Слепой

Зелень с лица Елеазара сошла. Выцвела в уже привычную болезненную бледность. Он даже примудрился сесть, перехватить Ставровы руки, которыми тот по инерции всё тянулся к раковине. Вода из крана лилась-лилась ледяной струёй, разбивалась о матовую чашу и потоком уносилась вглубь канализации. Ставру тоже очень хотелось. Провалиться сквозь пол, смыть себя по старым, чугунным трубам. Раствориться и не быть таким уебаном. — Ну всё-всё. Я в норме. Правда. Прекращай. Тихий, виноватый на полную катушку голос. Теплые прикосновения к жилистым запястьям жалят и не успокаивают. Тех тоненьких пальцев едва хватает обхватить, но беспокойные ребята всё равно стараются, гладят жгуты натянутых сухожилий сквозь кожу. Тянут опавшие и тяжёлые, как кувалды, руки. Поближе к обнажённому телу, к которому прикасаться Ставру отчётливо страшно. Россыпь налипших на кожу цветов теперь кажется траурной. Прокушенные губы на иконописном лице целовать — немыслимо. Слепой взгляд мимо его плеча — вымораживает. Хочется одновременно обнять и держать так вплотную к себе до завтрашнего утра и сбежать куда-то очертя голову, чтобы не видеть и не разгребать вот это всё. Но Зар всё ещё перламутрово-серебристый дьяволёнок. В его дурной голове какая-то сбоящая программа по лишению себя девственности, и полумер эта дикая хтонь не приемлет. — Такое бывает. Это просто шок от непривычных и незнакомых ощущений. Мне было не больно… — вещает пацан с ликом святого и замашками идеальной жертвы, прижимает ладони мужчины к своим щекам, трётся о них и целует грубую, почти не чувствительную кожу. Но сейчас Ставр охерительно ярко чувствует. Как липнет к мозолям окровавленный тонкий эпителий. Оставляет влажные следы, липнет опять. В частых, лихорадочно суетливых поцелуях. До самых запястий, которые Зар всё ещё держит, чтобы не отняли. Они сидят на полу, там, где в первый день Елеазар резал руки о разбитую полку. Бинты с рук слепого Ставр снял, а вот себя снять с запавшего нахуй ручника никак не может. Смотрит и смотрит на лицо в обрамлении своих лап. На то, как по влажному подбородку растекается розовыми ручейками. — Зар, ну какое не больно? Не пизди мне тут… — испуг-раздражение. Пальцы сами лезут стирать розовое с острого подбородка. Их тут же ловят погрызенные губы повернутого в какую-то нереальную стадию охуенности идиота. Целуют, быстро втягивают в рот, сразу указательный и средний. Там во рту влажно, жарко и хорошо. Шибает совсем свежим воспоминанием о том, как входил в это тело совсем с другого конца. И полуприкрытые ресницами ртутные блюдца глаз отражают почти тот же день — кисель возбуждения, решительности, граничащей с одержимостью жажды, что плескался в них изначально. Зар отпускает его запястья и лезет руками туда, куда лезть не стоило бы. По рельефному животу Ставра к увитому чёрными кудряшками паху. Накрывает, обхватывает, гладит. — Всё равно. Я хочу. С тобой. Сейчас. По-настоящему. Это ничего, что сразу не вышло. Мы… Чтобы лепетать свой восхитительный бред, Зар выпускает на свободу влажные от слюны пальцы. Трётся щекой о вторую ладонь. Потом тянется на голос Ставра вперёд, чтобы промазать и ткнуться губами в щёку. — Зар… — нужных слов не наскрести в пустой, как чугунный котёл голове. Этот перевёрнутый колокол гудит и раскачивается. Звенит. Пока мужчина поворачивает голову и целует горько-солёные губы. Осторожно и невесомо. Языком по вмятинкам-ранкам, ладонью под облепленный мокрым серебром затылок. И можно просто гладить острые плечи и плоскую грудь. Заползать на худую спину раскрытой ладонью, на