Слепой

Болел Зар долго и со вкусом. Температурил, хрипел, кашлял. Смешно хлюпал носом, обрастая гирляндами скомканных бумажных полотенец, как плюшевый кактус цветами. Видом и поведением напоминал дворового чахоточного котенка, который в сыром подвале прожил всю зиму и лютые морозы, не подох, только заигольчился сивой шерстью. Но стоило принести его в дом, отогреть, и мяукающий комок вспомнил, что он, так-то, живой и мигом нацеплял на себя все болячки из ветеринарного справочника в алфавитном порядке. С ликом страдающего мученика в лапах изобретательного до пыточных орудий еретика, Елеазар поглощал бульон по чайной ложечке, глотая его, как кипящую серу. Наотрез отказывался от всего остального. Жался к Ставру при любой удобной возможности, уволакивая кузнеца в свой одеяльный жар. Микстуры в парня приходилось заливать с уговорами, обещаниями и угрозами. Ставр откровенно подозревал — кочевряжится пацан только ради того, чтобы с ним вот так носились. Ухаживали. Кутали в одеяло и часто-часто гладили по шёлковым волосам. Потому что стоило кузнецу как следует сизое горе поупрашивать, и воробушек быстро соглашался, глотал коричневую жижу из мерной ложечки, даже не кривился. Губы его потом пахли раствором Люголя, забытым еще с детства Бромгексином и корнем солодки. Темнели в скорбно поджатых уголках от лечебной бурды капельки цвета кофейной гущи. И чем чаще Ставр наклонялся, чтобы сцеловать эти горько-сладкие слезинки с пергаментной кожи, тем меньше брыкался Зар перед следующим приемом живительной химии, предчувствуя новую порцию ласки. Ставру нравилось! Ставру тоже вкатывало! Так уж вышло, что настолько сильно он в жизни своей никому не был нужен. Ни о ком не заботился, никого не таскал на руках в кухню и из кухни. Не потому, что нужно, а вот просто так. Захотелось. Зар очень удобно подхватывался с кровати за тощие ягодицы, сразу же обвивал ногами талию, руками шею, весь поближе жался, доверял себя изрубцованным рабочими насечками рукам и не возражал ни разу против такого способа транспортировки. В детстве Ставр был устрашающе здоров и болел только корью один раз. Брат его, старше на пять лет, если и цеплял какой-то грипп-коклюш-холеру, то точно не нуждался в опеке младшего. С этим отлично справлялась их самая прекрасная на свете, царственно-спокойная мать. Женщина потрясающе образованная, красивая до той степени, когда каждая черта кажется безукоризненной, с копной черных локонов короной и спокойно-сизыми, мудрыми глазами. Ладомира Марьяновна, дочь профессоров, и сама доктор исторических наук, была настолько странным явлением в деревне, что в ее согласие стать женой местного кузнеца не верил никто, даже сам адресат невиданного счастья. О том, как отец привез из столицы в свое захолустье красавицу Миру, Ставр слушал на любой семейной встрече, где появлялось хоть одно постороннее лицо, в уши которого сказочную историю мезальянса можно было безнаказанно вливать. От матери они с братом унаследовали глаза цвета грозового неба в разгар лета, чёрные кудри и странные имена. Захар свою безукоризненно-прекрасную жену не любил даже — боготворил, как явление всех богов мира в одной точке пространства, и назвал бы сыновей хоть Какуцаплем и Ведролием, если бы Мира пожелала. За родителей кузнец был неизменно счастлив. Вот только на фоне их многолетней идиллии и жизни душа в душу все собственные попытки построить что-то, хоть отдаленно похожее, смотрелись жалкими, неудачными копиями, корявыми уродцами в свете великолепного оригинала. Последняя пассия Ставра, Татьяна, на мать была внешне отдаленно похожа. Такая же аристократичная, бледная кожей, черноволосая, ухоженная и спокойная, с образованием литературоведа и привычкой ходить на богемные сходки и художественные выставки, как на работу, чтобы оставаться на гребне культурной жизни. Она поначалу казалась почти тем, что надо — идеальной. Спокойной и мудрой, самодостаточной и понимающей. На то, чтобы рассмотреть фальшь и голый расчёт, Ставру понадобилось шесть лет. Рат многолетнюю невесту брата терпел с большим трудом, советовал поменять на парочку