Стеклянные дома́

      Тэсса проснулась поздно, и в огромной постели она была одна. Ей с запозданием стало тревожно: она уснула в комнате с незапертыми дверями и, возможно, окнами. Она не проверила их, и кто-то…       Тэсса заставила себя разжать судорожно сжавшиеся кулаки.       Никто не мог сюда проникнуть. Это отель на авеню Монтень, где останавливаются знаменитости, политики и принцы, никто не мог сюда проникнуть. Да и кому это могло понадобиться?       Это был страх матери, а не её. Он как будто достался ей в наследство.       Тэсса, так и не выяснив, где был Чон Чонгук, в номере или где-то ещё, пошла в душ. После него надевать джинсы и свитер не хотелось – к тому же, трусы она вообще не смогла найти, скорее всего, затерялись где-то в огромной постели, – и Тэсса вышла из ванной в халате.       Халаты в «Плаза Атэн» были красными.       Ещё в ванной Тэсса посмотрела на себя в зеркало. Она думала, что яркий, сияющий цвет халата сделает её лицо бледным и тусклым, тем более что она была после сна и не накрашена. Но красный совершил нечто иное – он сделал её лицо контрастными, точно брови, глаза и рот были прорисованы на листе белой бумаги. Тэсса сама себе напоминала японскую гравюру, которая не знала полутонов, лишь белый, чёрный и красный.       Когда она вошла в гостиную, Чон Чонгук стоял возле столика, на котором был уже накрыт завтрак.       Чон обернулся и замер. Тэсса тоже остановилась в нерешительности под его долгим, обволакивающим взглядом.       – Иногда я не могу поверить, что ты на самом деле существуешь, – произнёс наконец Чон Чонгук.       Тэсса хотела вдохнуть и почему-то не смогла, словно что-то внутри неё окаменело. Ей казалось, прошли долгие минуты, прежде чем она смогла сказать:       – Давно встал?       От банальности этих слов среди пронзительной, натянутой тишины Тэссе стало неловко. Но Чон Чонгук выдохнул как будто бы с облегчением:       – Да, уже часа полтора. Были кое-какие дела. Садись. Я не завтракал, ждал тебя.       Тэсса села в кресло и посмотрела, что лежало на тарелке. Что-то изящное и воздушное, для приготовления чего точно использовали авокадо и яйца.       – Тебе идёт красный, – сказал Чон, принимаясь за свой завтрак, пышный омлет с чем-то подозрительно похожим на шпинат.       Тэсса поплотнее закуталась в халат.       – Это всё так непривычно, – сказала она. – Быть с тобой и не притворяться кем-то другим.       – Думаю, это очень приятно, – ответил Чон Чонгук со странным, недоверчивым выражением лица.       – Это освобождает.       – Раз уж ты мне всё рассказала, то, я думаю, нам нужна определённость…       Чон не договорил и отпил из стакана сок.       – Что за определённость? – не утерпела Тэсса. Она подумала, что он начнёт расспрашивать об агентстве или о том, кто его заказал.       – Мне это кажется очевидным, но на случай если ты видишь ситуацию иначе: ты не должна больше заниматься той работой. У нас серьёзные отношения, и встречи с другими мужчинами неприемлемы.       Тэсса почувствовала, как у неё начинают гореть от стыда щёки.       – Мне это тоже казалось очевидным, – сказала она.       – У тебя есть долги? Ещё какие-то проблемы, которые нужно решить?       У Тэссы промелькнула мысль о том странном звонке месье Мийо и о Паскале, но решила, что это не стоит упоминания. Всё равно никакой конкретики. Возможно, какой-то парень действительно захотел с ней познакомиться.       – Сейчас у меня всё в порядке. За фото с тобой мне хорошо заплатили.       Чон Чонгук усмехнулся.       После завтрака они поехали в Пантен. Тэссе был непонятен интерес Чон Чонгука к её квартире, но она не удивилась бы, даже если бы он попросил её показать свой паспорт. У него не было причин доверять ей, и он, скорее всего, хотел подтверждения того, что на этот раз от него ничего не скрывают.       