Слепой

Эпиграф-посвящение авторства Акицуне Где-то впереди миражи кораблей, Где-то за спиною встаёт горизонт. Глухо таращится ночь из дверей, Тихо засыпает чудовище-порт. Глухо-свинцовые призраки волн В брюхе баюкают полчища рыб. Сны перекатывают через холм Тихо лежащих каменных глыб. В небе ночном разлилась молоком Дорога которой последуешь ты. Бризом солёным, смешным ветерком Шепчет на ухо чужие мечты. Завтра опять, как и тысячу раз Солнце развеет твой город из грёз. На память оставив обрывки фраз И высушив капли росинок-слез.

Съезд к набережной был извилистый и плавный. Словно огромную змею кто-то втоптал в склон и она там окаменела. Позади остался присыпанный цветными лампочками, как засахаренным конфитюром, луна-парк, дома, старые настолько, что из-под облупившейся штукатурки на головы прохожих сыпалась сама история, словно перхоть, пёстрые кабинки с сувенирами втридорога, безвкусными и кричащими, как и всё, что обычно покупают на память. Позади осталась ажурно-квадратная, лепная, торжественно-бессмысленная арка, словно зачерствевший до бетонного состояния торт из белого безе и кремовой карамели. Позади остался Город. Спуск к морю отсёк жилые дома и отели зелёным ножом парка. Словно приставленное к горлу заселённой людьми суши живое лезвие. И из-под него в рытвину каменного ложа неустанно расползается белой пеной Чёрное море. Шумное, хмурое и зловещее в своём непрерывном движении. Елеазар ничего этого не видит. Убаюканный в кожаном кресле, укутанный теплом салона. Он успокоился, прикрыл опушенными серебром веками незрячие, лунные глаза, во что-то своё вслушиваясь. Перед тем как выпустить птенца из салона, Ставр заставляет его надеть пальто, предварительно отщёлкнув ремень безопасности. Сам наматывает на высокую, гибкую шею шарф. Без вороха невесомых прядей, падающих с затылка на плечи, эта шея казалась совершенно беззащитной, гладкой и белой, что перехватывает дыхание. — Пошли. Тут совсем недалеко, — зовёт Ставр, открыв пассажирскую дверь. Елеазар уже привычно хватается за его руку. Теперь это получается совсем легко. Словно кузнец всю жизнь только и делал, что водил за собой слепого беглеца с церковных фресок. Херувимисто-благолепный, возвышенно-потерянный Зар выглядит чем-то инородным в привычном глазу приморском пейзаже. Таким только по чёрным пляжам Норвегии слоняться. Или по солнечным улочкам Невады. А от того, как парень тянет голову вверх, вздернув округлый, мягкий подбородок и ловя на жемчужные пятна зрачков немыслимо яркий свет, веет и вовсе инопланетным пришествием. Ставр залип. Понимает это, только когда Зар сам делает шаг, почти напарываясь на бордюр, влекомый вперед шёпотом набегающих на песок волн, словно музыкой волшебной дудочки. — Осторожно! Тут возвышение! — спохватывается угрюмая туша с лицом божества из Титаномахии. Ставр не сильно задумывается, что обхватить Зара за талию и поднять на треклятый бордюр — действие излишнее. Он просто делает. Уже потом замечает пунцовые уши парня и вдруг опустившееся вниз лицо. Правда без волос прятаться бедолаге не за чем, поэтому румянец пятнами на скулах горит, как размазанный по шёлку малиновый сок. Видимо парню не очень приятно чувствовать себя настолько беспомощным. Всё-таки у него есть гордость и по ней точно бьют замашки одного медведя, привыкшего махать кувалдой, нивелировать чужой вес до того, что в одной руке можно поднять и подержать в свое удовольствие. Всё же Зар парень уже взрослый. Девятнадцать — не пятнадцать годиков, когда ещё приятно знать, что твой отец самый сильный в деревне и может вас с братом повисшими на одной руке удерживать как угодно долго, позволяя на ней