Стеклянные дома́

      Тэсса проснулась с тем самым тревожным ощущением, когда не понимаешь, сколько проспал – полчаса или десять часов. Такое часто бывало, когда она принимала снотворное, а вчера ей пришлось. После того, как Чон Чонгук вытащил её из ванной, вытер полотенцем, переодел в сухое, увёз в отель и уложил в постель, она долго лежала, притворяясь спящей, но уснуть не могла. Притворялась она, чтобы не говорить с Чоном. Его слова слишком сильно ранили. Какими бы нежными и успокаивающими они ни были, эти слова цепляли сердце Тэссы, словно крючками.       – Ты создана для этого, – шептал он, убаюкивая Тэссу в своих объятиях. – Это твое место. Ты создана, чтобы кричать подо мной и испытывать удовольствие, когда я беру тебя.       Тэсса не протестовала. У неё не было ни сил, ни воли для этого. И в голову закрадывалась мысль, а не был ли он прав. Может быть, она действительно была его женщиной в каком-то древнем, грубом, первобытном смысле? Принадлежала ему и хотела принадлежать.       Как ещё можно было объяснить происходящее с ней, мучительную перемену, чудовищную зависимость от другого человека?       Тэсса не была ослеплена своим чувством, она понимала, что происходящее насквозь неправильно, недопустимо, нездорово, но не могла отказаться от Чон Чонгука, даже зная всё это.       Когда они сидели на узкой кровати в её квартире и Чон вытирал ей волосы полотенцем, она сказала:       – Давай расстанемся. Я так не могу, мы не подходим друг другу. Это было понятно с самого начала.       Тэсса не видела Чона, он сидел у неё за спиной, и так было легче.       Чон замер. Его руки всё ещё держали её волосы, но движение остановилось, не завершившись.       – Нет, – произнёс Чон ледяным тоном. – Ты знаешь, что это невозможно.       – Что значит «невозможно»? Просто не приезжай, не звони мне больше.       – Я не могу не приезжать.       – Это просто слова. Ты можешь. Просто не хочешь.       – Не хочу тоже. Почему я должен отказываться от того, что мне нужно, как воздух? Мне больно даже думать о том, что ты будешь не со мной, не то что позволить этому случиться, – его голос звучал мягко, но почти угрожающе. – А мне не нравится испытывать боль…       – А тебя не интересует, что нравится мне?       – Я это и так знаю, и делаю всё, чтобы у тебя оно было. Если я чего-то не знаю, тебе достаточно сказать.       – Есть вещи, которые мне не нравятся.       – Что из того, что я делаю, тебе не нравится? Заниматься сексом на полу? Но тебе нравилось, Тэсса, ещё как, даже больше, чем когда мы в последний раз делали это в постели. Или, может, то, что я заставляю тебя уехать из Франции? Но я это делаю не по собственной прихоти, а потому что это нужно тебе. Что ещё тебе не нравится? Что я не даю лапать тебя другим мужчинам? Прости, но с этим тебе придётся смириться. Как любой женщине и любому мужчине, которые находятся в отношениях.       – Ты набросился на Матьё, обозвал меня шлюхой… Ты…       – Я слишком сильно реагирую, я знаю, – Чон Чонгук прижался губами к её затылку. – Но это невыносимо. В тот момент, я так… Я ненавидел этого Матьё так сильно, что готов был убить, я… Прости меня и, пожалуйста, никогда больше не заставляй меня чувствовать это.       – Это твои чувства! Не обвиняй в них меня! Я тут не при чём.       – Ещё как при чём. Всё, что ты делаешь и говоришь… Всё это отзывается во мне как будто в десять раз громче, чем всё остальное. Думаешь, у меня не было других женщин? Думаешь, они не засматривались на других, не изменяли? Знаешь, что я делал?       Тэссе почему-то трудно было представить ту, что встречаясь с Чон Чонгуком, стала бы засматриваться на других и изменять.       – Я расставался с ними, потому что не терплю такого отношения к себе. Расставался и забывал. Ни об одной из них я не сожалел даже доли секунды. Но расстаться с тобой я не могу, даже если ты этого просишь. Ты знаешь, что я пытался… Я люблю тебя. Хотя даже не знал, что умею.       Тэсса лежала в постели и вслушивалась в слабый шум, доносившийся с улицы. Машины под окнами отеля проезжали с перерывами, но недолгими. Значит, позднее утро или день.       