ощупь искать бугорки-позвонки-бусины. Пока Зар увлечённо елозит по упрямо торчащему члену, выбивая из чувствительной плоти искры, разряды злого удовольствия. Они скачут чертями по нервным струнам, грызут и подтачивают разум. Расшатывают врождённое понимание о том, что правильно, что нормально. Стоять на коленях на скомканом одеяле рядом с обнажённым парнем — правильно? Хотеть его, хотя пацан температурит, творит хуйню и явно не выкупает, на что нарывается — правильно? Отказывать в том, что он так хочет, и что слепому журавлику охерительно важно, ценно и необходимо вот прямо сейчас — правильно? Правил больше не существует. Есть только здесь и сейчас. Есть только оттаявший из своего одиночества ангел, агнец, так слепо стремящийся на алтарь во имя чего-то своего, неведомого. Объятия Ставра — заботливые одеяла, кованые кандалы и раскалённые клейма. Из них уже не выпутаться. Ставр вминает в себя гибкое тело и парень послушно запрокидывает голову, чтобы не разрывать их поцелуй. В него кузнец и спрашивает: — Хорошо. Мы попробуем. Но скажи мне, чего ты хочешь? Почему именно сейчас. У нас же полно времени. Спешить некуда. Никого завтра не украдут инопланетяне. Почему тебе так… Шептать в шелушащиеся влажным эпителием губы на самой границе слышимости, пока Зар обеими руками наглаживает его член, закованный в бронзовые объятия, так сладко. — Просто… — начинает слепой и затыкается. Потому что нихера не просто. От этого «непросто» его опять перемыкает. Он опять пытается свернуться в свой эмбрионовый комок. Уползает лицом из-под Ставровых поцелуев, прижимается лбом к шее и говорит куда-то в отлитую из тяжёлой бронзы грудь. — Просто я хочу. Тебя. С тобой. Этого мало? Хочу, чтобы хоть что-то у меня было по-настоящему хорошо. С тем, кто мне нравится. С тем, кто позаботится о моих чувствах в первую очередь. Мы ведь… пара? Да? Мы вместе? И если мы это сделаем, если проникнем друг в друга ещё глубже, то станем ближе, чем были. Мне ни с кем ещё не было так хорошо, как с тобой. Я хочу просыпаться вместе и не бояться тебя трогать где угодно. Разрушить эту границу. Быть твоим всерьёз. И чтобы ты был моим. Самое странное признание в жизни Ставра. Искреннее и от того нескладное. Кривое, как их знакомство в несколько дней. Выдавленное голосом обречённого. Словно Елеазара вынуждают сознаваться в страшном злодеянии. Он даже надрачивать объекту своих признаний перестал. Просто держал, как свечку над покойником. Сопел теперь рассерженным ежом. Страдалец. — Пара, пара, — согласно кивает мужчина, гладит мокрый затылок, целует горькие от травяной купели волосы. Очень старается думать, хотя в голове гулко-пусто, только латунные молоточки отстукивают пульс. Вместо чувства ответственности — ощущение нереальности происходящего. — Мы вместе. И тебе, как я понял, приспичило закрепить этот факт пенетрацией, иначе не тру? Ставра, счастливое дитя доктора исторических наук, когда он сильно нервничал, начинало клинить не на обсценную лексику, как всех нормальных мужиков, точнее не только на неё, а ещё и на слова с латинским корнем. Потому опешивший пацан, отпрянул, повернул голову чуть набок, прислушиваясь. Видимо, у слепого это было аналогом вопросительного взгляда. — Что, прости? Растерянный Воробушек был умилительным. Воспринимать его таким оказалось легче. Кузнец, наконец-то получив своё долгожданное объяснение творимой фигни, ощутимо успокоился. — Говорю, членом в полость тела обязательно потыкать, иначе не канает? Зар осел, подогнув под себя ноги, придавил бледные пятки тощей задницей, участь