёплых отношений. Так странно понимать, что сейчас это нечто невероятно хрупкое… Шарик опасно содрогается от напряжённости момента, готовый разлететься ледяными осколками и поранить каждого присутствующего. Или он лопнул задолго до этого разговора?       — Юань здесь ни при чём. Это целиком и полностью только моя воля.       — Пиздишь как дышишь, — ожесточённо хмыкнул Рен. Там, где нельзя выпускать честные чувства, оголять слишком уязвимое нутро — вырастают ядовитые шипы грубости, насмешливости, холода.       — Нет, я не вру. Я не хочу быть твоим парнем. Неужели так трудно в это поверить?       — Я не понимаю. Что произошло? Я чем-то тебя обидел? Скажи нормально, в чём дело, и будем общаться без хуйни, как раньше! — окончательно потерял терпение и способность держать себя в руках, Рен. Всё кажется сюрреалистичным. Пространство, время, настоящее, Хоро, этот момент — всё трещит по швам, идёт рябью, помехами слабого сигнала. Соединение теряется. Понимание — давно потеряно.       — «Общаться без хуйни, как раньше»… — самый ебаный оксюморон, который я слышал… Когда было это «без хуйни», Рен? Когда у меня с тобой вообще было «без хуйни»? — горько усмехнулся Хоро, смотря в упор на Тао. Рену не по себе от этого взгляда-выстрела в упор. Чистые и холодно-спокойные, бездушные в этот момент, голубые глаза вынесли Рену приговор. Обвинительный.       Хоро травился этими мыслями уже который день. Понимал, что с Реном ему не суждено жить долго и счастливо. Просто потому, что человека, счастье которого зависит от настроения другого, «здоровым», «свободным» или «счастливым» — никак не назвать. Вернее было бы окрестить «созависимым», «обречённым», «больным».       А ведь это похоже на правду, если разобраться как следует… Во время пребывания в больнице Хоро, — тот самый жизнерадостный улыбчивый непоседа, который вечно попадает в переделки, — практически не улыбался. Потому что практически не было поводов. Потому что абсолютно не было Рена. Каждый новый день — неотличим от предыдущего — был днём пустых надежд и опускания рук. Каждый новый день начинался и заканчивался мыслями о Рене. Начинался и заканчивался выедающей и обессиливающей тоской.       После этих слов взгляд айну больше не кажется безоблачным простором. Теперь Рен видит в синеве только грузные и густые тёмные пучины океана. Ледяные воды пропитывают, утяжеляют одежду, сводят мышцы, тянут на дно, — туда, куда не способны пробиться ни солнечный свет, ни тепло щедрой звезды. Туда, где всё сковано, закостенело таким пугающим равнодушием. Оно чуждо, не подходит такому доброму и ласковому Хоро, — Рен приходит в ужас от этого диссонанса.       — Прошу… — китаец говорит тихо, расстроенно, хрипло, шершаво — так скрипит больной умирающий старик, но не молодой сильный и здоровый парень. Услышав собственный голос со стороны, Рен бы пришёл в ужас. Но, сделав над собой усилие, вернул подобие твёрдости голосу и договорил: — скажи, в чём дело? Пожалуйста, Хоро, скажи.       — «В чём дело»? А ни в чём. Ты хочешь со мной встречаться, чтобы что? Что изменится? Будешь… — Хоро изобразил на лице утрированную задумчивость, и продолжил: — Поласковее меня трахать? Нет? М-м… Тогда может, будешь на ухо мне всякие нежности говорить? М? На свидания будем ходить? Рассветы на крыше встречать? — Хоро распалялся всё сильнее. Собственные слова будто травили его, причиняли боль, но айну продолжал говорить распаляющимся гневом, голосом: — За ручку ходить? Что изменится, Рен? — Ни-ху-я. И смысла в этом тоже нет. Поэтому нет. Сейчас — нет. Я не хочу, чтобы самые долгожданные отношения в моей жизни начинались с ёбаных разрывов селезёнок, потому что собственный парень сбегает от меня на работу. Нет, спасибо. Не поверишь, но я не настолько жалок, чтобы волочиться за тобой верной собачкой, вилять хвостиком каждый раз, когда ты меня пинаешь — нет. Надоело, хватит, — Хоро не заставлял себя говорить жестокие слова. Рен видел это: айну держал ровный тон, ничем не выдавал собственных усилий. — Очевидно, это потому, что объяснение с «другом» ничего не стоило и не причиняло никой боли. Оно просто происходило, как самый спокойный разговор о погоде, обсуждение скучного фильма или построение планов на уикенд. — Абсолютно без сожалений и даже сердито.       — Мне… Мне очень жаль, Хоро… Пр… Прости меня по… пожалуйста… Я оч… очень виноват, прости… — тихо выдохнул Рен. Язык не слушается. Мозг — тоже. Он ещё не понял, что происходит, просто что-то тяжёлое и горькое окатило нутро и застыло на месте недвижимо. Нельзя сплюнуть отвратительную горечь, потому что это давно уже часть Рена. Его равнодушие, насмешливость, пренебрежительность, надменность, — это они отравляют, тянут на дно, выбивают из лёгких воздух, а из мыслей — спокойствие.       — Нахуй мне не упало твоё «прости», — горькая усмешка, и снова ледяное отстранённое равнодушие: — Пятнадцать.       — Что пятнадцать? — не понял Рен.       — Дней. Пятнадцать дней я провёл в больнице. Пятнадцать раз я, засыпая, хотел сдохнуть во сне или сорваться в кому, лишь бы…       — Что ты такое говоришь, Хоро? — Рен бы не хотел слышать эти слова. Не хотел бы слышать свои мысли. Сознание услужливо нарисовало картинку жизни без Хоро, швырнув в воспоминания прошедших двух недель. Увиденное не понравилось Рену. Увиденное испугало Рена. Только продлилось бы оно дольше, чем несколько секунд и дольше, чем несчастные две недели.       Хоро нет. Хоро умер во сне. Ушёл, не простившись и не простив. Больше Рен не согреется пламенем его рук, его неудержимых, запредельно-нежных и жадных губ. Радостью его глаз, его робкого прикосновения, ласкового шёпота, который сводит с ума и выводит из стоя сознание, способность соображать. Больше этого не будет. Потому что не будет Хоро. И никакие сигареты теперь не вывезут. Потому что Рен не вывезет.        И снова эта муторность на душе, сигаретная муторность на языке, запретная и уже не пугающая — в паху. Блядская и ублюдочная — за окном. И сладкая, но опустошающая слезами наутро — во снах.       — А разве не насрать, Рен? Не насрать на то, что я говорю? На то, что я чувствую? Тебе насрать. И не говори обратного, я знаю, что это так. Не за чем опускаться ещё ниже. Ты и без того на коленях передо мной.       Рен почувствовал катастрофическую нехватку воздуха. Будто кто-то на миг забрал весь кислород из салона, швырнул их в вакуум. Сознание ворочалось слишком медленно и вяло, не успевало понимать происходящее, не успевало реагировать.       — Мне… Мне не насрать, просто…       — Просто? Ничего простого тут нет. Не надо придумывать на ходу какие-то отговорки и оправдания, — с кривой неуклюжей иронией вздохнул айну, и, прикрыв глаза, проговорил:       — Хорошо, если всё так просто, объясни мне, что тебе помешало… Я не говорю сейчас о том, чтобы прийти ко мне, проведать меня, принести апельсинов, яблок, бананов, себя, в конце концов, — хрен с этим. Допустим, ты работал. Допустим даже — над той хренью, с которой я прилетел в эту страну из Японии. Но неужели ты был настолько занят, что не смог найти время даже на одну чёртову смс-ку? Вот что хочешь говори, — я не поверю, что у тебя не было на это времени. И ведь даже не важно, есть время или нет, — не так важно, если нет желания. У тебя не было желания. Не было, и нет сейчас. Поэтому вернёмся к первоначальному вопросу: ты хочешь со мной встречаться, чтобы что? Если чтобы с кем-то спать — так я тебя не держу, сними себе любую девку и развлекайся. Мне плевать уже. Правда, Рен, я за эти две недели так устал думать о тебе, гадать, почему