Чон Чонгука в постели уже не было. Тэсса потянулась за телефоном, но его на столике рядом с кроватью не оказалось. Она, если подумать, даже не была уверена, что вообще взяла его с собой. Он остался в сумке, а её она бросила на пол где-то возле двери в квартиру.       Вчерашняя ночь, наверное, из-за выпитого алкоголя вспоминалась обрывочно… Но зато то, что вспоминалось, было таким ярким, что Тэсса до боли сжала виски руками, пытаясь прогнать эти мысли.       Она откинула одеяло и встала с постели.       В гостиной Чонгука тоже не было, зато на столе у окна лежала записка.       Скоро вернусь. Возникло важное дело. Попросил принести тебе завтрак в 10 и разбудить.       Тэсса долго держала записку в руках. Она, кажется, впервые видела его почерк – если не считать подписей на чеках и документах, – острые наклонные буквы, немного небрежные, но всё равно твёрдые, уверенные.       Фейза рассказывала, что её муж-банкир нанимал графологов, чтобы те анализировали характер и склонности сотрудников по почерку. Интересно, что бы такой специалист сказал о Чон Чонгуке? И можно ли что бы то ни было о нём сказать? Он наверняка учился писать на китайском или, может быть, корейском, и это делало анализ букв, написанных им на латиннице, недостоверным.       Тэсса пошла в ванную.       Когда она включила душ, то сердце болезненно сжалось. Она вспомнила, как сидела под струями воды вчера, в своей старой тесной ванной. Она была в отчаянии; она была растеряна, напугана, ошарашена, расколота. Чон Чонгук заново собрал её. Разбил, а потом собрал.       Он обнимал её, и где-то под рёбрами зрело пронзительное и блаженное чувство близости, принадлежности; оно, замешанное на боли и неистовстве этой ночи, было неправильным и невыносимо острым. И в нём была ошеломляющая ясность: вот сейчас, в этот самый момент несмотря ни на что ей с ним хорошо.       Ни с кем больше ей не было так плохо и так хорошо, как с ним.       Это чувство пронизывало её до костей тогда и сейчас тоже. Оно ощущалось не как что-то существующее лишь в голове, а как нечто внедрившееся, точно вирус, в ткани, в клетки, в атомы…       Тэсса приняла душ и переоделась. Она делала всё механически – выполняла то, что положено и что привычно, потому что не понимала, что ей делать дальше.       Когда принесли завтрак, она села за стол и уже допивала кофе, когда в номер вошёл Чон Чонгук. Вид у него был не сказать, что весёлый, но совершенно ничем не омрачённый. Его не тяготило произошедшее вчера. Как будто ничего и не было.       Тэсса сама была из тех, кто долго прокручивает в голове произошедшее и не сразу приходит в себя после эмоциональной встряски. И большинство людей, которых она близко знала, были такими же: события оставляли после себя не только сильный, но и долгий отпечаток. Мама была такой, и так и не смогла выбраться из тени случившихся с ней несчастий; Винсент годами помнил и пережёвывал какие-то важные для него (и совершенно незначительные для остальных) разговоры и встречи, как приятные, так и ранящие; Ханна по много раз обсуждала свидания, ссоры, расставания, знаки внимания… И Тэсса в который уже раз не могла понять, как Чону удавалось так запросто всё перечёркивать, каждый раз начиная с чистого листа.       – Привет! – улыбнулся Чон тепло и благодарно, почти смущённо.       Тэссе было интересно, знал ли он, насколько ему идёт такая улыбка, насколько обезоруживающей она была. Знал и пользовался или понятия не имел?       – Я надеялся вернуться до того, как ты проснёшься. – Он положил на край дивана большую белую коробку, которую принёс с собой, а потом подошёл к столу и сел напротив Тэссы. – Хотел сделать тебе сюрприз… Но в этом городе всё всегда идёт не так, как задумано. Не могу дождаться, когда ты наконец уедешь отсюда. Я, кстати, хотел тебе показать…       Чон замолчал на полуслове, как будто только сейчас сообразил, что Тэсса пока не произнесла ни слова, даже не ответила на приветствие.       – Я думал, мы поговорили вчера и всё выяснили, – сказал он чуть менее беззаботным тоном. – Я не должен был… Я много чего не должен был. Я не должен был приезжать, не должен был ждать тебя у квартиры… Просто я…       – Ты решил, что я приду не одна, так? – наконец заговорила Тэсса.       – Да. И когда я увидел, как ты стоишь с ним возле арки, как вы идёте к дому, я… – Чон прикусил губу. – Я не знаю, как это объяснить. Это как затмение. Я просто… Я ударил Бёрка, когда он пытался меня остановить. Ещё в подъезде… Я как чудовище из сказки, дракон, который готов уничтожить любого, кто позарится на его сокровище. Я не хочу, чтобы так было. Потому что никогда раньше не было. – Чон сжал пальцами рубашку на груди, точно она жгла ему кожу. – Но я всё равно чувствую это. Наверное, сильнее всего страх. Страх, что я тебя потеряю. Он настолько сильный, что я не могу справиться с ним, я должен что-то сделать. Что-то сделать, чтобы его больше не было! И я делаю очень жестокие вещи, прости.       Тэсса не знала, что на это ответить. Она понимала, что чувствует Чон Чонгук. В какой-то степени с ней происходило то же самое: чувство к Чону было сильным, глубоким, прекрасным, но из-за своей силы – пугающим. Она не хотела так зависеть от другого человека, так нуждаться в нём; не хотела чтобы всё остальное теряло значимость в сравнении с желанием быть с ним, слышать его голос, растворяться в его объятиях, ощущать его желание и свою важность для него. Чон Чонгук точно так же не хотел зависеть от неё, его точно так же пугало это чувство, пугало до такой степени, что он почти ненавидел то, что его вызывало.       – Ты очень важна для меня. Безумно важна! – сказал Чон. – И мне жаль, что всё так произошло. Но это ничего не меняет. Я знаю, что у тебя есть чувства ко мне. И у меня… – Чон поднял на неё глаза: – Тэсса, я люблю тебя.       Она подумала, что никто до неё не слышал настолько вымученного, отчаянного и одновременно честного признания в любви.       – И считаешь меня недостойной этой любви, – произнесла Тэсса, едва сдерживаясь от слёз.       Тэсса даже не знала, почему так хочется плакать. От переполнявшего её счастья услышать признание или от понимания того, какой была любовь Чона к ней.       – Это не так, – покачал головой Чон. – Я восхищаюсь тобой, всем, что ты делаешь, что говоришь, каждым твоим движением… Даже тем, как ты обманывала меня и других, – это требует ловкости. остроты ума, выдержки, многого другого. Я правда люблю тебя… Помнишь, ты сказала, что я – не для тебя и что мы не всегда получаем то, что хотим?       Тэсса кивнула. Она помнила тот вечер. Сейчас казалось, что тогда была совсем другая жизнь и двое совсем других людей. Они с Чон Чонгуком по-прежнему были из разных миров, но эти миры теперь соприкасались… Или даже нет, они, точно в результате глобальной катастрофы, столкнулись и теперь сокрушали друг друга.       Чон встал из-за стола и взял лежавшую на диване коробку.       – Ты можешь получить, всё, что захочешь, – сказал он, поставив коробку на стол перед Тэссой. – Открой.       Тэсса подняла крышку. По отпечатанному золотыми буквами названию она догадалась, что будет внутри… Вернее, что могло бы там быть. Потому что поверить, что эта вещь действительно там будет, было просто невозможно.       Внутри оказался белый бархатный футляр.       Тэсса коснулась кончиками пальцев его крышки, не решаясь открыть. Наконец она собралась с силами и…       На белом бархате лежало согнутое в кольцо павлинье перо. Никто не принял бы его за настоящее – это было невероятно тонко сделанное, но всё же украшение, однако чередование камней разных оттенков создавало тот неуловимый перелив из синего в зеленый, который так завораживает, когда смотришь на оперение павлина или крылья синих бабочек.       – Это колье, – пояснил Чон, видимо, решив, что Тэсса смотрит на подарок с настолько ошеломлённым видом от того, что не понимает, что это.       