Слепой

Его гость мелко вздрагивает, стаскивая с рук треклятое пальто. Растянутые рукава свитера свешиваются, пряча тонкие пальцы. Взгляд в никуда. Стоптанные кеды непонятной расцветки оставлены в углу прихожей. Ублюдское пальто — на вешалку рядом со ставровой кожанкой за косарь мёртвых президентов. Соседство вводит в диссонанс, опять что-то такое внутри смутное и странное трогает, от чего по спине бежит липкой изморозью млость. Квартира эта Ставру досталась уже с мебелью. Сплошь антиквариат. Предыдущий хозяин, эстет каких поискать, видать, отчаялся сбыть с рук свою обитель. Планировка тут убийственная. То ли изначально так все задумывалось, то ли кто-то ушлый когда-то давно перекупил и переделал в жилплощадь танцевальный зал времен Николая. Так или иначе, но жилое помещение в квартире всего одно. Зато большое. Это прямоугольный зал с высокими окнами в ряд. Кое-как зонированное, с кухней-островом в углу, мраморным камином с противоположной к ней стороны. Кровать на идиотском подиуме, с которого новый хозяин почти месяц подряд ночью норовил свалиться, вставая по нужде. Красиво, напыщенно, непрактично. Но можно простить все неудобства за вид на старый парк из окон, за высоту лепных потолков и отражающийся от настоящего паркета из красного дерева свет по утрам. После проданной в новострое хай-тек конуры, Ставру хотелось чего-то именно такого — непривычного, не тиражного, чтобы убивать время и внимание на необходимость привыкать к новой обстановке и не думать. Ни о чём. Ни о ком. Это спасало. Как-то само собой получилось, что из прихожей своего гостя он вывел за руку. Не за локоть же опять его волочь, как на мосту. Тут мальчишке бросаться неоткуда. Под ставровой пятерней зябко подрагивают укутанные в растянутый рукав пальцы, то ли собираются с духом вырваться из плена, то ли просто от шалящих нервов. — Садись. Стол с плетеной корзиной для фруктов в центре. Дубовый, простой, без резьбы и изысков. Потому что его Ставр покупал сам. О гладкую столешницу стукает уже примелькавшийся босой локоть, торчащий в дыру. Зар не вертит головой, ничего не спрашивает. Лишь потерянно смотрит перед собой, иногда нервно обкусывая чешуйки омертвевшей кожи с припухшей от таких вот вечных терзаний нижней губы. — Голодный? У меня тут есть рагу… и форшмак. Еще какая-то покупная запеканка. Кажется, с курицей и грибами, — Ставр сковырнул плёнку упаковки, втянул носом запах, в животе жалобно заурчало. — Ну точно… На углу рядом вполне неплохая пекарня. С утра брал. Будешь? Непременно хотелось получить его согласие. Хотя бы кивок. И накормить найдёныша, желательно до отвала. Чтобы потом можно было сразу вырубиться спать и хотя бы до завтра не думать, что со всем этим делать. Что с НИМ, таким неприкаянным, делать и нужно ли предпринимать хоть что-то? Может пусть идет как идет? Елеазар все-таки кивает, поворачивая голову на звук ставрового голоса. Радушный хозяин тут же развивает бурную деятельность. Греет, стучит шкафчиками, шаманит у навороченной кофемашины. Стоила она в своё время так, словно внутри эльфы зерна бриллиантами перетирают. Но кофе получался отменный. По итогу, высокая фарфоровая чашка была всунута в руки слепого. — Мокачино. Сладкое до безобразия. Не горячее уже. Пей. Дурное желание погладить по всклокоченным, грязным волосам приходится затолкать поглубже. Ставр отворачивается, чтобы не видеть, как расплывается в улыбке чуть вытянутое к подбородку красивое лицо. Не думать, что толкнуло найденыша за перила, становится всё трудней. Но руки заняты ужином. Это отвлекает. Постепенно на стол выставляются всё новые тарелки. Время медленно тикает бронзовыми стрелками