которой они тут увлечённо обсуждают. Даже попытался прикрыться скрещенными на коленках руками, словно собственная нагота стала вдруг неуместной и лишней. Диалог шёл куда-то сильно не туда. Опять. —Эм… ну да. Наверное… Уверенности в голосе не было. Ситуацию и хрупкую психику парня надлежало экстренно спасать. Ладонями на впалые щеки. Губами к горячему лбу. Гладить по острым плечам и тянуть к себе поближе, в объятия, пока не оттает и за шею в ответ опять не закогтит. Только после этого кузнец выдвинул своё мудрое предложение. —Хорошо. Значит вот что я думаю, — начал мужчина, осторожно скатываясь прикосновениями по плоской груди, животу, к паху, где у парня всё дыбилось и отзывчиво откликались на несмелые ласки. — Если тебе не принципиально кто кого, могу подарить тебе свою анальную девственность. Поскольку предмет проникновения у тебя явно более подходящий для этих целей, чем мой. Да и я повыносливей буду, плюс не горю температурой весь день, чтобы мы опасались, что парочка сопутствующих травм после лишения этой самой сраной девственности усугубит ситуацию. Поверь, после этого мы станем ближе некуда. В жизни не думал, что предложу кому-то себя трахнуть. Но вот… Думал. На самом деле. Ещё как думал. И очень тяжко переживал отказ. Но здесь и сейчас точно не время говорить о юношеских драмах. Вспоминать отказ всех партнёрш от анального секса с формулировкой «сам себя еби этой дубиной», дурную привычку ставить Татьяну раком при любом удобном случае. Спина у неё была худая и жилистая, плечи достаточно широкие для девушки. Чёрные волосы до лопаток гладкой, гудроновой волной, совсем как у… Елеазар молчит. То ли переваривает, то ли просто охуевает. — То есть ты хочешь?.. Ты готов… но это же… Хорошие новости: пацан перестал загоняться по поводу того, что его не ебут со звериным рыком вот прямо уже. Плохие новости: начинает загоняться по чему-то новому, одному ему ведомому. Забавный он. — Что? Не по-мужицки? Геем стану? Ох, какая неожиданность! — ирония в голосе сочится гречишным мёдом, горьковато-тёмным. Её разбавляет поцелуй в кончик иконописно-ровного носа. — Зар, милый, почему то, что был готов сделать для меня ты, не могу сделать я в ответ? Так ведь у нас гораздо больше шансов получить удовольствие вместе. К тому же, ты хоть книжки какие-то читал, точнее слушал, на данную тему. А я пока могу только сугубо логически прикинуть, что трахать тебя в воде без подготовки своей кувалдой не самое умное решение. Ну так что? Пробуем, или быстро подрочим и в кроватку спать? Не сказать, что озвученное последним предложение не казалось Ставру самым разумным в их ситуации. Но где Зар, а где логика. Парень мгновенно включился, ожил, отмер, вплел пальцы в сырые вихри на затылке кузнеца, потянул к себе косматую голову, чтобы жаляще-остро поцеловать. Сходу толкаясь языком в приоткрытый рот и шумно сопя. Ёж-оборотень теперь не был сердитым. Ёж собрался спариваться. Что тоже вполне внятный ответ. — Нам смазка нужна. В идеале специальная и на водной основе. Но её нет. Так что подойдёт что-то склизкое, жирное. Только не крем для рук. Он может жечь слизистую, - разорвав поцелуй затараторил Зар, быстро и деловито. Удивительно. Когда речь зашла не о его собственной заднице, а о Ставровой, оказалось, слепая святость всё-таки умеет в более благоразумный подход к греховному делу. Ставру пришлось быстро вспоминать, что же хранилось в доме подходящего. Мозг с перепугу выдал воспоминание про мазь от ожогов. Она как раз обитала в шкафчике над умывальником и перекочевала в руки Зара, как