грудастых эскортниц, мол дешевле обойдутся, и хамил Танюше при любой возможности. Хамил тонко и изыскано, как могла делать только эта тонкогубая погань в костюме от Уильяма Фиораванти. Татьяна Ратибора не переносила ещё более яро, чем он её, обзывала ядовитой сколопендрой и радужным скорпионом. Утаскивала Ставра как можно дальше от старшего родственника и твердила про недопустимость ТАКИХ людей в их кругу общения. Каких «таких», Ставр не понимал по сей день. Характерец у Рата, конечно, был сучий, замашки блядские, язык острее шила. Переносить его на длительной основе могли только люди со стальными нервами. Но когда дело от слов переходило к действиям, надёжнее и честнее человека было не сыскать. Ратибор впрягался в любые проблемы, выруливал из такого дерьма, что все кризисные менеджеры столицы повесились бы разом. А Рат, лощёная, улыбчивая гадина, вешался максимум на плечи брата, внепланово обнимая, ероша нечёсаную гриву холёными пальцами, глядя на Татьяну, пока та пыталась держать непроницаемое лицо. Идиллию их противопростудных процедур и оправданных заботой о больном объятий нарушил звонок в дверь. Уже под вечер, когда Ставр всерьёз рассматривал возможность гнусного шантажа, чтобы заставить Зара поесть что-то кроме бульона. На вопль железных птичьих трелей из прихожей пацан на диване вскинулся и резко сел. На румяном температурными пятнами лице отразился ужас. Елеазар на ощупь нашёл руку кузнеца в складках одеяла и сжал. — Это он? Он вернулся? Не открывай! На то, чтобы понять, что за страшный «он» так пугает слепого, Ставру пришлось потупить с минуту. Потом он сопоставил утреннее происшествие с Матвеем и последующую чрезмерную тактильность пацана. Тяжело выдохнул, выглаживая восково-прозрачные пальцы на своей руке. — Нет, это не Матвей. Он бы не приехал без предупреждения. Да и в принципе он у меня бывает не часто. А теперь и подавно… это… — перебрав в голове возможных визитёров, Ставр закончил фразу, осторожно убирая лапу из-под Заровых пальчиков. — Скорее всего сосед. В такое время только он может нагрянуть. Не паникуй. Я сейчас. За дверью и правда обнаружился Аарон. В своём извечном чёрном шёлковом халате на восточный манер. Китайские драконы и тигры по угольному тлу гонялись друг за другом среди тёмных джунглей, представленных сплошь идеалистическими листами папоротника и стройными побегами бамбука. Под халатом на груди Аарона Моисеевича завивались седые букли буйной растительности. Голова тоже пышно кучерявилась, и очки в золотой оправе почтенный господин поправлял тем самым интеллигентным жестом, по оттенкам которого бывалые студенты могут определить, в каком настроении профессор. Сейчас Аарон Моисеевич был обескуражен. — Друг мой, вы в последние пару дней поразительно тихий. Я почти не слышал, чтобы вы пытались разнести нашу несчастную лестничную клеть своими монументальными шагами. Случилось что? — забота в исполнении Аарона выглядела всегда очень похожей на скрытую за вензелями вежливости претензию. Мужчина за четыре года соседства так и не научился предупреждать о своих набегах, видеть в квартире Ставра чужое личное пространство и свято верил, что они кто-то вроде доброго дяденьки и нерадивого, немного тупенького умом, племянника из глубинки, за которым нужно непременно приглядывать, а то помрёт с голоду. — Я тут разжился копчёными миногами. Несказанной изысканности гады. Испробуйте, друг мой. И ещё немного запечённого с кориандром сома принёс. Не совсем удачно у меня в этот раз получилось, но кушать можно. Вот, пожалуйста! Принесённое в желтовато-белых, изрезанных морщинами руках блюдо, под зеркальной полусферой купола выглядело так, словно Аарон утащил его из какого-то ресторана. И судя по расправившему крылья Эроту, который заменяет колпаку нормальную ручку, ресторан этот существовал веке эдак в девятнадцатом. Как и сам Аарон Моисеевич. Мужчина замер в неопределённом возрасте — от пятидесяти до бесконечности. — Спасибо, Моисеевич. Уверен, всё очень вкусно. Ставр был сбит с толку. Не самим появлением соседа на пороге, это как раз дело обычное, Аарон, как воплощение