Слепой

Сон — страшно. Во сне в его комнату-каморку с узким как бойница окном, приползает оплывший от жира, пахнущий кислой капустой и немытым телом монстр. Он лезет сальными мацалками в волосы, мнёт и щиплет плечи, тянет голову за волосы вниз. Сон — горько-сладко. В нём Елеазар всё ещё видит. Мир изменчивый и кривой, периодически теряет краски или кренится на бок. Но он всё ещё несёт отпечаток умершего вместе с матерью детства, медовых гуашей, синего ситца и чашек лимонно-жёлтыми подсолнухами на кухне, где больше не пахнет ванильными блинчиками. Сон — жарко. Совсем по-новому. Незнакомо. Впервые. Именно этот сон. Один-единственный. Где полузабытых красок пока ещё нет. Всё больше вспыхивают тёплые блики прикосновений и дрожит кружево знакомого, горько-пряного запаха. Под ложечкой тянет ощущением полёта. Шуршаще-шумное дыхание на коже щекочет вставшие дыбом волоски. Зар цепляется за эти ощущения. Упрямо тянет их на себя, поближе, вплотную. Чтобы увидеть. Чтобы призрачно прорисованные чуткими пальцами черты его личного, негаданного спасения, проступили из загустевшего в кисель мрака. В этот раз монстр не приходит, потому что рядом грозовой демон. В этот раз Зар перекатывается раскалённой галькой на морском берегу, извивается весенним, сонным со спячки ужиком, перебирает пальцами из плюща и рогозы рельефное тело, за которое можно безнаказанно цепляться и прятаться за ним от всего мира. Ему волнительно-щекотно-тесно. Его ворочают горячие волны. Ему чего-то хочется и что-то, вот просто до безумия, нужно. Прямо сейчас! Темнота рождает руки и очертания квадратных плеч. Они в начале кажутся серыми, потом приобретают насыщенный, почти оранжевый цвет. Они пахнут одурительно, солью, металлом, разогретой на огне слюдой. Зар знает эти руки и массивное, устрашающе-крупное тело. Он их не боится. Он им доверяет. Он их… Ставр в его сне кажется нереально красивым. Какими бывают только статуи легендарных героев и героических воинов. С крупными чертами, волевыми и выразительными, которые удобно воплощать в камне. Которые хорошо прорезаются в пару ударов. Высокий лоб — прямоугольник. Нос, хищные ноздри, едва уловимая горбинка. Скулы — ода Азии. Высокие и совсем не европейские. Под ними два штриха густых теней. На подбородке вмятинка, словно создана для того, чтобы к ней прижать подушечку пальца, надавить и смотреть как приоткрывается нижняя, более объёмная губа, оттягивается вниз, обнажая зубы, оставляя верхнюю напарницу без поддержки, от чего та неожиданно капризно ползёт вверх, раскрывая рот кузнеца призывно и недвусмысленно. Так хорошо. Так до судорог под диафрагмой охерительно. Во сне Зар смелее. Во сне он чувствует, что можно, и ему ответят правильно, теплом и пониманием, жаром и жаждой. Тянуться к оранжево-медному лицу мужчины за поцелуем — правильно и так непозволительно сладко. В ушах шумит бесконечным прибоем море. Внизу живота всё наливается тяжестью, тянет и подергивает за невидимые струны возбуждения. Во сне всё естественно, просто и легко. Из сна Зара выхватывают всё те же руки. Обняв за плечи и за талию, выхватывают буквально, не только из сна, но и с простыни, перекатывают размякшее тело на грудь кузнеца. Которому, видать, не слишком удобно и не совсем привычно спать, обнимая кого-то у своего бока. Которому захотелось улечься на спину. А Елеазара отпустить не захотелось вот совсем-совсем. Чумной, растерянный, отмеряющий своё осторожное дыхание по ударам огромного Ставрового сердца, что прямо в ухо грохочет сквозь бугристую мышцами грудь кузнеца, Зар лежит, осознавая себя совершенно голым, совершенно счастливым, разгорячённым