Devil from the cover of vogue

Ночью Осаму так и не смог уснуть. Он все ворочался, пытаясь найти то самое положение, которое смогло бы принести ему хотя бы пару часов спокойного отдыха, но все было безуспешно. Его кровать, обычно слишком маленькая и неудобная, в ту ночь вдруг казалась невыносимо большой и пустой. Простыни были холодными, словно ледяная вода пропитала их насквозь, и каждая складка, казалось, только подчеркивала его одиночество. Подушка стала настоящим врагом, будто кто-то специально наполнил ее колючими словами и нашептывал: «Неправильно, неправильно, неправильно». Осаму устал. Невероятно устал. Последние несколько дней будто выжали из него все силы, а вместе с ними — и желание что-либо чувствовать. Он лежал, глядя в темноту, словно в бездонную пропасть, но даже это не приносило облегчения. Его разум, как взбесившийся маятник, метался между обрывками мыслей, а каждая новая волна напоминала о том, чего он избегал днем. Усталость парализовала его тело, но сознание продолжало кружиться, как старый механизм, который отказывается останавливаться, даже когда детали уже стерлись. Было странное, мучительное ощущение, что его усталость слишком велика, чтобы просто угаснуть во сне. Внутри Осаму, в самой глубине, будто разливалось море тревоги, и каждая его капля шептала ему о нерешенных делах, о сожалениях, о страхах. Иногда он закрывал глаза, но только для того, чтобы увидеть перед собой бессвязные образы — как хаотично наложенные фотографии, слишком яркие и резкие, чтобы их можно было рассмотреть, но слишком громкие, чтобы их игнорировать. Прошлое и будущее, реальность и выдумка сливались воедино, затапливая его сознание вязкой тревогой. Он пытался считать секунды, потом вдохи и выдохи, но это только усиливало ощущение беспомощности. И тогда его мысли принимали другую форму: вместо чисел и ритма в них заполнялись обрывки фраз — «должен был поступить иначе», «если бы я только…», «почему все не так, как должно быть?». Мир вокруг казался ему замершим, словно ночь вытянула из всего сущего не только свет, но и само время. Только сердце стучало где-то в глубине, болезненно громко, как барабан, которому не хватает сил замолчать. Бессонница превратилась для Осаму в пытку, в бесконечный кошмар, из которого нельзя было проснуться. Его тело молило об отдыхе, но ум отказывался отпускать его, сжимая крепче, словно цепями из вины и усталости. Осаму понял, что этой ночью сна не будет. И от этого становилось еще тяжелее дышать. Но каждая ночь рано или поздно заканчивается. Медленно и уверенно в окне появились первые лучи солнца, комната понемногу озарилась холодным утренним светом. Осаму нехотя проверил время на часах — шесть утра. Злость и раздражение вмиг охватили его опухшее сознание. Встретив прошлым вечером Накахару, он принял однозначное решение остаться в родном мире. В его представлении он должен был вмиг забыть все происходившее и полностью освободиться от оков его привязанности к Чуе. Но в итоге он провел всю ночь, блуждая в лабиринте собственных воспоминаний и сожалений. Ни Чуя, ни полюбившийся мир моды не желали покидать его так просто. Будь воля Осаму — он разбил бы сейчас мигающие часы и выкинул будильник в окно, но спящий в соседней комнате человек — Дазай-старший — не позволил бы ему так поступить, а потому оставалось лишь проглотить горький ком и медленно выползти из-под одеяла. Так начался его день. Не особо успешно, нисколько не многообещающе — все как и всегда, как и должно быть. После коротких сборов он вышел на улицу, и морозный воздух сразу же захлестнул лицо, заставив судорожно выдохнуть облачко пара. Улицы были тихими, как будто весь город еще спал, свернувшись в своих теплых постелях. Осаму шел быстрыми, короткими шагами, стараясь не останавливаться, чтобы не дать холоду обжечь до самого сердца. Ветер проникал сквозь тонкие ткани, и мышцы на ногах невольно напрягались, слегка дрожа. Были ли это нервы или просто он слишком замерз? Он не знал. Дрожь начиналась где-то в плечах, перетекая в руки, цепляясь за пальцы, сжатые в карманах. Он старался не обращать внимания, убеждая себя, что это всего лишь холод, но странное чувство внутри не отпускало. Недосып и тревога отложились в теле, как незримый груз, усиливая каждое ощущение. Автобус, набитый людьми, был теплым, но эта теплота показалась Осаму слишком грубой, липкой. Ему хотелось, чтобы путь был длиннее, но остановка оказалась ближе, чем он думал. Выйдя наружу, он снова оказался в объятиях ветра, который теперь казался еще более пронизывающим. Кампус университета встречал его суровой тишиной, нарушаемой лишь шорохом опавших листьев, которые ветер гнал по асфальту. Входные двери, тяжелые и холодные на ощупь, открылись со скрипом. Осаму остановился на мгновение в дверном проеме, чтобы стряхнуть с себя ощущение уличного холода, но внутри было не теплее. Он знал, что в этом огромном здании, полном людей, его ждет полное одиночество и отчуждение. В голове