Стеклянные дома́

      Они целовались не впервые, и Тэсса в какой-то степени готова была к тому водовороту чувств, что будили поцелуи Чона, и к тому, каким плотным, нерушимым кольцом смыкались вокруг неё его руки, но сейчас было даже хуже… Казалось, само время замерло, такая обрушилась на неё тишина и пустота, и в мире не существовало ничего, кроме прикосновения этих губ, этого горячего сильного рта, что ласкал её…       И да, сейчас ей было плевать. И на ту девушку, и на то, что такой человек, как Чон Чонгук, не для неё. Всё это не имело значения, когда он целовал её, и внутри неё поднимался какой-то тёмный, оглушительный шторм.       Тэсса так и сидела на подлокотнике кресла, и Чон Чонгуку приходилось наклоняться, чтобы целовать её. Поэтому он сдёрнул её с кресла и, как куклу, поставил на ноги.       – Ты дрожишь? – спросил он. – Почему?       Тэсса не думала, что он заметит, её казалось, что эта дрожь внутри – она была в таком напряжении, словно внутри натянулась струна и готова была порваться. И что она должна была сказать: что дрожит от жгучей и сладкой, как яд, смеси возбуждения, страха, предвкушения и вины?       – Я не знаю… – губы едва слушались Тэссу, и слова эти вышли слабыми, как мольба. Она не хотела, чтобы это было так, но одно лишь приближение Чон Чонгука делало с ней что-то ужасное, пугающее, завораживающее… И она с кошмарной, выворачивающей наизнанку силой хотела узнать, что будет, если зайти ещё дальше.       – Я не сделаю ничего, чего бы ты не захотела, – от его низкого вибрирующего голоса стало ещё хуже. – И я знаю, что этого ты хочешь.       Она была ниже его, поэтому Тэссе приходилось запрокидывать голову, и он гладил и терзал её губы своими, то кусал, то нежно пробовал, словно какой-то неведомый плод.       Тэсса сама не помнила, как закинула руки Чон Чонгуку на шею. Он был прав, она этого хотела.       Рука Чона оказалась у Тэссы под футболкой, начала подниматься вверх, и через несколько секунд пальцы уже обхватывали грудь Тэссы снизу – бюстгальтера на ней не было. Грудь была небольшой, так что дома Тэсса обходилась без него.       Чон не стискивал её грудь слишком сильно, не дотрагивался до соска, его пальцы как будто поддерживали её снизу и чуть-чуть сжимали, и это было головокружительно приятно.       Простое прикосновение его пальцев…       Тэссу колотило от возбуждения. Внизу живота всё наливалось текучим жаром.       – Пойдём на кровать, – сказал Чон, оторвавшись от её губ.       Тэсса секунду смотрела на него, словно не могла понять смысла слов. Для неё они звучали почти как приказ; как будто Чон Чонгук, поцеловав, завладел ей…       Но на самом деле он ждал – не тянул её к кровати, не подталкивал, просто ждал.       – Да, пойдём, – сказала Тэсса.       Она знала, что отдастся ему, с того самого момента, как открыла дверь. Она уже тогда всё поняла.       Тэсса села на край кровати, а Чон Чонгук начал раздеваться. Он делал это без спешки, хотя в тех коротких взглядах, что он бросал на Тэссу время от времени, читался настоящий голод.       Он снял пиджак, развязал галстук и начал расстёгивать пуговицы на рубашке.       Его тело было даже красивее, чем Тэсса думала. Под тонкой белой тканью проступали бицепсы и рельефные мышцы на груди.       Когда он скинул рубашку, Тэсса удивлённо уставилась на Чона.       – Никогда бы не подумала!.. – выдохнула она.       Вся рука от запястья до плеча была забита татуировкой. Она была яркой и сложной, не сплошной рисунок, а сочетание отдельных, которые соединялись, подчиняясь сложно уловимому ритму, в нечто красивое и таинственное. Как будто разгадав этот код, можно было разгадать самого Чон Чонгука.       – Почему не подумала бы? – усмехнулся Чон.       Тэсса пожала плечами. Это действительно было неожиданно. Она заметила следы от пирсинга, но колечко в губе – не то же самое, что такой рукав. Это точно не что-то спонтанное, а продуманное, осмысленное, значимое.       – Ты занимаешься какими-то там инвестициями… – сказала она. – Чем-то ужасно правильным и скучным.       – Я специально набил её так, чтобы не было видно из-под костюма, – ответил Чон, начиная расстёгивать брюки.       Он так и не снял их – подошёл к Тэссе.       – Я чувствую, что оставил тебя без внимания, – сказал он. – И ты думаешь не о том, о чём нужно.       – Выключи свет, – попросила Тэсса.       На лице Чон Чонгука промелькнуло удивление, но он выключил лампу возле дивана. Тэсса в это время погасила ту, что стояла сбоку от кровати.       – Я оставлю свет на кухне? – спросил Чон. – Не против?       – Не против, – Тэсса подумала, что и так будет достаточно темно, чтобы Чон ничего не заметил.       – Но мне жаль, – сказал Чон Чонгук, возвращаясь к ней. – Потому что я бы хотел видеть тебя. Знать, что это именно ты…       Он поставил одно колено на край кровати, притянул Тэссу к себе и начал целовать.       На вкус он был как бренди: горький и сладкий, терпкий и обжигающий, шелковистый и глубокий, постоянно меняющийся, почти неуловимый.       Тэсса пьянела от его прикосновений, от такого, как он покрывал медленными, неторопливыми поцелуями её шею, плечи, груди, живот.       Быть в его объятиях было так просто и естественно, как ни с кем другим, и как ни с кем другим напряжённо, горячо, нестерпимо, как будто сквозь её тело протянули раскалённую проволоку.       Тэсса стянула с Чона брюки и обхватила, пока через трусы, его крепкий налитой член.       Чон застонал, его брови почти мучительно сошлись на переносице, и Тэссу пронзило пониманием того, как безумно это человек её хочет. Не только он делает с ней что-то пугающее, необъяснимое, но и она с ним.       Тэсса послушно и бесстыдно развела перед ним ноги.       – Я хочу слышать, как ты кричишь, – произнёс Чон, опускаясь между её бёдер.       Уже потом, когда он поднял с пола свой пиджак и начал проверять карманы, ища презервативы, Тэсса на несколько секунд осталась одна. Она безотрывно смотрела на его мускулистую спину, широкие плечи, чуть вьющиеся волосы на затылке, скользнула взглядом по маленькой крепкой заднице…       Она собиралась заняться с ним сексом, и ни чувствовала ни капли вины. Потому что Чон Чонгук был не объектом, а…       Господи, она понятия не имела! Любовником на одну ночь? Человеком, с которым случайно встретилась и больше никогда не увидится.       Чон обернулся, их взгляды встретились. В темноте его глаза, большие и тёмные, казались блестящими чёрными омутами.       – Адалин…       От того, как Чон произносил это чужое имя, по коже бежали мурашки.       Он опрокинул Тэссу на постель, подмял под себя и снова начал целовать. А его пальцы тем временем трогали её между ног, сильно и уверенно – потому что он точно знал: она его хочет и раскрыта для него.       Он взял её с той же властной, подавляющей уверенностью. Вошел одним плавным, мягким движением, заставив Тэссу всхлипнуть от того, насколько это было хорошо, насколько правильным и желанным это чувствовалось.       Чон Чонгук смотрел на её лицо и не давал ей отвернуться. Тэсса даже прикрыть глаза не могла – тёмный, гипнотический взгляд не позволял ей. Её словно затягивало в эту опасную тьму.       Она никогда раньше не смотрела в глаза вот так. Даже если парням это нравилось, она сама отворачивалась, пряталась, пыталась укрыться от них во время секса. Но от Чонгука укрыться было невозможно, он овладевал ею больше, чем кто-либо, и подчинял своей воле всё.       Он погружался в неё в тягучем, мучительном ритме, как будто хотел окончательно свести с ума, заставить умолять…       А Тэсса на самом деле изнывала от желания. Она хотела, чтобы он двигался быстрее и глубже, чтобы то удовольствие, которое прибывало в ней медленной волной, обрушилось с настоящей силой.       Она стискивала Чона бёдрами, впивалась ногтями в его плечи, выгибалась всем телом, но он продолжал безжалостно и мерно вколачиваться в неё.       Тэсса стонала и кусала губы, а Чон Чонгук, кажется, пожирал глазами каждое её движения, каждый вскрик, каждый вздох, каждое подрагивание губ. И смотрел, смотрел, смотрел… И только когда он почувствовал, что она на грани, то позволил Тэссе вжаться лицом в его шею, и она кончила, целуя и кусая его солоноватую кожу.       Потом она лежала, накрывшись простынёй и водила пальцами по татуировке на руке Чона. В темноте рисунок было невозможно рассмотреть. Казалось, что рука просто залита чёрным. Но она хорошо запомнила буквы, цветы, часы. Очевидно, что каждый рисунок имел смысл, но спрашивать об этом было вещью слишком интимной, глубоко личной. Так Тэссе казалось. Это были разговоры не для тех, кто знаком четыре дня и почти случайно оказался вместе в постели.       