Мы справимся

      Лифт плавно тащится вверх практически бесшумно, так, что тишину в кабине нарушает лишь сбитое дыхание северянина — вдохи и выдохи. Дрожащие и прерывистые, они искажают бледное лицо судорожными вспышками боли. Пусть за плечами Киайо многие годы работы в медицине, даже её закалённое профессиональным цинизмом, сердце, нет-нет да пропускает удар-другой. Женщина избегает смотреть на пациента, который корчится от боли, старается не дышать и, чуть согнувшись, прикрывает глаза, едва слышно поскуливая. Паренёк-то совсем молодой, симпатичный, — небось, подруги табуном за таким женихом бегают. А он, — дурак молодой, — совершенно не думает о здоровье, находит приключения на разные интересные места… Вот и теперь придётся в больнице пролежать, — жаль, конечно, но, может быть, в следующий раз включится в голове аварийный тормоз, и парень не вляпается в переделку?       Заполнить тишину — это одинокая медсестра умеет, как никто. Молчание в кабине вытесняет рассказ женщины об отделении:       — …братья, но такие разные! Вот Вэньмин — какой умничка! И внешность приятная, ухоженный, не урод какой-нибудь, и начитанный, и вежливый, тихий, — казалось бы, всё при нём, а вот с девчонками не не ладится, хоть ты тресни! Да и вообще, очень уж незадачливый, — короткий вздох, — Робкий он больно. Тут ведь настойчивость нужна, напористость, а он… Фе-ех… — Киайо делает неопределённый жест рукой на мотив «с ним водиться — пропащее дело…», — Знай себе книжки читает, и ничего ему для счастья не нужно. Странный, себе на уме, но ведь говорят, что все неможные умники — того, — медсестра покрутила кистью у виска, — с приветом. А вот брат у него — Юань — совсем другое дело. Будто и не родные они. Небо и земля, словом… За этим-то прощелыгой девки табуном скачут, а он… тоже странный, не от мира сего какой-то. Ни с кем не заводит серьёзных отношений, всё ему погулять надо, ну точно кошак по весне!       Хоро, несмотря на дикую усталость, успел подумать, что противоположные, полярные друг другу, братья, — не в новинку. На ум пришли близнецы Асакура. Северный шаман усмехнулся этой мысли. Киайо ещё не знает Йо и Хао…        — …Хотя… — продолжает Чанг, — куда этому серьёзные отношения? Он же павлин, — только о себе и думает, ему семья даром не нужна, лишь бы по девкам скакать, что сайгак неугомонный, ну вот он когда-нибудь доскочется, подцепит чего, или, того хуже — обрюхатит какую-нибудь наивную дурёху… — трещит без умолку женщина с таким упоением, словно и не она сама сказала полчаса назад северянину, что ему необходимы покой и отдых.       Впрочем, Хоро не против слушать сплошной поток изливаний медсестры приёмника. Олицетворённое «радио» будто отвлекает внимание Юсуи с мысли, что совсем скоро придётся попрощаться с Реном на несколько недель.       Парадокс: чем быстрее тараторит Киайо, тем медленнее ползёт время для Хоро. Это значит только одно: разлука с Реном тоже откладывается тем дальше, чем больше говорит медсестра. — Хорошо, но расставание неминуемо наступит через время, — плохо.       Это навязчивое соображение мучит нутро так неприятно-протяжно, назойливо зудит холодящей болью где-то глубоко, за рёбрами слева. Терпимо пока, но эта война с собственным телом — на истощение: нервы и душевные силы Хоро против его здоровья. Шансы неравны. Что-то сдаст первым, неизбежно. Шаман это осознаёт особенно ясно сейчас, — когда хочет подохнуть в четырёх медленно ползущих в пространстве, как его жизнь, стенах. Никто не поможет, никто не спасёт. Скорее бы конец.       