Слепой

֍֍֍

В дверь стучали. Аарон сонно пялился в потолок, в сотый раз напоминая себе, что нужно вызвать мастера и починить звонок. Как-нибудь. Потом. С чем приперлись соседи, угадать так сходу не получалось. Мозг сонно тасовал в голове мысли, с трудом вспоминая, где он и кто он. Спать после обеда, наверное, не стоило. Но Аарон свято верил, что в его возрасте — можно. Конечно, еще не пенсия, но уже не так далеко, чтобы скакать по кафедре, пугая своей энергией коллег и студентов. Звонок Давиду Аарона почти сломал. Две недели прошло, а он всё ещё не очухался и ползал чумной, сонной мухой, оживая только для того, чтобы поработать. Конечно, глупо было надеяться, что эта бесчувственная скотина вдруг одумается и заговорит с ним, как с человеком. Но Аарон всегда был несколько наивен и верил в лучшее. Вот только Арнгольц, выслушав просьбу принять соседей и помочь, ответил коротко согласием и отключился. Ни тебе: «как дела?», ни тебе: «давай встретимся». Пора было признать, что Давиду он просто не нужен. Давно уже. Иначе он бы не исчез из его жизни, так ведь? Мусоля эти невеселые мысли по стотысячному кругу, Аарон накинул халат и пошел открывать. Чёрные шёлковые штаны для сна держались только на одних тазовых костях. Бельё Аарон дома не носил. Предпочитал чувствовать себя свободно. Психотерапевт называл это компенсаторным актом, когда скованный по всем пунктам и вынужденный играть чужую роль человек, оказываясь на безопасной территории, стремится противопоставить агрессивной среде полную свободу. Может быть. Аарон не сильно понимал зачем ходит на сеансы, они совершенно не помогали. Посидеть в квартире соседа наверху действовало куда лучше. Наблюдать за чужим счастьем — это как греться в лучах закатного солнца. Вроде бы и не спасает, и тьма за спиной уже разворачивает истлевшие простыни ночи, пропитанные ядом одиночества, холода и отчуждения. Но в зрачки всё ещё колет тёплым сиянием, на лицо падают отблески чужой любви и взаимопонимания. Это помогало не сойти с ума окончательно. Ставр редко заходил к нему. Не было необходимости. Аарон периодически наведывался сам. Готовил что-то изысканное специально для этих визитов. Сам-то он питался кофе и простыми салатами, где листья и соус из банки — основные ингредиенты. Но парочку с верхнего этажа хотелось побаловать. Они это заслужили! Наблюдать за тем, как мужчина пытается уговорить своего партнёра попробовать запеканку с креветками или ризотто с каракатицей — что может быть лучше? Может, Ставр опять собрался на работу и не хочет оставлять слепого парня в одиночестве? Аарон несколько раз оставался с Елеазаром, когда тот был вынужден дожидаться дома своего физиотерапевта или консультанта по адаптации и не мог уехать в кузницу со Ставром. Хотя странно, выходной ведь сегодня. Тревога царапнула по ребрам проволочными когтями. Моисеевич открыл дверь. — Ну здравствуй, Аарон! Давно не виделись. Голос — скрежет металла об лед. Если бы Аарон сейчас что-то держал в руках, оно бы точно упало. Так — упали сами руки, которыми профессор придерживал дверь. Обнаружить на своём пороге бывшего он не надеялся ни в страшном сне, ни в мечтах (хотя ладно, снился этот мерзавец Аарону часто). Тогда, набрав клинику Давида, всё что мог чаять профессор — возобновление диалога. Что-то среднее между дружбой и общением пары в разводе. Редкие звонки. Узнать, как его дети, всё-таки к этим сорванцам Аарон заочно привык, как к своим. Хотя, конечно же, его с ними никто не знакомил. Как можно? Старую любовницу не зовут на семейные ужины и рождественские вечера. Даже если жена в курсе о её существовании. Горечь вскипела где-то внутри, поползла по гортани волной желчной тошноты. Аарон зажал ладонью рот, глядя поверх нее на светло-стальной силуэт. Вырядился же! Костюм-тройка. Жилетка, имитирующая узором чешую, небрежно наброшенное на плечи пепельно-серое пальто. Даже галстук повязал жемчужный. Парадно-выходной, с бриллиантовой шпилькой. Бумажный пакет в руках немного портил образ. Особенно торчащими из него укутанными в целлофан рыбьими хвостами. Речная форель, как-то отупело-отстранённо подмечает Аарон, прежде чем вернуть себе возможность изъясняться вербально. Арнгольц ненавидит запах рыбы. — Давид? Что ты здесь делаешь? Очень тупой вопрос. Особенно в контексте того, что Аарон сам вынырнул из забвения и о себе напомнил. Но он точно не надеялся увидеть эту злобную сволочь на своём пороге. Или всё-таки да? — Да вот, зашёл посмотреть, как