Мы справимся

      Смог для Рена — лучшее олицетворение осени. Шаман созерцает, как такой же серый грязный дымок от сигареты поднимается в идентичное унылое, болезненное жёлто-туманное небо. Рен курит уже просто по привычке, со скуки. Понимает, что это пока не дошло до потребности, что ещё не поздно бросить, что если не бросит, потом проблем со здоровьем станет не счесть, но всё равно продолжает курить уже просто по привычке, со скуки. Потому что почему нет. Но сегодня громовой шаман понял, зачем курит: чтобы забыться, отвлечься и не думать о том, что с Хоро.

Ничего святого. Тут суккубы, в барах порох Ничего святого. Меня погубит этот город Ничего святого. И всё до боли так знакомо Ма, я дома. Во мне тоже больше ничего святого Ничего святого. Тут суккубы, в барах порох Ничего святого. Меня погубит этот город Ничего святого. И всё до боли так знакомо Ма, я дома. Во мне тоже больше ничего святого нет Сегодня тебе грустно, завтра, вроде, норм Послезавтра ты висишь на люстре (Сектор Приз🤡) Вдалеке горит очаг, в очаге горят мечты Страшно от того, чем стал Мерзко от того, чем был.

      Слова Юаня не дают покоя. Рен отстранённо наблюдает завихрения поднимающегося от сигареты дыма. Они перетекают друг в друга так вязко, так лениво — так же нехотя двигаются мысли Рена. Одни и те же вопросы, на них не суждено получить ответ, — они заперты в замкнутом пространстве сознания Тао. Почему Юсуи под наркозом? Ему стало хуже? Операция — плановая или экстренная? Никто не ответит — сраная врачебная тайна. Рен умеет хранить тайны, так пусть же кто-нибудь скажет, что, блять, с Хоро! — невыполнимое желание, оно сведёт Рена с ума, либо вынесет приговор его лёгким. Уже вынесло. Приговор, и мозг китайскому шаману. Сигарета — отрава для тела. Мысли — те же сигареты, даром что не вредят окружающей среде, — это ровно до тех пор, пока какой-нибудь идиот не захочет с ним заговорить. Сейчас, к счастью или к несчастью, в квартире только один идиот, но неразговорчивый. Он только курит и слоняется без дела из комнаты в комнату, травится мыслями, сигаретами и смогом.       Пыльное осеннее небо, как обычно в этом чёртовом городе, — затянуто пеленой непроницаемого плотного смога. — То боги на небесах отгородились от порочных людишек шторкой, чтобы не видеть, не слышать их плач, крик, мольбы.       День только начался, — Рен уже заебался его жить. Обычно шаман в это время забывается-упивается работой. Сегодня у Рена — навязанный сестрой выходной:       — Я хочу быть уверена, что ты не уволишь половину штата Leidi к новому году. Тебе нужно отдохнуть, брат. Мир не остановится, если ты один день проведёшь дома, — заявила Дзюн в телефонном разговоре два часа назад, уговаривая Рена взять на сегодня отгул.       — Мир, может, и нет. За себя не ручаюсь, — мрачная усмешка парня испугала даоса.       — Рен… — вздох полон безысходности, — что происходит?       — Что происходит? — таким же усталым растерянным эхом повторил шаман-элементалист. Деланное непонимание слишком очевидно, вульгарно, — оно режет слух едкой издёвкой тона. Дзюн устала разгадывать ребусы нелогичного брата, она сдаётся:       — Что происходит с тобой? Почему ты в последнее время сам не свой?       — «Не свой»? — короткий смешок — попытка скрыть за лёгкой кислинкой озорного сарказма горечь мыслей. Переспрашивать необязательно, — парень прекрасно понимает, о чём говорит сестра. Он, действительно, потерял себя — «сам не свой». Рен — Хоро, и наоборот. Недаром японец оформил ПМЖ в мыслях Рена. Хотя сам Тао предпочитает, чтобы — в их комнате, и желательно, до конца веков. Громовой шаман запер бы все двери, никого не впускал, ни с кем не разговаривал: ни с Дзюн, ни с Пирикой, ни с коллегами, ни даже с Хоро. Рен вообще нашёл бы губам и языку «друга» лучшее применение.       Блять… И как это происходит? Как Рену удаётся потерять контроль над мыслями, закономерно — над телом на ровном месте? Снова топать домой с балкона переодеваться…       Грязный мутный дымок от сигареты невесомо возвращается к небу. К такому же маркому, затянутому болезненно-желтоватым смогом, душному куполу, — он закупорил шумный мегаполис, закупорил, запер Рена в себе. Тао снова курит. Не потому, что испытывает невыносимую потребность, необходимость, продиктованную зависимостью. — Курит уже просто со скуки, по принципу «почему нет». От этого ещё противнее. От себя ещё противнее. От этого города — тоже. Почему-то шелохнулось в сознании воспоминание: месяц назад, — кажется. По факту — полтора, да почти все два, ведь уже через неделю у Хоро день рождения — здесь стоял на коленях гость с северных японских островов. Рен — сдавленно постанывал, купал длинные пальцы в нежных волосах «друга». Судорожный вдох, затяжка, желание скинуться нахер с этого балкона, кометой поцеловать асфальт ненавистного города.       Мысли текут лениво, скучно. — так же поднимается вверх мерзкий дым от сигареты.       Дзюн заставила взять один выходной. Думала, брат придёт в себя, чуть отдохнёт, перестанет рычать на всех. Итог — другой. Такой, что шаман скорее скинется от скуки и тоски. Теперь Рен — узник четырёх стен. Стен, в которых его целовал Хоро. Рен ненавидел Шанхай. Рен бы хотел вырваться из этой душной прокуренной токсинами и смогом, клетки мегаполиса, — вырваться куда-то, где небо — безоблачный простор. Лазурь не скована границами, — чистая, как его глаза. А ведь он сразу понял Рена: давно, ещё в первую ночь, на балконе позвал на Хоккайдо. Рен тогда только усмехнулся. Сейчас — согласился бы. Лишь бы подальше отсюда, из клетки мегаполиса. Его душная серость — прутья, они всегда перед глазами, делят прокуренное дымом небо на неравные, неправильные части. У Хоро скоро день рождения. Будет ли Рен что-нибудь дарить? — конечно. Только что? Первая мысль — исполнить желание Хоро, — взять отпуск и рвануть с ним на Хоккайдо.       