Нет, не случайно. Он не сел на самолёт, пришёл к ней, и Тэсса прекрасно знала, зачем.       – Что ты будешь делать завтра? – спросил вдруг Чон Чонгук.       Тэсса должна была собрать чемодан, отвезти вещи в свою квартиру и пойти на те лекции, на которые успеет. Можно позвонить Анн-Сесиль и узнать, не нужна ли помощь в магазине. Лишние деньги не помешают. Тэсса знала, что те суммы, которые поначалу казались огромными, таяли так быстро, что она не успевала опомниться. Так было со страховкой матери, так происходило с гонорарами от Сугимото.       – Не знаю, – сказала Тэсса, – с утра посмотрю, какие появились вакансии. Хотя вряд ли что-то поменялось с шести вечера. Схожу в цветочный магазин… Может быть.       – Необычно, – улыбнулся Чон.       – Да, это просто… – Тэсса облизала губы. – Просто самообман. Некоторые вещи имеют символическое значение. Ритуалы, в силу которых ты даже не веришь, но тебе всё равно легче.       – Можешь не объяснять, я из Китая…       – Я помню.       – И что там с цветами?       – Моя мать любила живые цветы… У нас всегда стоял букет. Вернее, почти всегда. Иногда цветы исчезали. Когда я стала постарше, то поняла, в чём причина. Иногда у неё не бы… – Тэсса осеклась, поняв, что забыла переделать свою историю под историю Адалин Томас, у которой были мать и отец, и они всё ещё были живы. – Иногда в семье были проблемы с деньгами, приходилось экономить, и мама не могла тратить деньги на букеты. Наши дела никогда не были настолько плохи, чтобы не хватало на еду или одежду… Но цветы – это скорее роскошь, чем необходимость. Потом деньги снова появлялись, появлялись букеты, сначала изредка, потом постоянно, потом они опять пропадали… И как-то раз, когда я заметила, что уже больше недели нет цветов, я спросила: «Что, мы опять без денег?» Мама сказала, что мне не нужно ни о чём беспокоиться. Цветы обязательно появятся. У нас было несколько лет хорошей жизни, а потом… А потом, когда мне было уже семнадцать, я поняла, что она не переставала покупать цветы, даже когда дела были не очень. Она это делала, чтобы я не узнала. И мне до сих пор кажется, что если есть цветы, то всё хорошо.       – У тебя сейчас нет цветов.       – Это мамина привычка, не моя. Но почему-то очень хочется завтра прямо с утра купить себе букет.       – Чтобы что-то исправить? Как делала твоя мать?       – Да, – беззвучно, одними губами произнесла Тэсса.       – Я предлагал тебе помощь и предлагаю снова. Ты даже можешь полететь со мной в Гонконг.       – Ты серьёзно? – Тэсса недоверчиво посмотрела на Чон Чонгука.       – Да.       – Нет, это вообще не рассматривается.       – Почему?       – Конечно. Что я буду делать в Гоконге? Трахаться с тобой, пока твоя девушка отвернулась?       – О ней можешь не думать.       – Я не могу не думать о таком. Я уже жалею, что мы это сделали, и не хочу жалеть ещё больше.       – Ты будешь жалеть ещё больше, потому что я собираюсь сделать то же самое ещё раз, – Чон Чонгук перехватил руку Тэссы и начал целовать ей запястье. – Я хочу тебя, безумно хочу. – Его губы коснулись её раскрытой ладони. – Я в жизни не делал таких глупостей, как сегодня… Меня ждут, назначены встречи, а я всё бросил и помчался к тебе. И раз уж я всё это сделал, одним разом я не ограничусь.       Чон Чонгук вылизывал её пальцы – успевал между фразами, – и поэтому она не видела его лица. И из-за этого не могла понять, с какими эмоциями он всё это говорил. Ей казалось, что слух её обманывает: в его голосе звучало ожесточение, отчаянное сопротивление чему-то, что было заведомо сильнее…       – Тебя ничего здесь не держит… – Чон Чонгук наконец поднял голову и посмотрел на Тэссу своими бездонными глазами. – Ты можешь поехать со мной. У меня больше нет девушки.       – И куда она делась?       – Я ей позвонил предупредить, что вылетаю позднее. И как-то так вышло, что она всё поняла.       У Тэссы почему-то комок встал в горле, а сердце ухнуло вниз в приступе вины и тайной радости, в которой она даже сама себе не могла признаться. И радовалась она вовсе не тому, что выполнила работу и получит бонус, а тому, что Чон Чонгук был свободен – и в её постели.       