ты, — растягивает бесцветные, тонкие губы в ухмылке доктор, шагает через порог, хотя его никто не приглашал, и смотрит. Внимательно так, словно подопытную зверушку скальпирует, по жёлто-оливковой груди в V-образном вырезе халата, к криво завязанному поясу с тяжёлыми кистями. Недовольно цокает языком, подходя вплотную. Пялится прямо в глаза поверх своих стекляшек. — Исхудал… А где твой влюбленный студент? Не кормит тебя? Как он смеет? Может, следовало поискать более ответственного идиота? А? Аарон? Чего молчим? Он понимает, что ничего не понимает. Вглядывается в узкое, бледное лицо, ищет подсказки в золе въедливо-жадных глаз. — Какой студент? Ты о чём, Давид? И этот ненормальный хохочет. Запрокинув голову к потолку, каркает и стучит иссушёнными драконьими костьми где-то внутри себя. Потом резко прекращает. Толкает позади себя дверь, чтобы та с замогильным лязгом захлопнулась. Хватает холодной ладонью за шею, чтобы вжаться лбом в лоб, и пытается заглянуть в Аарона, как в тоннель, в глубине которого что-то призывно сверкает. — Издеваешься, Ар? Студент, о котором ты мне тут наплёл, когда я пришёл просить тебя наконец-то переехать и жить вместе. Влюблённый филолог. Помнишь? Который за тобой бегал, признавался в чувствах, жаждал узнать поближе. Студент, с которым, я думал, ты всё это время живёшь душа в душу, раз уж ни слова мне не написал, не позвонил. Ну? Вспомнил? В маслиново-чёрных глазах Аарона плещется ужас. Он пытается хватать ртом воздух, чтобы натолкать его в лёгкие и выдохнуть словами. Но не получается. Только немо разевает рот и смыкает посиневшие губы, так и не выдавив из себя ни звука. — Ар? Арон? — ужас оказывается заразным, он отражается в голубых линзах очков Давида, и сразу же за ними — в пепле светлых зрачков. Ладонь с затылка переползает на кадык, профессионально прощупывает пульс, отсчитывает подушечками лихорадочную дрожь сонных артерий под кожей. — Тихо-тихо. Дыши глубоко, не пытайся говорить. Ты таблетки, которые тебе прописал Никита Михайлович, пил? Скажи, что да… нет, нет не говори! Пошли, посадим тебя на диван. Худой и бледный, аристократически-острый, аскетически-сухой, Давид вдруг превращается в комок заботы и нервов. В дрожащие пальцы на шее и судорожно сжатые в линию губы. Это так неправильно! Это так ему не идет! Он ведь всегда — чистое спокойствие и отстранённость. А ещё этот букет форели в объятиях второй руки. Так смешно! Давид ведь ненавидит запах рыбы! Аарон годами учился готовить морепродукты так, чтобы убивать этот запах. И драил потом кухню с уксусом, и себя отмывал часами, чтобы нелюбимая Давидом вонь не затесалась ни в волосах, ни под ногтями. Аарон не двигается с места, смотрит на рыбьи хвосты. Концентрируется на них, потому что с ними говорить легче, чем с таким вдруг неправильным Давидом. — Я всегда один. Какие студенты, ты о чём? Я просто рассказал, что в университете завёлся чудной аспирант, — пятнистым, перистым лопастям с налипшим целлофаном Аарон шепчет, как родным. Говорить громче смысла нет, сил — тоже. Ладонь Давида с горла переползает на плечо, вторая комкает коричневую бумагу пакета слишком сильно, сейчас прорвёт. — Он потом перевёлся куда-то, нашёл другого научрука. С какого перепугу мне с ним жить? Кто он мне? Глупый неприкаянный мальчик. Мне бы внутреннее чувство такта и общечеловеческий гуманизм не позволили испортить ребенку жизнь своим присутствием в ней. Не знаю почему ты решил, что я способен на подобную низость. Я такого тебе точно не говорил. Рядом с Давидом всегда тяжело. Как в морге, где за хромированными дверцами кто-то покоится. Вроде бы уже не страшно. Вроде бы не встанут и не обидят, но по спине холод, и в горле ком. Потому что Давид — он как вечный экзамен. Как бы ни старался — всех заданий не выполнишь, на всю тысячу вопросов не ответишь безукоризненно-верно. — Боже правый, Ар… — надломлено-глухо шепчет эта кристаллическая неотвратимость. Тянется к его лицу, целует сухими губами в лоб. Словно это он обитатель морга, а не этот высокий и бледный. — Почему ты мне не сказал? Почему не позвонил? Я ведь думал… мы же могли… В виски вгрызаются злые свёрла, буравят, режут и крошат тонкие кости. Аарона дёргает назад, на два шага прочь от этого окостенелого реликта. Нужного до замирания изрубцованного мышечного мешка, что давно устал гонять кровь. Аарон пытается от него отгородиться, вытягивает перед собой руки, упреждая попытки опять сократить дистанцию. — Я не сказал?! Я не позвонил?! — он