Чону вполне предсказуемо не понравился район. Большие улицы, вроде той, на которой располагался магазин Анн-Сесиль, были симпатичными и даже нарядными: верхние этажи домов украшали кованые балкончики и скромная, но лепнина, внизу были магазины, булочные и офисы врачей. Но стоило свернуть на менее оживлённую улицу, и ты начинал двигаться по узкому проходу, где на первом этаже часто вообще не было дверей, а редкие окна были зарешечены. Проезды внутрь квартала были перекрыты выкрашенными в красный решётками, и возле них, в арках, часто толкалась подозрительная на вид шпана.       – Тебе нужно переехать, – заявил Чон Чонгук, даже не увидев квартиру.       – Это не так просто, как тебе кажется, – ответила Тэсса, которая никуда переезжать не собиралась.       – Просто, если у тебя есть деньги, – парировал Чон.       – Деньги есть у тебя, у меня их нет.       – У тебя есть мои деньги. Я сказал, что мы находимся в отношениях. И я не могу позволить, чтобы девушка, с которой я встречаюсь, жила в таких условиях.       – Ты эти условия даже не видел!       – Даже если внутри скрывается дворец, этот район – плохой.       От необходимости отвечать Тэссу избавило то, что водитель уже почти подъехал к её дому.       – Остановите здесь, – попросила она. – Дальше велосипедная парковка, и там нельзя будет припарковаться.       Они вышли из машины и пошли к дому Тэссы вдоль целой шеренги мусорных баков. Она раньше не обращала на это внимание, но теперь смотрела на свой дом глазами Чон Чонгука и понимала, что он выглядит не очень гостеприимно.       На первом этаже располагались три заведения, и работало из них только одно – забегаловка с индийской едой на вынос. Витрины соседнего с ней магазина были заколочены фанерой и изрисованы граффити. Сколько Тэсса тут жила, всегда было так. Дальше шла вполне приличная на вид маленькая парикмахерская, но она, видимо, из-за воскресенья, не работала, а серые мрачные рольставни были опущены. Последней шла дверь во двор, выкрашенная краской странного серо-зелёного цвета, причём, выкрашенная лет десять назад.       Через длинную тёмную арку они попали во внутренний двор, зашли в подъезд и начали подниматься наверх. Руссе узкая старинная лестница, видимо, показалась настолько опасной, что он пошёл вслед за ними.       По выражению лица Чон Чонгука всё было понятно.       – Тебе не понравилось, – сказала Тэсса.       – Я не говорю, что это место плохое. Но тебе оно не подходит.       Квартира Чон Чонгуку понравилась как будто бы больше. Тэсса не стала говорить, что предполагалось, что они с матерью будут жить здесь вдвоём. Если бы Тэсса искала квартиру под себя, то она была бы ещё меньше.       Пока она собирала вещи, которые ей понадобятся в понедельник с утра – они договорились с Чонгуком, что она останется в отеле и утром поедет на занятия оттуда, – он осматривал маленькую комнату.       – Интересно, – Чон указал на пульт сигнализации возле двери.       Тэсса поняла, о чём он говорил. Такая сигнализация подошла бы квартире в триста метров где-нибудь на Риволи, а какие ценности могли нуждаться в такой охране здесь, было непонятно.       – Мама так захотела, – пояснила Тэсса, поймав себя на том, что пусть и не соврала, но и честный ответ тоже не дала. Мать определённо не хотела этого. Она просто не могла с собой ничего поделать.       Тэсса подумала, что стоит всё же рассказать Чон Чонгуку правду. Те события на слишком многое повлияли в её жизни и слишком многое объясняли, в том числе шрам, про который Чон не сказал ни слова. Но Тэсса была уверена, что он ещё спросит.       – С моей матерью, вернее, с нами обоими кое-что произошло, очень давно, мне было тогда четыре года, – начала Тэсса. – Несчастный случай.       