антикварных часов со стены. В конечном итоге Ставр садится на соседний стул, пододвигает к гостю тарелку рагу, плетеную корзинку с хлебом. Подумав немного, вкладывает в негнущиеся пальцы вилку, осторожно сжимая холодные тонкие тросточки вокруг мельхиоровых завитков. — Ешь. Поздно уже. А ты точно голодный. Я вот готов слона сожрать. Говорить под напряжённое молчание Елеазара становится всё трудней. Парень чего-то ждёт. Поджимает на мгновение губы, потом всё-таки принимается за еду. На ощупь ищет хлеб. Отодвигает опустевшую чашку из-под кофе поближе к центру стола, чтобы не задеть. Рагу заканчивается удивительно быстро. Форшмак парню на хлеб Ставр мажет толстым слоем и вкладывает в руку. — Попробуй. Сосед снизу считает своим долгом приобщать меня к кулинарной истории города. Фаршированная щука у него просто язык проглотишь. Чудной человек. А сколько историй знает. Были бы свободные уши слушать. Кажется, Ставр сейчас не далеко убежал от Аарона Моисеевича, неторопливо наматывающего удавки своих глубоких познаний во всём на свете на шею любого, кто в зоне его досягаемости. А Зар безответен. Почти как неживой. Молча ест, сидит на стуле, словно нахохлившийся серый сыч. Нечёсаные лохмы торчат встопорщенными перьями. И этот пустой взгляд… — Спасибо, — всё-таки выдавил из себя едва слышно парень, даже не пытаясь добавить в голос жизни. — Не за что. Жрать в одиночку порядком надоело. Выходит немного сварливо, и Ставр хватается за возможность встать из-за стола. Гремит посудой, сгружая её в мойку. Нарочито шумно шаркает ногами по кафелю. Кажется, слепой его обществом тяготится, но так просто сдаваться кузнец не намерен. Он упорен. Настырен. Упрям. Временами даже упорот, если верить Матвею. У рыжего на все закидоны Ставра есть своё, не всегда цензурное словцо. Ставр привык проламывать лбом любые стены, и застенчивое молчание перепуганного воробушка на его кухне точно не заставит смутиться и пойти на попятную. Скорее уж наоборот, это затравленное, обречённое молчание лишь больше уверяет в правильности спонтанных решений. Нельзя его — этого неприкаянного выпускать на улицу. Опять полезет на ближайший мост или чего похуже придумает. «Мы в ответе за тех, кого притащили» — криво усмехаясь, думает банальщину Ставр. — Зар, ты ничего мне сказать не хочешь? — вопрос наобум, совершенно не представляя, что именно может прилететь в ответ. Найденыш вскидывает голову, дёргает нервно уголком рта и встаёт-таки со своего стула, отряхивая подол необъятного свитера до колен. — Да… Ещё раз спасибо. И мне, наверное, уже пора, да? Ага, вот оно. Ставр стоит, опираясь бедрами о кухонный шкафчик. Мужчина массивный и хмурый. Смотрит на мнущегося парня, тихо злясь то ли на себя, то ли на него, то ли на говённую ситуацию в целом. Даже хорошо, что светлоглазый его не видит. По ощущениям рожу сейчас перекосило далеко не самым ласковым выражением. — Куда тебе пора? Куда ты пойдёшь, Зар? — получается резче, чем он хотел. — Ну… Что-нибудь придумаю, — выдаёт это чудо. Нервно зарывается длинными-длинными пальцами в свои немытые лохмы цвета пыли у обочины. И так захотелось в этот момент гавкнуть что-то едкое, отчитать идиота за все то, что он уже придумал разок, за дырку на локте, за подземный переход, за это его растерянное, щенячье выражение лица. В конце концов попросту без всякого предлога и повода наорать, выплескивая скопившееся под грудиной напряжение. Потому что в ртутных блюдцах слепых зрачков отчётливо читается траектория его мыслей. И от этого становится по-настоящему страшно. — Зачем? — выдавливает из себя охрипшим голосом сакраментальный вопрос Ставр, опять чего-то