Слепой

Ему снились котята. Или котёнок, всего один? Где-то кто-то придушенно мяукал, и мысль о том, что надо животинку найти и вытащить оттуда, куда она зашкерилась, зудела на подкорке как назойливая муха, даже сквозь дрёму. Ставр тяжело заворочался во сне, почти сбросив одеяло. Съехавшая мягкая ткань открыла рельефный торс, скрупулёзно вылепленный матушкой природой, как ветер и зной вытачивают камень, придавая ему причудливую, порой фантастически сложную форму. Не глянцевыми перекатами надутых мышц, взращенных монотонными упражнениями в тренажёрке, бугрился массивный торс. Ставр с детства привык пахать до кровавого пота в кузнице, вместе с дедом и отцом. Таскать на горбу железо. То, что в чушках, болванках, заготовках, ещё в форме молотов, наковален и щипцов. То, что гнётся и плавится от жара, под ударами умелых рук. И поёт. Железо умеет петь, если приложить к нему достаточно усилий и умения, а Ставр был всегда чертовски усердным. У него от рождения тяжёлый, широкий костяк, открытое, красивое лицо, несколько простоватое в рубленой прямоте выразительных черт, но тем и подкупающее. Отличная генетика, надевшая на скелет слои упругих мышц и почти исключавшая болезни, сделала своё дело. Сейчас широкая грудь мужчины медленно вздымалась и опадала в неровном дыхании. Он лежал, раскинув руки и ноги широко, словно плавал на поверхности смятых, тёмных простыней. На очередном кошачьем мявке сон лопнул как мыльный пузырь. Ставр глубоко вздохнул и рывком проснулся, распахнув бусые, серо-голубые глаза. Прислушался. Звук шёл от лежбища его находки. Понял это кузнец не сразу. С минуту он глубокомысленно тупил в потолок, расчерченный полосами мутного фонарного света, ползущего из окна, как водоросли вдоль течения. Натужно вспоминал где он, кто он, что было вечером и почему так учащённо лупит о рёбра собственное сердце от жалобного, приглушённого скулежа, требуя сейчас же, немедленно что-то с этим сделать. — Черт… — наконец-то доперев, откуда и от кого шум, подрывается с кровати Ставр. Елеазар лежит в самом углу своего разложенного дивана, ткнувшись лицом в обтянутую гобеленовым сукном быльцу, и тихо в неё то ли орёт, то ли плачет, то ли задыхается. Непонятно даже, во сне или наяву. Ринувшись к парню, Ставр стопорится лишь уткнувшись коленями в край дивана. Растерянно смотрит. Решает, стоит ли тревожить Зара, вмешиваться. С другой стороны, не вмешайся он, это чудо всё-таки доползло бы своими приставными шажочками к центральной секции моста над путями и хер его знает что бы там сделало. Хотя, понятно, конечно, что, но Ставр даже мысленно не может себе этого представить, и упрямо отгоняет видение короткого полёта под звук надрывной железнодорожной сирены прочь. Нахер! Не будет такого. Никогда! И стоять, тупо пялясь на сжавшегося в углу дивана слепыша тоже — нахер. Нашёл время тормозить и думать. Ставр взбирается на зарово ложе, тянется к растрёпанной голове. Гладит. Шепчет что-то бессвязное. Бессмысленное. Уговаривает спящего успокоиться. А спустя полминуты переговоров с чужим затылком, обнаруживает себя уже удобно умостившимся за спиной Елеазара, обнимающего нервно напряжённый человеческий комок, который наконец-то прекратил скулёж, замер, затих в его руках, ткнувшись патлатым затылком в подставленное плечо, ещё горячее ото сна. — Ну всё, всё. Это просто сон. Всем нам порой снится какое-то дерьмо. Норм. Не бери в голову. Просто думай о чём-то хорошем и засыпай. Я посторожу. Он не знает, проснулся найденыш или нет. Может просто притих, почувствовав чужое присутствие. Люди ведь животные социальные. Всем спокойнее, когда не одни. И это ощущение неодиночества вдруг накатывает на кузнеца как плита пневмопресса, вдавливает в матрас, раскатывает в блин, в чернявой голове всё по полочкам с усилием распихивая. И почти незнакомый мальчишка в объятиях уже не кажется чем-то странным. Чужеродным. Ведь так удобнее, теплее, уютнее. Он больше не один. А всякие пуганые котята прекратили мяукать, мешая большому и серьёзному Ставру мирно спать.