Внезапно свет в кабине начинает мигать. Сначала отдельные светильники, так, что даже и не сразу понятно, что что-то не так. Но в один момент кабина с грохотом пошатнулась.       — Чт… Было? — не без труда тихо и сдавленно хрипит Хоро.       — Авария какая-нибудь, видимо… Как ты, держишься? Я бы дала тебе обезболивающее ещё там, — в смотровом, — да нельзя без разрешения лечащего врача… — вздохнула Киайо, бросая на парня в мигающем свете короткий взгляд, — отползи-ка в сторонку, надо сообщить диспетчеру. Нет, ну это как называется? А если б мы ехали на срочную неотложную операцию, а тут такое?! Ей-богу, всем всё равно… Просто кошмар! А если б ты сердечник? Или эпилептик? В конце концов, в лечебных учреждениях вообще не должно возникать таких ситуаций!       Хоро возмущения женщины показались слишком надуманными: с ним всё почти нормально — на Турнире бывало и не такое, и что теперь воздух сотрясать, злиться, обижаться — какой в этом смысл? Подобные вещи предсказать невозможно, и нечего теперь злиться на них. Да это просто ребячество, детская глупость, обидчивость! Но вслух ничего говорить не стал: пока с Киайо ему общаться комфортно, она знает всё и всех в больнице, рассказывает занимательные истории, да и вообще сочувствует ему, старается проявлять заботу, ну а то, что болтовня медсестры забивает Юсуи всю голову… — так это даже хорошо, по крайней мере, сейчас. Позволяет забыть о том, что прощание с Реном неминуемо приближается, трёп медсестры уносит сплошным потоком, и Хоро благодарен за это.       Отравляет лишь мысль о том, что мог сейчас быть с Реном, переплетать пальцы с его — ледяными, как у покойника. Мог бы целовать его, — мягко, до одури нежно, прикрывая глаза и отдаваясь во власть уверенных сильных рук. А может, напротив, — истерзал бы чужие губы, вкусил с них солёную металлическую кровь, а потом перешёл бы ниже. К шее, в упоении расписывая нежную тонкую аристократически бледную кожу кровавыми цветами. Рен за это впустит пальцы в голубые волосы и, едва различимо зарычав, начнёт целовать с чуть меньшим упоением, прохладной, чинной сдержанностью. Единственное, чего Хоро хочет сейчас — выполнение невыполнимого желания. Но пока он может только…       Северянин послушно, цепляясь за поручни по стенам кабины, отполз от панели управления, подпуская Киайо. Женщина, не теряя времени даром, вызывает диспетчера. Ответ приходится ждать минуту или две, и за это непродолжительное время медсестра успела исплеваться в сторону несчастных лифтёров.       — Что у вас случилось? — наконец, соизволил сонно-лениво отозваться диспетчер, давя зевок.       — У нас ничего не случилось, это у вас почему-то кабина остановилась неизвестно где! А у меня здесь пациент в особом состоянии, знаете ли! — медсестра пустилась в возмущения с новым запалом.       — Так… — диспетчера явно не тронули возмущения медсестры: кажется, он по-прежнему недовольно зевает, — женщина, постарайтесь сохранять спокойствие. Мы скоро примем меры и вытащим вас в ближайшее время. Не беспокойтесь.       — «Не беспокойтесь»… Какие нынче все вежливые стали! Успокаивает, главное, меня, — каков жук! Работу свою нужно выполнять, как следует, а не успокоительные выписывать налево-направо! — вылила новую порцию желчи Киайо, не отпуская бедолагу-диспетчера.       — Женщина, послушайте, мне очень жаль, что Вам приходится терпеть неудобства, но всё, что в моих силах, я уже предпринял. Сейчас остаётся только ждать. Мы постараемся устранить неполадки в самом скором времени.       — Заладил… «Мы скоро всё починим, скоро всё починим…» — проворчала Киайо, делясь мнением с Хоро. Парню совершенно не до того, — ему бы удержаться зубами за реальность, которую плавит температура, не то, что вникать в трёп болтливой скандалистки.       — Потерпи немного, дорогой, скоро нас вытащат, — на плечо парня мягко опускается рука с пухлыми дутыми пальцами. Начинаются неторопливые осторожные поглаживания, — машинальные, а не осознанные; попытка успокоить апатично-спокойного как удав, пациента, или себя, продолжаются под причитания: — как ты, держишься, дорогой? Больно, я понимаю. Согласна, было бы лучше, дай я тебе обезболивающее ещё там, — в смотровом, — да без одобрения врача я не могу ничего тебе давать, даже такие простые вещи, как анальгин, — ни-ни, — тон поменялся: стал серьёзнее, даже грустнее. Женщина вздохнула. На несколько секунд замолчала, вперив взгляд живых карих глаз в одну точку. Медсестра задумалась о чём-то.       Возобновляется тишина, и рваное сдерживаемое дыхание звучит уже привычно. Молчать неловко — недостаточно близкое знакомство. Первой не выдерживает Киайо:       — Я, вообще-то, изначально хотела тебя отправить в третью хирургию.       — А… а мы…       — В четвёртую. Мы направляемся в четвёртую, но, знаешь, я вот стою и думаю, это и к лучшему, что так вышло. В «четвёрке» заведующий — молодой, но очень толковый врач, — господин Ан Чжо, — ему и сорока не было, когда его поставили на это место. Очень талантливый специалист, очень, и, главное, рассудительный, честный, не только людей лечит, но и агитирует к здоровому образу жизни, — представляешь, какой молодец? Он и сам спортом занимается, и окружающих своим примером вдохновляет, — воодушевлённо вещает Киайо. У женщины открылось второе дыхание. Очевидно: злость на лифтёров задохнулась в приторном восхищении талантливым врачом.       — Спорт? — короткий выдох, быстрый, на один залп воздуха.       — Спорт, да не просто спорт — экстремальный! Вот не хватает ему нервотрёпок на работе, надо ещё и на отдыхе нервы себе терзать… И чего ему не хватает в жизни? — принялась рассуждать женщина с самым недовольным видом. Хоро остаётся только удивляться: откуда в ней столько энергии на постоянные возмущения?       — Ка… Какой?       — Парапланеризм, кажется, или как это бесовство называется… А ты-то спортом балуешься? Да видно, есть грешок, — вон какой крепкий, молодчина. Господин Чжо точно отметит тебя! Если, конечно, нас выпустят хотя бы сегодня… Никто не хочет работать, да что же это такое?!       На обескровленных губах Хоро — блеклая вымученная улыбка. Синие глаза с отголосками серо-тусклой поволоки боли устало прикрыты.       Время идёт непозволительно медленно, Киайо трещит без умолку: по врачам, медбратьям и медсестрам прошлась дважды, упомянув, что изначально, много лет назад, работала именно в хирургии. Не в третьей — в четвёртой, куда сейчас ложится Хоро. Потом произошло что-то, и женщине пришлось уволиться из хирургии и перейти в приёмное. Порою она сожалеет об этом. Работа в хирургии для Киайо по-прежнему — самая приятная веха на протяжении профессионального пути.       Уточнять детали произошедшего события, из-за которого пришлось уйти из хирургии, медсестра не пожелала. Хоро спрашивать об этом — тем более.       