только тот соизволил выпустить патлы своего любовника. Ненадолго. Едва получив заветную тубу, Елеазар утащил Ставра на скомканное, промокшее одеяло. Они сплелись, руками-ногами. Зар толкнул колено между длинных, смуглых ног, растолкал, заставил пошире раздвинуть и навалился сверху. Уже знакомо грудью в грудь. Тесно длинным, ровным членом по напряжённому животу. Ладонями — куда-то значительно ниже. Пальцами по напряжённой, чувствительно-бархатной мошонке, и сразу же между ягодиц, ощупывая предмет их договоренности. Поцелуи получались рваными, сквозь попытки не задохнуться. Без нажима, потому что кто-то изгрыз сам себя. — Не передумал? — спрашивает слепой. Трогательно-заботливый. Откровенно-нетерпеливый. — Нет, — ответ сиплый и быстрый, как собачий кайф. Ставру передумать сложно, потому что передумать в принципе нечем. Вместо мозга — возбуждённая пульсация и гормональный сироп. Его, массивного, свитого из узорной латуни, дубовых корней и чёрной стали, перекатывает на бок, сползая по брустверу груди в сторону, ангел — серебряный хлыст, перламутрово-белый священный уж, гибкий и изящный, как антикварный стилет в драгоценных ножнах. — Тогда вот так ляг. И колени согни. Я сейчас попытаюсь подготовить. И он пытался. Грел в пальцах пантеноловую мазь, гладил бугрящееся мышцами плечо, пристроившись за спиной. Целовал затылок, шею, ключицы. Размазывал и ласкал, пока Ставр не начал порыкивать от нетерпения. Чуткие пальцы толкнулись внутрь. Мелкие жемчужные зубы вцепились в смуглое плечо. Зар не трахал. Зар ощупывал и изучал. Шибануло как обухом пониманием, что слепому пальцы заменили глаза, и парень внутрь своего партнёра не просто лезет руками, а вполне осознанно осматривает. Изучает. Ощущение вторжения непривычно давит. Распирает изнутри. Пробирает до костей нервной дрожью необратимости процесса. Пальцы у Зара чуткие и подвижные. Такими положено играть на музыкальных инструментах, а не лазить внутрь здоровых мужиков. Но журавлик — так шумно дышит в шею, трётся упрямой эрекцией о бедро, проворачивает внутри свои беломраморные тросточки и опять кусает над ключицей. — Сколько уже? — с какого-то хуя интересуется Ставр, словно речь о времени на часах. Или счёте в футбольном матче. Но речь совсем о другом. — Три-и… — с придыханием почти стонет Зар, и тут же добавляет. — Хочешь четыре? Словно речь о кусочках сахара в чай. А Ставр не хочет. Прикидывает скорее, поместится или нет. Соотносит ощупанные по всей длине сантиметры своего ни разу не опытного любовника и хрипло выдыхает: — Давай, — ещё и кивнув для верности, хотя кивка этого никто не видит. И Елеазар дал. Вначале совсем вытащил, для верности смазал. Потом медленно и осторожно засунул, сколько засовывалось. От понимания, что там сейчас творят с его многострадальной задницей, Ставра еще больше кроет. Разбирает каким-то пошлым азартом. Заставляет прогибаться и поджимать ноги повыше к груди. Раскрываться, как цветок, грызть губы, как недавно Зар, просунув руку между ног и методично себе наяривая, чтобы не упал от переизбытка чувств и не самых приятных ощущений. В какой-то момент Зар решает, что пора. Что можно. То ли когда Ставр начал постанывать от приплавившего к полу возбуждения, то ли когда пальцы внутри липко-жаркого кольца удалось провернуть и подвигать. Остатки мази Зар выдавливает прямо внутрь, проталкивает туда верхушку тубы, скатывает пластиковую упаковку рулончиком, фаршируя Ставра содержимым, как песочную трубочку из кондитерской заварным кремом. Аналогия неожиданно смешит. Мужчина фыркает, привстав