десяти кар Египетских, был неотвратим и обстоятелен в своих пришествиях, а внезапной необходимостью демонстрировать своему скудному окружению Елеазара. Без прикрас и возможности понять ситуацию двояко. За спиной в клубке одеяла лежал полуголый пацан, сам Ставр красовался в съехавшей на одно плечо майке и очень хотел почесать затылок, но руки были заняты огромным блюдом под серебряным колпаком. — Ох, надеюсь, что так, надеюсь, мой друг! — благодушно заулыбался мужчина, складывая пергаментно-жёлтые руки на груди. Глядя на эти пальцы, Ставр почему-то всегда думал о том, каким будет сам в возрасте Аарона? Тоже выгорит из своей медной смуглости в такую вот желтизну, или останется косматым Будулаем, как отец. По всему выходило, быть как медведеобразный Захар у него шансов больше. Но Аарон делал всё возможное, чтобы въехавший в обитель антиквариата кузнец окультурился и возвысился над серыми массами достаточно, чтобы на границе с пенсией носить шёлковые халаты с небрежностью багдадского падишаха. — Выпьете чаю, Моисеевич? — спрашивает всё-таки Ставр, когда становится окончательно ясно: сосед не уйдёт, и будет торчать на пороге, пока его не пригласят войти. Было в Аароне что-то вампирское. Не ярко-хищно-притягательное, как в старшем брате Ставра, тот напоминал вампира новой волны, которые прекрасны дальше некуда, изыскано одеты и сияют остро словно бритва. Нет, Аарон был тем самым Носферату из чёрно-белого синематографа. Странным стариком, в вычурной одежде, ждущим приглашения, чтобы войти. У него масса поучительных историй, невероятно важное мнение по любому поводу и манеры английского лорда. Аарон Моисеевич так чопорно оттопыривал мизинчик, когда пил чай на Ставровой кухне, что кузнец каждый раз удивлялся, как это на том иссушенном временем мизинчике нет ни бриллиантового кольца, ни пудрового маникюра. До кухни они дойти не успели. Елеазар настиг кузнеца на полпути, мастерски проведя план-перехват. Пацан в одеяле втемяшился в бок Ставра, сразу же обнимая обеими руками и утыкаясь виновато-страдальческой моськой в плечо. — Кто пришёл, Ставр? — прошептало сизое горе, и кузнец обречённо вздохнул. Учиться представлять своего… сожителя? Подопечного? Партнёра? Парня? Как это вообще называется у нормальных людей? Следовало уже сейчас. Потому что дальше будет хуже. Аарон Моисеевич, в отличие от партнёров по бизнесу, заказчиков, родственников и школьных друзей, иногда зовущих в паб на пиво, был человеком слишком образованным, чтобы в глаза хамить и пугать воробушка неадекватными выходками. Отличный тренажёр по всем фронтам. — Аарон Моисеевич, сосед снизу. Он у нас профессор этнографии и заслуженный педагог с медалями, — обнять Зара в ответ не получалось, потому что в руках приходилось держать блюдо с куполом, а обнять пацана хотелось. — Моисеевич, это Елеазар. Мы… живём вместе. Всё-таки выдавить из себя более чёткое определение, которого ещё и сам не знал, оказалось сложнее, чем Ставр думал. Притихший у бока одеяльно-температурный Зар тоже не спешил вносить ясность. Молчал и жался, игнорируя наличие рядом озадаченно моргающего профессора с медалями. — Ох… — выдал благовоспитанно Аарон, и потянулся к кузнецу, отбирая у мужчины блюдо с деликатесами. — Поздравляю! Очень милый мальчик. Лопотал сосед сбивчиво и суетливо, шуршал полами халата излишне поспешно и так же поспешно ретировался в кухонную зону, оставляя Ставра условно наедине с журавликом. За подобную чуткость старику кузнец был готов простить и нежданные набеги, и смешной халат, и оттопыренный мизинец. По сути, Моисеевич оказался лучшим тренажёром для выработки навыка обозначать словесно свои новорождённые отношения. Или что оно было? Ставр обнял молчаливого пацана, заглаживая общий на двоих стресс своими грубыми лапами по бархатно-серебристому затылку. — Ты чего вскочил? Да ещё босой. Мало таблеток в тебя сегодня запихнули? Марш в кровать. Напою Аарона чаем и вернусь к тебе. Не нервничай. Он нормальный дядька. Чудной немного, но беззлобный. Попытка отослать воробушка обратно в гнездо возымела прямо противоположный эффект. Парень вцепился