Время идёт. Или нет, — непонятно. Одна секунда неотличима от другой. Парню кажется, что реальность плавится и застывает в его сознании. Эти металлические стены, этот свет, что мёртвым ровным ярким потоком заливает кабину и чуть режет глаза — неужели это всё окаменело в реальности, не движется и не меняется? И только Киайо продолжает вещание без перерыва, упорно добиваясь зачем-то внимания и ответов Хоро:       — На следующей неделе должен быть град, а ведь я только-только высадила тюльпаны, красивые такие — сказка, ну просто прелесть… А знаешь, дорогой, я тебе сейчас покажу. Так… Где они у меня тут, мои тюльпанчики… — медсестра достала телефон, принялась листать галерею размашистыми движениями пухлых пальцев. Тыкает широкий экран в нос Юсуи, — кажется, Киайо совершенно не волнует, что парню сейчас сейчас интересны пресловутые тюльпаны примерно так же, как динамические изменения в популяции стафилококка на поверхности её телефона.       — Да-а, дорогой, град с грозой… Всегда боялась гроз, что ребёнком, что сейчас неспокойно мне, когда погода бесится… У меня разом и давление, и сахар принимаются с ума сходить… Ну начинается просто сюр какой-то! А ты, дорогой?       — Ч… что я?       — Боишься грозу? Ну, не возникает тревоги в преддверии грозы? Весь этот ком тяжёлого сбитого воздуха, — не душит, не взывает к страху? Не возникает желания убежать куда-то, убежать от себя в такие моменты? — въедливо выспрашивает медсестра с таким сосредоточенным вниманием. Как будто от ответа парня зависит её жизнь.       Но ведь северянину и в голову бы не пришло, что женщина намеренно цепляется к нему со всякой чепухой, чтобы задержать пациента в сознании как можно дольше до знакомства с лечащим.       Гроза у Хоро вызывает ассоциации. Их не поймёт никто другой, потому что гроза для Юсуи — не такая уж непокорная стихия. По крайней мере, он успел уже несколько раз её покорить. Брал приступом, и брал полюбовно, но брал. Одну грозу, которая комплексует из-за роста, пьёт молоко, смущается легче семиклассницы, ходит с вечно недовольным лицом — эту грозу он уже взял и запер в мыслях. Эту грозу он не хочет отпускать. Не не хочет, нет — не может. Кто кого взял — вопрос на миллион юаней, но Хоро кажется, он знает ответ. Северянин готов признать собственное поражение. Северянин хочет признать собственное поражение.

      ***

      «Самое скорое время», в которое была, наконец, оказана помощь, наступило только через час.       Хоро проще: сидит в коляске, не стоит на ногах — сомнительное преимущество, его сводит на нет боль. Она не даёт покоя, не отпускает ни на мгновение. От неё никула не деться. Откинул голову к стене, к которой прикачена коляска. Глаза прикрыты. Это не особенно спасает: неумолимый свет пробивается сквозь тонкие веки, не даёт забыться сном.       Вдруг что-то меняется. Лифт возобновляет движение.       — Не прошло и года… — шипит Киайо вместо смиренной благодарности. Взгляд женщины падает на парня.       — Хоро, Хоро, ты в порядке? Мой мальчик, как ты? Держись, мы почти добрались. Чёрт бы побрал этих бестолочей, руки из задниц, головы оттуда же! — причитания льются сплошным потоком у самого уха северянина.       Вместо ответа шаман вяло поднимает большой палец. Прикрывает глаза и откидывает голову обратно на жёсткую стену. Остановка мягкая. Нужный этаж. «Приехали» — оповещает Киайо. Ей вторит приятный женский голос лифта:       — Третий… Этаж, — механически звучит объявление.       — Давай, дорогой, выходим, осторожно. Я помогу.