      Молчание — золото, но золото не то

      Я променял его на группу Serebro

      Вдалеке возвышается над городом туман

      И неважно, боль от глупости иль горе от ума (ничего святого)

      Ничего нет на притонах, ничего нет в церкви

      Ева делит яблоко Ньютона детям по процентам

      Застряла между шестерёнок кочерга

      Я на часы смотрю, а вижу только стрелки на чулках

      Время — блядь, с ним опять невнимателен

      Решений никаких, реальна только проблематика, не спятить бы

      И на тысячи кусков подле ног разлетается жизнь, как калейдоскоп

      И мой бог, и твой бог, и их бог — всех оставил

      Он старый дядя, но уже не самых честных правил

      И на ночь глядя ты поймёшь, что больше ни черта нет

      И что любил ты, обернётся резко вверх ногами

      Помни, нету

      Ничего святого. Тут суккубы, в барах порох

      Ничего святого. Меня погубит этот город

      Ничего святого. И всё до боли так знакомо

      Ма, я дома. Во мне тоже больше ничего святого

      Ничего святого. Тут суккубы, в барах порох

      Ничего святого. Меня погубит этот город

      Ничего святого. И всё до боли так знакомо

      Ма, я дома. Во мне тоже больше ничего святого нет

      Сегодня тебе грустно, завтра, вроде, норм

      Послезавтра ты висишь на люстре (Сектор Приз)

