Мы справимся

                    «Я тебя люблю. Очень скучаю. А ты?» — зажмуриться, открыть глаза и посмотреть: показалось или нет. — нет, не показалось. Текст сообщения на ярком в темноте дисплее так же бьёт в глаза, слепит саму способность вникать в смысл слов. Это сообщение Рен не оставит без ответа. Усталые сигаретным дымом, такие же токсичные, слова всплывают в сознании сами. Пара секунд — мысли на дисплее:       «А я предпочитаю не разбрасываться громкими словами. Тебе советую следовать моему примеру.» — отправить. Без раздумий. Без сожалений. Рен не сомневается в себе. Он всё делает правильно. Хоро — у этого полудурка голубой мозговой лёд в башке, вот и тянет на такую херню. Рен — другой. Нормальный, адекватный, гетеросексуальный. Холодный и равнодушный, как ублюдский ноябрьский дождь. Удушающий воздух смыкает лапы на горле, лишает сна, выгоняет на балкон, курить или в очередной раз колобродить по тёмной квартире проёбами. — Ночь — очередная пытка временем и мыслями для Рена. Утро — не лучше, даже хуже: в блеклом свете дня вскрывается уродство ночных снов, мыслей, противоестественных наваждений — они оставляют поцелуи гнилых мыслей и ощущений наутро.

❄❄❄

Сон Рена. 👀🤫✨🕊🌠

      Темно и холодно. Рен… Умер? Вес тела не ощущается. Шаман парит, и лишённая света комната — как на ладони. Здесь много зеркал, они все завешаны тёмной материей. Рен не хочет открывать их. Знает: отражение ненавистно, отвратительно и противно. Знает: если откроет — разобьёт от горя, разобьётся невыносимым горем сам. Оно уже отчего-то отравило душу.       В комнате есть другие люди. Рен их знает: Хоро — постоянный гость сновидений китайца, приобрёл абонемент на… Да похоже на месяц, раз в очередной раз светит бледной носопыркой в чужом сне. Его мягко тащит куда-то друг… Другой. Неожиданный гость, — он пугает до жути. Его Рен давно не видел, и хотел не видеть ещё в два раза дольше: Хром уговаривает Хоро пойти с ним. Рядом вертится, как шестёрка-собачонка, — Нихром, льёт яд шипящих речей в уши северянина. Светло-зелёные глаза патча блестят. Рен видит угрожающее коварство в этих бликах. Рену неспокойно. Необходимо убить патчей-предателей снова, — так, чтобы никакой бог не воскресил больше.       Рен срывается вниз, падает кометой к Хоро. В резкое движение вложена вся агрессия, злоба, ожесточение. Этой ночью никто больше не умрёт. Только не он. Нет. Рен не может этого допустить. Рен справится.       Оттолкнул патчей, — рычащая сдавленная тревога перестала теснить грудь густым комом, вернула способность дышать ровно, полной грудью. Нихром в падении завалил зеркало, — тёмная ткань соскользнула, обнажила жуткое стекло. Жуткое — его полоснула уродливая ссадина, такая же, какая рассекла Рена смертельным ударом Гранд Фантазма.       Нет! Рен понимает, что случится, если Хоро согласится, понимает: нельзя это допустить! Спускается вниз, к нему. Всё так странно… Нереально. Это всё — сон. Но так сложно убедить себя в верности мысли. Страх оглушительно громыхает начавшейся грозой где-то в отдалённом уголке сознании, — единственном, не скованном чарами запутанного и болезненного сна. Но если Рен испугается сейчас, если отпустит Хоро сейчас с патчами-мертвецами — никогда не простит себя. Поэтому…       Это только сон, только сон, это нереально, только сон, только сон!       — Не надо, Хоро, не уходи, останься со мной, — ступни невесомо коснулись пола, бесшумно. Рен — бесплотная тень, но мягко опускает руки на талию Хоро. Движения — медленные, словно в толще воды.       Хоро вздрогнул, — нет, Рен не мог это почувствовать. Всё это — нереально. Всё это — сон.       — Не уйду, если позволишь остаться с тобой, — тихий шёпот вызывает табун мурашек по шее, вышибает мозги из головы, воздух — из лёгких и самообладание — из рук. Слушать сосредоточенно становится сложнее: сознание ускользает стремительно, Рена уносит от одного только шёпота Хоро. А он всё продолжает, меняя интонации и тембр:       — Не прогоняй меня из реальности, прошу. Я тебя люблю. Я знаю это твёрдо. Я знаю это по-настоящему. Будь со мной, не отходи от меня, не отпускай мою руку, — я тоже никуда не уйду, обещаю. Потому что я люблю тебя, Рен. Только не отходи от меня. Только скажи, пообещай, что тоже любишь меня. И мы будем счастливы, обещаю, — шёпот с придыханием гуляет фантомной щекоткой по шее Рена. Горячая рука Юсуи быстро находит холодную — Рена. Кажется, ещё немного, — нежную кожу приласкает поцелуй. Рен хочет откинуть шею, отдать во власть такого нереально, небывало нежного уже-не-друга. Хоро никогда не был таким. Таким, что Рен хочет отдаться в его власть, растаять дрожью под его горячими руками, подхватить губами его губы, но только не отпускать. Таким, что ещё немного, — и Рен скажет эти три слова. Вот он уже набрал в лёгкие воздух, решимость, и ничего не стоит выдохнуть три коротких слова, — они на любом языке звучат одинаково нежно, одинаково несмело, как вдруг…       — Ты не вправе давать такие обещания, Хорокей. Ты знаешь, как всё должно завершиться, — Хром вложил в руку северянина лезвие, закрыл ладонь айну, и исчез так же внезапно и неуловимо, как появился.       Чёрт дёрнул Рена опустить взгляд. По сломанной дрожью, руке северянина, которую Тао держит в своей, — ручьём бежит обжигающая кровь. Его губы бледнеют, глаза — гаснут, так стремительно, — невозможно догнать комету-жизнь в безоблачных голубых глазах.       Рен проснулся в холодном поту. Засыпать снова — страшно. Сердце колотится как ненормальное, разгоняется до боли, гепардом рвётся из груди. Нахер такие сны.              