***

      Двери плавно расступились, выпустили узников кабины в «большой мир» — в людный коридор — неожиданно, непривычно шумный после почти абсолютной тишины лифта.       Киайо маневрирует с коляской весьма ловко. Женщина везёт Хоро прямо по коридору мимо кабинетов, плакатов и объявлений по стенам, прямо к стеклянным дверям с надписью «Хирургическое отделение №4», а там — особый, сокровенный хрупкий мир со своей экосистемой ужившихся вместе пациентов и коллег-медиков. Когда-то Киайо была частью этого мира, винтиком слаженного механизма, без которого работа значительно осложняется. Сейчас же — только гостья.       И всё же сердце полнится тёплой уютной ностальгической радостью. Прошли годы, обновился персонал, сменились плакаты, но стены — те же. Странно, эта мысль ложится улыбкой на дряблые губы вместо помады.       Женщина чётко знает порядок. В первую очередь подвозит парня к посту.       За стойкой, — на позиции наблюдательного пункта, — зрит за порядком статная молодая женщина. Строгий взгляд глаз цвета дёгтя цепко скользит по коридору. Высокий хвост добавляет стати рослой фигуре. К ней обращается Киайо, подвезя Хоро:       — Доброе утро, Я — поприветствовала опытная коллега.       — Доброе утро, госпожа Чанг, наконец, соскучились? Давно Вы к нам не заглядывали, — Цао ответила с учтивой улыбкой. Чёрные глаза молодой особы лучились спокойствием.       — Да вот видишь, все пути ведут в Рим… А мой Рим — родная «четвёрка». Вот доставили паренька, подозреваю разрыв селезёнки, нужно оперировать, а «третьи», как обычно, взвыли. Вот и привезла к вам парнишку. Чао ведь звонила, предупреждала, помнишь?       — Вчера была не моя смена, я вообще взяла вчера отгул.       — Поняла, ну тогда оформите паренька? Он, бедный, настрадался… Знаешь ведь, как у нас любят волтузить человека по городу на скорой… Потом ещё и лифт застопорился. Ох, а какой засранец диспетчер, — совершенный нахал, мне казалось, он заснёт прямо в своей каморке! Словом, натерпелся парень, но, кажется, крепкий орешек, — вон как здорово держится, — молодчик!       — Конечно, только… Куда хоть запропастились эти двое? — женщина начала растерянно-сердито оглядываться по сторонам, обернулась на пост, словно кого-то потеряла.       — Что ты ищешь, дорогая?       — Не могу понять: обед, а Панов я видела только утром. Причём сейчас не нахожу ни одного, ни другого… Куда они провалились? — сердилась девушка, распаляясь недовольством.       — Ой, вот голова старая! — подскакивает гостья.       — Что случилось, госпожа Чанг? — обеспокоенно интересуется хозяйка отделения.       — Ваши господа хорошие привели в приёмник этого мальчика, да и там остались. Я решила сама проводить его сюда, а про этих совсем забыла, ну ничего, сейчас за уши притащу обоих. Ты пока оформляй, а потом сразу — к господину Чжо, случай экстренный, и без того времени много потеряно. Вот, вот, протокол осмотра тебе, вот, тут и со скорой, и мой, и документы его тоже, — всё здесь. Пиши, а я побежала за этими оболтусами, — поспешно всучила какую-то папку в руки Цао Киайо, и унеслась с удивительной прытью обратно в сторону лифта.       — Так… Вы Юсуи Хоро… Хо-ро-кеу? — внимательный взгляд безэмоциональных глаз-углей — застывает на молодом человеке, скользит на взлохмаченные голубые волосы. Тонкие губы сестры поджимаются в узкую строгую линию: женщина явно не оценила своеобразный внешний вид поступившего пациента. Однако работа есть работа, и Цао должна поселить новичка в свободную палату независимо от своего желания или не-желания, а также от его внешности, музыкального вкуса, предпочтений в еде или ориентации.       Имя у новичка странное. Никогда прежде Цао таких не слышала, — оно вообще не похоже на китайское. Женщина с трудом прочитала его, запнулась даже.       Молодой человек кивает.       — Хорошо, подождите здесь, пожалуйста, мне нужно отдать распоряжения по поводу палаты, которую Вам подготовят. Сейчас я откачу коляску с прохода, чтобы не задели… — проговорила женщина, обхватывая ручки коляски и откатывая Хоро за стойку с прохода.       Женщина упорхнула куда-то, — Хоро остался в одиночестве. И хорошо. После утреннего лифта с Киайо ему отходить ещё неделю, как минимум.