раскачиваться, подогнув ноги. Да и Ставр Зару не отец. Даже не старший брат. Так, временный друг, который помогает вырулить из жизненного трындеца в меру собственного врождённого альтруизма. — Извини, боялся, что упадешь, — запоздало винится Ставр, ещё более запоздало одергивает руку, влипшую в чужой бок, оставив только ту, что в роли поводыря держит воробушка за бледную лапку. — Н-ничего, — заикаясь, кивает Елеазар, и по его дерганому движению сразу же ясно, ещё как чего. — Всё в порядке. Не в порядке. Опустевшая лапа горит странным ощущением. Видно ткань пальто и правда очень приятная. Выгладила дубленую шкуру до самых нервных окончаний, сделав те совсем не нервными, а спокойно-умиротворёнными и восторженно-льнущими. Они идут к морю молча. Зар послушно перебирает ногами, внимательно вслушивается. Вертит головой, словно стремится прислушаться к морскому шуму то одним ухом, то другим. Цепляется за огрубевшую ладонь Ставра почти в панике. Брусчатка под ногами сменяется песком. Он шуршит и проваливается. На нём остаются сдвоенные цепочки следов. Ставровы ботинки на армейский манер глубоко грузнут, рыхлят ракушки, усыпанные кварцевой трухой, выворачивают отполированные прибоем камушки. Елеазар, словно эльф, идёт по самой зыбкой поверхности, едва вдавливая в неё подошвы светлых сникерсов. На пляже пусто. Где-то на самом горизонте слева беснуется тёмная собачья тень, ритуальными кругами бегая вокруг безликого хозяина. Где-то на горизонте впереди зыбкие миражи кораблей, тяжёлых и неповоротливых, ползут улитками-Левиафанами в порт, оставляя склизкий след в кильватере. Где-то на горизонте, за их спинами, город пережёвывает историю, как беззубая старуха хумус, чавкает бесформенной кашицей, глотает столетия кисловато-пряными комками, слепо смотрит на пару заблудившихся людишек на своих коленях, воткнутых в подол прибоя, как в застиранные кружева. Грязно-свинцовые беспокойные волны поднимаются из глубины, смешивают где-то там под своей рельефной шкурой сероводород и речную воду, баюкают в брюхе тёмных рыб, кошачьих акул со смешными мордами, серебряные стежки рыб-игл, глазастые блинчики камбал. Всего этого Ставр не видит тоже. Как и слепой напропалую Зар. Они переступают тёмную границу прибоя. Мокрый песок больше не проваливается. На нём нарисована пунктиром линия, до которой добирается солёный язык волны. Зара тянет дальше. Он как загипнотизированный шагает вперёд, теперь уже ведя за собой кузнеца, а не наоборот. До тех пор, пока вода не накатывает на ноги, вынуждая вздрогнуть, замереть, застыть так, пока солёная вода хватает за штанины и забирается под них, обнимает худые щиколотки с округлой пястной косточкой и синими жилками. Ставр знает. Ставр видел. Ставр и сам торчит по щиколотку в прибое, как дурак. Цепляется за руку слепого. Смотрит на него, на широко распахнутые ртутные глаза, потухшие задолго до того, как они встретились. В этом зеркале свет отражается и улетает в никуда. В этом зеркале можно увидеть собственные искажённые черты. Губы Елеазара приоткрыты. В светлых чешуйках омертвевшей кожи, мягкие и наивные, неуместно-чувственные на ангельском лице. Вздрагивают ресницы. Трепещут ноздри. По гладким впалым щекам скатывается такое интимно-внутреннее выражение, что подглядывать за ним стыдно. Как бывает стыдно только в детстве, когда случайно увидел целующихся родителей. — Нравится? — невпопад спрашивает Ставр. К нему поворачивается полное восторга лицо. Теперь кузнец видит на изогнутых ресницах выдавленную ветром хрустальную соль, словно что-то внутри Елеазара стремится стать частью моря прямо сейчас. — Очень… Они стоят, пока ноги не начинает