Чон Чонгук, который до того рассматривал датчики, установленные на потолке и в углах комнаты, повернулся к Тэссе:       – Что случилось?       – Пожар. Вернее, это был поджог. Я чуть не погибла… А у мамы со временем развилось что-то вроде мании преследования. Иногда ей становилось полегче, паранойя как будто проходила, а потом это снова начиналось… Она не была душевнобольной. Просто расшатанная психика.       – Если ты не хочешь про это рассказывать…       – Я хочу, – на полуслове прервала Чона Тэсса. – Мне кажется, ты должен это знать, потому что эта история то и дело всплывает. Из-за неё происходили другие события… И ещё другие… – Тэсса вздохнула и села на край кровати. – Моя мать погибла через четырнадцать лет после пожара, но всё равно из-за него.       Чон Чонгук сел рядом с ней и взял её руку. Прикосновение её тёплых ладоней было осторожным и одновременно уверенным. Не подавляющим, а успокаивающим. Тэсса знала, что она не из напористых и пробивных, но слабой себя точно не считала. В восемнадцать лет она осталась без матери одна. Очень хотелось сказать, что в незнакомой стране, но нет, страна к тому времени была уже вполне знакомой. Она просто продолжила жить так, как жила, но это всё равно было непросто. Даже если ей и пришлось зарабатывать на жизнь не вполне законными способом, она всё же сумела себя обеспечить, не осталась без жилья, не влезла в долги, не бросила учёбу. Но время от времени она ловила себя на мысли о том, что ей не хватает человека рядом. И нет, не такого, кто решит все материальные проблемы, просто того, кто будет. Она хотела не защиты, а заботы.       И когда Чон Чонгук сказал вчера: «Я о тебе позабочусь», – он даже не представлял, какое могущественное заклинание произнёс и как оно отозвалось в сердце Тэссы. Это был поцелуй принца, что будит Спящую красавицу. То сотрясение гроба, благодаря которому кусок отравленного яблока выскакивает из горла Белоснежки.       Тэссе было трудно продолжать, но Чонгук её и не торопил. Эта пауза даже пошла Тэсса на пользу: она перестроила тот сбивчивый, перескакивающий с одного на другое рассказ, что крутился у неё в голове, в стройную историю.       – Через несколько месяцев после смерти отца мама заметила, что за ней кто-то следит. Она сначала думала, что это просто нервы, но потом у неё появились какие-то доказательства, даже соседи про это говорили. Мы тогда жили в таком, знаешь, типичном пригороде, где ты не можешь наблюдать за кем-то из окна кафе или из машины. Никаких кафе нет, только частные дома, а незнакомую машину сразу заметят. Мама обращалась в полицию, но те ничем помочь не смогли. Те люди вели себя осторожно. А потом маму пригласили работать в другой театр, и мы переехали. Через пару недель опять началось то же самое, но потом прекратилось. Самое странное, было непонятно, зачем за ней следить. Она не была богатой или знаменитой, в доме не хранилось никаких ценностей, конфликтов ни с кем не было. Единственное, что ей приходило в голову, – это семья отца. Они очень враждебно отнеслись к маме, думали, что она хочет получить от них деньги.       – А она хотела? – спросил Чон.       – Нет, не хотела. Она поехала в Корею, когда узнала о смерти отца, но не из-за денег. Она думала, что хотя бы в такой ситуации сможет сблизиться с ними…       – Получается, она была с ними знакома?       – Нет, не была. Они принципиально не общались с матерью, не признавали её, делали вид, что её не существует. Когда отец погиб, они даже не сообщили ей. Она узнала про это от коллег отца – с ними связался кто-то из семьи. Понимаешь, они ему на работу позвонили, а его жене – нет!       – То есть он погиб в Корее? Он жил там отдельно от вас?       – Нет, отец жил и работал в Штатах. Он летал в Корею примерно раз в год, но ненадолго. В тот раз поехал по каким-то делам на месяц. А через две недели маме позвонили из офиса и сказали, что он погиб. Была крупная авария… Я потом читала репортажи о ней. Затонул паром с Чеджу, погибло больше ста человек, и мой отец был там. Я была маленькой, ничего этого, конечно, не знала… Мама оставила меня с бабушкой и полетела в Сеул. Я не знаю подробностей, но она, кажется, наняла какого-то адвоката, или переводчика, или всё вместе. Он помог ей найти место погребения и встретиться с семьей. Ну как встретиться… К маме в гостиницу пришла моя бабушка. Она немного знала английский, но вообще они общались через переводчика. Может быть, в его интерпретации всё звучало хуже, чем на самом деле, но та женщина сказала, что если моя мать рассчитывает на наследство или ещё какие-то деньги от семьи, то она ничего не получит и может катиться в свою Америку. Как-то так. Маме ничего от них не было нужно, а та женщина, моя бабушка, всё продолжала говорить, что ей тут не на что рассчитывать. Что её муж откажется от всего и передаст другим своим детям при жизни, чтобы мать не могла от моего имени претендовать на наследство, что-то такое. Мама записала, как найти могилу отца, чтобы снова приехать, получила копии каких-то документов, и на этом всё. В остальном поездка оказалась бесполезной.       – Родители твоего отца богаты? За какие сокровища они так переживали?       – Сложно сказать. Они сумели оплатить обучение отца в Штатах, но как будто бы это было для них нелегко. Может быть, поэтому они и невзлюбили нас с мамой. Они рассчитывали, что сын вернётся домой и сделает карьеру в каком-нибудь чеболе, а он остался. Потом семья помогла ему с покупкой дома, не бог весть какого, конечно, но всё-такие это были приличные деньги. Но мама сказала бабушке, что та женщина не была похожа на состоятельную.       – Странная история… – сказал Чон Чонгук.       – Да, это всё выглядело как-то подозрительно, поэтому мама и решила, что за ней могли следить по поручению семьи Ким.       – И зачем? – Чон непонимающе прищурился.       – На самом деле, это стало понятно только потом, но вообще – ради документов. Неизвестно, каких именно: тех, что мама привезла из Кореи, или тех, которые принадлежали отцу и хранились у нас дома. Их хотели то ли выкрасть, то ли уничтожить. К нам даже залезали в дом, когда бабушка водила меня гулять… Но им пришлось делать это днём – вечером и ночью всегда кто-то был дома, – так что они торопились и не смогли найти нужную папку. Мама тогда ещё не успела разобрать коробки после переезда, всё так и стояло месяцами в гостиной. Даже она сама не сумела бы там ничего найти, честно говоря. А потом произошёл пожар.       – Вас с матерью пытались убить?       – Мама считала, что да. Полиция – что нет, что это было неудачное стечение обстоятельств. Мы тогда переехали во второй раз, в Роаноке. Бабушка говорила, что театр там был так себе, не уровня мамы, но ей тогда было тяжеловато… В общем, мы поселились в старом особнячке, и сначала всё было хорош, а потом мама опять стала говорить, что за ней следят. Она, конечно, ходила в полицию, но твёрдых доказательств не было. Мне кажется, в полиции подумали, что она немного того из-за смерти мужа. Когда я подросла, бабушка от нас уехала, вернулась к себе домой в Филадельфию. Мама справлялась сама, она ведь не в офисе работала, много времени проводила дома, иногда брала меня с собой в театр. Ещё со мной сидела дочка соседей, Кортни. Почти каждые выходные мы ездили к бабушке. Выезжали в субботу рано утром, иногда даже в пятницу, если маме не нужно было быть в театре, а возвращались в понедельник к обеду. Это время я уже помню, и мне оно казалось таким хорошим… Потому что хорошо быть ребёнком. Я не просто так это рассказываю, дело в том, что у нас было расписание, и дом по выходным пустовал. Я думаю… В полиции тоже так думали… Что никто не собирался убивать меня или мать. Просто… — Тэсса