в майку Ставра, так что ткань вот-вот обещала прорваться под натиском бледных пальчиков-коготков. Затряс головой. — Не-а! Я тоже хочу чай. Естественно, никакой чай слепое чудо не хотело. За день в него влили столько жидкости, что, если парня встряхнуть, тот скорее всего начнёт хлюпать как пакет с водой, в которой плавает лупоглазый, золотистый петушок. — Ох… — ровно как Аарон минутой ранее, очень сдержано и сокрушённо вздохнул кузнец. Понимание того, что им, таким большим и взрослым, этот серебряный херувимчик может вертеть, как только вздумается уже на второй день знакомства, немного беспокоило. Но не сильно. Ровно настолько, чтобы улыбаться всепонимающе, подхватывая тощего пацана одной рукой под прикрытую одеялом задницу. — Ладно, пошли пить чай. Но ты поешь, иначе Аарон Моисеевич обидится. Напускной суровый тон давался Ставру плохо и на Елеазара совсем не действовал. Паршивец улыбался растресканными губами так широко, что между обветренных чешуек выступили рубиновые капельки, едва заметные. Но слизать их хотелось до одури. На кухню они вошли уже привычно. Зар ехал на Ставре, облапив того всеми конечностями, вжатый в бок, с одеялом, которое волоклось по паркету. На кухне Аарон успел озадачить кофемашину приготовлением чая матча, явно не впервые обретаясь на чужой территории. Ссадив Зара с рук на высокий стул, рядом с обеденным столом у высоченного окна аркой, Ставр принялся помогать гостю и машине. — Рыбу я в холодильник поставил. Сома можете подогреть потом, миног греть сильно не советую. Испортите вкус. И запах будет стоять на всю Малиновскую. Аарон, деловитый и опять чопорный, нет-нет да и поглядывал на одеяльный сугроб у стола. Зар смотрелся умилительно-нахохлившимся, глядел куда-то в пустоту ртутными пятнышками глаз и внимательно слушал каждый шорох. Стоило им усесться за стол и приготовиться пить чёртов чай, как Аарон не стерпел, задал всё-таки мозоливший его ясный ум вопрос. — Ставр, друг мой, позвольте поинтересоваться. Не сочтите за наглость. Но что с глазами вашего… м… мальчика? Кузнец, который ожидал уточнений на счет своей ориентации, каверзных подначек и прочей херни, завис над своей чашкой чая, не донеся её до рта. Помолчал. — Он слепой, — всё-таки озвучил очевидное кузнец, чувствуя при этом подступающее к вискам раздражение. Какого рожна обычно крайне тактичный сосед лезет в эту тему, оставалось неясным. Лучше бы шутил про Ставрово пидорство. — Друг мой, ну об этом я догадался, хотел уточнить насчет диагностики. Это катаракта? Глаукома? Вы пытались заняться её удалением? Оказалось, Моисеевич, как всегда, зрит в корень и хочет как лучше. Помнится, сразу после переезда, старик засыпал хмурого кузнеца контрамарками куда только можно, мотивируя свою активность преступностью затворнического образа жизни столь молодого и замечательного на всю голову господина, как Ставр. Когда тому надоело собирать цветные фантики театральных реприз, Аарон повадился ходить в гости на чай и кормить хмурого кузнеца своими бесконечными историями про всё на свете. — Нет. Я не знаю. Ещё не успели сходить, — перед соседом за собственную нервозность было стыдно. Ставр хлебал чай, краснея ушами. — Ох, это ничего. Это даже к лучшему. От некорректного диагноза порой вреда больше, чем от полного бездействия. — Старик параллельно рылся в бездонных карманах, пока не выудил оттуда блокнот и золоченую ручку, принялся что-то увлеченно писать. — Я вам адресок клиники дам, и сам завтра позвоню Давиду, он вас примет. Лучший специалист в городе. Поверьте, он знает своё дело. Посмотрит вас и решите, что делать дальше. Вот. Вырвав листок Аарон шмякнул его на стол и встал со своего стула. Зар сидел, молчал, дышал над своим чаем зелёным паром. Хлюпал носом. И точно сожалел, что вот прямо сейчас нельзя перебраться на колени Ставра, потому что под столом, высунувшись из одеяльного кокона, бледная лапка успела нашарить колено мужчины и мечтательно, методично его наглаживала. За коленки кузнеца в жизни еще никто не щупал, тем более в присутствии профессоров с медалями, от чего мужчина краснел, пыхтел и чувствовал