      Вдалеке горит очаг, в очаге горят мечты

      Страшно от того, чем стал

      Мерзко от того, чем был,

      Но я согрел своей ладошкой в огоньке её глаз бы

      Если бы не тот несчастный случай

      И боже упаси, горит всё, и молитвы напрасны

      Грабли снова ничему не учат

      Нервов провод оголён

      Путник, если ты устал

      То присядь на огонёк и в нём сгори, как Жанна Д’арк

      Моё тело — это храм

      Твоё тело — город

      Даже в этих двух местах, увы, нет ничего святого

      Нам заведомо так скучно было жить

      Соблазна нет

      Увы, но мы с улыбкой рады согрешить

      Мы все пусты

      Не виноват ни дом, ни этот город

      Просто в нас самих давно уж нету ничего святого

***

      Зашёл в квартиру с балкона, переоделся, и вернулся к прерванной жвачке однообразных мыслей: уехать с Хоро на Хоккайдо в отпуск… — да, было бы здорово. И сестра прекратит допекать увещеваниями о необходимости отдыха хотя бы на неделю. На неделю? — Что такое какая-то жалкая неделя, когда хочется больше и ярче? Когда хочется на всю жизнь, — уехать и затеряться среди чужеземных лесов, целовать Хоро в живот, шею и играть его волосами, слушать неясное пение северных птиц-соглядатаев, или такой же неразборчивый лепет океана, лежать на песке и ни-че-го не делать, не думать ни о ненавистной семье, ни о ненавистной работе в далёком ненавистном Шанхае. Чувствовать: Хоро рядом каждое мгновение, его жаркое тело в клетке объятий Рена. Китаец никому и ничему не отдаст «друга»: никаким обстоятельствам, никаким делам, никаким мыслям, никаким Куробе и никаким Пирикам — вообще не вернёт семье, нет. Эти мысли, — даже не мысли, скорее, — мечты, грёзы, такие ванильные девчачьи воздушные замки, пленившие строгого китайца, — навеяли порыв позвонить Гуань со словами: «Ты права, я гей!». К счастью, или к несчастью, шаман не до конца потерял самообладание и рассудок. Одна мысль о предполагаемой самодовольной реакции подруги пресекла, к счастью, несостоявшийся локальный камин-аут перед Ланг.       Блять… Рен так и не сказал северянину позвонить сестре — Дзюн кастрирует нахер, когда Пирика позвонит ей снова в слезах. Спасало только то, что клану необходим наследник, — с хирургическими вмешательствами придётся повременить. Хотя даже потенция главы клана не послужит гарантом наличия потомства у Рена. Планы касательно собственной семьи — неизменны: теперь Рен тем более не готов ни с кем знакомиться. Теперь у Рена есть Хоро — теперь у Рена нет желания строить отношения с кем-то ещё. Мысль об этом противна, как Шанхай, как сигареты. Мысль об этом Рен отвергает. Как Шанхай, как сигареты.       Где-то не здесь бесцеремонно нарушает тишину звонок телефона. Звук — сдавленный, далёкий, приглушённый, словно из другого измерения. Пара мгновений на раздумья — не больше, и приходит понимание: телефон Рен забыл на балконе! Молодой человек со страдальческим вздохом поднялся с кровати, на которую завалился со скуки, и поплёлся на балкон, в блядскую осеннюю сырость и блеклость. И как яркий жизнерадостный Хоро мог родиться в такую суицидную пору?       Телефон разрывает возмущением входящий звонок с какого-то незнакомого городского номера, — настораживает, вводит в недоумение. Рен не сразу обратил внимание на то, как определился номер. Сердце пропускает удар, когда сознание обрабатывает информацию: номер автоматически определяется как больница!       Варианта два: либо Хоро стало хуже, — и эта мысль отбивала желание отвечать на звонок, ввергала Рена в какой-то мандраж, нервное беспокойство. Либо…       Второй и, с учётом слов нахала-медбрата, наименее вероятный — Хоро стало лучше. Но тогда вопрос: зачем Рена ставить в известность? Да и не скажет ему никто ничего о состоянии пациента-неродственника, как бы самому Тао того ни хотелось: ёбаную врачебную тайну никто не отменял. Тогда по какому поводу звонок? Дзюн и Гуань бы сейчас в один голос сказали, что вместо того, чтобы гадать на кофейной гуще, давно бы сам ответил и всё узнал. А Гуань бы обязательно добавила: ещё на ромашке погадай — «брать-не брать»! Ей-богу, Рен, что за детский сад? Ты стоишь у руля огромной успешной компании, ежедневно принимаешь десятки самых важных и сложных решений, но боишься ответить на звонок из больницы, в которой лежит твой друг-любовник? Что за цирк, Рен, возьми себя и чёртов телефон в руки, ответь на звонок!