Тэсса знала. Не будучи надетым, перо не слишком походило на колье – скорее просто на безумно дорогую безделушку, – но она видела похожее на манекене в бутике Бушерон. Причем, недавно, когда покупала в «Галерее Лафайетт» одежду для первой встречи с Чон Чонгуком. Конечно, она не заходила в бутик, просто остановилась у наружной витрины посмотреть на выставленные там колье, браслеты и серьги попроще. Шоколадно-коричневый манекен с колье в виде павлиньего пера стоял в глубине зала, точно по центру – как алтарь в церкви. То колье было такой же формы, но, кажется, просто золотое. По крайней мере, с того расстояния Тэсса не заметила на нём никаких драгоценных камней, это же было усыпано ими. Камни были небольшими, но их были сотни, десятков разных оттенков. И только вместо «глазка» на павлиньем пере сиял глубоким синим крупный сапфир.       – Я знаю. Видела такие раньше, – тихо произнесла Тэсса.       – Я запомнил. Ты сказала мне про колье от Бушерон, когда я приехал к тебе в первый раз. Сказала, что есть вещи, которых ты никогда не получишь. Но ты ошиблась.       Тэсса сжала кончиками пальцев виски.       – Я не… Мне не нужно это колье! Я просто… Господи, я просто ничего не понимаю!..       – Ты же сказала, что тебе понравилось колье.       – Это было другое колье, но даже если то самое, мне оно не нужно. Я не могу его принять. Это какое-то безумие!       – Ты можешь, – твёрдо произнёс Чон и достал колье из футляра. – Я же сказал: в тот раз ты ошиблась. Ты можешь получить всё. Ты достойна всего самого лучшего и прекрасного, что только есть на свете.       Чон встал позади Тэссы и, приподняв ей волосы, обернул колье вокруг шеи. Такое хрупкое на вид, колье оказалось удивительно гибким. Оно обогнуло её шею, точно тонкий ошейник, и легло холодной тяжестью на грудь.       – Тебе надо увидеть это. Пойдём к зеркалу.       Широкое зеркало висело над камином. Чон подвёл Тэссу к нему.       Он спустил халат с плеч Тэссы, и она едва успела прижать его, чтобы он не сполз слишком сильно вниз, обнажив грудь.       Тэсса смотрела на собственное отражение так, словно видела перед собой картину или фото незнакомой девушки. У неё было бледное лицо, глянцево-чёрные и очень тяжёлые на вид волосы, большие глаза с кукольными ресницами и тоже кукольным безжизненным выражением. Из-за алого халата кожа плеч и груди казалась неестественно белой, и на этой бумажной белизне искрилось всеми оттенками синего, зеленого и фиолетового колье в форме павлиньего пера.       Тэсса не могла поверить, что видит саму себя. Это был кто-то другой, какая-то другая девушка, не она. Зачарованная королевна из сказки.       Чон Чонгук обнял Тэссу сзади и наклонился к её уху:       – Это колье называется «Point d’interrogation», – произнёс он, неудачно сымитировав французское произношение. – Ты знаешь, как это переводится.       – Знак вопроса.       – У меня есть вопрос, и очень важный. – Дыхание Чон Чонгука щекотало Тэссе кожу под ухом. – Невероятно важный вопрос… Ты останешься со мной? Дашь мне второй шанс?       Тэсса смотрела на своё отражение не мигая. Она понимала, что у неё нет настоящего выбора. Чон Чонгук спрашивал, будет ли она с ним по своей воле или же против неё. Тэсса не представляла, как он собирался добиться своего, если она будет против, и у неё не было желания выяснять. И смелости тоже не хватало. И она не хотела с ним расставаться. Что бы она ни говорила, как бы разумно это ни было… Тэсса знала, как правильно поступить, но ей недоставало сил сделать это. Она с самого начала знала, что Чон Чонгук неидеален; но, может быть, именно эта неидеальность будила в ней такие сильные, глубокие чувства. Она просто не могла его потерять, не могла не быть больше с ним… Чувство к нему проникло в самые корни её души, жило на дне каждой её мысли. Она хотела бы, чтобы этого не было, но точно так же можно не хотеть седеть, или становиться близоруким, или взрослеть – это просто происходит с тобой, хочешь ты этого или нет. Это часть тебя.       – У меня ведь нет выбора, – сказала Тэсса.       – Выбор есть всегда. «Нет выбора» говорят тогда, когда только один из возможных вариантов действий имеет смысл и любой разумный человек выберет его.       – Тебе не нужно было дарить мне колье, чтобы задать этот вопрос.       – Конечно, нет. Я просто захотел, чтобы оно у тебя было.       – Зачем оно мне? – Тэсса отвернулась от зеркала и вернула рукава халата на место. – Куда я смогу его надеть? На пары?       – Ты скоро переедешь в Штаты. Там всё будет иначе.       – Иначе?       – Да. Там у меня есть деловые связи. Мы будем посещать ужины, приёмы. Не думаю, что часто, но будем. И даже если нет… Это сама по себе красивая вещь, и она тебе идёт.       – Но она стоит… я не знаю сколько. Сотни тысяч?       Чон только усмехнулся в ответ:       – Не думай об этом.       – Но…       – Я очень богат, Тэсса. И почти ничего не трачу на себя, лично на себя, понимаешь?       – Но колье ты не себе купил.       – Тебе. Но это одно и то же.       Тэсса провела пальцами по кончику пера, спускавшемуся ей на грудь.       Иногда она переставала понимать Чон Чонгука. Но она вовсе не думала, что его слова лишены смысла; просто для неё он был пока непостижим.       Когда Тэсса сняла колье с шеи, то несколько секунд продержала его в руках, не в силах сразу вернуть в футляр. Оно было завораживающе прекрасным.       – Я всё равно не могу его принять, даже если бы хотела, – сказала Тэсса. – Где я буду его хранить? Я даже из-за той броши переживаю. Да, у меня есть сигнализация, но для таких вещей нужен сейф…       – Ты можешь оставить его в сейфе в спальной, – Чон указал на дверь в соседнюю комнату.       – Но ты же сказал, что уезжаешь сегодня вечером…       – Да, но номер остаётся за мной. Я снял его до конца июня. Я же всё равно буду приезжать к тебе и не хочу каждый раз привыкать к новому месту.       Тэсса опустилась на стул. Это невероятное колье с сотнями бриллиантов и ещё каких-то камней, наверное, изумрудов сапфиров… Люкс в «Плаза Атэн» на целый месяц… Ханна сказала, что Чон Чонгук отнюдь не беден, но вообще-то не особенно богат, по меркам Гонконга. Но траты, которые он делал только в Париже, были колоссальными, не укладывающимися в голове. Что-то во всём этом было не то…       – Но твоя квартира – действительно небезопасное место, – рассуждал дальше Чон, видимо, не заметив замешательства Тэссы. – В неё никто не проникнет незамеченным, но до приезда полиции он может сделать много всего неприятного. Ты могла бы жить здесь…       – Нет, я… – Тэсса поспешила отказаться, даже не придумав, почему. – Отсюда очень долго добираться до университета. И я хочу жить у себя дома, там, где я привыкла.       Она хотела сказать, что одна, без Чонгука, не сможет здесь по-нормальному спать, но решила не доставлять ему такой радости.       – Тогда что насчёт охраны? Ты будешь жить у себя, но поблизости будет один из моих людей. Он будет следить за тем, чтобы с тобой ничего не произошло.       – Что со мной может произойти?       – Всё что угодно. И это даже если не брать в расчёт Мин Юнги.       Тэсса бросила на Чона насмешливый взгляд:       – А я думаю, дело вовсе не в Мине, который обо мне уже и думать, наверное, забыл. Дело в тебе! В твоей ревности, в твоём недоверии. Ты хочешь, чтобы я постоянно была под присмотром.       Чон чуть приподнял брови, словно был удивлён её словами, но, тем не менее, оправдываться не стал.       – Да, и в этом отношении мне тоже было бы спокойнее, – невозмутимо сказал он. – Я не думаю, что ты начнёшь флиртовать с таксистом или что-то вроде того, но мне было бы спокойнее, если бы я знал, где ты находишься, или по крайней мере знал, что ты там с телохранителем, а не одна. Ты, как я понял, почему-то считаешь унизительным сообщать мне, где, когда и с кем бываешь… Наличие охраны решило бы эту проблему.       – А с чего ты вообще взял, что должен знать, где, когда и с кем я нахожусь? Что у тебя есть на это право?       – С того, что у нас отношения. И твоё нежелание рассказывать о своей жизни выглядит очень подозрительным.       Тэсса сделала глубокий вздох и попыталась сосчитать до десяти, как её учила психолог. Не помогло. Она сумела досчитать только до трёх, прежде чем выпалила:       – Я выгляжу подозрительно? Я? Знаешь, тем, кто живёт в стеклянных домах, не стоит бросаться камнями! Потому что твоё нежелание рассказывать о своей жизни выглядит ещё более подозрительным! Я даже не знаю, чем ты занимаешься… Не знаю не то что, где ты находишься в каждый конкретный день, а даже не знаю, где ты вообще живёшь! Где твоя квартира, на каком этаже, в каком районе города… Какая у тебя машина. Как зовут твоих родителей. Есть ли у тебя братья или сёстры. Есть ли у тебя домашнее животное. Хотя вот это вряд ли… Если подумать, я почти ничего о тебе не знаю. Мы говорим… говорим о сотне вещей и почти никогда о тебе. И ты заявляешь, что должен знать, когда я возвращаюсь с занятий и с кем вместе выхожу с кампуса?       – Я могу ответить на любой вопрос, Тэсса. Я предлагал тебе поехать со мной в Гонконг, ты отказалась. Но ты можешь поехать сейчас.       – Прямо сегодня?       – Отсюда я лечу в Сингапур, у меня там назначены встречи, а потом Гонконг, – если не появится срочных дел. Увидишь всё своими глазами.       Тэсса хотела бы. Хотела бы увидеть своими глазами дом Чон Чонгука, его город, может быть, лучше понять этого человека… Может быть, наконец перестать сомневаться в нём, сомневаться в самой его реальности. Он до сих пор оставался для неё чем-то немного эфемерным, каким-то вымышленным, придуманным существом, вроде единорога.

***

      В Пантен Тэсса возвращалась на заднем сидении мерседеса. Чон Чонгуку надо было улетать по делам, так что Тэсса ехала в сопровождении Бёрка, того самого телохранителя, что был с ним прошлой ночью. Тэсса знала, что были и другие, по крайней мере, два. Директорам по инфраструктурным инвестициям действительно нужно было так много охраны? Тэсса понятия не имела. Хотя среди знакомых и соседей Винсента были люди, которых сопровождали телохранители, при том, что они Тэссе совсем не казались важными.       Бёрк сидел рядом с водителем и время от времени оглядывался назад, словно Тэсса могла куда-то испариться прямо из салона. Радовало одно: Бёрк с ней только на сегодня. Она смогла настоять на том, что ей не нужна охрана. Колье она, как и предложил Чон, оставила в сейфе отеля, и туда же Бёрк должен был отвезти брошь.       Иногда ей хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться.       В этом быстром чередований ссор, разговоров, примирений и секса было что-то ирреальное, как будто она оказалась во сне, из которого никак не получалось выбраться. Или, может быть, отношения такими и бывают? Мать ссорилась с мужчинами, с которыми встречалась. Конечно, она старалась не делать этого при дочери, но такое не всегда можно было скрыть. И Тэсса понимала, что гораздо больше ссор происходило без неё. Но были ли они такими же? Конечно, нет. У них с Чонгуком всё было точно выкручено на максимум: и безобразные яростные ссоры, и щемяще-нежные примирения.       Тэсса вспоминала, как он вчера вывел её из ванной и переодел в сухое, как вытирал и расчёсывал волосы, как сегодня они лежали обнявшись, и Чонгук терпеливо отвечал на все вопросы, которые ей только приходили в голову. Есть ли у него братья или сёстры? Нет. Как зовут его мать? Чхве Чонён. Чем она занимается? В целом, ничем, она из состоятельной семьи, которая финансово её поддерживала, даже когда муж потерял большую часть своего состояния. Любимый предмет в школе? Математика. Чем занимался кроме учёбы, для себя? У меня не было времени на хобби. Я занимался тхэквондо и кендо. Разумеется, никто не спрашивал, хочу я или нет, это то, чем занимаются все мальчики в нашей семье без исключения, но мне нравилось. Ты чувствовал себя одиноким в детстве? Нет. У тебя было много друзей? Да. Сколько лет ты делал татуировку? Четыре, пока учился в Штатах, и дополняю и исправляю до сих пор. У неё есть значение? У некоторых изображений, а некоторые мне просто понравились. Лилия что-то значит? Это цветок, связанный с моим днём рождения. А часы? Просто часы. А время, которое они показывают? Время моего рождения.       Из всех вопросов только последний вызвал у Чона небольшую заминку, как будто он не знал, что сказать. Хотя вопрос был одним из самых простых.       – Могу я тоже спросить? – сказал Чон, когда вопросы у Тэссы закончились.       – Конечно.       – Твой шрам. Вернее, шрамы… Ты сказала, что это несчастный случай. Я понимаю, что ты не хочешь о таком говорить, но…       – Но тебя беспокоит, не связана ли с этим какая-то ужасная история, – вместо него договорила Тэсса. – Нет. Это на самом деле несчастный случай, не виноват никто, кроме меня. Я перелезала через забор, знаешь, с такими острыми штуками наверху, вроде пик.       – Настолько острыми?       – Настолько. Это было ужасно больно и ужасно долго. Всё произошло не в городе, а в поместье одного человека… Винсента, моя мать жила с ним несколько лет. Скорая ехала вечность… Мне сказали потом, что двадцать пять минут. Но показалось, что два часа. Я правда не хочу это вспоминать.       Это было не только больно, но и унизительно. Сначала. Потом осталась только боль.       Она не стала рассказывать про это Чон Чонгуку, но всё произошло из-за матери. Её нельзя было в этом винить – она не владела собой. Но Тэсса не должна была ей подыгрывать, пусть это и было проще. Проще согласиться уйти из торгового центра, если матери в очередной раз мерещились следящие за ней люди, проще пойти в школу другим путём, если мать думала, что на обычном кто-то может подкарауливать… Тогда Тэссе было уже четырнадцать, и она всё меньше верила в реальность тех таинственных преследователей, но и ей, и Винсенту, который по-настоящему любил её мать, было проще уступить, чем спорить и что-то доказывать. А когда они уступали, то словно бы соглашались, что преследователи существуют, от них надо убегать, их надо опасаться. В то лето они приехали в поместье Гасхок-Холл, где Винсент провёл детство и которое досталось ему после смерти родителей. Винсент был богат, но не расточителен, так что из прислуги в поместье, где никто не жил, была только миссис Аткинсон, бодрая и нестарая вдова почтальона, которая приходила из маленькой деревушки в миле от Гасхок-Холла. Дважды в неделю из той же деревушки приезжал садовник, ухаживать за тремя клумбами и живой изгородью – сада как такового в поместье не было. Они прожили в Гасхок-Холле три дня, а потом Винсент отправился в поместье по соседству к другу, которого не видел много лет. Туда приехали ещё знакомые, какие-то приятели по Хэрроу и прочие, и всё закончилось грандиозной попойкой. Винсент позвонил и сказал, что слишком пьян и останется ночевать у своего друга. Тэсса с матерью остались в большом трехэтажном доме одни – и вокруг в радиусе нескольких миль не было ни души. Только луга, где когда-то паслись овцы, и несколько пустых коттеджей, где раньше жили арендаторы и работники фермы.       Тэсса долго не могла уснуть, а стоило задремать, как её разбудила мать. Она услышала внизу шаги. Тэсса, когда вслушивалась, тоже различала какие-то звуки, но не была уверена, что ей это не мерещится. Несмотря на то, что на лестнице они предусмотрительно оставили свет, ни Хелен, ни Тэсса не решались спуститься вниз. У матери начался приступ паники. Она позвонила Винсенту, позвонила миссис Аткинсон, позвонила в полицию… Все, кроме Винсента, который только и мог, что бормотать спьяну что-то невнятное, сказали запереться в комнате и ждать – скоро они приедут и проверят. Но это было то же самое, что сказать Хелен Кэррол спокойно ждать прибытия пожарных в горящей комнате. Она решила, что они с Тэссой должны выбраться наружу через окно и самостоятельно добраться до деревни. Спуститься со второго этажа без лестницы было не так-то просто, даже если бы это был обыкновенный дом; но потолки в поместье были гораздо выше стандартных девяти футов. Комнаты на первом этаже: гостиная, столовая и библиотека – были футов по двенадцать высотой, не меньше.       Тэсса выглянула в окно и сказала, что никуда не полезет. Но мать выбралась наружу и осторожно пошла по узкому парапету к углу дома, где росло старое дерево. Она рассчитывала хвататься за его ветви в случае чего. Тэсса видела, как по щекам у матери текли слёзы и она тихонько всхлипывала от страха. Тэсса уговаривала её, умоляла вернуться назад. Мать это только разозлило, она начала кричать, чтобы Тэсса немедленно выбиралась наружу. Точнее, она не кричала, а шипела, потому что громко говорить было нельзя – вдруг бы их услышали те, кто пробрался в дом. Она махала в сторону Тэссы рукой, один раз даже потеряла из-за этого равновесие, и перепуганная Тэсса вылезла из окна, лишь бы мать успокоилась. Та добралась до угла и начала спускаться.       