до того состояния, когда собственный член от наименьшего движения вырубает мозги, как ненужный напрочь, мешающий агрегат. Зар не помнит, как и когда они добрались до постели. Почему он голый. Почему Ставр рядом. Почему его руки так привычно и по-хозяйски лежат на талии и лопатках. Зару думать сейчас совсем не хочется, да и в принципе нечем. Зара положение дел и своей уродливой тушки более чем устраивает и совсем ничего не смущает. Ему непередаваемо хорошо. Остро и жарко. Томительно-липко. Под пальцами — плечи Ставра. Их можно поглаживать и едва-едва сминать. Чувствовать, как расслабленные мышцы под кожей перекатываются и отвечают на ласку живым теплом. Зар сползает по телу мужчины чуть ниже, прокатывается напряжённым членом по животу, елозит и трётся, пока не чувствует собственной кожей ответную реакцию. На ощупь, как он привык. У Ставра стоит. У Ставра очень большой. Неудобно загнутый под тканью белья. Хочется просунуть руку под резинку и все это великолепие распрямить, уложить по центру широкого живота, чтобы было удобнее к нему притереться и чувствовать ярко выраженную, массивную головку у себя под пупком. Хочется изучить лабиринт набухающих вен кончиками пальцев, как текст на брайле. Хочется прижаться губами к одурительно пахнущей шее. Хочется! Но страшно. Потому что Ставр всё ещё размеренно дышит, и руки его на спине и талии Зара каменно-неподвижны. Кузнец либо спит, либо предпочитает не пачкать руки в содомском прелюбодеянии и слепом уродце. Елеазар ни за что не рискнёт выяснять. Любой из вариантов всё испортит, потому лучшее решение — не ждать невозможного. Не гонит — и хорошо. Не сталкивает с себя в отвращении — и на том спасибо. Зар не гордый. Он ничего не требует, просто ластится о своё грозовое, пропахшее кузнечным цехом божество. Трётся, как соскучившийся по хозяйским рукам кот. Это же ничего страшного. Это ведь можно. Он не трогает ничего руками. Только плечи, которые на самом деле хочется покрыть поцелуями, исступленно вылизывать в ямочках над ключицами, отпечатывать в оранжевой коже свои мелкие, беззащитные зубы. В паху всё налито, вздыблено и нетерпеливо. Неторопливое раскачивание не спасает. Так только хуже. Так можно сойти с ума. Зар почти решается раздвинуть ноги пошире, чтобы обнять ими талию мужчины, упереть колени по обе стороны от массивной туши и прижаться к Ставру ещё плотней, когда тело под ним дергается. — Зар? Сонный голос ниже на две октавы. Он саднит в горле и бьёт по затылку наотмашь. Елеазар цепенеет, не в силах ни ответить, ни прекратить свой факирский танец, заклинающий кузнеца не сталкивать с себя прилипшее, разгорячённое тело, не спрашивать что он делает, не смотреть с осуждением, не бить его отвращением, потому что жизнь Зара и так била слишком часто, забила почти до смерти, и здесь, сейчас, все что может спасти — молчаливое попустительство. В голове пульсирует одна единственная мысль: МОЛЧИ! И Зар молчит. Молится на своего каменного идола, чтобы и он тоже сомкнул уста, до которых влюблённый пацан никогда не рискнет дотянуться наяву, как во сне, и поцеловать. Все что он может — бездумно липнуть, елозя по оранжевой коже своей болезненно-чувствительной эрекцией. — Блять! Хриплый Ставров выдох — пощёчина. Она выбивает из груди весь воздух, из уголков глаз — слёзы. Зару до остановки сердца стыдно. Он вполне согласен со своим новым титулом. Он готов быть для Ставра блядью, раздвигать тощий зад и предлагать себя, самолично нанизываться на его член и вылизывать мужчине ноги. Вот только для всего этого он слишком трус. Он не решится сам. Он не попросит, даже голову от плеча не