❄❄❄

             «Утюг скользит по ткани — тихая ладья, рассекающая волны. Всплески воды в утюге — негромкие, напоминают волны.» — Эта мысль на лице шамана — кроткая, стеснительная полуулыбка. Чуть грустная полуулыбка, её вскоре сменяет негодование: чёртова эдзонисики помялась и никак не разглаживается! — должно быть, хлопковая или ещё из каких-то натуральных волокон. Рен прежде не занимался глажкой и стиркой добровольно, — Дзюн бы сильно удивилась, увидь сейчас брата.       Тоска по Хоро, вкупе с наваждением после сна, — довела до предела, до ручки. От сигарет, от одного вида — тошнит. Или это ломка по грубым рукам, бесцеремонной нахальности, простой открытой улыбке? Рен стал наркоманом? — Нет, это Хоро довёл очень важного=настоящего-друга до такого.       «Гладься, сволочь…» — раздражённая мысль, она влечёт агрессивное нажатие на кнопку, и утюг выпускает клубы белого пара — пыхтит нетерпеливостью китайского шамана. Мятые складки словно издеваются — вздумали состязаться с Реном в упрямстве, и настойчиво держатся под раскалённым утюгом.       А он-то, дурак наивный, поначалу думал, что глажка помогает отвлечься, успокоиться, — полезная альтернатива курению. Что-то пошло не так — вместо спокойствия — пущее раздражение. Рука уже устала вести безнадёжную борьбу с тканью, но Рен не успокоится, пока не приведёт одежду друга (?) в порядок. Уже постирал все находившиеся в квартире вещи, осталось погладить и аккуратно сложить в шкаф. Даже гель для стирки выбирал так, чтобы самому потом приятно было вдыхать аромат от одежды Хоро — «морозный уютик» — то, что нужно для Хоро! Лучше не придумаешь! И аромат весьма и весьма приятный: ненавязчивые уютные и тёплые нотки чуть холодят слегка обжигающей свежестью мяты, ментола; к травам примешивается непередаваемый аромат снега и ещё уютный и контрастно-тёплый — мандарин — мысли о новогоднем празднике. Хоро — тоже праздник. Ему бы очень подошёл сочный и яркий запах цитруса. Рен доволен своим выбором. Предвкушает, как вдохнёт этот аромат, когда уткнётся носом, чуть целуя, нежно кусая шею Юсуи… Снова суматошные столкновения мурашек щекочут сердце, снова стон в паху вырывает сдавленное мычание из груди. Снова румянец стыда, накатившего возбуждением, поджигает скулы. Снова Рен не может ничего делать — это неминуемо заканчивается одинаково. Занятие приходится прерывать на снятие напряжения в туалете. Мысль о том, что дрочит на друга (или теперь не совсем?) — по-прежнему уродлива, но уже не настолько, как в первый раз. Поэтому — щелчок терморегулятора, и Рен оставляет занятие, уходит на «технический перерыв».