кричит и сам этого не замечает. — Ты хлопнул дверью и ушел! Ты не был похож на человека, который настроен меня выслушать! И ни разу не вышел на связь с тех пор! Пришёл, кинул мне под ноги сумку и скомандовал собирать вещи, потому что мы съезжаемся. Ты даже не спросил ничего! Не предложил! Не поинтересовался, хочу ли я! Сделал мне одолжение? Решил забрать к себе любимую зверушку?! Боги, да я просто пытался разрядить обстановку! Молол что первое в голову взбредёт. Этот смешной аспирант с его признаниями, я подумал он напомнит о том, какими мы с тобой были в его возрасте. Хотя конечно же, ты никогда не опускался до каких-то там признаний! И до просьб, и до объяснений! Ты просто царственно позволял мне быть с тобой! Временами! В промежутке между семьей и работой. И, конечно же, тайно, чтобы никто-никто не узнал! Они никогда не ссорились. В привычном понимании этого слова. Вот как сейчас, с упрёками и претензиями. С криком и свирепыми взглядами. Аарон считал ниже своего достоинства опускаться до сварливых выяснений отношений и оправданий. Давид был слишком занят, чтобы внимательнее присматриваться к своему многолетнему любовнику, выяснять, что там ему не так. Они слишком редко виделись, чтобы скандалить. Всегда находились дела поважнее. И вот, стоят в багрово-золотистой, тёмной прихожей, воняют рыбой, смотрят друг на друга словно впервые встретились. Хотя да, в первую встречу на чьём-то квартирнике Аарон был пьян в дымину, и полез этого бледного придурка целовать, когда излишне ответственный студент-медик пошёл за едва стоящим на ногах этнографом-недоучкой в чужую ванную, проверять не убьётся ли пьянь об унитаз или умывальник. Зависимо от того, куда там надумал начинающий алкаш опорожнять свой бунтующий желудок. Алкаш надумал повеситься на шею малознакомому блондину. Блондин сказал: «мерзость». Блондин сказал: «сделай это на трезвую, без перегара, и тогда поговорим». Сейчас блондин смотрел на него полными муки глазами, обнимал чёртову форель и молчал. Долго молчал. Словно что-то в себе переваривал, пережёвывал и вытряхивал из потайных отсеков. Потом осторожно поставил пакет на полку для обуви. Снял и повесил на винтажный крючок пальто. Дрожащими пальцами попытался отчесать со лба и так идеально уложенные бесцветные волосы. И знакомым до боли жестом поддёрнул штанины дорогущих брюк, перед тем как бухнуться на колени на ковер, который Аарон неделю уже не пылесосил. Удивительно как быстро срабатывают безотчётные рефлексы. Перехватить идиота и пресечь попытку довести ситуацию до крайности Аарон успел. А вот что дальше делать с жилистым телом в своих объятиях, соображал плохо. — Прекрати немедленно! — зашипел профессор в лицо Давида, почти прижимаясь губами к щеке, почти не видя его за упавшими на глаза чёрно-серебристыми лохмами. — К чему это всё? — Я пришел извиниться. Я был неправ! Очень давно и очень сильно. Ты простишь меня? Извиняться Давид не любил и, что куда более плачевно, не умел. У него эти извинения всегда сильно смахивали на наезд. Так и чудилось в конце что-то из разряда: или ты меня сейчас быстренько извиняешь, или я с тобой сделаю жуткое. Давид был в принципе очень сложным и странным. Временами Аарону казалось, в мужчине живет кто-то ещё. Кто-то злой, безжалостный и опасный. Но самое дикое, он не мог сказать, кто из этих двух ипостасей Давида любит его больше. И кого сильнее любит он сам. Наверное, комплексно. Всех вместе и нераздельно. — И в чем же ты был не прав? — зачем-то спрашивает Аарон, вместо того чтобы просто заорать «да!» и поцеловать этого упрямого кретина. Но нет, ему ведь так хочется сатисфакции, и гарантий. Гарантий хоть чего-то! Маленькую лечебную припарку на все свои душевные раны глубиной с лунные кратеры. Это конечно же поможет. Ну да, ну да… — Мне следовало спросить. И про студента, и про Георгия тогда. И быть более внимательным. Прости! Я считал, что если задам вопросы, ответы на которые будут плохими, мы больше не сможем быть вместе. Я так… обезопашивал себя. И нас. Ведь если я не знаю наверняка, значит мы можем сделать паузу и опять начать всё сначала. Словно ничего и не было. Так я думал. И всё портил. Из раза в раз. Прости! Говорить, прижимая к себе эту упёртую скотину, злиться на него, почти влипнув щекой в щёку — невозможно. Аарон отклоняется назад, не убирая рук, которые поддерживают доктора под мышки, словно тот может упасть. Аарон не хочет его выпускать из объятий, и одновременно стремится увидеть