***

      Цао прикинула, куда поселить Хорокея, уведомила заведующего о пополнении в рядах пациентов, отдала распоряжения сестре-хозяйке, санитаркам, и, наконец, через полчаса вернулась за Юсуи на пост. К тому времени прибыли в родные пенаты и загулявшие братья. Оба — необычайно притихшие под строгим взором Киайо.       — Вернулись, мальчики? Замечательно, а теперь ноги в руки и бегом в пятую палату — готовить её. Как следует, Юань, ясно, а не как обычно! — отдала последнее распоряжение Цао.       — Я уже замахался работать за санитара! Я не для того учился, блин, чтобы бегать подушки поправлять… — сердито взвыл молодой человек с пирсингом в левой брови и дерзким взглядом — тот самый излюбленный Киайо, «павлин Юань». Ему особенно крепко досталось от опытной медсестры: его Чанг сочла зачинщиком отлынивания от работы.       — Можешь так и сказать об этом господину Чжо. Я не собираюсь с тобой нянчиться. Делай, что сказала, или увольняйся.       — Ты же сам говорил, что нравится быть санитаром, потому что у них работа легче и можно просто так ходить в приёмник, у тебе же там понра…       — Заткнись. Слышал Цао? Руки в ноги, — и в четвёртую палату! — рычит Юань, обращаясь к брату.       — В пятую, — сдержанно чеканит сквозь зубы Цао. Пожалуй, было бы лучше, останься эти двое в приёмнике…       — У нас новичок? — неожиданно встрепенулся медбрат.       — И тебе доброе утро, да, у нас новый пациент, которому ты сейчас идёшь готовить палату, — шипит Цао, прищуривая строгие глаза.       — Это не тот паренёк с голубыми волосами и странным имечком? — голос довольный, напоминает мурчание и настораживает Цао:       — Лицо попроще и объясни, откуда знаешь о нём, если я только что его увидела?       — Видел в приёмнике. Считай, мы уже знакомы с ним.       — Тогда он на тебе, и только попробуй спихнуть опять на Вэньмина, — все утки в предстоящую неделю будут твоими. Свободен, шуруй в палату. А я пока впишу новичка в списки… Как бы имя его хитрое правильно написать…

***

      Хоро спокойно шатается по отделению. Глазеет на плакаты о рисках ВИЧ-инфицирования и думает: хорошо, что это не про него! Вчитываться в пояснительные подписи слишком лень. Благо, парень этого не делает, да и зачем? Разве ему это когда-нибудь грозит? Да, цвет волос и ориентации запирают в группе риска, но то ли северянин слишком легкомысленный, то ли… Да в общем, первого достаточно. Хоро просто не воспринимает предостережение всерьёз. Ему неинтересны истории сотен несчастных, он не слушает Queen, ему плевать на всё, он пофигист, дурак, беспечный кретин, альтруист и эгоист, каких свет не видывал. Словом, плакат с вредом курения интересует куда больше, хоть и это не так — просто попытка занять голову чем-то, кроме Рена. Словом, такая же провальная надежда.       — Юсуи? — зовёт кто-то со стороны поста. Хоро начинает движение в сторону зова. По мере приближения лица приобретают чёткость. Северянин отмечает, что звал его, видимо, именно тот самый подозрительный утренний медбрат. Неприятно, но пути назад нет.       — Что такое? Меня звали? — осторожный вопрос обращён к Цао. Лишь бы не ответил этот странный парень…       — Я подготовил твою палату, можешь обустраиваться, — в этот раз Хао не услышал или сделал соответствующий вид. Потому что отвечает именно этот странный парень. И снова хищный загипнотизированный взгляд эбонитовых глаз ловит в капкан голубые. Но Хоро заарканить не так просто. Это можно только одному человеку. Северянин восхищается только грозой.       — А… Аха… Куда?       — Я провожу, — елейная усмешка растекается по красивому лицу. Чьи-то руки по-свойски берут ручки коляски и уволакивают Хоро в сторону палат.       — Мы так и не познакомились как следует. Меня зовут Пан Юань, я приставлен к тебе в качестве медбрата, так что мы ещё сблизимся за время твоего пребывания здесь. Надеюсь, сможем найти общий язык, — негромко мурлычет медбрат сзади.       — Слушай… — Хоро почти рычит. В голосе сквозь боль можно различить угрозу, — я не знаю, хера ты доколупался до меня, но прекращай эту хрень, пока я личико не начистил тебе.       — Хорокей, какой у тебя любимый цвет?       — Чё?       — Полагаю, голубой. У меня тоже. Но об этом не знает даже малыш Вэньмин, так что это наш с тобой маленький секрет, договорились?       Признаться, Хоро не то чтобы отличался умом и сообразительностью, — вот и шифр медбрата несколько секунд оставался шифром. Всю дорогу до палаты, пока Юань катил коляску, северянин прокручивал в голове его слова. Как итог такой мыслительной деятельности…

      Через несколько минут в палате №5.