на локте. — Зар, птенчик, ты главное эту хуйню во мне не забудь. Она точно будет нам мешать. Воспользовавшись моментом, парень просовывает руку под Ставровой шеей, целует увитый мокрыми кудрями затылок и приставляет головку к покрытому мазью отверстию. Легонько надавливает. Но не входит. Скорее уж гладит, обозначая намерение. Заботливый воробушек. — Уже не забыл… — шёпот на ухо, в это же пригретое дыханием ухо прилетает поцелуй-укус. — Мазь от ожогов, значит? Вот уж не думал, что глагол «отжарить» - это вот так буквально. Ты постарайся расслабиться, сделать пару глубоких вдохов, а потом медленно выдохнуть, когда я буду входить. Самое болезненное — это момент проникновения. Потом гладкая мускулатура расслабится и тебе должно быть легче. Хорошо? Вдохни поглубже, Ставр. И выдохни, когда я начну… Зар за спиной оказался непривычно общительным. И горячим. И липко-влажно-возбуждённым. Так умилительно командует. Улыбаться Ставр перестаёт, когда парень, пристроившись к его заднице, надавливает сильнее и медленно входит. Выдыхает весь воздух из лёгких мужчина не потому, что ему тут активно советовали, а от переизбытка охуенных чувств. Зар проталкивается всё глубже. Нанизывает на себя. Крепко обхватив за шею и вцепившись второй рукой в бедро. Там точно останутся следы от ногтей, потому что пацан не соизмеряет нажим, захваченный своими ощущениями. Ставр тоже ими захвачен. Окован-оглушен-закорочен. Внутри всё спазмирует и горит. Орёт. Не затыкается, даже когда Елеазар вжимается в ягодицы острыми углами своих тазовых костей. Замирает так. Шипит-задыхается в Ставров затылок. Близко-близко. Ближе некуда. — Ты как? — глупый вопрос глупого воробушка. Очень-очень заботящегося о чувствах здоровенного взрослого мужика, которого тут сподобился выебать по его же просьбе. — Ох… — хрипит кузнец. Находит и накрывает ладонью нервную птичью лапку на своей глотке. Гладит. — Охуенно, малыш. Можешь двигаться. Обещаю не кончить слишком быстро. На самом деле ощущения сильно так себе. На самом деле воткнутый в задницу член — это ни разу не восторг и не кайф до небес. Это неприятно, болезненно, жжётся и давит. Распирает в тех местах, где распирать не должно бы. Заставляет сомневаться в собственной мужественности, адекватности и принципах. Но… но Ставру всё равно вкатывает. Мысль о том, что Зару приятно. Понимание, что его вот сейчас действительно трахают. Что в него собираются кончить. Ну или на него. Этот аспект они как-то не успели обговорить, но Ставр почти уверен, запрестольный серафим Елеазар точно что-то читал-слушал по этому поводу. Святая жертвенность, прошаренный не по годам. А Зар — умнее, чем кажется. И двигаться не начинает. Ну, не сразу. Для начала вытаскивает ногти из Ставрового бедра и нашаривает упрямо торчащий член. Эрекция у мужчины, видимо, на одном упрямстве и скрытом садомазохизме продержалась, пока её не приласкали уже знакомые, чуткие пальцы. Подушечками под уздечку, навершием большого — по уретре. Только убедившись, что на него у Ставра всё ещё стоит, слепой начинает свой танец. Лёгкие, осторожные па. Идеальная осанка. Чёткий ритм. Ебучий балет. Зар выплясывает за спиной демона, стараясь ему додрочить до совместной разрядки. Старательно и долго. И ожидаемо не выдерживает. Предсказуемо сбивается с ритма в шаманские пляски. Срывается на громкие стоны. Перекатывает Ставра на живот. Приподнимается над ним на руках. Вколачивается между разведённых в стороны ног, капая на спину, бугрящуюся заклятой бронзой липким потом со своих остриженных волос. Бьётся в агонии. Стонет-кричит