ты не отвечаешь, почему не приходишь, почему, что случилось. А ответ неприлично простой: ничего не случилось, просто ты — не больше, чем ты. Обижаться на тебя, злиться, расстраиваться — так же бессмысленно, как обижаться на кусок льда за то, что он не греет. Но ведь изначально надо быть кретином, чтобы рассчитывать, что лёд может согреть, правда? Хоть ты его в красный перекрась, под краской это будет тот же лёд. Лёд не может дать тепло. Лёд может только забрать то тепло, что даёшь ему ты. Ты прав: я кретин, каких поискать, раз уж такая простая истина до меня доходила не один месяц. Но после всего я жалею только об одном: что послал Юаня. Потому что сейчас понимаю, что он был прав, и я зря отталкивал его. Он искренне заботился обо мне, пока ты, в которого я влюблён, как восьмиклассница, — где-то проматывался. Проматывайся в своих делах дальше, Рен, а я слишком устал. Просто отвези меня завтра в аэропорт, — нужно купить билеты домой.       — Нет. Я никуда не повезу тебя.       — Да что ты? Хорошо, доберусь своим ходом. Или попрошу Дзюн, скажу, что её брат пизданулся окончательно. Кстати, она в курсе, что мы…       — Нет. Никто из моего окружения, кроме Гуань, не знает.       — Ну да, я так и думал. И о чём мы говорим вообще, Рен, если ты даже не можешь признаться всем, что ты гей? О каких отношениях говоришь? — в горькую усмешку, которая легла кривой ухмылкой на губы Хоро, примешалось разочарование и капелька презрения.       — Проси-не проси, Дзюн тоже не купит тебе билеты, — заметил Рен. Голос чуть подрагивает, срывается — так проявляется раздрай, взорвавший струны нервов внутри.       — Почему это?       — Потому что… Да чёрт, хотя бы дай мне шанс! Что я должен сделать, чтобы исправить всё? Время отмотать назад не смог бы даже Хао. Я уже тебя обидел, и раскаиваюсь в этом. Что теперь? Что мне сделать — разбиться головой о стену, сдохнуть за мир во всём мире, как, видимо, пытается сделать Асакура, спасти ребёнка из пожара — что? Или камин-аут? Что я должен сделать? — отчаяние захватывает паникой и растерянностью. До сих пор не верится, что сейчас всё закончится, — так… Так просто, так резко, на ровном месте, — глупо и неуклюже.       — Что хочешь. Какая мне разница, если ничего не изменится?       — Конечно не изменится, ты же мне и шанса не даёшь! — Нельзя сейчас терять самообладание, хладнокровие, рассудок, спокойствие — Рен это понимает. А ещё Рен понимает, что если сейчас не сделает ничего, — попрощается с Хоро, и велик риск, что навсегда. Поэтому сейчас важно любыми правдами и неправдами остановить это безумие.       — Шансов было предостаточно, ты ничего не сделал, а сейчас выставляешь меня виноватым, — с ледяным спокойствием констатировал Юсуи.       — Нет. Нет. Я не выставляю тебя виноватым. Виноват только я, — понимаю это и очень хочу исправить. Просто… Просто дай мне ещё времени. Ещё немного, неделю — большего не прошу. Дай мне неделю, не уезжай, прошу. Обещаю, если через неделю ты захочешь уйти, я не буду тебя держать. Пожалуйста, Хоро.       — Тц… Ты меня не слышишь? Мы топчемся на месте: я же сказал, что не вижу смысла в растягивании нашего общения и моего пребывания в Китае, потому что ничего не изменится.       — Сука… Почему ты просто не можешь дать мне шанс?! — выревел ком панического отчаяния Рен.       — Потому что заранее знаю, что в этом нет смысла. Думаю, если ещё раз спросишь об этом, я тебя покалечу до полусмерти, — устало вздохнул Хоро, потирая виски. Путь домой из больницы казался бесконечным из-за выматывающих пробок. Физическая усталость с завершающей беготнёй по врачам по всей больнице к концу дня налила ноги ноющим гудением, нытьём. Разговор с Реном — такой же бесконечный и беспросветный, как ситуация на дороге, — вытянул последние силы.       — Нигде нельзя срезать? А то мы так только завтра доедем до дома! — взвыл Хоро.       Словно в ответ на негодование айну, усилилось недовольство окружающих автомобилистов, дорога наполнилась какофонией сигналов, — эти звуки взрывали усталое сознание, громили его, рвали в клочья.       — Что это? — вымотано прохныкал Хоро, роняя голову на торпедо.       — Кхм… Сейчас посмотрю, — коротко бросил Рен и покинул машину, выйдя на проезжую часть. Впрочем, китаец быстро оценил обстановку. Было нетрудно: два массивных бензовоза столкнулись, и теперь ситуацию на дороге осложняли пламя, вспыхнувшее в результате столкновения; махина пожарной, бригада укротителей огня; и паника: люди принялись покидать машины по примеру Рена, пытаться развернуться и уехать.       — Отлично, этого не хватало… Хао, ты самый отъявленный ублюдок… — прошипел Рен себе под нос и вернулся на водительское место.       — Ну что там? — спросил Хоро так, словно и не было никакого разговора с Тао об отношениях. Это не осталось незамеченным для Рена, но расслабляться рано: Хоро ещё не ответил по поводу шанса.       — Надо съезжать с этого пути и двигаться в объезд. Это беспросветная задница, — вздохнул китайский шаман.       — Давай, действуй. Сейчас наше направление определяешь ты, — невесело усмехнулся северянин.       — Ты мне дашь шанс? — тихо озвучил вопрос, который колотился взволнованной дрожью где-то внутри, Рен. Громче — страшно.       — Мне повторить? Ты меня плохо слышишь? — совершенно ровно и нейтрально выдохнул Юсуи.       — Спасибо за шанс.       — Пожалуйста за шанс. Не спеши благодарить. Сначала выслушай, — проговорил Хоро тем же ровным тоном. Впервые за проведённое время у Рена возникла мысль, что никогда прежде не видел Юсуи таким спокойным и собранным, таким серьёзным. Будто в больнице его накачали седативными.       — Слушаю… — проглотил ком напряжения, что застыл в горле. Рано расслабляться. Сейчас совсем не время расслабляться.       — Мы продолжим общение. Но не так, как раньше. Теперь я предъявляю требования. Не будешь соблюдать — мы перестанем общаться. Никаких вторых, третьих, пятых, десятых, пятидесятых, — шансов не будет. Поэтому если не уверен, что справишься, — лучше разойтись сейчас.       — Я хочу попробовать. Какие требования? — тихо, взволнованно прохрипел Рен сухими непослушными губами.       — Первое, и самое основное: ты много добился к своим двадцати шести, — собственная компания, известность, внушительное состояние, статус завидного холостяка… Хочешь, чтобы я был с тобой — добейся. Добейся меня. Я… влюблён в тебя ещё с Турнира — знаешь сам. И это, конечно, обещает значительно облегчить тебе задачу. Но так не пойдёт. Ты должен удивить меня. Мне нужно что-то особенное. Нужна причина отдать предпочтение именно тебе, несмотря на изначальную симпатию.       Рен тяжело кивнул:       — Понял. Добро пожаловать на Голодные Игры, и пусть удача всегда будет с вами… Ладно, заслужил, что-то придумаю. Какое следующее требование? — громовой шаман хотел как можно скорее закончить этот разговор, этот день. Агрессивно смять эту страницу жизни и швырнуть в мусорное ведро или вообще сжечь.       — Нежность. Меня заколебало косплеить тренажёр в зале по борьбе. Отныне никаких ударов, укусов, вжиманий в кровать, стискивания запястий. Только нежность: ласковые объятия, мягкие поцелуи, шёпот. Я со стыда сгорел, когда Юань спросил, что у меня с телом. Пришлось соврать про травмоопасный спорт. Конечно, он всё понял: потом ещё несколько дней бросал на меня сочувственные взгляды.       — Если это доставляло тебе дискомфорт, могу выколоть этому ублюдку глазёнки, — и никто не будет доставать тебя неправильными взглядами. Как тебе такой вариант? Я решил эту проблему?       — Нет. Третье требование: терпимость. Угомони свою ненормальную ревнивость. Это мне неприятно. Нет, то есть, приятно понимать, что ты ревнуешь меня к другим парням, но не когда, как сейчас, это доходит до абсурда. Юань — медбрат. Забота обо мне и моём комфорте — его прямые обязанности. Ради этого ему приходилось меня раздевать, осматривать моё тело, — это нормально. Твоя ревность в данном случае — с придурью, нездоровая. Знаешь, это очень странно: я расстраиваюсь из-за тебя, меня утешает Юань, поднимает мне настроение Юань, заставляет улыбаться, когда охота реветь белугой, Юань, и к чёрту со мной вместе идёт тоже Юань. Это нечестно. Я понимаю, что он чувствует, и хочу не отталкивать его, а поддерживать. Но не могу этого делать: ты сойдёшь с ума из-за ревности и, скорее всего, пришьёшь нас обоих.       — М-м-м… Я… я буду стараться выполнить это требование… Что-нибудь ещё? — с трудом выдавил Рен.       — Спасибо. Да, ещё два. Внимание и честность.       — Хорошо, это тоже будет выполнено.       — Так просто соглашаешься? Может, послушаешь мои пояснения, — что я имею в виду под этими пунктами? — неуверенно проговорил северянин.       — Да что тут пояснять-то? Внимание — и в Африке внимание, то же самое с честностью. Всё понятно.       — Я всё-таки не уверен… Внимание значит, что я хочу ходить на свидания. Если не свидания, то разговоры дома. Я хочу знать и понимать тебя лучше, хочу увидеть твои детские фотографии, посмотреть с тобой вместе твой любимый фильм, приготовить вместе твоё любимое блюдо.       — Все альбомы с детскими фотками сестра отволокла к маме в Кишу.       — Замечательно, потому что следующим требованием вытекает честность. Честность не со мной. Честность с окружающими. Ты понимаешь, что это значит?       — Догадываюсь… Чёрт, это уже сложнее… Волосы в синий красить не буду, — краска не возьмёт, — угрюмо выдохнул Рен с тяжёлым вздохом. И вот весь этот дурацкий разговор мог бы и не случиться, не предложи он Хоро встречаться. Зачем вообще открыл рот? Спали бы как раньше без всяких отношений — что вот изменилось бы? Может, Хоро прав: ни-че-го статус их отношений не изменит, только сложностей добавит. И «друзьями», держась за ручки, называться уже проблематичнее…       — Повторюсь: если не уверен, что вывезешь, разойдёмся и забудем. Будто я не приезжал в Китай. Мне это всё на хуй не упало: я ничего не просил, не хотел, и теперь, если ты отступишься, для меня ничего не поменяется: я ничего не потеряю и не получу, — деланное равнодушие звенит слишком очевидно, чтобы остаться незамеченным.       — Ну вот врёшь ведь… — осторожно и мягко выдохнул Рен. Главное — не обмануться сейчас. В этот раз можно проверить, только осторожно.       — Не вру, — тихо возразил Хоро, чуть опустив голову, чтобы не попасть в сети золотого взора.       — Ты совсем не умеешь врать, не удивительно, что дела у тебя идут не ахти… — Рен мягко подался к северянину, вбок, укладывая свою голову ему на плечо. Не очень удобно, конечно, но если чего-то сильно хочешь, — получится несмотря на любые неудобства.       Нежно, робко, но без сомнений Рен оставил мягкий поцелуй на шее айну. Под губами китайца Хоро дрогнул. Судорожный вдох, словно поцелуй Рена обжёг или сделал больно. Дошло быстро, но не сразу.       Рен отстранился и тихо произнёс:       — Прости, я должен был спросить разрешения… Непросто перестроиться так резко.       — Не всё сразу, я понимаю. Должен спросить разрешения? — так что же ты молчишь? — Спрашивай.       — Хоро, мож… можно тебя поцеловать? — так странно спрашивать разрешение после десятков уже оставленных «нелегальных» поцелуев… — эта мысль заминкой прерывает тихую речь Рена.       — Поцелуй, — слабый томный выдох невесомо срывается с губ и теряется в нарастающем темпе шумного дыхания.