поднимет. Зар все ждёт, что его отпихнут и скинут, что прогонят, пинками под тощие ребра на улицу и прочь из своей жизни. Ждёт в ужасе, исступленно ловя последние мгновения близости, острые, словно стальной шип, вогнанный в висок. Жаркие, болезненные и убийственно сладкие. Хочется пропахнуть Ставром насквозь перед тем, как опять оказаться в одиночестве и идти на ощупь искать тот проклятый мост, с которого всё началось. Но вдруг оживают Ставровы шершаво-мозолистые руки. Сдвигаются со своих прогретых насквозь мест на спине Елеазара. Ползут вниз. Находят и сминают ягодицы, протаскивая притихшего зачинщика возни под одеялом по напрягшемуся до твердокаменного состояния животу. По набухшему желанием члену. Снова и снова. Бесстыдно проталкивая массивные пальцы в ложбинку между Заровых ягодиц. Ещё и ещё, пока поплывшего пацана не вырубает, отсекая реальность за багровой пеленой возбуждения. Зар смутно соображает, едва способен шевелиться, только исступлённо дёргает бёдрами, стремясь потеснее влипнуть в своего обожаемого кузнеца. А Ставр не останавливается на уже содеянном. Лезет рукой между их тел, тянет вниз своё бельё, выпуская на свободу горячий и твердый член, который перекатывается, пойманный между животов, к которому Зар притирается своим тут же, сипло задыхаясь распахнутым ртом. И вторая рука кузнеца, дотянувшаяся до мошонки Зара и поощрительно поглаживающая там всё, ставит пунцово-алую точку, словно пятнышко лазерного прицела на лбу обречённого, в Заровой мыслительной деятельности, оставляя только обнажённое желание и исступление, с которым парень толкается в подставленную руку мужчины. Он даже не заметил, когда мужчина успел сплести вокруг их членов пальцы. Он просто благодарно и восторженно трахает эту руку, чувствуя кожей массивный и толстый ствол, который так хочется почувствовать еще ярче. Внутри. В себе. Во рту или заднице. Не важно где. Лишь бы подтвердить свою принадлежность этому человеку окончательно. Лишь бы довести удовольствие до той границы, за которой уже и сдохнуть не страшно. Ставр — божество. Ставр — идеален. Он чувствует, как надо. Он сминает Зарову ягодицу и подталкивает на себя. Гладит и нажимает на отверстие, почти продавливая внутрь массивную фалангу пальца. Это становится финалом. Последней каплей, от которой переполненная удовольствием чаша выплёскивается, переливается через край, окатывает Зара с головы до ног. И Елеазар тоже выплёскивается, судорожно, болезненно-остро кончает. Стонет сорвано и глухо. Тонет в своем блаженстве на самой границе с помешательством. Потом оглушёно чувствует, как Ставр, ткнувшись в его макушку носом, вторит гортанным рычанием, конвульсивно пульсирует прижатым к его члену членом, добавляя в лужу липкого жара между ними еще больше. Зар раздавлен и счастлив. Зар — все. Зар растекается по животу кузнеца, как выплеснутое семя, начисто потерявший форму и остатки сознания. И когда его опять зовут по имени, уже почти не слышит. И когда его опять называют блядью, лишь улыбается в шею мужчины, совершенно и полностью согласный на всё. Потому что сердце под его ухом грохочет на самой границе человеческих возможностей. Потому что руки Ставра всё ещё на Заровой заднице, даже та, которую они только что вместе трахали, размазывая по елейной коже быстро густеющее семя. Голос Ставра где-то совсем рядом что-то ещё бормочет. Елеазар слышит сквозь наплывающий волнами сон, улыбается в липкую от пота шею мужчины, к которой успел притереться пылающим лицом. Сейчас он настолько счастлив, что завтра может уже не наступать. Оно всё равно не добавит к блаженству слепого ничего более важного.