***

      — Да? — голос тихий, немного пропадает. Либо Рен сейчас услышит что-то очень-очень плохое навроде «соболезнуем, мы ничего не смогли сделать. Господин Юсуи не очнулся после наркоза», либо… — да какие тут могут быть либо? — Никаких. Надо готовить себя к худшему.       — Добрый день, меня зовут Цао Я. Вы господин Тао Рен, правильно? — расслабленное, даже весёлое спокойствие приятного грудного женского голоса вводит в недоумение. Рен знает, что скажет сейчас девушка. По крайней мере, сам шаман так полагает, но ровно до тех пор, пока не…       — Да, это я, добрый день. Чт… — голос-таки взволнованно дрогнул, пропал.       — Я медсестра хирургического отделения №4 городской больницы Шанхая, куда двенадцатого ноября поступил господин Юсуи Хорокеу. Ваш номер указан как контактный, — начинает девушка спокойно. Ровный тон медсестры перед тем, как сообщить тяжёлую новость, раздражает шамана. Рен исходит нетерпением и нервозностью, — казалось, молодому человеку скоро самому предстоит отправиться в больницу с нервным срывом, инфарктом, инсультом или ещё чем-то неприятным, возникшем на нервной почве, если эта лошадь не соизволит говорить быстрее.       — Господин Тао, с Вами хочет переговорить заведующий хирургическим отделением, — господин Ан Чжо был лечащим врачом господина Юсуи. Вы можете говорить сейчас? Переключить Вас на разговор с господином Чжо? Или Вам удобнее лично подъехать в отделение? Рекомендую при возможности приехать лично, поможете своему другу с вещами. Он ещё недостаточно окреп после операции, нельзя пока поднимать тяжёлые сумки.       — Что? Какие сумки? Какая операция? Я ничего не понимаю. О чём Вы говорите? А знаете, Вы правы, я лучше сам приеду. Сейчас… Так, полтора часа, — и я в больнице. Что-то нужно взять с собой? Какие-нибудь документы, может?       — Если только записную книжку, чтобы зафиксировать инструкции лечащего врача.