восковое лицо целиком, заглянуть в глаза, понять, не снится ли ему всё это. Хотя во снах Давид обычно приходит с цветами и в белом. И они трахаются без лишних слов и разбирательств прямо в прихожей. Настоящий Давид, естественно, сложнее. — Дав, какой еще Георгий? — невпопад вякает первую-лучшую мысль Аарон. Получает в ответ растерянно-виноватый взгляд. И Давид отворачивает свою узкую, сухую рожу к оставленному без присмотра пакету с рыбой. Виноватый такой, что становится вдруг страшно. — Авдеев. Помнишь? Геолог из твоей экспедиции… Вот сейчас хорошо, что они тут обнимаются. Потому что совершенно неэстетично падать на задницу в присутствии Давида Аарон точно не хочет. Но Авдеев? Это ж когда ещё было… — Только не говори, что всё это время думал, что у нас с ним что-то… — шепчет, а сам уже знает ответ. Шепчет, а виновато-печальный взгляд выплавленного по форме зрачков свинца из-под меловых ресниц давит и раздербанивает. — О боги! Давид! Столько лет! Да мать твою, Прозерпину! Ты же ни разу даже не обмолвился, не спрашивал! Да какого фига?! Аарон отчетливо истерит. Чувствует — что всё уже. Что вот это — последняя капля! Что на этом его выдержка и интеллигентность умывают руки и выходят за хлебушком. Пытается увернуться, отстраниться, отойти опять подальше. Выпутаться из объятий полоумного доктора, пока не вмазал ему, не наговорил глупостей, после которых они опять пять лет не будут общаться и встретятся уже на собственных похоронах. Но оказывается — док не зря следил за своим здоровьем, бегал по утрам и занимался с тренером. Оказалось, отбиться от его рук — задача невыполнимая. И сражаться с Аароновыми трясущимися от переизбытка потрясений граблями он может сколь угодно долго. Упрямо и непоколебимо! Аккуратно, не причиняя боли. Сплетаться руками и теснить к стенке. Пока лопатки под шёлком халата не воткнутся в тканевые обои в стиле барокко. Пока из лёгких не вырвется протяжный выдох, потому что Давид — вплотную, грудью в грудь, коленом — между ног, упрямо опустив голову и глядя на его губы с такой знакомой, почти животной жадностью. Вот-вот с этой скотины слетит все напускное спокойствие и степенность. Вот-вот набросится и будет терзать как раньше, как нужно! Как во сне. — Ты простишь меня? Давай будем жить вместе? Открыто… Я детям сказал. И Авдееву этому. Тоже сказал, что я гей и хочу тебя найти, чтобы поближе познакомиться. Видел бы ты его рожу! Еле сдержался чтобы не расхохотаться! Жаркий шёпот почти в губы. Такой, что отчётливо вычленять из слов смысл тяжело. Хочется ловить эти слова, слизывать их с тонкогубого, бескровного рта. Лезть языком внутрь за добавкой. Вымаливать подробности мелодией собственных стонов по рельефному нёбу. Но смысл услышанного всё-таки доходит. Доходит и добивает окончательно. Что сделал этот сквернохарактерный идиот? Камингаутнулся перед сраным Авдеевым? Когда? Зачем? Док подсел на метадон и не кается? — Эскулап тебя дери, Дав… ты обкололся? Какой Авдеев? Где ты его откопал и зачем? Аарон почти стонет, цепляясь за плечи любовника. Это так похоже на их первый раз. Тогда тоже была прихожая. Тёткиной квартиры, куда Аарон заманил эту белую розу, чтобы продемонстрировать, что на трезвую он тоже умеет липнуть к малознакомым медикам. Что за собственные слова и действия отвечает, даже если с бухих глаз принял блондина за собственную ожившую фантазию, сексуальную галлюцинацию, прекрасную и жуткую до той степени, что коленки сами подгибаются, норовя уронить всю тушу к ногам бледного духа. Вот и сейчас ноги держат с трудом. Нужно цепляться за твёрдые как камень и острые как костяной скол плечи доктора. — Да вот, хотел проверить одну теорию, о том, что я слепой, мнительный идиот, который не научился разговаривать с тобой за столько лет и наделал глупостей. Пришлось искать этого кретина через десятых людей и вызванивать на встречу. Было забавно. Теперь он думает, я на старости лет пустился во все тяжкие и активно ищу себе партнера. Посоветовал мне даже по сайтам интернетным пошарахаться, а не по списку старых знакомых, а то могут побить всякие нетолерантные личности. У Аарона заломило затылок. От попытки представить за одним столиком добряка-геолога, в простоте своей не понимающего, что его добродушная забота и попытки помочь со стороны можно расценить весьма двояко, и Давида. Вот такого, в костюме от личного портного, с идеальной укладкой и незаметным мужским маникюром. Говорящего открыто, что он гей. Конечно, Авдеев был