мучительно ждёт. Важных ответов. Длинных монологов. Но чуда не происходит. Елеазар не спешит выворачивать перед ним душу, по-прежнему неуверенно мнётся. — Что зачем? — отвечать вопросом на вопрос в этом городе добрая, порядком уже заебавшая традиция. И сейчас она как рыбья кость в глотке, не даёт даже выдохнуть толком. — Зачем что-то придумывать? Просто оставайся. Места у меня полно. До тошноты надоело торчать тут одному. Оставайся. Сказать это максимально нейтральным, невозмутимым тоном — подвиг. Свершённый, чтобы не дать Зару что-то в своей пыльной голове намудрить, накрутить и в собственные мысли потом рогом упереться. Ставр стратегически принимается гостя забалтывать по новому кругу. — Пошли, покажу ванную. Потом экскурсия по квартире. Как тебе программа вечера? Постелить, правда, придётся на диване. Другой кровати у меня нет. Но диван большой и мягкий. Тебе понравится. Даже если нет, тащить слепого в свою кровать кажется полной дикостью. Ванная была единственным, что пришлось в новой обители переделать под ноль просто. Предыдущий владелец развёл тут греческий стиль и позолоту. А что хуже всего, в обычную, стандартного размера ванну Ставр попросту не помещался. И теперь за отдельной дверью у него живет матовый, в мавританском стиле, кафель, бронзовые, постоянно зеленеющие краны и угловое чудовище, в котором он вполне мог вытянуться в полный рост. Жаль только, Зар ничего этого не увидит. А на ощупь вряд ли дорогая фирменная керамика так уж сильно отличается от обычной. Или отличается? Наблюдая за тем, как тонкие, чуткие пальцы слепого скользят по раковине умывальника, Ставр ни в чем уже не уверен. Он водит найденыша по фаянсовому царству, объясняет, где что. Даже затащил в туалет, предупредив о порожке. Потом оставляет парня торчать возле ванны и сам немного пришибленно оглядывается по привычной, в принципе, комнате, странным образом преобразившейся с появлением в ней Елеазара. Засовывать слепого в душевую кабинку кажется неразумным. Ещё поскользнется, расшибет лоб обо что-то. Вместо этого Ставр напускает воды в объёмную ванну. — Ты пока отмокай. Пойду поищу тебе шмот, в чем спать. Будет нужна помощь, зови. Сказал и вышел, неплотно прикрыв дверь, чтобы слышать если и правда позовет. Не позвал. Ставр как раз дошёл до гардеробной, когда из ванной послышался короткий вскрик и звон бьющегося стекла. В мавританскую комнату чистоты и пара он, кажется, попросту телепортировался. По крайней мере, как бежал туда он не помнил вовсе. Осознал себя уже на коленях на полу, рядом с трясущимся Елеазаром. Тот успел стащить с себя почти всю одежду. Сидел теперь голый на песочном кафеле. Остались только зацепившиеся за одну щиколотку потасканные джинсы комком, полуснятые вместе с совковыми семейками фирмы «Коммунар». Слепой сжался, вздёрнув угловатые плечи, уперев ладони в пол. Он весь бледен и удивительно чист. Ни пятен грязи, ни родинок, ни шрамов на теле. Кожа — парное молоко, мягко светится под тёплыми лучами ламп. Вдоль трапеции спины — нитка бусин, бугорков позвоночника. Крылья-лопатки. Остро очерченные плечи. Он худой, но не тощий. Стройный, как вытянувшийся в струнку канатоходец над пропастью. Под млечной кожей нервно ходят ленты мышц, когда Зар вздрагивает в очередной раз, словно испуганное животное, всем телом. А потом ошарашенный видением Ставр замечает яркое пятно. Из-под ладоней, вжатых в пол, растекается ослепительно-алое. Медленно-медленно. Почти торжественно, как расцветают экзотические орхидеи в ускоренной съёмке на канале Дискавери. Раскрывают лепестки-крылья, распахивают зев багровой сердцевины, источая вязкий нектар. Разбросанные по полу