             — Так… я не… по… понял, ты на что на… намекаешь, а? Ру… Руки у… убери от коляски! Не буду я с тобой ни о чём договариваться, и… и вшпе… Не… Не подходи ко мне… — по… покалечу! — сдавленное рычание Хоро стоило ему огромных сил. Однако отстоять свой суверенитет — дороже. Особенно в отсутствие Рена. Рен! Надо скорее написать или позвонить ему, сказать, что заселился! Он придёт и набьёт морду этому хмырю! Хотя… Это же Рен. Едва ли он бровью поведёт… Хмыкнет что-то навроде «Отвяжись, у меня аллергия на идиотов, с тобой мне светит только словить анафилактический шок».       — Отдышись, синичка, а то так и задохнуться недолго. Будет очень жаль, не находишь? Я ведь даже первую перевязку тебе не успел сделать… — насмешливо-печальный вздох Юаня звучит отвратительно наигранно. Зубы и кулаки сжаты до боли. Глаза зажмурены до цветных зайчиков в темноте.       — Эй… Ну ты чего весь напрягся? Рано ещё. Я скажу, когда пора, а пока расслабься… — Хоро оцепенел, вжался в кресло, когда чьё-то горячее дыхание щекотнуло ухо. Чьи-то руки — отвратительно грубые и чужие — томно гладят торс сквозь футболку, рискуют каждое мгновение соскользнуть вниз. Волна мурашек лёгким табуном прокатилась от макушки до паха, расслабляя и сковывая оцепенением крепче любых кандалов. Ещё мгновение — этот, мать его, сучий кто-то, — прикусывает чужое ухо, и начинает настойчиво-резко атаковать губы северянина, упрямо пытаясь украсть с них поцелуй.       — ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ, УБЛЮДОК! — рёв Хоро обходится ему очень дорого: парень вскочил с кресла, пошатнулся, почти упал с ног. К счастью или к несчастью, чуткий медбрат рядом: ловко подхватил в крепкие объятия и теперь откровенно ухмыляется:       — Ну-ну, поберёг бы себя, что ли… Всё-таки я медбрат — блюсти твоё здоровье — моя обязанность, а ты сейчас не в том состоянии, чтобы так резво буянить, — лёгкая елейная усмешка на губах медбрата взывает к ярости и отвращению. Хоро чувствует себя таким же беспомощным, как тогда, под ударами обидчиков, по вине которых вообще находится сейчас здесь. Таким же беспомощным, как тогда, без Рена. Он и сейчас без Рена.       Из груди рвётся сдавленный выдох. Больше напоминает стон. В глазах темнеет. В животе взрывается боль, — не такая, как прежде. Эта волна куда яростнее и мощнее, она одним ударом сбивает и швыряет в сторону клочки сознания.       Юань легко подхватил пациента на руки и осторожно положил на кровать. В палате — никого, кроме них, дверь плотно закрыта. Это его шанс, и следующего может не быть. Сделать задуманное сейчас, или никогда уже.