слишком не агрессивен, чтобы начать махать кулаками, но всё же… — И как он? Из свитеров своих расово-геологических хоть вылез? — невпопад спрашивает, пряча в уголках губ улыбку. Давид тянется пальцами к его волосам, медленно убирает пружинистые завитки, отражая новорожденную улыбку этнографа скорее взглядом, чем губами. — Он теперь целый декан в столичном вузе! Но свитеры так и остались. Правда из мериносовой шерсти, а не те, что бабушка вязала. Ничего он, не такой дурак, как я думал. Это так странно, понимать, что Давид аж в столицу летал только для того, чтобы выяснить очевидные вещи. Вещи, которые можно было спросить у него. Лет двадцать тому. — Ясно… — успокоившись, шепчет Аарон, смотрит за спину дока, на всё ещё торчащий хвостами, форелевый пакет. — Давай я уберу твой букет в холодильник, и мы обсудим за переезд и прочие интересности. Ты ведь никуда не спешишь? И пытливый взгляд сквозь стеклянные ширмы вызолоченных тонких очков. — Совершенно никуда, — соглашается Арнгольц, и вместо того, чтобы отпустить его, тянется к губам, медленно-медленно. Почти торжественно, словно пытается дать время отреагировать и оттолкнуть. Но Аарон не делает ничего, просто во все глаза смотрит на то, как приближается аскетическое лицо, не моргает и не отводит взгляд. Даже не дышит, пока их губы не соприкасаются. Вкл/выкл. Щёлкнул тумблер. В голову ударила жаркая волна. Аарон задохнулся ею, и вместо воздуха — сухой и горячий чужой язык. Вместо опоры — шуршащее ирландской шерстью и китайским шёлком тело. Вместо разума — жажда и потребность размером со вселенную. Он так безумно скучал! Они скучали! Давид распускает длинный пояс халата, и сразу ладонями по животу и рёбрам. Знакомо-всезнающе. Точно в курсе, как он любит и как им нравится. Сплетает пальцы в замок на пояснице, вдавливает в себя почти до боли. Терзает рот с безжалостностью голодного стервятника. Надо бы снять с него очки и дать разуться. Надо бы дотащить друг друга до спальни и там сделать всё как положено. Примирение — вещь серьезная. Бывает раз в пять лет. Аарону тут предложение сделали, сродни руки и сердца. Только в виде ключей от квартиры и официального знакомства с детьми. Голова идет кругом. Счастье распирает ребра и вот-вот проломит, выплескиваясь наружу радужными переливами и ослепительным свечением. Так хорошо… Откуда-то доносится истошный женский вопль и причитания. Звуки драки. Сразу же за этим протяжный свист. Давид разрывает их поцелуй и ошалело смотрит на дверь. Откуда-то сверху льётся брань и крики. — Это у Ставра! — перепугано шепчет Аарон. — Они с Заром живут этажом выше. Мне нужно к ним! Говорит и вырывается из Давидовой хватки, шарит ногами в поисках любой первой попавшейся обуви, пока доктор наблюдает за его метаниями. — Так, для справки и моего спокойствия. С этим Ставром вы просто друзья, да? Деловитый, как ни в чём не бывало обыденный голос. Аарон стопорится с одним обутым тапком на ноге и смотрит на Давида, словно тот спросил: младенцев живьём тушат или сырыми можно жрать. Глупо моргает, пытаясь отогнать ощущение внезапной дереализации. — Ты дебил? — риторически спрашивает, оживает и обувает второй тапок уже тараторя. — Во-первых, да, мы просто друзья, я не питаю слабость к отрокам на двадцать лет меня младше. Во-вторых, этот чудесный человек четыре года страдал по своей невесте, и я в нём склонность к однополым отношениям не мог заподозрить вот никак. И упреждая твой очередной, убийственно-нелогичный вопрос, нет, он меня не интересовал бы, даже если бы ходил в майке с радужным флагом и кожаных стрингах с заячьим хвостиком каждый божий день. Потому что у меня уже есть один упрямый идиот, и мне более чем хватает. Хорошо? В груди что-то нервно дрожало, щемило, щемилось и пульсировало. Как-то слишком резко Аарон осознал степень ревности своего многолетнего партнёра. И те титанические усилия, что прилагал Арнгольц, чтобы не вываливать подобное дерьмо на Аарона. — Хорошо, — на удивление легко соглашается Давид и протягивает профессору холёную, белую руку, — Пошли, любимый, посмотрим, что там стряслось у твоего соседа. Как-то не так Аарон представлял первое в их истории признание в любви. Хотя, если начинать отношения с ебли в чужой прихожей, признаваться в чувствах в своей — вполне логично. Концептуальненько так. Завершили круг. Закрыли гештальт. Аарон сжал в оливковой ладони длинные, узловатые пальцы доктора всей своей жизни. Отпер дверь. Судя по звукам, наверху кого-то убивали.