      ❄❄❄

      Рен нетерпеливо покинул автомобиль ещё до полной его остановки — так, что Цао оставалось только тихонько удивиться такой особенной взволнованности босса.       Китайский шаман влетел в корпус сходу. В любом другом случае Тао ни за что не упустил случая покурить на улице. Сейчас для этого даже были повод, необходимость помимо праздной скуки, — мандраж короткими разрядами тока покалывал под кожей, разгонял кровь, которую качало сердце своим запредельным ритмом — лучшие спонсоры нервозности шамана.       Всё внутри пришло в «боевую готовность»: внимание отточено до совершенства — выхватывает из мазни реальности мельчайшие детали с ювелирной точностью и чёткостью; мысли — быстрее пуль и сверхдуши Чоколава. Зрение — на высоте. Странно, но мандраж не позволил Рену потерять способность мыслить ясно, и шаман быстро по указателям достиг конечного пункта. Аккуратный стук в кабинет c именем заведующего, разрешение войти, и Рен может выдохнуть в кресле врача.       — Господин Тао, Ваш номер указан как контактный в протоколе, который составили врачи скорой, когда доставили господина Юсуи… — начал издалека Ан. Рен, спокойный наружно, но предельно смятённый внутренне, старался ничем не выдать дёрганного напряжения, натянутости нервов за маской степенного внимания.       — Да, я сам указал свой номер как контактный. Я вызвал Хоро скорую, — тихо, чтобы скрыть расшатанный волнением, голос.       — Кем Вы приходитесь господину Юсуи? Вы его родственник? — крепкого вида врач больше напоминал вышибалу в ночном клубе. Стрижка «ёжик» усиливала это сходство. Широкоплечая громада его тела поёрзала в кресле, метнув на Рена изучающий взгляд светло-карих добрых глаз.       — Какое это имеет сейчас значение? Если Вы хотите знать, имею ли я доступ к врачебной тайне, то нет, не имею. Мы не родственники, — просто старые друзья. Хоро… Хорокей приехал ко мне в гости на какое-то время по делам. В ближайшее время после выписки ходить за ним буду я, поэтому все рекомендации касательно ухода я прошу сообщить мне, — даже если это нарушает врачебную тайну, ответственность за его жизнь и здоровье в период нахождения в Китае — на мне, — из последних сил стараясь сохранять спокойствие и терпение, проговорил Рен. Парень понимает сомнительность своей просьбы: даже при описанном раскладе причин пойти навстречу Рену у врача нет. В таком случае, кто и с какой стати сообщит ему хоть что-то о состоянии Хоро? — в здравом уме — никто. Хорошо, что попрощался с рассудком не один Рен.       Врач одарил шамана внимательным взглядом. Показалось, в глазах медика тихо теплится понимание и умиротворение, в радужке безмолвно дрожит полуулыбка, невысказанная радость. Или это Рену чудится?       — Что же… — Чжо поднялся на ноги. Рен наблюдал за действиями врача, ожидая, наконец, получить объяснения. Мужчина чуть обернулся на сидящего гостя и слегка удивлённо проговорил:       — Идёмте? — Ан уже стоял у двери, готовый покинуть кабинет.       — Куда? — словно в тумане спутанного сознания, запоздало отозвался шаман. Понимание происходящего окончательно оставило Тао.       — На пост, — там госпожа Я отдаст выписку пациента. Господин Юсуи будет ожидать на посту же. Господин Тао… — полуулыбка глаз, которая почудилась Рену, вполне себе очевидно легла на чуть полные губы врача, — Должен признаться, я рад, что у господина Хорокея есть такой заботливый друг.       Слова медика только сильнее сбили Рена с толку. Что происходит?       — Простите, господин Чжо, я, всё-таки, не до конца понимаю, неужели Хоро сегодня выписывается? А как же… Он же буквально позавчера был… — Рен, кажется, никогда ещё не чувствовал себя таким рассеянным дураком, как в этот момент под непонимающим и несколько удивлённым взглядом медика.       — Да, да, да. Мы прощаемся с господином Юсуи, и, надеюсь, надолго. Вас что-то смущает? — отозвался мужчина, перенимая озадаченность Рена.       — Когда я звонил Хорокею в последний раз, медбрат, ответивший на звонок, сказал, что Хоро не может говорить, потому что находится под наркозом. Я… Признаться, я несколько сбит с толку. Неужели Вы выписываете его так сразу после операции? — взгляд золотых глаз испытующе-строго таранит врача, но мужчина стойко выдерживает на себе волну безмолвного возмущения, отвечает спокойно. Чжо, безмятежно повернувшись спиной к Рену, принялся закрывать оставленный кабинет на ключ. Затем указал рукой на коридор — приглашение пройти к лестнице и, вместе с тем, медленно-тягуче проговорил, уже проходя вниз по лестнице. Слова баса врача гулко разлетаются по площадке и спуску:       — Не совсем понимаю, о какой операции идёт речь, господин Тао. Вашего друга прооперировали пять дней назад. Все показатели стабильны, анализы хорошие, временная декомпрессия желудка прошла успешно, — к счастью, у Хорокея нет склонности к коагулопатии, и мы обошлись без спленоэктомии, — достаточно было осуществить спленорафию. При поступлении мы провели экстренную операцию Хорокею. К сожалению, Ваш друг совершенный непоседа, — сдержанная улыбка задержалась на полных губах не более, чем на несколько мгновений, — почти сразу исчезла, лицо приняло прежнее спокойно-нейтральное выражение. Врач пояснил свои слова, спустившись на этаж ниже и остановившись у дверей в отделение: — Из-за его неспокойного нрава и неуёмной активности, швы, наложенные в процессе спленорафии, разошлись уже к вечеру, и пришлось в тот же день прибегнуть к повторному вмешательству. Повезло, что господин Юсуи — на удивление крепкий молодой человек. Проходите, прошу, господин Тао, — Чжо придержал дверь с лестницы в отделение, пропуская Рена.       Отделение так контрастно полнится жизнью: коридор наводнён пациентами на диванчиках; зеваки наблюдают за рыбками в огромных аквариумах или изучают поучительные плакаты по стенам: о вреде курения, о правилах пожарной безопасности и профилактических мероприятиях различных инфекций. Сотрудники отделения в рабочей униформе снуют с улыбками на лицах, иногда останавливаясь рядом с пациентами переброситься парой слов.       Даже среди пёстрого многолюдья невозможно было его не заметить: слишком одиноко и чуждо, отстранённо и оторвано от кипящей деятельной жизни он смотрелся, растерянно, брошено, хотя рядом стоит какой-то молодой медик в хирургичке.       Незнакомый медработник легонько пихнул Хоро локтем и с кислым лицом кивнул на Рена. Тао безмолвно наблюдал со стороны, напрасно пытаясь понять, что происходит и почему какой-то хмырь устроился рядом с его, — Рена, — северянином, что-то ему говорит и даже прикасается к нему:       — Ну вот и всё, пора прощаться… Я жду звонка и нашей следующей встречи в более приятном месте. Ты ведь записал мой номер? — северянина немного удивило такое резкое прощание. Хоро пока не заметил Рена, а вот медбрат смотрел на громового шамана прямо, с вызывающей ухмылкой на дне чёрных глаз, и отлично его видел. Юань потерял невесомый вздох и едва ощутимо коснулся руки пациента, уткнулся губами в макушку шамана так по-хозяйски, что ошалел и немного смутился даже сам Юсуи.       — Почему ты ведёшь себя так странно? — не понял Хоро, — я не стану звонить тебе, Юань, ты же сам всё знаешь, прекрати уже, блять, меня клеить — я тебе не девка на час!       — Потому что… — медбрат не успел ответить на вопрос пациента. Место Пана занял Тао.       — Вещи все собрал, Хоро? — глухим от злости голосом поинтересовался Рен, подходя к Юсуи. Сдержанная улыбка не добавляла мягкости ни голосу, ни строгому лицу китайца. Не нужно быть экстрасенсом, не обязательно даже знать воина грома лично, чтобы ощутить лёд в его голосе; чтобы получить разряд тока коротящего золотого взгляда.       — Да, мне Юань помог, всё хорошо.       — Очаровательно… — сквозь зубы прорычал шаман, окидывая медбрата внимательным оценивающим взглядом.        Исподтишка Тао изучал незнакомца в опасной близости с его северянином: чёрные всклоченные волосы, пирсинг в левом ухе, чёрные же как-то неприятно-лукаво поблёскивающие глаза, — этот человек не понравился громовому шаману, хоть Рен и нашёл его симпатичным.       Юань сразу узнал во взвинченном госте отделения соперника в борьбе за Юсуи. Медбрат получал удовольствие, созерцая, как на глазах тает терпение Рена. Хотелось побесить ещё сильнее.       — Давай провожу до выхода? Сумки тяжёлые, а тебе пока нельзя носить ничего такого, — с елейной улыбкой предложил неугомонный медбрат.       — Я сказал тебе: мне не нужна ни помощь, ни советы, ни внимание, ни номера телефонов от тебя, просто отстань от меня, и всё! — вспылил, наконец, Хоро. Грубо, вложив всё негодование в один толчок, пихнул медбрата от себя, отрёкся от компрометирующей связи. Северянин пребывал в раздрае: слишком велико эмоциональное напряжение этого утра. Тут и Рен пришёл, — Рен, — тот самый парень, по которому Хоро тосковал две невыносимые недели. И, вроде бы, Юань всячески старался поддержать любимого пациента: часто сидел с ним, приносил всякую всячину навроде конфет из автоматов, шоколадок и прочего, пил чай с Хоро, разговаривал по душам, слушал изливания печалей по поводу отсутствия, холодности Рена, но сейчас Хоро хотел только чтобы Юань исчез куда-нибудь прочь, перестал компрометировать вызывающим поведением перед Реном.       Впрочем, Тао, кажется, и не замечает приставаний медбрата: как иначе объяснить, что китайский шаман стоит истуканом с приклеенной искусственной улыбкой?       Иначе как объяснить то, что произошло дальше…       — Ну-ну, зачем ты так грубо, Хоро? Наверняка ведь этот добрый медбрат заботился тут о тебе, ночи не спал, дежурил у твоей койки, а ты теперь так резво отталкиваешь его… — нехорошо это как-то, некрасиво… Стоило бы извиниться и поблагодарить, не думаешь? Запиши номер этого любезного медбрата, я уверен, он прекрасно выполнял свою работу, заботился о тебе, пока я был занят. Запиши номер, мы потом обязательно отблагодарим этого молодого человека за всё. Я возьму этот вопрос под личный контроль, — голос китайского шамана кусает лёгким морозом. У Хоро от мороза наворачиваются слёзы на глаза. От мороза или от непонимания — одно из двух.       — Ч… Что? — голос Хоро — растерянный, тихий, неверящий. Юсуи ничего не понимает. Неужели Рену настолько плевать? Настолько плевать, что он вот так запросто готов отдать северянина первому встречному? Как же так? Неужели Юань был прав, когда объяснял, что Хоро для Рена — не больше, чем удобная секс-кукла, готовая, желающая исполнить любое его желание? Кукла, на чувства которой Рену срать, кукла, чувства которой для Рена — такая же забава, как занимательная марионетка. Марионеткой можно управлять. Дёргать за ниточки ручек, ножек — заставлять танцевать. Дёргать за ниточки души — нервы — заставлять плакать, смеяться, бояться, психовать, любить, умолять о чём угодно. И сейчас угодно — о внимании Рена.