❄❄❄

      Блок №2. Время действия: тот же вечер.

Место действия:

Шанхайский всемирный финансовый центр.

      Дзюн перевела слезящийся взгляд в уголок монитора — на часы. Время: 23:57. В офисе, разумеется, никого уже нет. Только ей нужно глянуть график отпусков на грядущий квартал, и можно уходить домой.       Вообще, Дзюн любила оставаться в офисе до поздна. Когда никого нет, в коридорах ширится сокровенное безмолвие, — сознание словно перестраивается. Чувствуешь особенную ответственность, важность своего нахождения здесь. Уходить домой не хочешь. Да и не ждёт там никто. Возвращаться в пустую одинокую квартиру — точно нет желания. Офис хотя бы сохранил фантомы дневной суеты, многоголосье обсуждений, шум принтеров и трели телефонов, — стеклянные стены ещё остывают дрожью дневного суетливого рабочего шума. Это греет. Уходить не хочется.       Мама говорит, что Дзюн просто одиноко. Если бы дочь нашла кого-нибудь — друга сердца, или просто друга по интересам, по возрасту — не задерживалась на работе ночами в попытках убежать от одиночества. Юная даос устало отрицала домыслы проницательного материнского сердца: ей вовсе не одиноко, просто нравится работать. Очень. Настолько, что, вообще-то, уверена, что осилит тянуть собственный, — не зависимый от Leidi, — бизнес.       Да, — мечтать не вредно… Чтобы в Китае у руля успешной компании стояла женщина… — возмутительно и смешно даже допускать такую мысль.       А ведь Дзюн смогла бы — она и сама чувствовала и знала это. Только вот Цинхуа она закончила очень давно, и в голове ничего не осталось, — хоть заново поступай на бизнес и менеджмент в Цинхуа… Да, было бы здорово, только это ведь обойдётся недёшево. День рождения у Дзюн был месяц назад — внезапные деньги взять негде. Если только…       Нет, это не вариант. Он не поможет, нужно найти другой выход.       — Госпожа Дзюн, Вы ещё работаете? Так поздно? — в кабинет неожиданно заглянул один из подчинённых. Внезапное вторжение в мысли и в рабочее пространство заставило девушку вздрогнуть и перевести слезящийся взгляд на дверь. Глаза устали от долгой работы за компьютером, но даже сквозь пелену слёз узнать громаду мышц посетителя не трудно.       Натянуть чуть усталую сдержанную полуулыбку и выдохнуть:       — Да, Билл, но я почти закончила… Сейчас, вот… Всего один отпуск… Тао Рен? Странно… Почему брат взял отпуск посреди квартала? Это же самое напряжённое время! Ничего не понимаю, о чём он вообще думает? Когда я сказала, что ему нужно больше отдыхать, не имела в виду настолько больше…       — Ты что-нибудь знаешь об этом, Билл? Рен ничего вам не говорил о своих планах? — выдохнула удивлением даос, переводя усталый взгляд на Бертона. Мужчина заметно замялся:       — Разве Вы не в курсе, госпожа Тао? Вы знаете своего брата уж точно лучше, чем мы. Едва ли Рен отчитывается о своих плах хоть кому-то… В любом случае, мы тоже очень удивились, когда узнали. Только вот теперь мы никогда уже не узнаем, в чём причина такого неожиданного решения.       — Не узнаем? Почему нельзя просто спросить?       — Понимаете, госпожа… В последнюю встречу Рен был на взводе, и мы с ним поссорились. Поэтому в данных обстоятельствах спросить у Рена что-то «просто» получится вряд ли…       — Постоянно проблемы возникают на ровном месте, да когда же это закончится уже? — вздохнула даос, прикрывая глаза.       — Уже довольно поздно, Вы, должно быть, очень устали за этот день? Могу я Вас подвезти домой, госпожа Дзюн? — предложил Билл.       — Спасибо. Я буду благодарна.       — Побереглись бы… Вы так много работаете, совсем не жалеете себя…       — Не стоит беспокоиться. Я люблю свою работу, всё хорошо, — мягко улыбнулась молодая женщина.       — Вот оно как… Это замечательно, что Вы находите отдушину в работе, — заметил Билл.       — К сожалению, это действительно, так, — вздохнула даос.       — Почему «к сожалению»?       — Потому что моим амбициям не суждено осуществиться. Я давно переросла свой нынешний профессиональный уровень, я готова, я хочу расти дальше, но я женщина, а бизнес — это не женское дело. Моё дело — хранить семейный очаг, — очаг, которого у меня нет, и, вероятно, никогда не появится… — женщина позволила себе задумчивую полуулыбку и, выключив компьютер, нарочито-весело добавила: — впрочем, это всё не важно, прости, что забиваю голову. Я закончила и готова идти. Выходим?       — Зря Вы так, госпожа Дзюн… Не стоит опускать руки, пока Вы дышите, — возможно что угодно. Уверен, Ваш брат…       — Мой брат первым скажет, чтобы я не лезла в мужское дело. Рен не хочет, чтобы я занималась бизнесом.       — Вы даже не попробуете с ним поговорить? Я Вас не узнаю, госпожа Дзюн.       — А что пробовать? Это не имеет смысла, Билл. Спасибо за поддержку, но я слишком хорошо знаю своего брата, — грустная улыбка женщины отразилась в зеркале машины Билла. Мужчине стало слегка не по себе. Отчаянно захотелось сказать что-то ободряющее, вернуть жизнеутверждающий мажор в улыбку даоса.       — Позвоните ему, просто попробуйте, — кто знает, а вдруг Рен поможет? Что Вы потеряете, госпожа Дзюн?       — Позвонить? М-м-м… Может, ты прав… Я ничего не теряю. Позвоню.

❄❄❄

      Блок №3.

       Время действия: тот же вечер. Спустя несколько минут после событий предыдущего блока.

      Место действия: квартира Рена в Шанхае.

      Никогда ещё телефон не звонил настолько невовремя.       — Чёрт… — прошипел Рен, оставляя последний поцелуй на животе северянина, — прости…       — От… ответь, — сбивчиво выдохнул Хоро.       Найдя телефон, Рен неприятно удивился: звонит сестра. Молодой человек напрягся, предвкушая очередной нагоняй за Пирику. Он ведь совершенно забыл про девчушку, и это переходило все границы приличий — Рен понимал. И всё же перед смертью не надышишься, — надо отвечать. Рен ответил:       — Сестра, что-то случилось? Ты чего не спишь ещё?       — Рен, я хотела с тобой кое-что обсудить…       — До утра не терпит? — устало-раздражённо прошипел шаман.       — Ну, вообще-то нет, наверное.       — Что такое?       — Рен, я хочу заново отучиться в Цинхуа.       — Сестра, ты серьёзно? Дзюн, половина четвёртого ночи, — ты мне звонишь с таким заявлением… Какой, к чёрту, Цинхуа? Спи!       — Рен, я хочу получить второе экономическое и заняться собственным бизнесом.       — Сестра, засни, пожалуйста. И спи до утра.       — Что ты мне скажешь на это? Дашь денег на учёбу? — не отступала девушка.       — Нет. Потому что я не хочу, чтобы ты лезла в такие опасные игры. Почему нельзя спокойно работать в Leidi и не лезть никуда?       — Я справлюсь, я чувствую и знаю это. Leidi для меня — давно пройденный уровень. Мне нужно развиваться, мне нужен собственный бизнес. Я справлюсь, я точно знаю это! Либо с твоей помощью, либо без. Ну так что?       — Мой ответ не меняется, сестра. Нет.       — Почему?       — Потому что заранее знаю, что в этом нет смысла.       — Ясно. Доброй ночи, Рен. Прости за беспокойство. Наверное, я разбудила? Прости, засыпай…       — Доброй ночи.       🌸❄Post scriptum: 🌸❄       1) Хоро ответил на вопрос-предложение Рена, не задумываясь, потому что неоднократно мечтал-представлял этот разговор перед сном. Вы тоже так делаете, я знаю, все так делают😝              2) «Потому что заранее знаю, что в этом нет смысла.» — так Хоро ответил Рену. Так Рен ответил Дзюн.