вздохнула и вытянула свою ладонь из пальцев Чон Чонгука. Она боялась, что рука сейчас начнёт дрожать, и не хотела, чтобы Чон об этом знал. — Мы ездили в Фили не только из-за бабушки, у мамы начались проблемы с правым глазом, деградация зрительного нерва. Возможно, тоже из-за стресса… Там был, и сейчас, наверное, есть очень крутой офтальмологический центр. Мы должны были поехать к бабушке в пятницу вечером, приехать поздно ночью – до неё было часов шесть езды, – а утром в субботу у мамы был назначен приём у офтальмолога. Это был какой-то знаменитый врач. Мама ждала приёма два месяца… И за два часа до отъезда у меня поднялась температура. Везти меня было нельзя, приём пропускать тоже, мама долго металась туда-сюда, не знала, что делать, звонила бабушке. В итоге, когда температура после лекарств начала спадать, она всё же решила поехать. Она выехала примерно в девять вечера, и план был такой, что она приедет в Фили ранним утром, немного отдохнёт или поспит, чтобы не приходить к врачу с красными глазами, а сразу после приёма они с бабушкой вместе приедут в Роаноке. Со мной на ночь осталась Кортни. Она, конечно, немного боялась, но согласилась. Мама меня уже уложила, и я вряд ли бы проснулась до утра… Где-то в два ночи начался пожар. Мы с Кортни спали в моей комнате на втором этаже, а загорелся первый. Мы с ней просто задохнулись бы во сне… Но была ещё одна случайность, на этот раз счастливая. Соседи возвращались домой из центра, из ночного клуба, заметили огонь. Они вызвали пожарных, но в дом никто даже не пытался заходить, потому что соседи напротив и ещё одни были уверены, что в внутри никого нет. Они видели, как мама вечером уехала, думали, что я как всегда была с ней. Дом Кортни был на другой улице, у нас с ним только дворы примыкали друг к другу, поэтому её родители не слышали шум. Вернее, услышали его не сразу, когда уже сирены выли… Они-то знали, что мы с Кортни в доме. Нас вытащили через окно на втором этаже, мы обе были без сознания… К счастью, ничего серьёзного не произошло. И я почти ничего из этого не помню. Помню только, как мне давали дышать кислородом из маски и как мама на следующий день забирала меня из госпиталя.       – Она, наверное, чуть с ума не сошла, когда узнала?       – Да… Родители Кортни позвонили бабушке – маме они позвонить не могли, сотовые тогда были ещё редкостью. Мама сразу сказала, что это был поджог и продолжала говорить это в полиции. В доме было просто нечему загореться. Там были камины, но мы их ни разу не разжигали, плиту ни вечером, ни тем более ночью никто не включал. И всё подтвердилось, когда пришли результаты от криминалистов. Это был поджог. – Тэсса замолчала и посмотрела на Чон Чонгука. – Ты не хочешь чаю или кофе? Я даже не предложила ничего…       – Нет, просто дорасскажи, и мы съездим куда-нибудь пообедаем.       Тэссу немного удивила его реакция на рассказ. Она мало кому про это рассказывала, троим-четверым за всю свою жизнь. Но все реагировали куда более эмоционально, поражались, какие тяжёлые события её семье пришлось пережить, а такие вопросы, какие задавал Чон Чонгук – точные, продуманные и удивительно правильные – возникали позднее, если вообще возникали.       Его ум работал совершенно иначе: отсекал эмоции, делал простые выводы самостоятельно и уточнял только ту информацию, которой не хватало для выводов более сложных.       Его вопрос про то, насколько богата была семья отца, показался Тэссе неприятным, но она не могла не признать: он был болезненным именно потому, что был метким и сразу бил по главному – каковы были ставки? как далеко семья могла зайти? каковы были их возможности?       Сама Тэсса начала думать об этом лишь в подростковом возрасте: за матерью следили много месяцев, видимо, изучая её расписание, выжидая удобного момента, чтобы проникнуть в дом; для этого, во-первых, нужны были деньги, во-вторых, значимая цель. В сгоревших документах явно было что-то важное.       