Но она ведь не была такой! Она не уводит парней у других девчонок и тем более не радуется этому. Этого не должно с ней происходить!       Просто этот человек, этот проклятый Чон Чонгук – как яд, как наркотик! Её влечет к нему с такой силой, что, кажется, что-то внутри переломает ей все кости, если она сделает шаг назад.       – Что с тобой? – Чон лёг к ней ближе, убрал прядь волос со щеки и чуть приподнял её лицо за подбородок. – Тебя смущало, что она есть. Теперь смущает, что её нет?       – Нет, я… Даже если её нет. У меня ощущение неправильности. Очень сильное. Как будто я…       – Что? – спросил Чон, когда Тэсса замолчала.       – Как будто я переступаю черту. Как круг из соли. Я была внутри, а теперь зачем-то ступила наружу.       Чон Чонгук поцеловал её в висок:       – Всё будет хорошо. Я позабочусь о тебе.       – Нет, на это я не могу рассчитывать. Даже если ты вернёшься сюда или если я поеду к тебе, через пару-тройку месяцев ты встретишь кого-то ещё… Ты позвонишь мне предупредить, что задерживаешься, и как-то так выйдет, что я всё пойму.       Чон Чонгук смотрел на неё со странным выражением лица, словно что-то просчитывал.       – Я не могу обещать тебе вечной любви, – наконец сказал он. – Никто не может.       – Я знаю.       Его пальцы уже пробрались под простыню и ласкали грудь Тэссы.       – Мы подумаем обо всём этом потом, – сказал Чон Чонгук. – Сейчас я собираюсь тебя оттрахать.       Тэсса даже не проснулась, когда Чон Чонгук встал с кровати. Проснулась она потом, когда он чем-то загрохотал в ванной.       Она потянулась за телефоном и посмотрела, сколько было времени: три часа ночи.       Тэсса не помнила, когда уснула. Где-то в районе полуночи она ходила на кухню пить, и после этого они сексом больше не занимались… Чон наконец-то вымотался и успокоился. Они лежали, обнявшись, и она чувствовала такой чистый, сияющий покой, которого, кажется, не знала никогда. Она знала, что стоит вспомнить об агентстве или о том, что Чон Чонгук даже её настоящего имени не знал, всё разрушится, осыпется осколками, поэтому она старалась думать о нём, о том, кто держал её сейчас в своих руках… О близком тепле его тела, о терпком запахе кожи, о ровном дыхании, щекотавшем ей шею.       Тэсса не помнила, в какой момент уснула, и только сейчас поняла, что сделала это в непривычном месте, не проверив дверей и окон, не приняв таблеток. Просто уснула.       Когда Чон Чонгук вышел из душа, туда пошла Тэсса. Хотя до ванной было не больше десяти шагов, она надела футболку, чтобы не ходить по дому обнажённой. Та доходила до середины бедра.       – Не хотел тебя будить, – сказал Чон, промакивая влажные волосы полотенцем – но когда я пытался поднять душ повыше, эта штука, ну, крепление, съехало вниз…       – Ничего, я ещё успею выспаться. – Тэсса решила, что ни на какие лекции утром не поедет. – Если ты уйдёшь раньше, в шкафу, который ближе к холодильнику, есть гранола.       – Я уже ухожу.       Тэсса остановилась в дверях ванной.       – В такое время?       – У меня дома уже десять утра. Я, считай, потерял пятницу. Надо постараться не потерять ещё и субботу.       Тэсса усмехнулась:       – Раньше от меня сбегали хотя бы утром…       – Я не сбегаю, – ответил Чон Чонгук и потом добавил: – Что за идиоты?.. Представить не могу.       Тэсса обхватила себя руками.       – Я не такая, какой ты меня считаешь.       Чон беззаботно улыбнулся и поцеловал её в кончик носа.       – Я тоже не такой, как ты считаешь.       Тэсса лишь покачала головой: Чон Чонгук даже не представлял масштабов отличий. А что ещё хуже: он не представлял причин.       Его губы вдруг оказались на шее Тэссы, больно впились в тонкую беззащитную кожу под скулой.       Чон Чонгук обеими руками притянул Тэссу к себе и прижал. Тэсса чувствовала, как в бедро её упирается его член, снова отвердевший.       Чон уронил голову ей на плечо. Его дыхание было тяжёлым и неровным. Он сквозь зубы что-то проговорил на китайском. И не надо было знать китайский, чтобы понять, что он выругался.       – Я не могу! Не могу удержаться… – произнёс он на английском. – Я должен получить тебя ещё раз.       