֍֍֍

Зар проснулся от ощущения руки в своих волосах и перепугано замер, выныривая из душной проволоки воображаемого кошмара в кошмар настоящий. Нет-нет-нет! Только не снова. Только не это! Но рука вела себя странно. Не сжимала давно плачущие по ножницам лохмы в кулаке, не долбила его головой о железную быльцу кровати, причитая о бесноватом выродке, мешающем спать честным людям. Рука, с какого-то хера, гладила и легонечко ворошила пряди огрубевшими, горячими, словно только с печи, пальцами. И глухой, рокочущий голос, скорее ощутимый лопатками, к которым жался кто-то попросту огромный, чем слышимый, был другой. Не тот, который он ненавидел. Этот голос Елеазар слишком хорошо помнил. Совершенно особенный голос грозового демона, пришедшего с бурей. Голос шторма и запаха мазутных рельс, влажных от озоновой плёнки. Голос Ставра. Человека, который его поймал. Быть пойманным Зару до искр под веками нравилось. Фантомные звездочки-вспышки появлялись в окружающей его черноте, когда Зар с усилием жмурился. Как сейчас. Закусив губу до солёного вкуса морской воды во рту. Боясь даже шелохнуться, чтобы не спугнуть, чтобы поймавший его большой и хмурый демон штормов оставался на месте, вжимая в себя кольцом рук. Сильных и тоже горячих, пахнущих чем-то незнакомым, древесиной, гарью, потом, теплом, заботой, непрошеной и непривычной, но такой подкупающей, что слёту хотелось за неё продать истерзанную душу, вытряхнуть из карманов всё своё исковерканное, покорёженное жизнью существо под ноги доброго самаритянина и покорно ждать его вердикта. Снизойдет ли взять? Елеазар само собой знал, что никому не нужен. Ни тетке, ни её мужу-уёбищу, ни уж тем более себе самому. Но мерно дышащий сейчас ему в затылок мужчина по-прежнему крепко держал, не отталкивал, порождая глупую, чахлую надежду. Ставр замер, тяжёлой тушей улегшись совсем рядом, поверх одеяла. Уснул? Он не уйдёт? Останется? У Зара внутри всё переворачивалось, сжималось в комок и потом рывком разрасталось до космических масштабов, коллапсируя и отчаянно пытаясь излучениями воспаленных, непонятных напрочь чувств окутать и уснувшего за спиной великана, и эту его странную обитель, и весь ёбнутый мир, вдруг решивший ссудить обреченному уродцу немного нежности и тепла перед самым финалом. Зар не жаловался. Он давно привык брать, что дают. Лишь окончательно уверовав, что Ставр крепко спит, он позволил себе осторожно пошевелиться, подползти к мерно вздымающейся в глубоком дыхании груди ещё ближе, влипнуть в неё всем телом, уложить обе ладошки на руку, просунутую под его головой вместо подушки. Опять плотно-плотно зажмурившись, Зар прикоснулся к обнимающей его руке кончиками пальцев. Легонько потрогал. Потом осмелел. Принялся гладить исчерканную шрамами кожу. Клинопись отметин. Где грозовой демон заработал столько рубцов? Есть ли они на груди, что стучит в лопатки Елеазара гулкими ударами большого и диковатого сердца? Вопросы, ответы на которые можно найти на ощупь. Хотелось проделать это сейчас же, пока Ставр спит, повернуться, потрогать, погладить. Вжаться лицом в воловью шею. И непрерывно шептать своё малахольное «спасибо», как спасительную мантру. В груди что-то ныло и болезненно-сладко натягивалось. Но шуметь и рыпаться сейчас нельзя, Ставр спит. Нужно быть тихим как мышонок. Тихим, как слепое уёбище, пригретое у чужой груди. Сам Елеазар отрубился совсем не скоро, упрямо цепляясь за тактильные ощущения чужой успокоительно-уютной близости, пытаясь ею насытиться, наесться впрок. В последний раз его обнимали лет десять тому назад, когда мать ещё была жива и мир не заполонила голодная липкая тьма. Так хотелось поверить, что в этот раз всё не окончится смертью. Ставр ведь большой и сильный. Он так уверен в каждом своём слове и действии. С такими, как он, никогда ничего не случается. Ничего плохого. Эта мысль убаюкивала. Зрела и крепла совершенно детская уверенность в том, что большой и добрый человек за его спиной незыблем, несокрушим. Вечен. Что он всегда будет вот так