вокруг Елеазара флаконы мыльно-рыльных средств меркнут рядом с этим живым пятном. Свет отражается в звездопаде хищных, острых осколков у шкафчика под умывальником. Зеркальная мозаика таит в себе десяток перекошенных болью лиц слепого. Зар не поднимает головы, прячется за упавшими на лицо спутанными волосами. Мычит тихо. Сдавленно. Силится что-то сказать. — Я… я… Мне жаль. Прости. Опять разбил. Вечно со мной так. Только не кричи, я сейчас уйду. Этот сдавленный бубнёж помогает окончательно сбросить наваждение первого шока. Ставр садится на пол, перехватывает раненые руки парня за запястья, смотрит в изрезанные ладони, как в разинутую клыкастую пасть. Длинные пальцы слепого измазаны в крови. Тонкие ручейки бегут вниз по запястьям. — Ох! Как же ты? Сейчас всё промоем и перевяжем. Не бойся только. Тут не страшно совсем. Мелкие порезы, просто много. Мозг кузнеца, как всегда, в экстренных ситуациях включает спид-форс. Анализирует, принимает решения без эмоционального вовлечения. Эта странная способность действовать правильно, когда вокруг пиздец, часто спасала Ставра от лишних проблем. Аптечка из шкафчика плюхается на пол. Полотенцем — быстро смести осколки разбитой зеркальной полочки, раньше торчащей над умывальником, в угол, чтобы незрячее горе не изрезало себе и колени до кучи. Зар молчит. Терпит, когда ему на ладони льётся хлоргексидин. Прозрачная жидкость становится розовой, течёт с ладоней, собирается в лужу у бледных коленей слепого. — Осколков вроде бы нет… Осмотр порезов и перевязка занимает пару минут. За это время Елеазар немного успокаивается. Перестаёт дрожать, опускает вздёрнутые в попытке спрятать голову плечи. — Больно? Дать таблетку? — Ставр наклоняется ниже, чтобы заглянуть в растерянное лицо найденыша. — Ты… — шепчет тот на выдохе, удивлённо, — ты не кричишь! Открытие открытий. Не то чтобы Ставр не умел орать, иногда даже матом. Рабочие у него часто слышали такие многоярусные идиомы, что временами начинали за боссом записывать особо смачные конструкции. Но кричать на слепого мальчишку сейчас, на такого растерянного, окровавленного, обнажённого, усевшегося посреди ванной, словно утёнок, потерявший мамку в чужом огороде, не хотелось совсем. Его хотелось гладить по волосам и говорить всякие глупости. Вроде заверений в том, что всё хорошо. Которые не имеют ничего общего с действительностью, но на короткое время её затеняют, ретушируют. И ещё Ставр немного не догонял, почему луноглазый от него так упорно ждёт именно крика. Привык он к подобному, видать, крепко. — И не буду. Что ты заладил? Это же просто глупая полка. Она мне даже не нравилась. Скажи лучше, где болит? Не ударился, когда падал? — Нет. Я… не… — короткий всхлип. Словно осознание непривычной реакции человека рядом окончательно выбило Зара из колеи. Он запрокидывает лицо к потолку. Волосы цвета пыли липнут ко лбу и вискам. Парень с силой жмурится, пытаясь удержать льющийся из глаз хрусталь, но он всё равно течёт, почти как кровь из ладоней, только прозрачный и чистый. — Как же я устал от всего этого. Ломать, ронять, разбивать всё вокруг. Тётка права, даже мать умерла, потому что я такой. Отвратительно. Достало до печенок. Заебался сам себя ненавидеть. Даже сдохнуть как надо не смог. Какое же я уебище. И тебе вот, не успев ступить двух шагов, всё разнёс. Хорошенькое спасибо за то, что со мной возишься. Хуй тебя, конечно, знает, зачем тебе на меня время тратить. Да и плевать. Мне даже так в кайф. Просто побыть в тепле. Сделать вид, что я человек, а не ущербная гнида, живущая на этом свете зря. Вместо неё. Убив её! И этот дядя ещё… Боже, как же я его ненавижу. Каждое его