Нервов провод оголён

Путник, если ты устал

             То присядь на огонёк и в нём сгори, как Жанна Д’арк.

      — Ну, не буду мешать. Мне нужно поговорить с господином Чжо, поблагодарить его, — бросил Рен и, задержав задумчивый взгляд на Хоро чуть дольше положенного, отошёл к врачу в сторонку.       Хоро наблюдал за китайским шаманом с болезненным вниманием, чутко вслушивался в слабые отголоски разговора важного «друга» и врача, — надеялся поймать, перехватить вспышку молнии — объяснение небывалому спокойствию Рена.

***

      Тао подошёл к врачу и завёл разговор с оттенком светскости:       — Господин Чжо, я заметил, выписка Юсуи произвела на этого медбрата особенное впечатление. Он так радуется при выписке любого пациента, или Хоро доставлял много проблем? Даже предложил помочь с вещами, — насколько я знаю, это не входит в обязанности медицинских работников, следовательно, это личная инициатива этого любезного молодого человека… Кстати, не подскажите мне его имя? Хочу отблагодарить за внимание к моему другу… — проговорил Рен с благодушной полуулыбкой.       — О, Вы верно подметили, — Ваш друг произвёл на Пана исключительное впечатление! Вообразите: прежде этот медбрат, — Юань Пан, — отличался особенным вредительством и абсолютным тунеядством. Понятия не имею, что произошло, но, сдружившись с господином Юсуи, Пан-старший преобразился — даже вызвался ассистировать во время операции, которую проводили Хорокею. И, как мне кажется, Пан-старший справился ничуть не хуже своего брата, если бы бедолага не потерял сознание от вида крови… — охотный ответ дал Рену даже больше, чем шаман смел просить.       — Вот оно что… Простите, ещё вопрос: у этого господина есть младший брат? И он тоже медик? — восхитительно, когда у братьев схожие интересы. В наше время это не такое распространённое явление… — задумчиво отозвался Рен.       — Да, да, здесь я с Вами соглашусь, господин Тао. Братья Паны — идеальный пример братских отношений: младший — Вэньмин, — пошёл в медицину вслед за старшим — Юанем, даже несмотря на то, что выдерживать вид крови Вэньмину, конечно, непросто… Хотя были и другие причины такого нелогичного и странного выбора профессии, но о том судить уже не мне… А теперь, если вопросов и пожеланий по персоналу у Вас больше нет, я предлагаю перейти к разговору о главном герое сегодняшнего дня. Должен поставить Вас в известность: так как селезёнка содержит лейкоциты, которые уничтожают бактерии и борются с инфекциями, после спленэктомии — удаления этого органа, — возрастает риск инфекционных заболеваний, вызванных бактериями, и необходима вакцинация против этих инфекций. Проследите, чтобы у Хорокея были все необходимые вакцины… — врач быстро набросал что-то в своей записной книжке и, вырвав страничку со списком вакцин, отдал Рену.       — Спасибо, я прослежу, — кивнул шаман.       — Хорошо. Теперь касательно питания… Есть где записать? Итак, пять дней после операции прошли, и теперь можно употреблять йогурты, молоко, печенье, растворенное в молоке или йогурте, мясное и рыбное пюре, тушенные и измельчённые мясо и рыба, возможно слегка разбавленные бульоном, яйца всмятку, сыры и творог кремообразные, картофельное пюре, суп-пюре овощные и бобовые, — все дополняют протеиновые энергетические добавки между основными приёмами пищи, — без запинки проговорил Ан.       — Так… Хорошо, с питанием тоже понятно, спасибо, — медленно проговорил Рен, встряхивая руку. Когда в последний раз писал столько от руки, шаман не помнил — в последние лет десять в чистописании не возникало необходимости: на работе он имел дело с электронным документооборотом, — писать от руки почти разучился.       — Может, есть вопросы, на которые я ещё не дал ответа?       — Да, есть. М-м-м… Понимаете, господин Чжо, Хорокей — спортсмен. Меня интересует какие ограничения физической активности необходимо соблюдать?       — М-м… Спортсмен… Ну, раз такое дело, то думаю, вводить дозированные физические нагрузки ранее чем через три месяца — не стоит. Полноценные и более тяжёлые тренировки — не раньше, через шесть месяцев. И желательно ограничить воздействие на абдоминальную область без острой необходимости, — думаю, больше добавить мне нечего. В любом случае, если появятся ещё какие-либо вопросы, запишите мой номер телефона, и звоните, по возможности, не очень поздно — у меня дочка маленькая, может проснуться, — мужчина вырвал ещё страницу, и, набросав свой номер, протянул Рену.       — Хорошо, спасибо Вам.

***

      — Ну, начирикались? Хоро, идём? — сухость и усталость, раздражённое бешенство — всё, что осталось в Рене под конец дня. В голове уже нарисован незамысловатый план «благодарности» медику-нахалу. Осталось только переговорить с нужными людьми. Рен наглядно покажет, что испытывает человек, когда пользуются тем, с чем он привык обходиться по-свойски.              — Идём… Слушай, а зачем ты наплёл, что я спортсмен? И зачем спрашивал про тренировки? Меня это пугает… Не превращайся во вторую Пирику… — сходу выдал недоумение японец.       — Не волнуйся, Пирика так не умеет, и, надеюсь, никто кроме меня… Юсуи, не тупи. Пока мы живём вместе, у тебя только один вид физ активности. Сам догадаешься, какой, или попробуешь меня заставить смутиться? Учти: просто так тебе это с рук я не спущу…       — Чего? Какая ещё физ активность? Рен, скажи нормально уже! — взвыл северянин.       — Могу показать, пока травматология недалеко, но не хочу оставлять тебя здесь ещё на две недели. Так что не провоцируй, как бы тебе ни нетерпелось, на шесть месяцев у тебя целибат.       — Ну вот что ты опять бесишься? Я же просто спросил… — тихонько потерял робкий вздох Хоро. Н-да уж… Не так он себе представлял свою выписку… Размечтался, что Рен соскучится, подобреет хоть на йоту, приревнует его к Юаню… — мечтать не вредно.       — А я просто ответил: потому что, блять, если я тебя такого трахну, — понадобится травматология или снова хирургия, но оставлять тебя в этом отделении я больше не собираюсь, поэтому, блять, не тормози и пойдём уже домой. Нам ещё кое-куда заехать надо, пока ты с паспортом, — прошипел Рен, подхватывая сумки Хоро и двигаясь к выходу.              — Заехать? Куда? В ЗАГС, что ли?       — Тц… Мечтать не вредно.