рядом, пряча от собственного ужаса, прошлого и будущего, которые этот ужас вселяют одинаково верно. На этот раз сон был глубоким и крепким. Без сновидений. Без воспоминаний. Просто спасительный сон. Утром заорал будильник. На прикроватной тумбочке из красного дерева. Там, на подиуме с викторианской кроватью, до которого Ставр шёл как сомнамбула, совершенно не соображая что делает. Было только ощущение, что отлипать от тёплого, укутанного в одеяло комка, который жался весь остаток ночи к груди, не хотелось. И не только потому, что ночи этой был совсем уж крохотный кусочек. И не потому, что пах отмытый собственноручно найдёныш знакомым шампунем и незнакомым, щенячьим, щемящим под ложечкой неведомым чем-то. Просто Зар так умильно ворочался в кольце его рук, пытался продрать глаза, цеплялся за его запястье, что отлипать от него казалось преступлением. Ровно как и позволить телефону дальше орать, разгоняя тёплую негу утра. Отключив сигнал, Ставр посмотрел на часы. Семь утра. В это время он обычно начинает собираться в цех. Мир металла и огня, вселённый его стараниями в старое здание из красного кирпича, ждал. Обычно. Но не сегодня. Отложив телефон, Ставр посмотрел на разложенный диван. Елеазар сидел там в гнезде из одеяла, в съехавшей на одно плечо белой футболке. Волосы — ворох серебряного тумана, пепельно-русые, высохшие во сне, они делали всё возможное, чтобы торчать в любые доступные стороны. Ртутные зрачки смотрят куда-то мимо. Пустые, мистические, как тусклые зеркальца. — Прости, забыл вчера вырубить будильник. Доброе утро? Или ещё поспишь? Рано ведь. Отлежись, пока я буду готовить завтрак. Такие простые и будничные слова в его доме звучат впервые. Вместо ответа Зар на четвереньках ползёт к краю дивана, шарит руками по креслу рядом, где вчера оставил стопку вещей. Перегнувшись через подлокотник, парень похож на дворового кота. Под тканью широкой майки позвоночник проступает рядом острых бугорков. Подойдя ближе, Ставр бесхитростно вкладывает искомое в руки слепого. Он где-то слышал, что люди с ограниченными возможностями часто бывают болезненно горды, не терпят помощи там, где могут справиться сами. Но стоять и смотреть, как длинные пальцы скользят по обивке, не находя то, чего хотят, казалось чудовищным. Корректировать движения этих рук советами «левее-правее» — ещё хуже. А помочь… это ведь так естественно и просто. От соприкосновения с беспокойными тросточками из живого фарфора внутри ставровой груди, что-то щемяще сжимается, и хочется проделать всё ещё разок, чтобы напоследок прохладные подушечки мазнули по тыльной стороне огрубевшей лапищи. — Значит, доброе утро, — озвучивает Ставр молчаливый выбор слепого, получает в ответ осторожную, едва уловимую улыбку. Затем, приободрённый, ведет одевшегося наскоро Елеазара в кухню. Усаживает на тот же стул, колдует над кофемашиной, подсовывая в итоге молчаливому парню опять что-то сладкое и с шоколадом, себе без изысков, цедит черный. Утро за окнами развешивает по печальным, сбросившим разлапистые листья платанам серые полотнища солёного тумана. Они как призраки истерзанных ветром, ветхих парусов. До моря совсем недалеко. Осенью оно плачет сыростью, дышит прозеленью мёртвых водорослей. Штормит отчаянно и зло, как хлещет горькую безнадежный пропойца. Под жалобы скребущих в стеклопакеты веток и трамвайные колокольчики, Ставр жарит омлет, выкладывает его на тарелки. Жёлтая, ароматная масса дышит паром и напоминает располовиненное солнце. Пока они едят, Ставр успевает настучать на своём телефоне доставку одежды, на глаз прикинув размер потерявшегося в его спортивном костюме слепыша. Это неожиданно увлекательно, подбирать бессмысленные тряпки. Те, что на ощупь будут приятны. В корзину летят одни лишь светлые тона, которых Зар не увидит. Другие попросту не приходят на ум, при мысли, каким будет лицо парня, когда его пальцы впервые коснутся шёлка и кашемира. Ставр словно вдруг впал в детство и решил поиграть в куклы. На самом деле ему просто нравится готовить для