покалывать от холода. С запозданием до Ставра доходит — в отличие от его ботинок, обувь Зара полна воды. Кузнец слишком увлечён созерцанием счастливого Зара, слишком не привык иметь дело с тем, кто готов торчать в осенней воде до посиневших губ, лишь бы ощущать море как можно ближе, чтобы опомниться раньше. Елеазару показать бы изразцовую Мальту, пропахшие тропиками пляжи Индонезии, совсем не тихий Тихий океан. — Пошли, купим горячего выпить, и домой. Слишком холодно. Ставр тянет начинающего Ихтиандра подальше от воды. И тот удивительно безропотно тянется. Дает себя увести. Шлёпает по песку мокрыми кедами, набирая на просоленную белую кожу крупинки песка. Ставр останавливается, приседает на корточки, так и не выпустив руку ведомого. Шарит заскорузлыми пальцами в серовато-жёлтой сахаре. Ищет. Собирает. Потом, встав на ноги, вкладывает в свободную ладонь Зара горсть мелких ракушек. — Вот. На память. Завтра, если захочешь, опять сюда приедем. Хорошо? Только обуем тебя во что-то более непромокаемое. Фантазия рисует Зара в жёлтых резиновых сапогах, с зонтиками или уточками на голенище, в дождевике и с алым шарфом. Картинка в голове заставляет улыбаться. Зеркалить неуверенную, мягкую улыбку на губах парня, который стоит, перебирает в ладони ракушки, словно святой чётки, гладит подушечками пальцев рельефные бока. — Хочу. Я соскучился по морю. Раньше мы с мамой каждый день ходили на пляж. Какой бы ни была погода. Даже если дождь. И зимой. Матери нравилось, когда, как сейчас, нет людей и шторм вот-вот накатит. Она была такая красивая, с пшеничными волосами, спутанными ветром в тонкие петли и локоны. Хочется сказать, что Зар сейчас тоже очень красивый. Восторженный, чистый и полный вдохновения. Хочется. Но так глупо говорить подобное парню, который собственную красоту вряд ли видел, и вряд ли ему нужны подобные речи из уст почти постороннего мужика. — Будет тебе море, дружище, — излишне нервно смеётся Ставр. — Сколько захочешь. Ерошит и так растрёпанные злым осенним бризом волосы. Блестящее, дымное серебро под пальцами приятнее любого кашемира. Зачем только поволок состригать мышастые кудри? Дурак. Ставр виновато смотрит, как слепой вновь пытается прятать лицо за отсутствием пыльной волны оставшихся на полу в парикмахерской прядей. — Пошли. Там чуть выше есть ресторанчик с приличным кофе. Возьмём тебе чего-то горячего и вернёмся к машине. И они идут. Ставр чуть впереди, ведёт своего повёрнутого на море новоназначенного друга, крепко держа худую ладонь. Есть такие дни, когда лучше отсидеться дома. Даже если с утра кажется, что всё будет нормально. Стоит выйти за порог, и вот на горизонте трафаретными буквами вспыхивает он! Неоновой вывеской «ПИЗДЕЦ»! От самого утра и до вечера. В такие дни нужно торчать у камина, кутаясь в мохнатую шкуру синтетического медведя, которая от трения искрит статическим электричеством и добавляет к чаю запах грозы. В такие дни нельзя делать ничего, только лениться и лениво говорить о чем-то отстраненном. Но вот же незадача, Ставр сразу фишку этого дня не просек, а сейчас уже — поздняк метаться. Сейчас они идут по плавно поднимающейся к террасам аллее, держась за руки. Трое молодых и борзых прошли мимо колоритной парочки молча. Хлыщ в двубортном пальто с пижонским русым хвостиком на макушке, плечистый, концептуально лысый мордоворот и кудрявое горюшко в синей курточке Адидас. Недовольное: — Пидарасы совсем обнаглели. Не шифруются даже, — прилетело Ставру в спину совершенно неожиданно. Наверное, только от этой неожиданности он и сбился с шага. Оглянулся, проглатывая оторопь, пытаясь понять, ему ли подобные обвинения адресованы или