***

      Всё. Желанное успокоение обретено, скулы снова пылают, на этот раз от осознания уродливости и низменности того, что делал только что в туалете рукой и мыслями. Холодная вода и мыло смывают всё отвратительное и мерзкое, но только с рук, — к сожалению, сознание с мылом вымыть нельзя. «А хотел бы этого Рен?» — вопрос, на который Тао не готов отвечать. Догадывается: высок риск получить отрицательный ответ. Лучше вернуться к прерванной работе, но не возвращаться к подобным мыслям. — несколько минут, и Рен заботливо вешает эдзонисики на широкоплечую вешалку. В движениях китайца — максимум деликатности, лёгкости, бережности. Он не хочет гладить эту штуку снова. Потому что что бы ни делал Рен, это неминуемо заканчивается одинаково.

❄❄❄

             — Ну чего ты ворочаешься? — Хоро не мог не узнать этот голос. Узнать — узнал, но понять — не понял. Замер, напряжение непроизвольно сковало мышцы, налило свинцом ноющий лёгкой болью живот. Обезболивающие, которые прописал Чжо в случае чего — не вывозят: неприятное нытьё не отпускает, держит в напряжении без сна, как бы он ни лежал — на животе, на спине, эмбрионом — всё одно, один неуёмный стон.       Движение. В дверном проёме. Он наблюдает оттуда, не решается переступить порог. Это непонятно шаману. Он вообще не понятен шаману: наглый и дерзкий днём, по ночам он становился похож на робкого брата — облекался тихой тенью, пугая нереальным, странным ёкаем, как сейчас, когда замер в дверях и, пошатываясь стоит, всматривается в темноту. В открытые окна ворчит небо — гроза пока не разошлась бурей, но уже даёт понять: что-то здесь, на земле, — не по нраву богам.       Хоро нравится этот звук — такой уютный, тёплый и успокаивающий, он будто обещает северянину: Рен помнит о тебе, думает, скучает, только не теряй веру до последнего. Это проверка на выдержку. Читай холодные ответы между строк.       Прикрывает глаза, судорожный вздох — невысказанный всхлип, и снова перечитать между строк то, что несёт однозначный смысл. — снова самоубиться, выпить до дна яд его желчи:        «Я тебя люблю. Очень скучаю. А ты?»       «А я предпочитаю не разбрасываться громкими словами. Тебе советую следовать моему примеру.»       Ещё один тихий вздох теряется в шуме с улицы.       Из окна — волна влажного ватного тёплого воздуха, она обдаёт палату крепким земляным ароматом озона. Хоро хотел бы дышать ненасытно, жадно, глубоко — не может: боль из живота отдаёт в грудную клетку на сдавленных робких вдохах. За ними следуют сдержанные осторожные выдохи. В каждый невольно примешивается полустон-скуление, которое сложно сдержать. Не один Рен не может спать по ночам.       Он смотрит ещё несколько секунд и исчезает, растворяется в залитом светом коридоре, будто настоящий, плотский ёкай. От этого не по себе: Хоро открыл глаза, а его будто и не было. — Не по себе…