слово, каждое прикосновение. Конченый ублюдок! Двуличная тварь! Даже тётка так не бесит, с её липовой набожностью и дерьмом, которым она меня пичкает, как этот… Елеазар, начав с тихого бормотания и всхлипов, сорвался на отчаянный крик. Высокий, чистый голос отражается от кафельных стен и белого, как северная пустошь, потолка. Ставр оставляет перемотанные быстро буреющим бинтом руки парня, сгребает его, не церемонясь, вжимает в себя, почти насильно подтаскивая близко, вплотную, на свои колени, огрубевшей от вечных ожогов и работы рукой, прижимая кудлатую голову к груди. Слова, слезы, время — всё течет, выплёскивается. Так сейчас правильно. Под рукой неподвижно замер выпуклый затылок. Вторая самовольно принялась наглаживать вздрагивающую в рыданиях спину. Строго до пояса. Ниже спускаться, даже при почти отключенных мозгах, рука не рискует. Видимо сработал какой-то особо хитроумный автопилот. — Ну всё, всё. Вот так. Не держи в себе, — подбадривает слепыша Ставр, опустив голову, смотрит куда-то в стену над его плечом. И тёплый комок чужого тела на коленях постепенно затихает. Острые колени, рёбра-прутья под тонкой алебастровой кожей. Всё это глаз видит, а мозг отказывается воспринимать с упрямством зависшего компа, у которого на любую команду одно сплошное «Эррор». Время куда-то делось. Его невозможно ни почувствовать, ни осознать. Потому что есть только ощущение угловатого тела в кольце осторожных рук. — Так, мелкий, давай тебя всё-таки мыть, пока не замёрз окончательно и не простыл, — Ставр говорит, вычухавшись кое-как из своей личной комы, в которую провалился непонятно на сколько. Перехватывает своего гостя поудобнее и встает с ним на руках. Джинсы тянутся за длинной, мосластой ногой парня, закрученные узлом вокруг щиколотки. Из них вываливаются уродские семейники и мелочь, звенит по плитке, осыпая гели для душа и шампуни дождём бедняков. Сопротивляться Зар не намерен. То ли выдохся, то ли всё равно ему. Так и виснет на руках безвольным журавликом, длинноногим и серым, в своем линялом оперении немытых лохм. Наступив на штанину джинсов столетнего фасона, Ставр сдергивает их. Доносит притихшую немочь до ванны и медленно опускает в объятия тёплой воды, забив большой и метафорический хер на то, что рукава собственной толстовки при этом мокнут по самые плечи. Едва пятки и провисшая тощая задница коснулись воды, Зар дёргается, цепляясь за шею Ставра, но брыкаться не начинает. Просто напрягается весь в струнку. Но позволяет себя уложить в ванну, при этом лишь шумно, сквозь зубы выдохнув, с явным усилием пытаясь расслабиться. Ставр отвлёкся на поиски нужных банок на полу. За это время Зар успел поплескать себе в лицо тёплой, но не горячей, водой, намочить волосы, поскоблить ногтями плечи, оставляя на бледной коже розовые полосы. Бинт на ладонях промок и сочится клубничным соком. Ставр руки эти увечные ловит, отнимает от всклокоченной, дурной головы. Хмуро моет парня в своей опупенно дорогой, такого нужного размера ванне. Мылит ему голову своим шампунем с запахом сандала и корицы, смывает, прочесывая криво стриженные, мягкие на ощупь, как лебяжий пух, волосы. Елозит по плечам и рукам парня мочалкой, не пытаясь заставить это луковое горе встать, чтобы отдраить всё остальное. И не только потому что мостовой то ли бомж, то ли нет, выглядит чистым. Просто серебряные блюдца его глаз закатились за розовые лепестки век слишком трогательно, Зар выглядит расслабленным и безмятежным. Словно вместе со слезами из него вытекли те саднящие осколки боли, что не давали перевести дух. И беспокоить его не хочется. Воспоминания и гнетущие мысли конечно же ещё