произошла ошибка. Пидарасом себя Ставр не считал ни в постели, ни по жизни, и подобный наезд кузнеца обескураживал. На представителя хоть каких-то меньшинств двухметровая туша в кожанке с лицом «Это я лично с Зевсом амброзию на Олимпе жрал и занюхивал ухом выкормившей его козы» не тянула ни в коей мере. Но «комплимент» оказался адресный. И на офонаревшего кузнеца борзый юнец тоже обернулся. Заметив, что на экспертное мнение по поводу чужой сексуальной ориентации объект диспута отреагировал, здоровяк, сверкающий белыми зубами и свежевыбритой головой одинаково ярко, радостно оскалился. — Че буркалы вылупил? Пидр? Пиздуй пока не вломил. Охамели уёбки. Насчёт «охамевших уёбков» Ставр был в корне не согласен, потому что под данное определение в полной мере как раз подходила троица шибко борзого молодняка. Ну их лидер так точно. Его метросексуальный дружок, со стаканом марочного глинтвейна в руке, попытался буйного урезонить, скучающе закатил голубые очи к небу. — Зень, ну что ты опять? Пошли. Отстань от людей. То, что их повысили до людей, обнадёживало. Свирепая гримаса на лице лысого — наоборот, угнетала. Особенно тем, что почесать об неё кулаки не получится. В руку вцепился клещом Зар, и был он настолько бледным, что почти сливался с тоном молочно-белого пальто. — Пожалуйста, не надо! Просто пойдем. Пожалуйста! Слепой перепуганно канючил. Шагнул наперерез Ставру, который к троице уже обернулся полностью, и сейчас прикидывал, как сочетать собственное нежелание выпускать руку Елеазара и потребность стереть самодовольную лыбу с морды лысого. Но Зар, вставший перед самым носом и теперь цепляющийся уже за обе руки — оказался непреодолимым препятствием. Отодвинуть его в сторону или обойти Ставр не мог. Не мог даже руки из его хиленьких ладошек выдернуть, так и стоял косматым идиотом, склонив голову в художественных буклях темных кудрей. Смотрел. Как в ртутных блюдцах слепых глаз опаловой пленкой переливается тревога, забота, испуг и еще столько всего интересного, что троица за спиной слепого теряла всякий вес и значимость. — Ладно. Пошли. Всех дебилов учить, руки сотрутся по локоть, — разительно, в единый миг подобрев лицом и потеплев бусыми, серо-голубыми гляделками, рокочет Ставр. Собирается вновь уволочь своего малохольного друга вверх по аллее. Собирается сделать то, чего никогда не делал. Проглотить оскорбление. Стерпеть. Забить. Махнуть на идиотов рукой, потому что попросили. Потому что Елеазар тревожится. Как обычно бывает в жизни, прилетело за излишнюю доброту тоже Зару. Лысый выхватил у дружка стакан глинтвейна с аляповатой пластиковой крышкой-непроливашкой, размахнулся, швырнул. — Ты кого дебилами назвал, пидр? Сам в сраку долбишься, а нормальных пацанов оскорбляешь? Твоё место у параши, пидрила! И петушка своего сладкого дрессируй лучше, слишком борзый! Зар дёрнулся от крика и от удара в спину. Испугано вскрикнул, впечатался носом в Ставрову грудь. Зажмурился так плотно, что сизые ресницы сплелись в замысловатую ажурную вязь, пряча бельма слепых зрачков. — Блядь! — проскрипел кузнец, обнимая испуганного воробушка. Руки на спине парня нащупали огромное мокрое пятно, исходящее паром, быстро извозились в горячем, алкогольном пойле. — Жжется? — перепугано спросил Ставр, начал с замершего пацана сдирать пальто, лезть руками под свитер, почти сухой к счастью. Глинтвейн не успел пройти насквозь. — Всё хорошо, всё хорошо, всёхорошо, всёхорошовсёхорошо… — На повторе затравленно частит Зар, втянув голову в плечи и вцепившись оцепенело руками в край бело-молочного свитера. — Гы-ы. Смотри, как засуетились! — долетает довольное со стороны. — У твоей сучки