***

      Северянин проснулся от ощущения, что кто-то за ним наблюдает. Резко, испуганно, затравленно, распахнул голубые глаза. Отчего-то страшно.       — Тише, всё хорошо. Прости. Я не хотел будить. У меня кое-что есть для тебя… — тихий голос льётся бархатным шёпотом с придыханием прямо на ухо, чуть щекотит. Хоро это пугает только сильнее. Особенно когда чужая рука мягко и осторожно, мягко раскрывает сжатый в напряжении кулак Юсуи ласково палец за пальцем.       — Чт… Делшь… — невнятное сонное бормотание пациента умиляет, — на лице Юаня в темноте тает улыбка.       — Принёс тебе обезболивающее, и ещё успокоительное. Мне показалось, ты был чем-то расстроен, но, кажется, уже всё в порядке? Это хорошо, я рад, но обезбол всё-таки выпей, — упал в темноту тихой палаты негромкий ответ. Юань склоняется ближе к Хоро, хочет заглянуть в голубые глаза, и не найти в них слёз. Благо, всё, кажется, хорошо: в неверном скупом свете из коридора Юань не обнаружил ничего подозрительного или настораживающего в чужих глазах.       — М-м-м… Расфе фам можн… — сонный лепет — глухой, но такой будоражащий…       — Нет, нельзя, но если очень хочу, — можно. Это моё правило, — единственное, которое я всегда соблдаю.       Юань быстро и мягко приблизился, легко подхватил чужие губы, ощутил соль от высохших слёз на губах и, осторожно впустив язык, — украв удивлённое тихое и растерянное «ох», отстранился, отпустил.       — А я ведь просто хотел пожелать сладких снов, попрощаться. Завтра тебя уже выпишут. Я буду скучать, Хорокеу, — невесомый печальный вздох растаял в тишине без следа.       — Я Хоро. Не надо называть меня «Хорокеу». Друзья зовут «Хоро», — мне так больше нравится, — угрюмо заметил Юсуи. Происходящее в ночном измерении — нереальность, сюрреализм, слишком оторванный от настоящего, чтобы вникать.       — А мне больше нравится быть больше, чем другом, Хорокеу.       — Это место занято. Тебе могу предложить поцелуй с моим кулаком. Хочешь? — рычание северянина не оставляет сомнений в реальности легенды, что он потомок волка.       — Уж не тем ли обмудком, из-за которого ты плакал? — тон — насмешливо-холодный, непривычно-жёсткий и угрюмый, тихий.       — Даже если и им, тебя это ебать не должно. Завтра я уеду, и мы больше не встретимся. К чему этот цирк? Выйди из палаты, не еби мозг, не до тебя сейчас.       — Спокойной ночи, Хорокеу.