Тэсса поняла, что пауза чуть затянулась, перевела дыхание и продолжила:       – Пожар начался в кабинете. А там не было ни старых ламп, ни обогревателей, ничего. Но в кабинете был сейф. Дом построил какой-то то ли судья, то ли адвокат, ещё в девятнадцатом веке, и он хранил в нём важные бумаги или, может, деньги. Замок, сам механизм, был давно сломан, его невозможно было открыть. Но дверца выглядела необычно, очень винтажно, и владельцы дома не стали демонтировать сейф, оставили для красоты. А в ту ночь кто-то пытался его вскрыть. Возле замочной скважины были царапины, угол дверцы пытались отогнуть. Видимо, взломщики думали, что внутри что-то есть. Полиция решила, что преступники искали какие-то документы или ценности, а когда не смогли найти, решили поджечь.       – То есть, им было важно не столько заполучить что-то, сколько не оставить это твоей матери? – предположил Чон.       – Я тоже так думаю. Наверное, семья отца никак не могла успокоиться. Они думали, что мать может подать в суд, потребовать содержания или что-то вроде того. Или, может быть, отцу что-то принадлежало в Корее, они не хотели это отдавать и постарались уничтожить документы, чтобы мать даже не узнала об этом. Можно разное предполагать… Но если документы и были, то ничего не осталось. Всё сгорело, все его и мои документы, у мамы не осталось ничего, кроме прав и папки, которую она брала к врачу. Все фотографии тоже сгорели… Осталось несколько фото, которые мама прислала бабушке: со свадьбы и с моих дней рождений. Вскоре после пожара мы переехали в Филадельфию и жили там много лет. Но у мамы началось что-то вроде паранойи, она постоянно чувствовала слежку, боялась оставлять меня дома, боялась ложиться спать. Мы всегда жили в квартирах, в отдельном доме ей было слишком страшно… Я со временем тоже начала бояться засыпать. Мама старалась не показывать мне, как она боится, но такое не скрыть. Я даже не вполне понимала причину, но это все равно действовало на меня. Я была очень привязана к матери, очень её любила, доверяла, и было за что: она была чудесная, очень добрая, понимающая… Даже не знаю, как объяснить это, я восхищалась ей, и многие другие тоже. Но она была глубоко травмированным человеком, и я росла в тени этой травмы. – Тэсса сложила руки в замок и так сильно стиснула пальцы, что костяшки побелели. – Я думаю, про это ты тоже должен знать. Это ещё одна правда обо мне… – Она хотела расцепить пальцы, но они не слушались. – После смерти матери я бы могла сэкономить, если бы переехала из этой квартиры в студенческую резиденцию или жила бы с кем-то вместе, например. Но я не могу. Я не смогу уснуть, если буду думать, что в квартиру кто-то может войти. Я каждую ночь ставлю сигнализацию. А когда я не дома, то даже сигнализация не помогает, мне всё равно неспокойно, так что приходится пить таблетки… Я стараюсь никуда не ездить, чтобы не оставаться на ночь в незнакомом месте. А если всё-таки еду, то не сплю всю ночь. В общем, я не совсем в порядке.       Тэсса смотрела на свои судорожно сплетённые пальцы и не решалась повернуть голову и взглянуть на Чон Чонгука.       – Ты каждый день узнаешь обо мне что-то новое. И каждый раз это не самые приятные подробности.       – Ты не пробовала пройти терапию?       – Когда-то давно, и то недолго. Но тогда это было слабо выражено. После смерти матери, когда я осталась одна, стало хуже, но денег не то что на терапию, на одежду иногда не хватало. Я собиралась этим заняться, когда… Когда заработаю много денег, – Тэсса усмехнулась. – Я не хочу с этим жить. Не хочу стать такой, как моя мать. Она погибла из-за этого… Из-за своих страхов.       Тэсса выдохнула.       