вернутся, примутся слепого терзать, прогрызать до печёнок. Но сейчас Елеазар спокоен. Ему нравятся прикосновения. Или оказанное без видимой причины чужое внимание. Какая уж разница? Измученный собственным ужасом существования в реальности, о которой Ставр пока знает лишь крохи, найдёныш перестаёт дрожать и метаться. Он действительно очень устал. — Ну вроде норм. Давай тебя вытаскивать, Ихтиандр, пока не прорезались плавники, — шутит Ставр, вновь просовывая руки под коленями и лопатками слепого, тянет его из воды. Ставит парня рядом с умывальником на ноги, укладывая его ладонь на бортик раковины, чтобы держался. Кузнец нарочито не смотрит вниз. Хотя его взгляд куда-либо слепой бы не заметил. Это что-то внутреннее. Стопоры и ощущение правильности, вбитые в голову ещё с детства. Так просто от них не отмахнуться. Полотенце, большое и мягкое, сдернуто с крючка. Оно мандаринового яркого цвета, который гость никогда не увидит. Слепой способен лишь ощутить на ощупь, как махровая ткань кутает плечи, скользит по коже, впитывая излишек влаги. Вытирать его всерьёз Ставру как-то неловко, это почти что облапать паренька. А он-то — взрослый, не малец пяти лет, с которым всё равно. Поэтому кузнец накидывает на голову угол полотенца и за руку ведёт оранжевый свёрток на длинных, худых ногах в комнату. Единственную жилую в его холостяцкой квартире. Елеазара хозяин жилья оставляет в кресле. Быстро сооружает из дивана ему огромный спальный плацдарм, притаскивает из гардероба всученный «два по цене одного» спортивный костюм. Майка, запечатанная коробка с плавками. Всё это — аккуратной стопкой на колени притихшего Зара. Одевается парень сам и на удивление споро. Чуткие пальцы лезут в коробку, ощупывают нижнее бельё, выискивая бирочки и швы. Тянут на длинные, ровные ноги, словно у сраного балетного танцора или журавля. Не смотреть Ставр на этот раз почему-то уже не может. Стоит и пялится, подспудно чувствуя стыдную вину. Волосы в паху у Елеазара светлые и курчавые. Как серебристый пух. И весь он какой-то тоже, чистый и витиевато слепленный. Гармоничный. Красивый. Приятно смотреть на нетронутую матовую кожу. На то, как она прячется под слоем хб-шной ткани кусочек за кусочком. Уже потом, понаблюдав, как гость укладывается под одеяло, сам улегшись в своей огромной, с претензией на викторианский стиль, кровати, Ставр с опозданием осознает несколько странностей. Он так и не ответил Зару, там, в ванной, зачем это всё делает. Зачем с ним возится, почти инстинктивно не желая отпускать на улицу, туда, где слепой ангел опять окажется в переходе, прося милостыню, или того хуже — на мосту, ища смерти. Может сам до конца не понял свои же мотивы или решил оставить место для манёвра, если вдруг придёт в голову что-то дельное? Как знать… А ещё он подглядывал за гостем. Не в ванной. Тогда было не до любования найденышем. Успокоить бы его, и то хлеб. А вот позже. Когда тот одевался, когда укладывался в кровать. Ставр стоял и пялился как истукан, не способный даже шелохнуться. Ловил взглядом каждый жест и выражение, жадно изучал, словно в этом был какой-то глубокий смысл. Что-то чертовски важное. И он так и не показал слепышу квартиру. Забыл? Был настолько под впечатлением от купания и предшествующего ему монолога, что не счёл нужным? Может, откладывает на завтра что-то интересное Зару, чтобы был повод опять его никуда не отпускать и отвлечь от того ужаса, что вертится во взбаламученных мыслях? И хуй он хочет искать ответы хоть на один из этих вопросов. Не сегодня. Не сейчас. Под тихое сопение на диване в гостиной зоне, вслушиваясь в то, как спит Елеазар, Ставр всё-таки и сам уснул.