течка, мужик! Вставь ей поскорее! Смотри, как скулит! Крепыш веселился. Зло и лихо скалился. Хозяин злосчастного стаканчика, стоящий рядом с офонаревшим лицом, громко влупил себе по лбу и театрально простонал: — Ой дура-ак… Хотя лупить надо было не себе, а лысому. И не интеллигентной ладошкой с тонкими ноготками, а с ноги. — А чё они-то? Чё? А? Я им не дебил! Быстро окрысился парень, оборачиваясь к товарищу. — Весьма спорное утверждение, Зень. Я бы даже сказал провокационное… — цедит ядовито мистер «Стильный пучок», брезгливо кривит губы, отступая на шаг от товарища, словно стремясь продемонстрировать собственную непричастность к идиоту. — Постой здесь минутку. Хорошо? Я сейчас пару слов этому весельчаку скажу и вернусь, — гладит по макушке перепуганного ангела Ставр, уговаривает, насильно впихивая скомканное пальто в дрожащие руки. Лысый на приближение Ставра смотрит, выпятив квадратный подбородок с недельной щетиной и уебанской ямочкой истинного самца. Лысый храбрится и вскидывает кулаки, даже вполне правильно вскидывает. Пытается принять надвигающийся на него пиздец достойно. Вот только Ставр не дворовая пацанва, которую можно впечатлить парой боксёрских приёмов. Ему плевать на попытки какого-то молокососа порхать, как бабочка и жалить, как навозная муха. Первый удар малолетний мудак принимает на вздернутые кулаки, второй сминает хилую оборону, впечатывая руки пацана в его же самодовольную харю. С третьего болтливую погань опрокидывает. Приложить бы ещё так, чтобы надолго запомнил. Повалять ублюдка в пыли на глазах у друзей, стоящих оторопело, с бледными лицами и разинутыми ртами. Ставр не побрезгует пнуть пару раз лежачего. Перед ним не противник, которого на ринге не бьют, если лёг. Тут валяется мусор. Его с дороги положено откидывать вот так, подцепив мыском ботинка, до хруста ребер и кровавого кашля с разбитых губ. — Ставр! Ставр, не нужно! Испуганный вопль, как кислотой на вскрытую глотку. Перехватывает дыхание, проедает до самой трахеи. Ставр давится собственным бешеным рыком, замирает, почувствовав, как со спины в него втемяшилось знакомое тощее тело, обхватило руками поперек груди, соединяя измазанные в сладком вине пальцы поверх потасканной черной кожанки. — Прекрати! Не нужно! Не из-за меня! Прошу… За спиной скулят и почти плачут. За спиной устало жмутся высоким бледным лбом между лопаток. Скинуть эти хлипкие оковы Ставр не в состоянии. Покорно замирает, опустив кудлатую голову. Накрывает сплетённые липкие пальцы огромными, привыкшими к тяжёлому труду руками. Гладит. Успокаивает. Согласно молчит. Не потому, что из-за Елеазара не стоит начистить морду зарвавшемуся мудаку, а потому, что пугать и так пуганого воробушка не хочется. Над мудаком уже трясётся кудрявая мелочь в адидасе. Жмёт к разбитой пасти чистенький платочек. Что-то там курлыкает, пытаясь оттереть хлещущую из ноздрей в два ручья кровищу. — Сходили, вспомнили школьные годы, мля, — цедит себе под нос Стильный Пучок, неловко прячет руки в карманы, смотрит на весь этот цирк, как смотрят непосвящённые на выставку тропических жаб и жуков. Вроде бы и занятно, но мерзость редкостная. — Слушай, мужик, как там тебя, Ставр? Ты шёл бы куда шёл? Мы этого альтернативно-умного как-то домой дотащим с Саней. Не серчай. Он у нас тупенький. В детстве по голове получал часто. Вот и несет всякое. Идите, ребята. Мы тут сами. Идти и сами не получилось. С верхнего конца аллеи, что выходил к террасе злополучного ресторана, уже неслась пара господ в форме, радостно маша руками, пытаясь на ходу достать ксивы. — О-ой пиздец… — вновь закатил ярко-голубые глаза Стиляга, явно сожалея, что не может