Его пальцы уже снова погружались в неё.       Тэсса попробовала отстраниться.       – Тебе не хватит на сегодня?       – На сегодня хватит, но будет завтра, послезавтра, все остальные дни… Мне надо… Я не знаю… Как набрать воздуха перед прыжком в воду… Я говорю, как сумасшедший!       Тэсса накрыла его губы своими. Да, в его словах было что-то безумное, но она, кажется, понимала это безумие, это отчаяние от того, что может никогда больше не увидеть этого человека. Того, кто по-настоящему задел в ней что-то, кто сумел утолить те желания, о которых она даже не подозревала, чья близость вызывала чувство, близкое к эйфории.       Через минуту они снова были в постели, и Чон Чонгук трахал её сильно, даже грубо.       В первые секунды, когда он перешёл на этот жёсткий ритм, ей стало не по себе… Опять накатило то чувство опасности, беззащитности перед этим человеком, но от него возбуждение как будто только усилилось, сделалось острым как никогда, и Тэсса поняла, что от этого резкого, безжалостного напора её просто уносит.       Ей казалось, она задыхается.       Чон Чонгук вдруг остановился. Замер в ней.       Он смотрел на Тэссу, словно загипнотизированный, каким-то растерянным, не своим взглядом. Она заметила, как у него дёрнулся кадык, когда он сглотнул.       – Смотри на меня, пожалуйста. В этот раз смотри, – сказал он.       Он смотрел на мелькающие за окном дома, тёмные окна, мосты.       Этот мир был так отличен от его мира и одновременно прост. Он не сомневался, что проживи он или кто угодно во Франции несколько месяцев, то легко бы освоился. Не подружился бы с соседями и хозяином булочной из дома напротив, но легко выстроил бы комфортную и понятную жизнь. То, как была устроена жизнь у него дома, он не сумел понять до конца и за тридцать лет. Несмотря на чёткую, порой удушающую регламентированность, она была сложна, неуступчива, почти непознаваема.       Но если бы его спросили, где он хочет жить, он выбрал бы Штаты. Годы учёбы там были лучшими в его жизни. Он понимал, что они стали такими не только благодаря стране, в которой оказался. В те годы он ощущал себя хотя бы немного, но свободным. Давление семьи, которое всегда нависало над ним, словно свинцовый свод, на этом расстоянии перестало ощущаться, а для давления бизнеса время ещё не пришло. Да и вообще ему нравилось жить там, где никому до тебя нет дела, каждый сам по себе и может делать, что хочет.       В Париже он поймал то же ощущение. И он делал, что хочет.       Это навело его на кое-какие мысли, и он даже сделал запись в телефоне. Ему нужно будет подумать об этом, но чуть позже. Не сейчас, когда от него требуют ответов на десятки накопившихся вопросов и когда он едва ли не пьян после секса с Адалин.       Это было то, чего он не ожидал от себя.       Ему хотелось бы думать, что увлечение Адалин как-то связано с атмосферой города, всеми этими музеями и парками, статуями и ночными огнями. Но нет, Париж не показался ему романтичным. И в отношениях с Адалин не было ничего романтичного. Это было какое-то тёмное, грубое сырое чувство, которое было не только в голове, а захватило тело, прокралось в кровь и мясо, в самую сердцевину костей.       Он не смог вылететь домой вчера, а сегодня вместо того, чтобы одеться, выйти и сесть в машину, опять оказался притянут к ней и не смог оторваться… Он и сам не понимал, чего хотел. Это было не просто какое-то животное желание или физиологическая потребность. Она уже давно была удовлетворена. Физически он не то чтобы уже не мог, но был на пределе. Его телу не был нужен этот последний секс, в нём было что-то вымученное, болезненное, но он был нужен ему самому, какому-то безумию, засевшему в голове.       Он сам не понимал, что хочет получить, едва ли не принуждая себя снова и снова овладевать этой девушкой. Всю жизнь за одну ночь? Потому что она права, и они не могут быть вместе. Он не должен допускать эти чувства в свою жизнь. Просто не должен. У них есть только эта ночь.       Вернее, была.       Экран телефона, который он по-прежнему сжимал в руках, загорелся.       Он прочитал имя. На этот звонок он должен был ответить.       – Я уже на пути в аэропорт, если ты звонишь ради этого, – сказал он, даже не дожидаясь вопроса. – Приеду и со всем разберусь.