Зая, как же я зае...

      Оставался последний звонок. Тарас собрал все душевные силы, пообещал себе, что смолчит, что бы не выдала сестра по его поводу, и поблагодарит её, что приехала, и набрал Светин номер.       — Привет. Свет, как там дела? Как ночь прошла?       — Привет. Нормально всё, — буркнула запыхавшаяся Света. — Я на кладбище. У отца годовщина была две недели назад, а тут трава и сухостой ещё прошлогодний или позапрошлогодний, кто его разберёт? Ты давно сюда приезжал?       — Давно, — смиренно признал свою вину Тарас. — Всё не получается время выкроить.       — Годовщина прошла, Радоница. А тут… Полное ощущение, что никому они не нужны: ни отец, ни бабушка. Я, конечно, в часовню зашла, свечи за упокой поставила. Была бы я здесь, могилы бы были присмотрены, а так… — Света глубоко и выразительно вздохнула.       — Мама как? — переспросил Тарас.       — Мама… Не соображает ничего, спрашивает одно и то же. Сложили с ней её вещи в шкафу аккуратно. Прихожу — всё опять разбросано как попало. Не ест ничего толком. Попросила кашу гречневую сварить, а потом: «Не буду есть, отрава. Овсянку хочу».       — Ты её на тётю Надю оставила? — спросил чуть успокоившийся Тарас. Ворчание, капризы и мелкое бытовое хулиганство давно стало для него привычным фоном, это Свете они были в новинку.       — Я вообще-то хотела маму взять на кладбище, но тётя Надя твоя ни в какую. «Она вам прибрать не даст. За ней следить нужно». Устала я от неё.       — От мамы? — Нет, мама, само собой не подарок, но Тарас даже растерялся от скорости, с которой Света умудрилась устать.       — При чём тут мама? — возмутилась Света. — От твоей обожаемой тёть Нади. Знаешь, Тарас, как хочешь, но её нужно менять. Крайне неудачный вариант, на мой взгляд. Пожилой человек без медицинского образования. Физически ей справляться тяжело. Интеллектуально она сама уже в маразме. Я ей говорю: «В Интернете пишут нужно заниматься с больным, чтобы когнитивные функции не угасали: кроссворды решать, головоломки, учить чему-то новому: хоть танцам, хоть японскому языку. Визуальный распорядок дня составить, письменный план дел на неделю. Утренняя гимнастика». А она мне: «Вот найдёт Тарас новую сиделку, может, она и будет знать японский». Как будто непонятно, что дело не в знании иностранного, а в принципах и подходах. Она же всё время идёт у мамы на поводу. Чуть мама закапризничала, тёть Надя уже делает, как она хочет. Нельзя эти капризы поощрять. Допоощрялись, что с мамой поговорить толком невозможно. В общем, тёть Надя твоя стала говорить, что не справляется, и я ей сказала, что она май дорабатывает и уволена.       Тарас продышался и таки умудрился смолчать. Уедет. Через пару дней Света уедет, а он пойдёт к тёть Наде, извинится за все эти глупости и уговорит её не увольняться, пока не случится чудо, и он не найдёт ей замену.       — Трудно, Свет. С сиделками проблемы, не хватает их. И к дементным больным они не рвутся, мягко говоря. Им проще с теми, кто с физическими проблемами, но в своём уме. Думаешь, я не искал? — Тарас старался, чтобы всё это звучало как можно спокойнее, но внутри у него всё кипело. Уволить тёть Надю?!       — У тебя о чём не спроси, всё трудно и некогда. Нужно расставлять приоритеты, и понимать, что семья на первом месте. Ладно, приедешь, поговорим.       Света положила трубку, а Тарас искренне похвалил себя. Сумел сдержаться и промолчал. Разве не молодец?       — Всё так плохо? — спросил Павел, взглянув на спустившегося с пригорка Тараса.       — По разному, Паш. Пошли по этой твоей тропинке, — Тарас чувствовал, что ему нужно погулять и сбросить накопившееся напряжение. Так что он быстро обогнал Павла и практически побежал по дорожке, даже не пытаясь осматривать окружающие красоты или вести светскую беседу. Мысли догоняли и рвали сердце.       «Гарик, почему же ты так? Я же, правда… Так хотелось… А свелось к чему? Деньги, деньги, деньги… Каждый месяц больше выходит, чем его бывшая зарплата, хорошая квартира рядом с его институтом, all inclusive и полная свобода. И что? Ему слишком мало этого, чтобы просто терпеть меня рядом. Сейчас уйдёт, и нужно заканчивать с этой привычкой играть в семью. Старый я стал, не выдерживаю, слишком больно каждый раз».       «Извиниться хочет, покаяться. Придумал же такое. Как объяснить, что нет уже того Тараса, у которого он собрался просить прощения. Выгоревшая оболочка только и осталась. Отбери хоть одну кеглю из тех, которыми она из последних сил жонглирует, и рухнет всё. Чем бы я занимался, если бы не тысяча хлопот, больная мама и тонущий ресторан? Может, вены бы давно вскрыл от того, какая дырища внутри. Невыносимо же…»       «Семья на первом месте. Само собой, я ей не семья. У неё муж, дети, а я так: обслуживающий персонал, который отчитать можно, если окажется, что не справляется. Чёрт! На кладбище реально давно не ездил. Царство небесное рабу Божьему Владиславу и рабе Божией Татьяне. Нужно, наверное, оградку покрасить, цветы отвезти. Господи, сдохну, похоронить и то некому. Света приедет, свечку за упокой поставит, в ресторане пирожков напекут, мать… Мать не поймёт даже».       — Тарас! Тарас! Да стой!       Крики за спиной заставили остановиться и подождать запыхавшегося и раскрасневшегося Пашу.       — Извини, Паш, я…       — Там ландыши, — выдохнул догнавший, наконец, Паша и ухватился за ствол ближайшего дерева. — Давай вернёмся. Показать хочу. Отвлёкся, а ты уже так далеко вперёд убежал.       — В смысле, ландыши? — растерялся Тарас.       — Цветут, целая поляна. Красиво очень, пошли.       Возвращаться было недалеко. Засыпанная красно-бурой сосновой корой дорожка привела к сравнительно небольшому пятачку, заросшему овальными зелёными листьями, между которыми едва виднелись цветоносы, покрытые мелкими белыми цветочками. Павел присел на корточки, нагнулся и глубоко вдохнул.       — Не хочу рвать, — пояснил он Тарасу. — Там сирень в коттедже стоит, не очень-то совмещаются в один букет. Аромат какой, а?       Тарас тоже присел, сорвал один побег с цветами и понюхал. Запах был деликатным, прохладным и терпким. Словно цветы умыла холодная роса и унесла всё слишком яркое и сладкое. Чёрт его знает, как вообще должны пахнуть ландыши. Тарас постарался вспомнить, когда вообще нюхал цветы, и провалился в яркий калейдоскоп весенней Тосканы. Алые маки в долине Орчи, жёлтые рапсовые поля, венки из мимозы на дверях ресторанчиков и кафе. И Паша, покупающий цветы охапками. Они почти всегда стояли дома. То в пивной кружке, то в кувшине, то в одной из бесконечных ваз.       — Нынешний хозяин утверждает, что это прямо достопримечательность, предлагает этой поляной туристов заманивать.       — Затопчут. Придёт сюда компания человек двадцать, пофоткается со всем старанием, и будет здесь вытоптанная лужайка вместо цветов. Тут скорее кусты вдоль дороги посадить нужно, чтобы лишнее внимание не привлекать, — Тарас снова понюхал сорванные цветы. Запах манил, притягивал, и, странным образом, прояснял голову. Дурные мысли затихли, солнце стояло в зените и приятно припекало. Вокруг была свежая весенняя зелень, сквозь шелест листьев слышались птичьи переклички, душевная буря улеглась.       Вернувшись на дорогу, Тарас и Павел шли дальше рядом. Павел рассказывал об отцовском бизнесе, об убыточных проектах, которые приходится закрывать, о собственных попытках выстроить из разношёрстной собственности полноценный концерн.       — Получше ему или всё ещё в тяжёлом состоянии? — спросил Тарас об отце. К Аркадию Самсоновичу он всегда испытывал искреннее уважение. Одно то, что он никогда не обсуждал и не осуждал личную жизнь сына, в глазах Тараса многого стоило.       — Вроде бы поправляется, — неуверенно ответил Павел. — Знаешь, мне всё чаще кажется, что я многое упускаю. Всё-таки у отца была хватка и стратегическое мышление. И теперь я кручу что-то в голове: для отца это была, возможно важная, нужная деталь, а для меня непонятная пыльная штуковина, применения которой я не вижу. И не посоветуешься, понимаешь. Напрягаться ему нельзя, а состояние… Мама сидит с ним с утра до вечера, два медработника дежурят, обихаживают. Врач говорит: «Есть определённые улучшения». Мама: «Он ложку уже увереннее держит». А я помню его здоровым, сильным мужиком, понимаешь?       — Ещё бы, — вздохнул Тарас. — А мама как? Держится?       — Винит себя всё время. «Нужно было заставить». «Нечего было его слушать». «Разве здесь специалисты? В Израиль надо было ехать или в Германию». И так по кругу. Ты знаешь, кстати, бабушка Ира ещё жива.       — Та, что на всех праздниках пила за твою будущую невесту и деточек? — улыбнулся Тарас.       — Она самая. Девяносто три в этом году. Когда я уехал, мама её практически сразу к нам забрала. Скандал был жуткий тогда: кричала, что сама со всем справится. Сейчас совсем уже разболелась, сахарный диабет у неё, лишний вес, давление, куча проблем со здоровьем, сложные процедуры, уход. После папиного инсульта я устроил её в пансионат для пожилых. Мама ещё и из-за этого переживает. Ну, знаешь, отдали родного человека… Всё такое. А выход какой? Мама бы третьей слегла.       — Нравится ей в пансионате? — спросил Тарас, заранее представляя себе ответ.       — Какое там! — ухмыльнулся Павел. — Ворчит всё время. И еда не такая, и занавески. В последнее время приободрилась, правда. Какой-то курс лечения ей назначили. Говорит, что помогает.       Тарас напрягся, разговор логично подходил к больному вопросу, который лечащий врач, тёть Надя и соседи ему уже задавали. Хотелось орать, бить морды, пинать деревья ногами, только чтобы не отвечать на него ни Паше, ни самому себе. Но Павел так ни о чём и не спросил, а вместо этого стал рассказывать о каких-то новых маркетинговых стратегиях, которые Тарасу обязательно стоит попробовать в пиццериях и «Тоскане» после возвращения.       — Аркадьич, так что скажешь насчёт снастей? Может спиннинги всё-таки? Ну смешно, ей-богу с удочками. Какая тут, нахрен, рыбохрана?       Встретивший их на подходе к базе пожилой мужчина был одет в камуфляжный костюм цвета хаки, острижен почти под ноль и на пару метров вокруг распространял запах перегара.       — Михалыч, отстань, а. Я гуглил дома, и тут в книжке написано. Весенне-летний нерестовый запрет, будем беречь местную популяцию карасей, — заметив, как Михалыч набирает полную грудь воздуха для возражений, Павел поменял тон на примирительный и продолжил: — Не зудит у нас, понимаешь. Мы же не ради улова: отдыхаем, расслабляемся. Поймаем какую-нибудь плотву, покормим кота твоего и пойдём в баню париться.       — Дай хоть донки тогда поставлю, чтобы не совсем с пустыми руками, — упрямо продолжил мужик.       — Знакомься, Тарас, это местный сторож, Юрий Михайлович, он нам сейчас рыбалку и баню организует, — представил рыбака Паша.       Тарас пожал протянутую руку и тут же оказался втянут в дискуссию, судя по всему Михалыч срочно искал союзника.       — Тарас, вот скажи: ты за рыбой идёшь или загорать под майским солнышком? Ну, какие удочки?       — Юрий Михайлович…       — Просто Михалыч. Ты что звоночек не услышишь, ну? Или подлещика не подсечёшь? — мужчина стал напирать уже на Тараса, и тот решил, что проще уступить.       — Давайте, ставьте, что вы там планировали. Я послежу, — предложил Тарас. — Только я рыбу в последний раз ещё в школе с отцом ловил, не беда?       — Да понял я уже, какие вы рыболовы, — отмахнулся Михалыч. — Короче идите переодевайтесь. Пару бушлатов я вам дам, сапоги, и сам с вами пойду, хоть покажу, как удочки забрасывать, и донки поставлю, а вы возле них подежурите.       Тарас зашёл в домик, переодеваться ему, в общем-то не имело смысла. Так что он взял из шкафа два тёплых свитера крупной вязки, куртку, сдёрнул с кровати шестяной плед, который лежал там вместо покрывала и упаковал всё в рюкзак, валявшийся рядом с кроватью. Из детства помнилось только, какая на речке холодина, и как отец учил варить фирменную уху с зажаркой из сала и чеснока. Тарас добавил в рюкзак две бутылки минералки, лениво подумал, что можно было бы сделать бутерброды, но вместо того, чтобы заглянуть в холодильник, плюхнулся на кровать. Меньше всего ему в данный момент хотелось на рыбалку. Как ни удивительно, снова тянуло поспать, лучше всего рядом с кем-то. Без всякой похабщины, просто чтобы слышать чьё-то сонное дыхание и чувствовать родное тепло. Подумалось вдруг, что ему и пары часов такого сна хватило бы, чтобы прийти в себя и почувствовать, наконец, полный релакс. Глаза закрылись словно сами собой и открылись, казалось, через минуту, когда до носа добрался густой запах копчёностей и чеснока.       — Такое можно! Слушай, Аркадьич, я ж для себя коптил, на Пасху, а не на продажу. Старую засохшую яблоню на дрова попилил, эт, видишь, мамкины ещё простыни льняные, вываренные. Специально порезал на полосы. Всё завёрнуто в три слоя, коптильня домашняя. Это тебе не «жидкий дым»! Хоть губами ешь. Бери с огурчиком и редиской. А Владиславычу домашней горчички, раз тебе нельзя, дома моя сама из горчичного порошка заводит, чтобы без всяких Е, значит.       Огурцами хрустели так заманчиво, что Тарас сел на кровати и обалдело уставился на часы, было уже в районе трёх дня.       — Заездили тебя, Владиславыч? — добродушно поинтересовался сторож. — Захожу за тобой, а ты уж отрубился. Иди компанию составь. Домашняя, чистая как слеза. Аркадьич только траву свою пьёт, а одному, сам понимаешь.       — Не заметил, как заснул, — Тарас непроизвольно зевнул и потянулся. — Прости, Паш. Что там с рыбалкой?       — Обедать иди. Я картошку сварил, Михалыч копчёным балыком и салом угощает.       Стол в этот раз был накрыт по-простому, но выглядело всё так аппетитно, что Тарас почувствовал, как рот наполняет слюна. Картошка была щедро заправлена сливочным маслом и укропом. На тарелке крупными ломтями были порезаны домашние копчёности. В керамической миске красовался редис и огурцы. Ко всему этому добру полагались свежий бородинский, домашняя горчица и самогон, который Михалыч уже споро наливал в две стопки.       — Я, наверное, тоже не буду, хочется ясную голову.       — На рыбалке-то? — ухмыльнулся Михалыч. — Уважь, одну рюмку хотя бы. Попробуешь, как моя гонит.       Самогон оказался действительно отличным: крепким и без сивухи. Тарас навалился на еду, пропуская мимо ушей рассказы Михалыча о каких-то дивных настойках и наливках, которые готовит его жена. Было безумно вкусно, будто все рецепторы заработали в полную силу, как в юности, когда и сахар был слаще. Утолив первый голод, Тарас бросил взгляд на Пашу. Тот выглядел вполне довольным и абсолютно расслабленным, правда, ел только картошку, а потом сходил к костру и принёс котелок уже немного остывшего травяного чая, подслащенного мёдом, и пил его из большой красной чашки в белый горох, закусывая сухарями. Михалыч болтал за двоих и в домике, и по дороге к озеру. На берегу уже были разложены снасти. Под долгий и подробный рассказ о том, в каком соотношении нужно брать пшено и свиной комбикорм, чтобы сварить правильный прикорм, Михалыч расставил донки, и долго показывал Тарасу, что делать, если колокольчик зазвенит:       — Вот так подсекай и удилищем рыбу выводи, понял? Катушкой только слабину выматывай, а то всё мне нафиг переломаешь. Был тут один, говорит: «Какая огромная рыбина клюнула. Я кручу катушку и не могу провернуть». Гляжу, а у катушки нога сломана.       