в свои теплые твидовые карманы засунуться весь, а не только холеные тонкие руки там прятать. С тезисом хвостатого Ставр был согласен на все сто. Пиздец явился им в лице двоих полисменов. Молодых, полных энтузиазма и служебного рвения. Пантомиму «Павший герой» они оценили сходу. — Доброго дня, граждане. Майор Задворин, сержант Лейбман. Что здесь происходит? Участники происшествия, попрошу назвать свои паспортные данные для протокола. У Задворина в руках сразу же из воздуха материализовался блокнотик с черной ручкой размером с мизинчик, у Лейбмана — айфон последней модели для протоколирования опроса, видать. Ставр завис. Зар за его спиной вообще, кажется дышать перестал. Павший «герой», воодушевлённый пришествием новых зрителей, сел, утёр кровавые сопли. — Напали на меня, господа офицеры. Вот, повреждения телесные на лицо. Задержите этих пидарасов! Пусть посидят у вас в петушарне. Им же там даже понравится. Считай курорт. Столько несосаных хуйцов. От такого предложения прифигели даже господа офицеры. Задворин нервно щёлкнул ручкой. Лейбман вырубил запись и спрятал телефон в карман, предчувствуя непротокольный диалог, спросил собравшихся вкрадчивым голосом: — А вы, значит, свидетели. Расскажите, что здесь произошло? Стильный пучок, успевший опять приложить себя по лбу, так из-под руки и смотрел на легавых. — Да вот. Прогуливались со школьными друзьями. Зиновий увидел этих граждан. Возмутился их внешним видом. Сделал замечание. Мужчина, кажется его зовут Ставр, резонно усомнился в умственных способностях Зеновия. Зеня, точнее Зеновий, отнял у меня глинтвейн и бросил его в спину потерпевшего. Ставр попытался защитить своего… подопечного? Не знаю, кем приходится ему этот человек, но поскольку у парня инвалидность, сам он за себя постоять не мог. Таким образом Ставр нанес Зеновию удар, после чего тот упал. Видимо, все полисмены обладают особой магией. Рядом с ними каждый начинает общаться казённым языком с топорными формулировками, называть всех гражданами и назначать потерпевшими. Ну или же Стильный пучок привык общаться со служивыми и канцеляризмы у него в лексиконе давно. — Ага, значит зачинщик конфликта Зеновий. А фамилия ваша как? Лейбман оживился, опять полез в карман за мобилой. Зеня от такого поворота вещей даже встал на ноги, отмахнувшись от помощи кучерявого, как от назойливой мухи. — Тём, ты чё несёшь? Какой ещё зачинщик? Я ничего не делал, просто шел-шел, а этот псих налетел на меня и давай гасить. Вы гляньте на него. Он же психопат! По-любому в каких-то подпольных боях участвует. У меня, между прочим, КМС по боксу, а этот хрен меня с двух ударов уложил! А ты, Тём, пургу гонишь. Он опасен для общества. Так и знал, что ты в своей консерватории тоже спидарился! Родной петушиный вид защищаешь? Интеллигент хуев… Патлатый Тёма болезненно застонал, словно у него все зубы разом начало ломить и дёргать. Полисмены озадаченно переглядывались. Ставр хмуро поглаживал нервные руки у себя на груди. — Это я виноват, — прозвучало из-за его спины. — Это из-за меня всё. Зар, с покрасневшими глазами, которые теперь смотрелись совершенно дико. В опухших веках, на фоне бледно-розовых белков, мутные бельма казались застывшей коркой молока, которое вскипевшим залили в глаза слепого. Он упрямо пытался выпутаться из рук Ставра, выползти из-под его лапы, стремящейся задвинуть обратно за широкую спину, где тому было точно уютнее, лучше и спокойнее, чем под прицелом пяти ошарашенных взглядов. — Я попросил к морю пойти. После смерти матери ни разу там не был. А обратно мы возвращались за руку. Я ведь не могу иначе. Не вижу ж нихуя! А этот мудак латентный решил, что