֍֍֍

Это был не Аарон. К сожалению. На Ставра перепуганными глазами смотрел участковый. Пацан совсем. С виду — немногим старше Зара. Под козырьком светились синие гляделки в пол-лица, кое-как выбритые щёки сверкали такой болезненной бледностью, словно он на порог кузнеца пришёл умирать, как раненое животное. Но не участковый поверг Ставра в шок, а пара людей, стоящих по обе стороны от него. Возможно, они бедного пацана в заложники взяли. И тыкают в его спину заточенными как кол распятиями. — Вы что здесь забыли? — спрашивает кузнец у прилизанного, в потертом костюме времён совка Борова и тощей, как жердь, желтовато-блондинистой тётки. Делать им тут точно нечего. Как нашли Ставрову квартиру — не ясно. Зачем явились — ещё более непонятно. — Это он! Он похитил нашего племянника! Педофил! Вызывайте наряд, офицер! Пусть его скрутят и посадят! Он избил меня и украл из нашего дома документы! Бандит! Обрюзгший, нервно шамкающий губами Боров тряс пальцем, тыкая им в опешившего Ставра, тряс ментёнка за плечо и сам тоже трясся. Тощая швабра тут же профессионально заломила руки и заголосила. — Люди добрые! Что ж это делается! Содомит-похититель, удерживает у себя нашего мальчика против воли! Принуждает к греху содомскому! Насилует неустанно во славу Сатане! Гореть тебе в геенне огненной, гнусный совратитель! Пылать тебе до скончания времён в котле серном! И черти будут пихать тебе в твоё срамное отверстие раскалённую кочергу и горящие головни! Денно и нощно! Денно и нощно! Вой бил по мозгам. Хотелось захлопнуть дверь, отсекая этот блядский цирк. Но участковый уже торчал за порогом, успев перешагнуть его, как только Ставр открыл. А бить пацана дверью казалось всё ещё слишком. — Капитан? Объясните, что здесь происходит, пока я не вызвал неотложку, чтобы этих психически нездоровых людей увезли с моей территории! Из последних сил балансируя на грани бешенства, интересуется Ставр у якобы представителя власти. — На вас поступило заявление. От опекунов Асанова Елеазара. О похищении, изнасиловании и краже особо ценных бумаг. Эти люди утверждают, их племянник-инвалид находится в вашем доме против своей воли. Участковый прижимал к груди папку на змейке, синюю, как его гляделки, и пялился на Ставра так, словно это он должен всех тут спасти, включая и эту куколку мента, которая никак не сподобится мутировать в злобного оборотня в погонах, а всё шатается по своему участку бабочкой-синеглазкой. — Бред! Зар здесь по своему желанию. Мы живём вместе уже полмесяца. Ему достаточно много лет, чтобы самому решать, где и с кем находиться, а эти господа пусть выметаются из моей квартиры, или я их выкину! Это частная территория. Они здесь не имеют права торчать и нести всякую околесицу! Ставр честно пытался не бычить. Вести себя спокойно. Но когда с кухонной зоны вынырнул на крики Зар и, увидев его, Боров попытался рвануть мимо кузнеца к желанной добыче, Ставр не смог удержаться. Перехватил драглистую тушу за грудки и швырнул сквозь распахнутую дверь на площадку. Ментёнок чудом успел отскочить. Боров проехал плашмя до самой стены. Так знакомо. Захотелось подойти и наподдать пару раз по рёбрам аморфной туше, но сейчас было точно не подходящее время. Тётка истошно завопила, причитая что-то про «спасите-убивают!». Участковый откуда-то выудил свисток и почти оглушил протяжной трелью. И только Зар молча зашкерился в ванную и заперся там. Ставр успел заметить, как хлопнула дверь, отсекая слепого от злого балагана в прихожей. Мудрое решение! Если кто-то из присутствующих попытается прикоснуться к Зару, Ставр точно сорвётся и сломает идиота. Независимо от того будет это поехавшая тётка или мелкий участковый. — Прекратить членовредительство! — кричит пацан, срывая с головы фуражку. Машет ею, словно пытается разогнать дым или напугать обнаглевших голубей. Пробует оттеснить истеричную швабру из прихожей и опасливо косится через плечо на окаменевшего Ставра. Кузнец смотрит на этого хиляка с отпечатком тихой паники на мордашке и пытается понять: кто ему ксиву выдал? И зачем? Появление ещё пары действующих лиц окончательно выбивает бедолагу-участкового из колеи прямо до предобморочного состояния. Сосед с довеском выскакивают на лестничную клетку как черти из-под полы фокусника. — Аарон Моисеевич? — растерянно спрашивает участковый и хватается за косяк, изображая собой пограничный столб между площадкой и Ставровой квартирой. Бледно-стрёмный Давид у плеча этнографа сканирует мизансцену убийственно-неодобрительным взглядом. Степенно кивает Ставру. Косится на Аарона и в итоге вперивает немигающие свинцовые гляделки в растерянного пацана с папкой под мышкой и свистком на розовой ленточке поверх формы. — Андрей Степанович, что за шум? На квартиру моего дорогого друга совершено нападение? Аарон единственный тут улыбается, растрёпанный и румяный. Видеть его таким расхристанным, с едва подхваченным поясом халатом и с эпохальным бардаком на голове — странно. В противовес этнографу, доктор рядом презентабелен донельзя. Сверкает дорогой тканью, вызолоченными дужками очков и заколкой для галстука, за стоимость которой можно купить парочку не сильно подержанных