найдёныша подарок. Подобного тот точно не ждёт. А сюрпризы — это так здорово! Покончив с заказом, заодно и с завтраком, кузнец задумчиво ковыряет вилкой последний кусок омлета, прикидывая, на что бы потратить день. Впервые не загруженный работой до самой полуночи, он почти пугает своей пустотой. К выходным Ставр не привык ещё больше, чем к присутствию кого-либо за завтраком. При свете дня Зар кажется бледнее и тоньше. Каменный ангел из белого мрамора вдруг стал фарфоровой хрупкой статуэткой. Это всё вещи с его плеча. Тёплые и чистые, но слишком большие для недокормленного, долговязого парня. У него ребра как стиральная доска, вспоминает Ставр, и ощущение этих рёбер под ладонью всплывает в памяти фантомом, слишком уж реалистично и ярко. — Может, расскажешь о себе? — Ставр спрашивает, сообразив наконец-то, что Зар, уткнувшийся в свою тарелку, так и будет молчать, если его не растормошить. — М… Что рассказывать? Мне девятнадцать. Мать умерла, когда было десять. Живу с тёткой и её мужем, которые оформили опекунство. Ребёнком ещё что-то видел, постепенно теряя зрение. Мать пыталась накопить на лечение, пахала на трёх работах, там себя и угробила. Отца никогда не знал. После её смерти я полностью ослеп. Получил группу и новую чудесную семью в виде полоумной тётушки и её мужа-борова. Тётка ходит в какую-то секту, таскает оттуда смердящие мази, лепит мне это дерьмо на глаза или льет на голову, ждёт чуда. А может, делает вид, что ждёт. Хуй их разберешь, этих фанатиков. На самом деле им нужна только моя пенсия и… ну чтобы я ещё какую пользу приносил. Короче, ничего интересного. Люблю слушать книги. Но мне их редко дают. Тётка во всем видит грех. А её муж… хм… короче то, что он мне даёт послушать, херь похлеще тёткиных религиозных бредней. Недавно меня это всё достало, и я решил свалить. Вышло… ну сам в курсе как. Теперь вот сижу на кухне у тебя, доедаю омлет. Кстати, вкусно. Никогда не умел готовить, что не удивительно. Я много чего не умею. Спокойный, бесчувственный голос, словно в сводке новостей. Елеазар мастерски делает вид, что ему откровенно похер на себя и свою жизнь. А может и не делает. Что-то такое сквозит в луноглазом лице, от чего у Ставра по спине пробегает млостная волна изморози и мышцы сами напрягаются, как перед ударом или прыжком, пружинисто готовясь к действию. — Понятно. В переход просить милостыню тебя опекуны таскали? — Ставр спрашивает, вглядываясь в ртутные зеркальца зрачков. Парень втягивает голову в плечи, но отвечает почти сразу, с тем же безразличием смертника на допросе. — Да… тётка в основном. Боров из квартиры почти не выходит. У него тонкая душевная организация, знаешь ли. В его чистом, ангельском голосе ядовитый сарказм, как капля мазута в молоке, чужеродное нечто, от которого передёргивает. Кажется, дядю Зар ненавидел искренне и незамутнённо. Что-то ещё спрашивать Ставр не решился. И от уже услышанного на языке отчётливо горчит. — А ты? Спасать сирых и убогих это просто хобби, или основной род деятельности? Парень цедит свой кофе из чашки с золотыми вензелями. Неторопливо, смакует. Не как вчера на нервяках. А с чёрного фарфора смотрят меандровые завитки и ионические колонны. Треклятый псевдо-греческий стиль в городе слишком любят. Сосед снизу притащил несколько чашек в подарок на новоселье, на которое его никто не звал. Чудной старик имел своё представление о добрососедских отношениях. Мог завалиться в гости даже среди ночи. С чашки на Ставра смотрит вечно юный Давид, как-то немного обиженно и капризно оттопырив вырисованные золотом по чёрному фону чувственные губы. — А что я? — рассеяно переспрашивает Ставр, наблюдая за тем, как гость допивает кофе. — Я кузнец. Работаю сам на себя. Переехал сюда четыре года назад. До этого жил в столице. Там остался мой металлопрокатный завод и небольшое производство чёрной штамповки. Всё налажено, исполнительные директора справляются, я максимум иногда катаюсь с инспекцией. Хватает времени заниматься тем, чем нравится. Беру интересные заказы. Латы