      ❄❄❄

      — Молодой господин…       Рен не реагирует. Знает: стоит хмыкнуть, вздрогнуть, повернуть голову — адский механизм бухтений и нотаций запустится. Рену это нужно? — Рену это не нужно. Рен знает, что ему нужно. Рен знает, что делает. Гудки, механический голос робота, — непринятый звонок. Девятый непринятый звонок. Девятая сигарета, — девятая пуля в свою грудь, в лёгкие, — недокуренной гильзой падает на жухлую траву.       — Молодой господин… — девятая попытка образумить хозяина. Девятая неудачная попытка образумить хозяина.       — Что? — не обычный ровный скучающий тон — отрывистый рык. Голос коротит искрами раздражения. Когда молодой господин в таком расположении духа, даже матёрый воин не смеет сказать слово поперёк. А ведь Басон намеревается лишь напомнить, что курение на территории больницы — табу.       — Ничего, простите, господин.       — Блять, ну и молчи тогда, если ничего. Обязательно дёргать меня? Я и без тебя и твоих доёбов тронусь здесь, если эта бестолочь не ответит… Сука, вот чем он так занят? Хочет, чтобы я с ним в неврологии валялся с нервным срывом, — так я скорее слягу с лёгкими… Кретин, неужели так сложно ответить на звонок? Когда-нибудь я точно задушу его, блять…       — Молодой мастер Рен, но ведь господин Хорокей может просто быть на процедурах или разговаривать с лечащим врачом. Мне кажется, Вы напрасно… — голос затихает: Рен глухо рычит. Кулаки шамана сжаты. Глаза зажмурены. Тело, каждый мускул — налиты напряжением. Кажется, будь воин из плоти, Рен зарядил ему взмахом гуань дао.       — Целый день? Я похож на идиота, Басон? Тут что-то другое. Думаю, я его чем-то задел, он психанул, обиделся, и я пошёл нахер. Наверное, так. Надеюсь, так.       — «Надеетесь», молодой мастер? Я не совсем…       — Я должен объяснять такие простые вещи, Басон? Хоро — красивый спортивный молодой парень. Меня с ним нет, то есть, он пока полностью свободен от меня. Я его не вижу, не слежу за ним. Он не отвечает на мои звонки уже полдня, я даже с работы, блять, сорвался сюда, чтобы понять, что за херня происходит, какая, блять, капризная школьница его укусила. Теперь яснее, почему я на взводе, или тупые вопросы продолжаются? — буквально физическая боль в словах Рена, в глухом сдавленном голосе.       У Басона есть ещё вопросы. Задавать их Рену в таком состоянии — самоубийство для без того мёртвого духа. Хранитель просто благодарен Хао пока за то, что хозяин не потянулся к любимому байцзю или виски, или любому другому алкоголю, которым уставлены полки кабинета в офисе. Поэтому негромко звучит смиренный ответ:       — Нет, мастер, вопросов нет. Только предложение, если соблаговолите выслушать.       — Какое ещё предложение? — скептически, но в голосе появляются собранные нотки. Что ни говори, Рен — прирождённый делец. В каком бы раздрае ни было нутро, этого у шамана не отнять.       — Может, стоит прекратить бессмысленные попытки дозвониться до мастера Хорокея, и…       — Нет. Даже не обсуждается. Я прекращу ему названивать только когда узнаю, почему он не отвечает, — перебил сходу. Слушать бухтение Басона на счёт Хоро — неинтересно.       Рену известно холодное отношение хранителя к их с Хоро взаимодействиям. Поначалу Басон пытался образумить хозяина словами о том, что мужеложество — недостойное занятие для наследника такого влиятельного шаманского рода, что всё это — только временное увлечение со скуки, баловство, самодурство, растерянность после смерти отца. Не может его молодой мастер Рен всерьёз спутаться с таким сомнительным плебеем, как синеволосый колхозник, пусть и из его же команды. — Басон не желал верить и признавать это до последнего. Менять предвзятое заранее не очень уж доброжелательное отношение к Хоро — тоже. Но сейчас другая ситуация: мастер Рен предавался саморазрушающим занятиям из-за этого синеволосого подлеца. Мастера Рена нужно успокоить хотя бы на время. С мастером Реном они сейчас по одну сторону баррикад.       — Я хотел предложить позвонить в приёмное отделение, чтобы узнать, куда определили мастера Хорокея. Так Вам станет спокойнее, и Вы прекратите столько курить… — Басон никогда не ждёт от молодого мастера согласия, одобрения или благодарности. И сейчас не спешит расслабляться. Потому что обязательно появится какое-нибудь «но», оно перечеркнёт благоволение Рена искрой огонька от зажигалки подожжёт юбилейную десятую сигарету.       — Звоню ему в последний раз. Не будет ответа — твой вариант. Узнаю, куда этого отмороженного положили — смогу прийти за объяснениями сам. Его ничто не спасёт.       Возьмёт-не возьмёт — мысли текут лениво. Как гудки в трубке. Протяжные, заторможенные — они издеваются, проверяют на выдержку потрёпанные нервы шамана. Он и сам не знает, к чему этот заранее провальный звонок. Чем он может отличиться от десятка предыдущих? Если Хоро просто обиделся, — Рен до последнего надеется на это как на самое безопасное и спокойное объяснение, — то едва ли северянин и на этот десятый звонок сменит обиженность и холодность на милость, и ответит. Конечно. Минуты и гудки текут, никто не поднимает телефон. А Рен ждёт, ждёт… Так наивно и глупо, — самому противно. Наверняка, Хао там вовсю со смеху покатывается. Эта мысль, — и китаец в раздражении сильнее сжимает телефон, убирает от уха. Хватит. Слишком жалко он выглядит для Тао. Пора сбрасывать.       — Да? — голос чужой, неожиданно чужой. Это не Хоро — кто-то другой. Всполоха страха не успевает тронуть нутро дрожью недоумения или настороженности.       — Кто это? — пока спокойно. Попытка Рена не выдать растерянность.       — Я медбрат.       — Какого чёрта? Дай телефон владельцу! — Рен не понимает, что происходит. Когда Рен не понимает, что происходит, — выходит из себя. Рен выходит из себя. Беспокойство, растерянность, раздражение ширятся внутри, захватывают, поглощают спокойствие с ненасытностью пламени, когда оно сжирает кислород.       — Господин «Ренни-электро-ёжик»… — недоумение мешается с бешенством в адскую эссенцию гнева, когда шаман слышит подобную фамильярность в свой адрес, да ещё таким отвратительно-скучающим, ленивым тягучим тоном.       — Не попадайся мне на глаза, щегол. Дай телефон хозяину, и я, может быть, прощу эту высокомерную нахальную фамильярность, — маловероятно. Жду объяснений. Где опять проебался этот волшебный?       — Не знаю, почему Вы мне грубите, и что нахального я Вам сказал, но передать телефон господину Хорокею… В общем, не могу я передать ему трубку. Не бесись так, друг, поспокойнее.       — Поуспокаивай меня ещё, ублюдок. Говори, что происходит, почему ты не можешь дать ему телефон, или, клянусь, я так разберусь сам, в чём дело, что ты имя своё забудешь.       — Какой агрессивный, надо же… Друг твой под наркозом, передать ему телефон я не могу. Поспокойнее, парень. Обойдёмся без угроз. Тебе ведь не нужны проблемы? Мы и пяти минут не разговариваем, а ты уже исплевался ядом в мою сторону. Будешь залупаться, — лично поставлю уколы успокоительного при первой же встрече.       — Закрылся, блять. Какой, мать твою, наркоз? С чего вдруг? — говорить непросто: нутро оцепенело, упало куда-то вниз, язык не слушается. Сознание пока в растерянности, его выгромождает непонимание, душит паникой. Недоумение ширится и накрывает волнами, взрывает слепым страхом мысли.       — Я не могу разглашать эту информацию. Есть такое понятие: «врачебная тайна». Пусть я не врач, но медицинский работник. Я обязан хранить врачебную тайну.       — Блять… — шипение негодования. Рен знает эту правовую заморочку. Найти пути её обхода шаман не смог, когда столкнулся впервые. Ситуация сейчас — не лучше. Наоборот. Сейчас замешан Хоро.