машин. — Нет-нет, эти граждане написали заявление о похищении своего подопечного. Асанова Елеазара. И документов. И взлом квартиры. И нападение на господина. Участковый кивает подбородком на «господина», которого как раз пытается отскрести от пола притихшая на время сектантка. — Похищение?! Это какая-то ошибка! Я знаком с Заром лично. Он здесь по доброй воле. Поверьте мне! С этими замечательными людьми я частенько пью чай и беседую. Парня никто не похищал. Он сам ушёл из дома, где к нему применяли насилие! Участковый Андрей поскрёб затылок. Обернулся на Ставра, который так и торчал монументальной тушей посреди прихожей. — А остальное? В любом случае мы все должны переместиться в участок и задокументировать показания, освидетельствовать потерпевшего. Предъявить документы… Давид вдруг оскалился, уложив узкую, тонкопалую лапу на плечо Аарона, выщерился на участкового так, словно собирался вцепиться в лицо своими неестественно белыми и ровными зубами. — Ну это вряд ли! Так уж совпало, я лечащий врач Асанова Елеазара, и со всей ответственностью заявляю: эти люди нанесли непоправимый вред здоровью парня! И в отличие от них, у меня есть доказательства! Дайте-ка мне протокол заявления! Я быстренько всё заполню и даже подкреплю заверенными копиями записей из его медицинской карты. Эта женщина много лет пренебрегала своими обязанностями опекуна, игнорировала необходимые посещения врачей и применяла к моему пациенту несертифицированные препараты. Давид протянул вампирски-бледную и остропалую руку к участковому, требуя протокол, а тётка оставила попытки поднять с пола своего мужа и попыталась наброситься на офтальмолога. Но получила от того неправдоподобно быструю реакцию в виде заломленной кисти, которую доктор перехватил с невиданной ловкостью и выкрутил под неестественным углом. — А вас, милочка, я попрошу постоять у стенки и не вмешиваться, пока я не решил подкрепить свои обвинения ещё и попыткой нападения на заслуженного врача и гениального офтальмолога! Вам повезло, что здесь находится этот милый мальчик с корочками. Иначе, мы бы разговаривали совсем по-другому! Док шипел, тётка вопила. Милый мальчик с корочками охуевал и оглядывался на Ставра теперь с чистой паникой во взгляде, почти уже решившись попросить убежища в ванной вместе с потерпевшим. — Подождите! — опять замахал фуражкой Синеглазка. — Я запутался в ваших взаимных обвинениях! Давайте сначала. Вы, Бушко Наталья, утверждаете, что ваш племянник похищен, так? Дверь ванной приоткрылась, из неё выглянула голова Елеазара. — Я сам ушёл! И не вернусь к ним! Эта сука опять меня выставит в переход просить милостыню и будет отнимать всё до копейки! Дверь захлопнулась, щёлкнул замок изнутри. Участковый привалился плечом к откосу, криво напялив на макушку свой форменный головной убор. — Ага, понятно. Похищение отменяется. Вместо этого — принуждение к попрошайничеству и отъём средств. Документы? Это парень спрашивает уже у Ставра, который активно косплеит Цербера у входа в Гадес, всем своим видом демонстрируя готовность откусить любому, кто сунется, всё, до чего дотянется. — Мы приехали за документами Зара. Забрали только их. Ничего более. Дверь нам открыл вон тот мешок жира. Сам! Никакого взлома. В ответ с площадки заголосила тётка. — Домовая книга! Они украли документы на квартиру! Это кража! Ставр пренебрежительно фыркнул. — Квартира принадлежит Зару. Как и документы на неё. Это наследство от его матери. Вы там никто! Опекунство мы уже оспариваем, о выселении вас исполнительная служба уведомила. Эти люди просто мстят за то, что их вывели на чистую воду. В любом случае мой адвокат приедет завтра в участок, привезет все нужные бумаги и наши показания. Весь этот цирк не имеет смысла. Они клевещут! Вы сами видели Зара. Он точно тут по своей воле и точно не хочет обратно к этим… — Ставр поискал в голове не матерное слово, крыть нецензурщиной моральных уродов в присутствии участкового казалось почти тем же, что говорить детсадовцу «Деда Мороза не существует» — почти святотатство. — … личностям. Какое, в пень, похищение? С кафеля всё-таки соскреб себя Боров. Пиджак на нём теперь ещё больше напоминал половую тряпку, разошёлся по швам на боках, демонстрируя застиранную, жёлтую от пота ткань рубашки. — Он инвалид! Он вообще не может решать, чего там хотеть, а чего нет! Племяш должен жить с нами! Этот пидарас его развратил! Посадите его! Андрей так и стоял, подпирая плечом косяк. Морщился, словно от зубной боли. Смотрел на четвёрку людей в просеянных сквозь высокие окна лучах последнего солнечного дня в этом году. Было тоскливо. Спокойный вроде участок, мирные людишки. А вот такое дерьмо происходит, и он сразу жалеет, что не пошёл на теологический. — Ваш племянник совершеннолетний. Может развращаться с кем считает нужным. Законом не запрещено, главное чтобы приватно и не в общественных местах. Он что, недееспособен? Нет? Тогда не имеет никакого значения, инвалид или нет. Читайте законы! Говорит, как с дебилами, потому что да. Они самые. И он, скорее всего, тоже, раз дал в участке повесить себе на шею эту парочку припизднутых. Сразу же было ясно — дело гнилое. Но следак так