и выгибается, запрокидывая голову. Сильное тело принимает с готовностью. Не противится. Больше не зажимается как в начале. Пропускает внутрь на всю длину, и когда оргазм накрывает, роняя с вершины долгожданного блаженства в кипящую серу конвульсий, Зар хрипит и содрогается, падает, врастает костьми в широкие лопатки кентавра, в латунную шкуру, в горячую плоть, покрытую липкой испариной. Чтобы перекатить Ставра на спину, приходится вытащить из него свой член, размазывая по бедру мужчины последние капли пролитого семени. Зар толкает размякшую тушу в плечо, сползает по его ногам, утыкается лицом в пах и обхватывает губами головку. Нанизывается сразу и глубоко. Помогает себе рукой. Пропускает набухший ствол сразу в горло. Резко двигает головой, в несколько умелых движений доводя разомлевшего мужчину до оргазма. Глотает, зажмурившись. Гладит подрагивающий напряжёнными мышцами рельефный живот. Он на ощупь, как анатомическое пособие, над которым поработал скульптор классической школы. Так они и очухиваются. Ставр — выброшенной на берег морской звездой. Эдакое спятившее бесхребетное, решившее высохнуть на солёных камнях и окаменеть. Зар — уложив гудящую, горячую голову на его бедро, в сантиметре от паха, подтекая на смуглую кожу слюной, смешанной со спермой из приоткрытого рта, которым парень жадно, загнанно дышит. И когда на серебристо-русый затылок ложится искусанная шрамами рука, Елеазар почти мурчит. Блаженно жмурится. Трётся щекой о свою живую подушку из благостно-расслабленных мышц. — Ну всё, теперь мы официально… — рассеянно бормочет Ставр. — Пара? — переспрашивает заёбано-довольным голосом Зар. — Пидарасы. Но и пара тоже! Хотя, как по мне, после того как ты на меня кончил, а я тебя представил Аарону, мы уже и так вполне… Слушать как слепыш смеётся, переползая горячей головой на живот — почти такой же кайф, как кончать в его слишком умелый для такого ангелочка рот. И не думать, от чего этот рот такой умелый, совсем не получается. Ставр гладит отяжелевшую голову на своём брюхе. Её вес приятен. Зар весь приятный и складный. Он вписался в него, как недостающая деталь собственной реальности, которая наконец-то нашлась. С ним легко. Не коробит даже, что пацан, что без сисек и со спины как жердь. Не ломает выбритый затылок под лапой. Поджарая задница, узкая и жилистая, как у подростка. Хотя совсем не думать о ворохе проблем, которые пацан притащил на хвосте, не получается, ровно как и о его охуенном опыте с собственным дядей. И ладно бы по согласию, Ставр, возможно, даже понял бы. Но так… Ведь они всерьёз. Всё всерьёз. На Ставровом пузе тут засыпает не какой-то хуй с горы, а его первый бойфренд. Недокормленный, незрячий, подобранный на мосту, как безродный кот. Такой утончённо-прекрасный, херувимистый, подходящий аристократической, антикварной квартире куда больше, чем кузнечно-деревенский хозяин. Зарушка — звездочка, который умиротворяюще сопит в солнечное сплетение после того, как накончал полную задницу своей подростково-безапеляционной любви, не требуя в ответ ни признаний, ни обещаний вечной и непреложной. Вообще ничего не требуя. — Зар? Ты вообще-то мне пожрать обещал. И не бульон, а что-то нормальное, — на сотом поглаживании серебряного затылка, бубнит Ставр. А в ответ — тишина. А в ответ — сытое ежиное похрюкивание в живот. Мужчина приподнимает голову, чтобы полюбоваться на безмятежно-дрыхнущего пацана. — Ну ёооолы-палы, Зар… — беззлобно журит мелкого мухлёвщика кузнец. — Так и не пожрал. Задохлик херов. Опять тебя на руках таскать? Охуенно.