Впервые она собиралась рассказать кому-то о смерти матери, и у неё не вставали слёзы в глазах, а горло не разрывал болезненный комок, набухавший внутри. Наверное, время и правда лечит. Этот момент рано или поздно должен был настать: ей было грустно, печально, одиноко, но не настолько мучительно, как раньше. Боль потери отступала…       – Я была в тот день на занятиях, – заговорила Тэсса. – На телефоне был выключен звук, а в перерыве между лекциями я увидела, что мне кто-то звонил восемь раз. Я перезвонила, и мне сказали, что маму сбила машина, насмерть. Я сначала не поверила, потому что это произошло недалеко от площади Клиши. Мама уехала утром на работу, совсем в другой район. Она просто никак не могла оказаться в Клиши… Я решила, что произошло какое-то недоразумение. Вернее, я очень хотела в это верить. Но это была она. Она шла по тротуару, а потом резко бросилась бежать, выскочила на проезжую часть – и всё. Полицейские потом проследили её путь по камерам. Она села, как обычно, на станции Ош, но на следующей вышла, потом снова вернулась в метро, потом пересела на другую ветку. Она постоянно оглядывалась… Все эти её пересаживания – она как будто пыталась оторваться от преследователей. Так она и оказалась в Клиши. Она от кого-то убегала.       – Её на самом деле кто-то преследовал? – спросил Чон.       – Нет. На записях ничего такого не было.       – Это так… печально…       – Так нелепо, ты хотел сказать? – Тэсса наконец смогла посмотреть ему в глаза.       – Случай… Вещи, над которыми мы не властны. Но то, как ты это сказала… – Чон покачал головой.       – Что не так?       – Всё так. Просто мы очень разные. Выросли в разных культурах. В моей больше принятия, в твоей – больше осмысления, попыток объяснить и оценить.       Тэсса вдруг вспомнила то, что ей рассказывали о Мин Юнги и о том, как нужно себя с ним вести – так, как он привык.       – Я не похожа на тех девушек, с которыми ты обычно встречаешься, да?       Чон посмотрел на неё с серьёзным видом, но глаза блестели так, словно он пытался скрыть улыбку.       – Да, уж будь уверена… Я сам иногда не могу в это поверить. Не могу понять, как оказался здесь… – он обвёл комнату Тэссу с каким-то растерянным, беспомощным видом.       – Я тоже это не планировала, – сказала Тэсса. – Возможно, тебя утешит, если я скажу, что у меня уже не осталось скелетов в шкафу. Ты всё про меня знаешь, и не только про меня, про моих родителей тоже.       – Твой шрам, – произнёс Чон Чонгук. Его взгляд всегда такой живой и яркий, словно остекленел.       Чон ничего не сказал про шрам вчера, но было глупо думать, что у него не возникло вопросов.       Тэсса дёрнула плечами. В мыслях, как пыльное облако, разрасталось глухое раздражение. Она даже не могла понять, на что или на кого злилась: точно не на Чона.       – Если бы шрам был в каком-то более обычном месте: на руке, на колене, – ты бы тоже начал задавать вопросы?       На лице Чон Чонгука проступило какое-то холодное, почти жестокое выражение.       – Я бы мог прочитать целую лекцию на тему того, что наши тела сконструированы эволюцией так, чтобы защитить самые важные органы. Именно потому, что руки и ноги часто травмируются, природа не поместила в них ничего жизненно важного. К сожалению, прямохождение сделало более уязвимыми органы, которые раньше были прикрыты костями или мышцами. Но некоторые места до сих пор тяжело травмировать случайно. И когда я вижу шрамы в таком месте…       – Постой! – сказала Тэсса. – Ты думаешь, что это кто-то сделал намеренно?       – Если это так, я хочу знать имя этого человека.       – Имя? Для чего?       – А ты как думаешь? – произнёс Чон Чонгук.       От его улыбки, узкой, мрачной, злой, у Тэссы едва не скрутило желудок.       – Это несчастный случай, – сказала она.       – Точно?       – Точно.