      ***

      — Зачем? — тихонько спрашивает паренёк. Взгляд чёрных наивных глаз за стёклами очков ещё простодушнее, он мечется на брата. Во взоре безмолвно тает замешательство. Боги, какой же он очаровательный…       — Малыш Вэньмин, ты просто милашка, когда так растерянно хлопаешь ресницами… — Юань неторопливо поднялся со стула у кровати северянина, подойдя к брату, мягко, ласково, любовно приподнял наивное лицо за подбородок. Оно дёрнулось — попытка отвернуться, опустить голову и взгляд — скулы уже теплеют под пристальным взором насмешливо-уверенного старшего брата.       — Смущаешься так легко, малыш. В такие моменты я жалею, что мы братья… — задумчиво-нежное прикосновение к пылающей щеке.       — Что это значит? — тихий вопрос, опущенный взгляд под дрожащими ресницами. Слова тают в тишине быстро, — отличная возможность сделать вид, что не услышал.       — Юань, зачем ты сказал ему, что не можешь рассказать врачебную тайну? И… Какой ещё наркоз? Господин Юсуи уже четыре дня как выведен из наркоза! Зачем ты солгал этому человеку? Он же, наверняка, теперь будет переживать! — младший медик на удивление настойчив сегодня.       — Потому что это так: состояние Хорокея — медицинская тайна. Ты ведь у нас прилежная умница, малыш. Знаешь об этом лучше меня, — спокойно и вязко-лениво падает в тишину палаты.       — Юань, который следует правилам — непохоже на тебя. Тем более, что ты нарушил это правило в прошлый раз, когда рассказал подруге госпожи Чонг…       — Подруга госпожи Чонг была очень мила, почти такая же целовашка, как ты, малыш, — ухмылка тлеет на дне бездонных чёрных глаз. Парень до последнего хочет верить, что у брата просто своеобразный юмор. Пропускать мимо ушей двусмысленности от Юаня — привычное дело для Вэньмина на протяжении последних лет шести. Младший успешно развил этот навык. Теперь молодой человек способен быстро вернуть себе спокойствие:       — Не заговаривай мне зубы, брат. В чём дело? Зачем ты так ответил в этот раз? — не отступается Вэньмин.       — А почему бы и нет?       — Это не ответ, Юань. Звонивший явно беспокоится за господина Юсуи, а ты ничего не сказал ему. Представь, в каком состоянии сейчас этот человек! — очередная попытка достучаться до совести брата. — Снова не приносит результата.       — Хочешь получить честный ответ, малыш? — томно-озорной прищур чёрных глаз. В них лениво плавятся хитрые искорки. Кажется, для старшего парня происходящее — не больше, чем занимательная игра: он даже не прекращает скучающе-хозяйски теребить голубой вихор на голове пациента.       — Да, хочу, и перестань трогать волосы господина Юсуи! — восклицание парня исходит необычайной для Вэньмина твёрдостью. В дёгте дивлённого взгляда старшего брата захлёбываются искорки одобрения и усмешки.       Напряжение. Оно неуклюже повисло в загустевшем вдруг воздухе. Вэньмин прикусил язык: никогда прежде он не позволял себе такой тон в обращении со старшим братом. Его реакции Пан-младший ожидает почти не дыша.       Юань быстро откашлялся и картинно вскинул руку от волос спящего пациента. Короткий взгляд чёрных глаз-тоннелей — на брата.       — Звонивший мне не понравился.       — Чем это? Вы же не так долго разговаривали, чтобы…       — Мне достаточно. Полагаю, это его парень, — короткая вспышка злости исказила красивое лицо: губы сложены в тонкую строгую линию, поджаты напряжением. Глаза прищурены. В них — застывшее дёгтем раздражение.       — Его… Он, что… Да… да с-с чего… С-с чего ты вообщ… — бедолага потерялся, сбился, смутился. Взгляд упал в пол. Упал и разбился.       — Какого цвета у него волосы, малыш? — мягко, умилённо, нежно.       — Гол…       — И ориентация тоже. Посуди сам: какой нормальный человек просто так покрасит волосы в голубой, м? — сейчас задача Юаня — говорить об этом максимально осторожно. Братика удар хватит, если узнает то, что знать не стоит.       — Но нельзя ведь тольк…       — Нельзя. Я сужу не только по цвету волос. Звонивший парень записан как «Ренни-электро-ёжик» со значком молнии, — не в курсе, да и срать мне вообще, как зовут этого ублюдочного, но он взбесился, как только я его так назвал. Видимо это позволено только Хорокею, — раздражение прорывается даже сквозь сцепленные до скрипа зубы.

      ❄❄❄

Post Scriptum: 1) Post scriptum:

🌠Сон Рена🌠

      1)✨ «Темно и холодно» — наречия для передачи атмосферы сновидения выбраны неслучайно: так я описываю дезориентацию между жизнью и смертью — в похожем состоянии Рен пребывал после того, как его воскресила Жанна. То есть, другими словами, Рен в каком-то астрале между мирами.       2)🌠 Много зеркал. В зеркалах будет отражаться тот, кто их откроет. Но Рен не хочет открывать. Рен боится увидеть своё уродливое отражение. Он уже ненавидит себя за что-то, что только предстоит. Горе заранее заливает душу — своего рода, аванс предстоящих терзаний.       3)✨ Хоро уговаривают пойти с ними вражеские патчи — уже ясно, что ничего хорошего от них ждать не приходится. Причем обоих убил Рен => у обоих есть причины мстить Рену. Сюда же примешивается подсознательное раскаяние Рена в содеянном. Куда может звать умерший человек? Едва ли много вариантов ответа. R.I.P.🕊       А на моих солнечных часах — 3:32, поэтому я на этом завершаю главу. Всем спокойной ночи, мур🤡🤍       Как обычно, буду очень рада, благодарна, если поделитесь мнением в отзывах🤍