кую, хотя, по правде говоря, там больше на холодную пневмомолот работает. Вот если мечи или булавы какие, вот тогда полноценная ковка уже. У меня тут кузница на Малиновском. Возвращаясь оттуда тебя и увидел. Ну и не придумал ничего лучше, чем притащить домой. Ставр развёл руками, прекрасно понимая, что жест его никто не увидит. Просто захотелось разбавить сгустившуюся атмосферу на кухне. Продолжил, после паузы, невесело ухмыляясь себе под нос. — Сам подумай, оставлять тебя одного нельзя. Сдавать полисменам и того хуже. Дома тебе пришлось бы туго, у доброй тётушки и её борова-мужа с тонкой душевной организацией. Вообще, если начистоту, я действовал на инстинктах. Тогда. А сейчас вроде бы всё как-то само решилось. Пока ничего лучше не придумаем, поживёшь у меня. — Так просто, поживу, да? — овальная мордашка слепого выражает какую-то странную смесь замешательства с надеждой и раздражением. Словно он сам себе запрещал верить в то, во что уже поверил и от противоречивых команд мозги заметно клинит. — Именно. Просто поживёшь. Будем считать, мы пиздецки подружились там, на мосту, и ты у меня перекантуешься, пока в жизни не закончится сложный период. Все так делают. Ставр буравит тяжёлым взглядом сжавшегося в комок на стуле паренька, пока тот не кивает, наверное, кожей почувствовав, что на него пристально смотрят и ждут реакции. Только после этого мужчина расслабляется, встает. Оставлять Зара в бездействии сейчас определенно нельзя, и хозяин жилища тащит найдёныша на обещанную ещё вчера экскурсию по квартире. Просто молча берёт за руку и ведёт от точки к точке, составляя контурную карту из их совместных шагов по зеркальному паркету. Продвигаются они медленно. Наблюдая за тем, как чуткие кончики пальцев, белые и острые, словно выточенные из аквитанского мрамора палочки, скользят по узорам резьбы на мебели, прорисовывают каменные барельефы камина, трогают тусклую бронзу статуэток, Ставр наконец-то понимает — покупка этой конуры была отличным решением. Не только потому, что тогда хотелось свалить из города, наглухо провонявшим ею, её ложью, её привычками, годами, словно в спячке потраченными на глупости. А действительно его решение. Хорошее приобретение с историей и множеством деталей. Ценить которые он начал только в этот самый момент. Дом, наполненный уютом, теплом, мягким светом из анфилады высоких окон. Или свет и уют исходил от гостя? Зар в огромном, совершенно не подходящем по размеру спортивном костюме напоминает облако. Пушистые волосы, сизые глаза, смотрящие куда-то внутрь себя, едва уловимая улыбка на бледных, обветренных губах. Всё это складывается в пастельный набросок чего-то прекрасного. Звонок в дверь вырывает Ставра из ступора созерцания. Елеазар остается у камина, который хозяин жилья, кстати, и не топил ни разу за четыре года в новом городе. Кузнец на мгновение завис рядом, наблюдая за движениями слепого. — Это доставка. Сейчас вернусь, — говорит как оправдание и спешит прочь, к двери, открыть. Заказ пришёл с рекордной скоростью. Ставр осознанно выбирал сайты магазинов, которые гнездились в старом районе города. И своей прозорливостью был по умолчанию доволен. Большеглазый, похожий на недокормленного котёнка курьер с интересом юного натуралиста на уроке биологии лупает гляделками на шкафообразного заказчика, очевидно не понимая, куда такому верзиле полудетские размеры, щедрой стопкой покоящиеся в бумажном пакете с фирменным логотипом. От чужого любопытства пришлось откупаться чаевыми, отгораживаться захлопнутой перед вздернутым носом дверью. За это время Зар успел умоститься на коленях рядом с каминной решёткой. Литые секции из серого чугуна, почерневшие от времени, смотрят на мир бесполыми личиками херувимов, окружённые плетением сажевых роз и ажурных вензелей. Ладони слепого на металле почти светятся нетронутой белизной. Отрывать его не хочется, но, наблюдая за исследованием каминной решётки на ощупь, Ставр почему-то вновь чувствует себя вуайеристом, подглядывающим за слишком личным.