себя человекоподобным родственником рака, брошенного в кипяток. Рака-садомазохиста, очевидно, потому как проварка в собственном соку до готовности приносила такое острое удовольствие, что вставать из-за стола в присутствии Моисеевича кузнец точно сейчас не станет. К счастью, Аарон не нуждался в провожатых. Да и уходить он собирался не с концами. — Вы сидите, сидите, молодые люди. Я сейчас кое-что прихвачу у себя дома и вернусь. Айн момент, любезнейшие. Седеющий висками, все ещё смолисто-черный затылком, крайне деятельный старик унёсся из кухни, подметая паркет из красного дерева полами своего смешного халата, словно китайский император-самозванец, за которым уже несется золотая стража. Ставр усмехнулся, провожая соседа тёплым взглядом. Старик был чудной. Но добрый и крайне любознательный. За четыре года кузнец не видел, чтобы к нему ходили гости, ничего не слышал о родственниках, и несмотря на личное знакомство минимум с половиной населения города-миллионника, если верить речам и повадкам Аарона, он умудрялся оставаться настолько одиноким, чтобы их шапочная дружба с приезжим кузнецом в системе приоритетов профессора заняла важное место. А Ставру хватало критического мышления оценить тепло и заботу соседа по достоинству. К подобной обволакивающей заботе он привык только дома. От родителей. Едва стукнула входная дверь, Ставр накрыл ладонью бледные пальцы у себя на колене, наклонился к сидящему рядом пацану, почти касаясь носом велюрово-обнаженного виска, с которого убрали все волосы. — Ты как? Не нервничай, Аарон — хороший дядька. Он не из тех, кто станет создавать нам проблемы. И то ли это «нам» так подействовало на Зара, то ли раскалённый в лёгких кузнеца выдох на чувствительную кожу, но ещё до того, как мужчина сообразил, что сейчас будет, слепой повернул голову, безошибочно на ощупь находя пытающиеся успокоить его губы. Поцелуй прошиб и накрыл. Словно не было ничего до, ни перекатываний по дивану вместе, ни ленивого засыпания в обнимку. Елеазар смелел и учился. Привыкал обвивать шею Ставра руками, толкаться в неподатливые, упрямые губы языком, разговаривать с ним учащённым дыханием и прикосновением тросточек-ноготков к загривку. С каждым разом балансировать на границе приличий становилось всё сложнее. Рот у Зара был горячий и жадный, пальцы трепетно-нежными, пах он знакомым сандалово-хвойным гелем для душа и чем-то ещё. Молоком и мёдом, солнцем и солью. Морем в разгар лета. Поцелуй оборвался со стуком входной двери. Зар сполз лицом куда-то под подбородок Ставра, закогтив того объятиями поперёк рёбер. Кузнец успокаивающе накрыл плечи воробушка руками, пригладил вздёрнутые лопатки, натянул на спину съехавшее одеяло. Такими их и застал Аарон. В объятиях друг друга, чтобы не дай бог не осталось никаких сомнений, почему именно два половозрелых мужика живут вместе. — Вот, — Аарон шмякнул на край обеденного стола бумажный пакет с фиолетовыми вензелями, отдаленно напоминающими цветы ириса. — Травы для ванны при простуде. Тут перечная мята, тысячелистник, лаванда, аптечная ромашка, зверобой, шалфей. Вода нужна не сильно горячая и лежать в ней стоит подольше. До завтра все как рукой снимет. Ну, друзья мои, выздоравливайте! Я пойду сделаю запись в ежедневнике, что нужно завтра позвонить Давиду. Иначе вы к этому заносчивому идиоту за год не пробьётесь. Паршивец порядком зазнался. Моисеевич уплыл, довольный собой. Снова хлопнул дверью, чтобы та защёлкнулась, оставляя подзависшего Ставра наедине с Елеазаром и перспективой лечебных водных процедур. — Спасибо даже не успел сказать… — посетовал в повисшую тишину Ставр, потом впутал пальцы в серебряные волосы слепого, почти принудительно оторвал его румяно-алую, пятнами на скулах, мордашку от своей шеи, куда тот успел надышать жаром так, что продирало приятной дрожью аж до позвоночника. — Ну что, болеющий, будем тебя купать в травках? Что скажешь? Кивок в ответ кузнец получил медленный, задумчивый и почти растерянный. Но его вполне хватило, чтобы уволочь пацана в ванную, прихватив упакованную в крафтовую бумагу панацею от всех простуд мира.