мы голубые. Начал всякую херь орать. Ставр его не трогал. Мы хотели уйти. Но этот дебил кинул стакан горячего глинтвейна. Он мне в спину попал. Ставр испугался, что будет ожог. Да и этот мудак не собирался останавливаться. Почти плачущий, слепой, одетый во все белое ангел едва ли не срывался на крик, упрямо цеплялся в Ставрову лапу и в перерывах между слов, болезненно кусал губы. — Это правда? Лейбман смотрел на хвостатого. Тёма пожал плечами, с видом «а от меня вы чего хотите?». Потом всё-таки добавил. — Да, правда. Латентный он, наш Зеня. Кого ещё будут интересовать идущие за руку мужики? Вечно всюду гомики мерещатся. Достал… Поебался бы уже с каким-то не особо брезгливым парнем и успокоился бы. Заебал нервы трепать. Мудак. Вряд ли Лейбман спрашивал об этом. Но патлатому видно наболело. Маты с губ консерваторского интеллигента срывались тоже интеллигентно, почти как музыка. Диагноз, произнесенный при свидетелях, Зене не понравился. Он дернулся, на друга детства своего налетел, успел разок двинуть по холеным губам, перед тем как его технично скрутили полисмены, укладывая мордой в брусчатку. — Я тебе не пидор! Сам ты пидор! Сам ты латентный! Сам ты мудак! Предатель! На глаза мне больше не попадайся! Выебу! Тело, которое с трудом удерживала пара блюстителей порядка, выворачивалось из-под их коленей и норовило взглянуть в перекошенное удивлением лицо Тёмы. — Тебе лечиться нужно, Зень. К психологу сходи. Совсем ведь чердак потек. Говорил это Тёма все ещё удивлённо, вытирая кровь с разбитой губы. Скоро холеное, породистое лицо станет не таким холёным, приложил его КМС знатно, к вечеру губы будут — любая эскортница позавидует. — Так! Прекратили балаган! Сейчас мы все переместимся в участок для дачи показаний и выяснения обстоятельств происшествия. Ставр хмуро смотрел, как Зеню ставят на ноги. В наручниках он был уже не такой борзый. Ставр смотрел и отстукивал на телефоне нужный номер. Когда на том конце прозвучал гнусавый голос, интересующийся, чем обязан, кузнец без особых рассусоливаний сказал: — Да вот я по набережной гулял, нарвался на хулиганов. Меня твои ребята тут приглашают в участок, а у меня пацан с мокрыми ногами и в залитом винищем пальто из-за малолетних дебилов. Скажи пару слов своим бойцам. Я потом в участок адвоката пришлю, с заверенными показаниями, сканами удостоверения личности, все чин по чину. Ты ж меня знаешь. Короткое молчание завершилось передачей трубки майору. — Да. Да. Вас понял. Все оформим. Спрошу. Получив обратно телефон, Ставр забыл о существовании пары полицейских и тройки школьных друзей. Его больше интересовал Зар в одном свитере дрожащий рядом и его перепуганное, бледное, как известка лицо. Стащив с себя куртку, мужчина накинул ее на плечи слепого. Потом, подумав, вынудил пацана продеть руки в рукава и застегнул молнию до самого подбородка, где из горловины торчал намотанный в три слоя шарф. Испоганенное пальто валялось чуть в стороне, брошенное Елеазаром, когда тот помчался встревать в драку. Не задумывался даже, бестолочь, что самому может прилететь. Об этом им тоже стоило поговорить. Но дома. Где ничего больше не случится. Подняв пыльно-кровавую тряпку, Ставр недовольно вздохнул. Не факт, что даже химчистка поможет. Проще заказать еще одно, такое же или похожее. Елеазару белый кашемир безумно шел. — Эй, бойцы, какое у вас отделение? — Спросил, проходя мимо ментов, Ставр. Вдумчиво послушал ответ. — Завтра мой человек занесет все нужные документы, — бросил на прощание, уводя Елеазара вниз по аллее, к парковке. Пить кофе больше не хотелось. В идеале из дому сегодня они вообще не будут выходить. Не день, а ПИЗДЕЦ!