В конце Михалыч выдал им телескопические удочки с поплавками, пластиковые стаканчики с опарышами и ушёл топить баню. Кажется, с его уходом Паша попрощался с идеей рыбалки окончательно. Во всяком случае он отбросил свою удочку куда-то в траву, уселся на мостки, уходящие в воду метров на пять, и молча жевал какую-то былинку. Было сыро и зябко. Тарас взял рюкзак и пошёл по прогинающимся серым доскам к Павлу.       — Привстань, — коротко попросил он и расстелил куртку, чтобы сидеть было мягче и удобнее. — Я свитер тебе взял и плед. Давай ветровку подержу.       Паша снял ветровку, надел свитер Тараса, замотался в плед и закрутил головой. Тарас решительно присел рядом, на брошенную куртку и подставил свой левый бок в качестве опоры. Сиделось и молчалось замечательно, в какой-то момент Тарасу даже показалось, что Паша задремал, и он рискнул пошевелить затёкшим плечом, на котором лежала чернявая голова. Паша сел ровнее и шмыгнул носом:       — Думал, тут комаров будет полно. Даже дрянью какой-то намазался, чтобы не покусали.       — Весна сухая была, хоть и ранняя. Без дождей почти, вот и нету их. Ничего к середине мая зажужжат, как миленькие, — Тарас глянул на свою удочку. По прежнему не клевало, зато руки были заняты. И к лучшему: зудело обнять и прижать к себе, но он только сильнее стискивал гибкое углепластиковое удилище.       — Как тебе Михалыч? Колоритный дядька, да? — поинтересовался Павел.       И Тарас совсем уж было хотел поддержать этот ниочёмный разговор, но вместо этого сказал то, что давно уже собирался:       — Это мне нужно каяться, Паш, и прощения просить. Я когда понял, что ты навсегда уехал, то злился долго на тебя. Мол, чего ему надо было? Я же любил его, так старался. А потом у меня прям глаза открылись на то, насколько я по-мудацки вёл себя.       — Да ну, Тарас, какое там по-мудацки, — Паша заёрзал и попытался встать, но Тарас ухватил за плед и с силой потянул вниз.       — Не перебивай. Ты столько делал, я не представлял, на самом деле. Да хоть с пиццериями этими: и маркетинг правильный, и бухгалтерия, и все юридические тонкости. Как мы спорили, орали друг на друга: ты мне чего-то доказывал, я отмахивался, фигня, мол, ничего ты в общепите не понимаешь. А потом часто шёл и делал по-твоему. Реально, ты был в этом бизнесе полноценным партнёром, а я даже долю не предложил. Мне казалось, зачем ему? У него и так всё есть. А потом ты уехал, и… Чудо, что не рухнуло всё.       Паша стянул с головы плед и развернулся, так что Тарасу стали видны внимательные серо-голубые глаза и след от воротника на щеке.       — Знаешь, доля в пиццериях — это последнее, что мне тогда было нужно, — возразил он практически шёпотом.       — Знаю. Но я должен был. Иначе вести себя, не устраивать сцены эти дурацкие: то из-за денег, то из-за командировок твоих, не ревновать на пустом месте. Сам не понимаю, почему так бесился, — Тарас замолчал. Он не знал, что хотел сказать Павел, но удивительным образом почувствовал, что от собственной откровенности стало легче. Они снова посидели в тишине. Тарас даже встал, заново нанизал наживку, закинул удочку и стал следить за поплавком, когда Павел вдруг громко и чётко сказал:       — Отец никуда меня не отправлял. Ему было плевать на диверсификацию. Какие там Штаты? Он больше всего хотел, чтобы я занялся семейным бизнесом. Даже с тобой смирился. Я уехал только потому, что сам этого захотел. Мне казалось, что здесь я теряю шансы, а отец меня только сковывает. Я считал, что между нами — глупая первая влюблённость, которая сразу пройдёт, как только мы расстанемся.       — По крайней мере, в последнем ты был прав. Прошла ведь? — Тарасу стало легче. Так вот, о чём разговор. Ну что ж, эту правду он знал уже давно и успел с ней смириться. — Я в курсе, Паш, мне Аркадий Соломонович сказал ещё, когда мы документы на квартиру переоформляли. Не за что извиняться. И потом, если бы ты тогда не уехал, мы бы всё равно разбежались. Всё к тому шло. Мы повзрослели, переросли формат такой вот ненапряжной дружбы и секса, а семьи у нас не вышло. Выяснилось, что мы слишком разные, и нам комфортнее порознь. Вот уж в чём глупо себя винить: что мне, что тебе.       — Ты говоришь слово в слово, как мой дорогущий калифорнийский психоаналитик, — Паша поднялся с куртки, подхватил её с мостков и перекинул через руку. — Знаешь, понадобилось определённое мужество, чтобы это понять. «Если бы только Тарас захотел, если бы он любил меня по-настоящему»…       — Не отпустил бы? Или уехал бы с тобой? — поинтересовался Тарас, сматывая удочку. Было видно, что Павлу не терпится уйти назад на базу.       — А неважно, — вздохнул Павел. — Преодолел бы любые трудности, которые я сам наворотил на его пути.       — Может, ты и прав был: раз не боролся до конца, не бросил всё, не добился — значит любил недостаточно, — говорить это было больно. Это была одна из самых колких и подлых мыслей, из тех, что грызли Тараса до сих пор. Пора было рискнуть и узнать, что думает Павел по этому поводу.       — За эти годы меня не раз бросали. Теперь я точно знаю, что нет никакой доблести в том, чтобы цепляться и удерживать, когда от тебя уходят. Ты вёл себя очень достойно, — сказал Паша почти торжественно и пошёл прочь с пирса.       Тарас замешкался, и тут послышался звон от донки. В первый раз за всю их странную рыбалку что-то клевало.       — Ну ты чего? Иди — вытягивай, — обернулся Павел.       Тарас без всякой надежды сбежал с пирса, уверенный, что ничего не выйдет, добрался до донки, резко дёрнул леску и стал постепенно натягивать её и наматывать на катушку. Павел заинтересованно замер, и Тарасу вдруг захотелось, чтобы там реально была рыба. Хотя бы карась. «Если не сорвётся, то всё у нас будет хорошо», — загадал Тарас, как в далёком детстве, сноровисто подхватил последние пару метров лески и выбросил улов на траву. Рыбина была крупной, наверное сантиметров тридцать. Она извивалась в траве, мерцая серебристыми боками, пока Тарас не примерился и не ухватил её.       — Такую коту грех, я почищу и пожарю нам вечером, — сказал он Паше, чувствуя себя без причины счастливым.       — Если не уснёшь после бани, — мягко улыбнулся Паша. — Михалыч тот ещё банщик, суровый как лето в Заполярье. Предлагал мне веники из крапивы, представь себе, говорит, поясница потом как новенькая.       — Так она же сушеная в венике. Не жалит уже, — Тарас аккуратно взял успокоившуюся рыбу за жабры и пошёл за Пашей. В отличие от рыбалки баню он обожал, и поэтому уже предвкушал это полное телесное и душевное расслабление.       Баня действительно была уже натоплена. Встретивший их Михалыч громко повосхищался пойманным лещём, а потом начал какую-то бесконечную историю о том, как строили эту самую баню. Окончательно утонув в обсуждении прорабов и их проёбов, Тарас совсем перестал сосредотачиваться на разговоре, зашёл в предбанник, стянул с себя одежду, сходил в душ, выпил стакан узвара из шиповника и сушёных груш, который стоял на столе в графине и пошёл в парилку ждать остальных. Пришёл только Михалыч, поинтересоваться, какие веники Тарасу больше по вкусу: дубовые или берёзовые.       — А что Павел долго ещё? — решил уточнить Тарас.       — Аркадьич не парится, говорит нельзя, если язва. Хоть я ему и твержу, что глупости это. Баня, она от всех болезней лечит. Упирается, мол, рисковать не хочу, — ответил Михалыч, подбрасывая дрова в топку.       — Давай я поговорю с ним, приведу, а мы не будем сильно натапливать, просто кости погреем, — Тарас совсем уж было поднялся, чтобы идти за Пашей, но Михалыч энергично замотал головой.       — Они когда с Витько́м и его семьёй здесь отдыхали, то я очень бережно топил. Витькина Наташка на сносях, младшему четыре всего, не разгонишься. Так Аркадьич и то в баню не пошёл. Ты б не дёргал его, смущается он. Какому мужику приятно о болезнях своих говорить?       Тарас понимающе кивнул и глубоко задумался. Сердце заныло от мысли о том, сколько всего на Павла навалилось. «Каково ему вывозить всё это? Собственных проблем у человека гора, болеет ещё, а он со мной как с ребёнком малым носится. А я ещё к Вите его ревновал как дурак».       — А болезни все от чего? От нервов! А нервы оттого, что проблемы везде: хоть на работе, хоть в семье. Нормальную бабу бы Аркадьичу! Сразу и здоровье бы поправилось, и глаза бы засветились, — философствовал Михалыч, поддавая пару. — Я прошлый раз ещё у него спрашивал, чего он свою не привёз, а он: «Не складывается что-то с личным». Вот ты опять же, обеспеченный толковый мужик в самом соку. Да за таких, как вы зубами цепляться должны, а вы в бобылях ходите. Хошь угадаю? Дома небось деваха молодая да хваткая, вцепилась в деньги, марафеты наводит да по клубам ходит.       Тарас хохотнул, представив себе Гарика в виде инстаграмной красотки при макияже и на каблуках. Вышло нелепо и смешно. А ещё было стыдно, что они вроде как обсуждают Пашу за глаза, хотя сам Тарас не сказал пока не слова. К счастью и Михалыч перешёл к давним байкам.       — … И эти умельцы взяли и деревянную облицовку в бане мебельными гвоздями присобачили. Хозяин приехал, глянул. «Красота!» — говорит. Тут же рассчитался с ними да и уехал. А эти двое сразу баню топить, в киоск за водярой, подцепили пару девах каких-то и гулять. До того гуляли, что в парной заснули, проснулись: девах нет, бабок нет, голова трещит. Прибрали всё да по домам. А дома у Петровича спина зачесалась, он к зеркалу, а там прыщи какие-то болючие по всей спине. Он к напарнику, а у того та же история. Ну, думают, хана: сифилис или гонорею от городских подцепили. Взяли пузырь и к фельдшеру нашему, мол, уколы ставь или таблеток дай. А фельдшер аж рот раскрыл. Раздел их догола, спиной повернул и как давай ржать. «Первый раз вижу, чтобы сыпь такими идеальными ровными линиями вдоль тела шла. Думайте, придурки, на чём таком лежали!» Тут-то до них и дошло, что это шляпки латунные от гвоздей разогрелись, и от них ожог. Всю облицовку наново переделывали, чтоб никаких шляпок...       Парил Михалыч умело, болтал, не переставая. А его бесконечные истории были до того идиотскими, что Тарас окончательно расслабился и, казалось, забыл, с чего начался их разговор. «Не складывается что-то с личным», — мелькнуло в голове, когда Тарас уже сполоснулся в душе и стал одеваться. Вспомнился слащавый мужик, которого Паша приводил в гости. «Валерий, вот же блин. Валерий его звали. Скользкий какой-то и туповатый, не мудрено, что не сложилось». Тарас быстро натянул джинсы и свитер. Его ожидали шашлыки, рыба, чай до полуночи, бесконечные разговоры и, скажем так, давний друг. Сутки всего остались, и так не хотелось, чтобы они заканчивались.