Луна была почти полной, но только в книгах от неё бывает светло, как днём. Видно было не очень хорошо, особенно в тени. Тэсса едва различала, куда она ступает. Её трясло от страха за мать и за себя, и тело было в таком напряжении, что она едва могла сдвинуть руку или ногу. Каждая словно весила в пять раз больше, чем обычно.       Мать дважды чуть не сорвалась – потому что делала всё торопливо, – но каждый раз успевала схватиться за ветки, а потом всё же благополучно оказалась на земле. Она металась по газону между стеной дома и оградой и просила Тэссу поторопиться. Та изо всех сил старалась не обращать внимания на мать и сосредоточиться на том, куда поставить ногу и за что ухватиться рукой.       Тэсса потом посмотрела, какое расстояние было между окном спальни и углом дома. Около восьми футов. Наверняка она сделала по бортику не больше восьми-десяти маленьких шажков, но ночью Тэсса была уверена, что ползла, прижимаясь к стене, едва ли не полчаса.       Вдоль угла украшений и выступов было больше, и Тэсса начала спускаться вниз. Ветви дерева мешали, цепляли за волосы, но с ним казалось безопаснее.       На втором или третьем шаге Тэсса оступилась. Как и мать, она схватилась за одну из ветвей, но вместо того, чтобы оттолкнуться от неё и навалиться обратно, на стену, Тэсса повисла на ветке.       Она даже не вскрикнула – от страха горло точно парализовало.       Она пробовала найти ногами опору – другие ветви, – но все они прогибались под ногами. Второй рукой она ухватилась за другую ветку, но слишком тонкую, гибкую. Первая, продержав Тэссу лишь три секунды, хрустнула, и Тэсса полетела вниз.       Она не помнила это момент и не понимала, как оказалась над оградой – наверное, потому, что зажмурила глаза. Она упала на неё с небольшой высоты и к тому же всё ещё цепляясь за надломленную ветку. Если бы не это, Тэссу проткнуло бы насквозь, как жука в музейной коллекции. Она насадилась на пику ограды не очень сильно и, как сказали потом врачи, на редкость удачно. Если бы она упала на забор вертикально, то повредила бы внутренние органы. Если бы пика вонзилась в бедро в другом месте, то могла бы попасть в крупный кровеносный сосуд, и Тэсса истекла бы кровью на проклятом заборе. Но Тэсса не считала, что ей повезло. Боль была адской, и стоило шевельнуться, острие как будто разрезало её ещё глубже… А после остались два шрама. Пика разорвала ей половую губу, проделав длинную рану, и затем вошла в бедро с внутренней стороны почти на дюйм. Врачи сказали, что в будущем шрамы в настолько интимном месте могут привести к психологическим проблемам, и посоветовали сделать пластическую операцию, когда Тэсса станет постарше. Но когда она стала постарше, у них уже не было на это денег.       Через три года шрамы побледнели сами по себе, стали не особенно заметными, но если бы не они, Тэсса наверняка рассталась бы с девственностью не в девятнадцать лет, а гораздо раньше. Да и в девятнадцать она настаивала на полной темноте, потому что жутко стеснялась. Ни один из двух её парней шрамов не видел. Мин Юнги был первым, с кем она занималась сексом не в темноте. И она не чувствовала с ним особого смущения, потому что знала, что, скорее всего, никогда его больше не увидит. К тому же, Мин точно бы не разболтал общим знакомым про шрамы, потому что у них не то что общих знакомых не было, а он даже настоящего имени Тэссы не знал.       В больнице Тэсса провела полтора дня, и там же её навестила сначала полиция, а потом социальный работник. Винсенту пришлось воспользоваться связями своей семьи, чтобы дело не передали в Службу защиты детей. Тэсса с матерью отделались обязательным посещением психолога, но отношения матери с Винсентом после этого ухудшились. Тэсса винила в этом себя. Если бы она не свалилась с дерева, то они бы просто дождались миссис Аткинсон и полицию, убедились бы, что в доме никого не было, а Винсент на утро даже и не вспомнил бы, что кто-то ему ночью звонил.       Но что произошло, то произошло… Потом были ещё случайности, верно и неверно принятые решения, и всё это сложилось в цепь событий, которая и привела Тэссу сюда, в мучительную и неуравновешенную точку отношений с Чон Чонгуком.