обрадовался, что смог опознать по описанию потерпевшего из другого дела и вот сейчас раскроет похищение. И нет, он не пойдет говорить с подозреваемым сам, это твоя территория, Андрей Степанович. Изволь проводить граждан по нужному адресу. Участковый пытается выдавить виноватую улыбку, адресуя её Аарону Моисеевичу. Бабка его придушит собственным чёрным поясом, если узнает какой цирк он тут устроил перед её знакомым. — Так, вы двое! — тыкает папкой в заявителя с женой. Руку последней всё ещё держит в крайне профессиональном захвате одиозный джентльмен в костюме-тройке цвета золы. — Возвращаемся в участок, оформляем всё. Вы, — оборачивается на Ставра. — Получите повестку явиться в указанное время к следователю, который будет вести ваше дело. Советую не пытаться скрыться и сотрудничать! Если к этому времени пришлёте адвоката с нужными доказательствами и предварительными показаниями, отлично! Упрямо игнорируя стоящую на цыпочках женщину, которая молчала скорее всего из-за влитых шёпотом прямо в ухо угроз доктора, изъявившего желание поучаствовать в разбирательстве, Андрей наконец-то поправил форменную фуражку как положено. Кивнул странному доктору. — А вы, если желаете написать заявление, должны явиться в отделение с документами, подтверждающими вашу личность. Чем скорее, тем лучше! На этом откланяюсь, — участковый и правда на удивление чопорно и чинно тряхнул головой, имитируя поклон. — Аарон Моисеевич, извините что потревожили! Привет от бабушки! Наблюдая за тем, как Синеглазка утаскивает вниз по лестнице парочку заявителей, Давид пытливо приподнял остро прорисованную, белесую бровь. — Бабушка? Дождавшись пока внизу хлопнет входная дверь, Аарон устало привалился бёдрами к перилам. Затянул потуже пояс халата. — Ядвига Артуровна, судья в нашем районном. Тот ещё дракон! Андрей у неё любимый внук — надежда, опора и всё в этом духе. Малец единоборствами занимался на международном уровне, мастер спорта по биатлону и ещё фиг знает что. Бабка его сунула в самый низ ментовской пищевой цепочки, чтобы единственный в семье, кто пошёл по её стопам в юриспруденцию, прочувствовал всю тяжесть бытия и важность их дела. Присматривает, конечно, за ним. Посидит тут годик и укатит в прокуроры на какое-то тёплое место. Малец славный! Я его ещё вот таким помню, когда Ядвига приходила на кафедру с ним на руках, узнавать про успехи своей непутевой дочурки. Та мальца нажила непонятно от кого и скинула на родительницу. Давид внимательно слушал. Собирал всё в разрозненные пока пазлы, как симптомы незнакомой болезни, горько улыбался. Под конец потянулся к растрёпанному, как ворона после дождя мужчине. Пальцами — в курчавые волосы, губами — к оливково-горячему лбу. — Я столько всего пропустил, не знал, не спрашивал… Прости. Кажется, однажды начав извиняться, Давид на тему эту подсел. Всё никак не перестанет. Обвив жилистыми руками талию доктора, Аарон снисходительно фыркнул. — Прекращай, это уж точно не проблема! Спрашивай, всё тебе доложу, как на защите докторской. Обниматься под пристальным взглядом огромного, косматого мужика, которого Давид видел второй раз в жизни, было странно. И хорошо. В конечном итоге Ставр этой идиллии не выдержал первый. Подобрался поближе, встал в дверях. — Вижу, вы всё-таки решили спрашивать интересные вещи у того, кто знает ответы наверняка! — кузнец застопорился в проёме, подпирая квадратным плечом косяк, совсем как недавно это делал Андрей Степанович (хотя его логичнее было бы величать по бабушке — Ядвиговичем). — О да! Вашими стараниями, милейший. Если бы не та чудесная беседа в клинике, я бы ещё лет десять лелеял свою гордость и заблуждения! — с готовностью признал капитуляцию офтальмолог. Аарон в ответ сжал ткань его пиджака в кулак и требовательно дёрнул. — Какая ещё беседа? В голосе профессора не слышалось ревности, только ребяческое любопытство. — Да твой замечательный сосед обозвал меня трусом, сказал, что в наше прогрессивное время прикрываться общественным мнением глупо и подкрепил всё это своим великолепным примером. Аарон смотрел на Ставра, словно впервые его видел. Кузнец в ответ индифферентно пожал плечами, демонстрируя полное отсутствие раскаяния. — Ста-авр… — осуждающе протянул этнограф, на что мужчина только ещё раз передёрнул квадратной рамой два на полтора метра. — Что Ставр? Он спросил, я ответил. Какие ко мне претензии? Неплохо же получилось по итогу? — кузнец обвёл взглядом парочку старперов, которые всем своим видом демонстрировали страстное желание вспомнить молодость вот прямо тут, на перилах. — Вы, может, на чай заскочите? Сугубо из вежливости поинтересовался хозяин квартиры, на что Давид отрицательно замотал головой, отступая поближе к ступеням, увлекая за собой Аарона. — Нет, спасибо! В другой раз обязательно. И вы к нам заходите! А сейчас нам с Аароном нужно обсудить кое-что важное. Наблюдая за тем, как эти влюблённые идиоты предпенсионного возраста спускаются на этаж ниже, держась за ручки, Ставр чувствовал себя неправдоподобно хорошо. Ровно до того момента как запер дверь и позвал: — Зар? Птенчик? Выползай давай! Они ушли. А в ответ только тишина и звук льющейся воды из ванной.