снова вспыхнул образ Чуи — он с силой подавил нежелательные мысли и вошел в здание. Коридоры пахли свежевымытым полом и пылью старых книг. Полусонные студенты, проходя мимо, мельком смотрели на Осаму, но он не замечал их. Его взгляд был направлен прямо перед собой, но мысли блуждали где-то далеко. На его плечах все еще лежала ледяная тяжесть улицы, а дрожь, начавшаяся снаружи, теперь перетекала внутрь, усиливаясь с каждым шагом. Он нашел свою аудиторию и на секунду замер перед дверью — эта минутная задержка уже стала своеобразной привычкой, помогавшей ему собраться с силами и натянуть на лицо маску безразличия. Он облизнул пересохшие губы; сердце отозвалось странным толчком, будто протестовало против того, чтобы продолжать. Но Осаму глубоко вдохнул и шагнул вперед, преодолевая дрожь и холод, будто бы пытаясь оставить их за порогом вместе с собственной усталостью. Он снова оказался в кабинете философии. Забавно, некогда именно в этом затхлом кабинете он впервые увидел свои фотографии, опубликованные на страницах электронного «TheLook». Теперь же он полностью разорвал контакт с эти периодом своей жизни, словно отрицая его существование — и вот он снова стоит на пороге этой аудитории. На стене висел все тот же пожелтевший постер с изображением Сократа, царапины на партах были все на тех же местах, и даже маленькая паутина в углу оставалась нетронутой — только маленький паук, некогда обитавший здесь, теперь сложил свои лапки и больше не шевелился. На этот раз пара по философии показалась Осаму не такой уж и ужасной. Он вдруг обнаружил, что этот преподаватель был чуть ли не единственным во всем университете, кому было абсолютно наплевать на любые новости и события. Казалось, начнись даже апокалипсис, он продолжит вещать о жизни Платона все таким же размеренным и спокойным голосом. Пара по философии стала самыми мирными полутора часами в жизни Осаму. Пресное спокойствие словно повисло в воздухе, проникая в каждый угол. Часы тикали слишком громко, отбивая размеренный ритм мыслей Дазая. Большенство студентов мирно сопело, положив головы на плечо соседа или же прямо на пластиковую парту. Другие, однако, все никак не могли смириться с всеобъемлющей скукой и все пытались найти себе развлечение. Кто-то выводил на парте новый рисунок, а кто-то увлеченно рассматривал трещину на потолке — кажется, она стала немного больше и почернела со времени последнего визита Дазая. В этом мнимом спокойствии была своя прелесть, хотелось раствориться в нем полностью, до самого конца, и остаться в этом бесцветном моменте навечно. Пожалуй, зря раньше Осаму так ругался на этот скучный предмет. В этот раз философия вдруг показалась ему не такой уж и ужасной, а рассказы об очередном новом взгляде человечества на мир даже в какой-то степени занимательными и успокаивающими. Преподаватель в этот раз действительно полюбился Осаму: его апатичность и хладнокровие были заразительны, а потому воспаленный после бессонной ночи мозг начал понемногу приходить в норму. Но все однажды заканчивается — вскоре прозвенел оглушительный звонок. Дазай потянулся и готов уже был подняться из-за парты, как чья-то рука вдруг резко схватила его за плечо и осадила на место. — Погоди, погоди. Куда спешишь? Совсем не хочешь пообщаться со своими однокурсниками? Дазай не сразу понял, что происходит, лишь отупело уставился на подошедшую группу студентов. — Да что там, он же выше нас. Что, Дазай, небось за людей нас не считаешь? Ты-то такой успешный! Перед глазами маячили искаженные кривыми улыбками лица, круг, образованный из подошедших людей, все сужался. В груди зародилось тревожное предчувствие, но голова полностью отказывалась соображать из-за недостатка сна. В итоге Дазай решил не мучать ни себя, ни толпу, а потому выдал напрямую: — Что вам от меня нужно? — Он ожидал от них такого же прямого ответа, но в итоге, кажется, в чем-то просчитался. Толпа разозлилась только сильнее. — Э, приятель, ты наглеешь. — Парень схватил его за волосы и с силой рванул вниз так, что Осаму в итоге свалился со стула. На самом деле Дазай вовсе не преследовал цели препираться или как-то хамить этим людям, а просто хотел прояснить ситуацию и выяснить все напрямую, но в итоге его слова произвели обратное впечатление. В конце концов люди видят только то, что сами хотят, особенно, если речь идет о буллинге. Дазай оперся руками о засыпанный песком пол и хотел уже подняться, как его кисть вдруг с силой придавил тяжелый ботинок. — Вопросы здесь задаешь не ты. Краем глаза Дазай заметил движения у преподавательского стола. Он с надеждой посмотрел в тот конец аудитории и вдруг обнаружил, что философ действительно все еще был в кабинете и невольно стал свидетелем развернувшейся сцены. В груди только зародилась легкая надежда на спасение. Преподаватель тоже посмотрел на Осаму. Его безэмоциональные глаза уставились прямиком на него, после смерили группу студентов. И на этом все. Словно ничего и не происходило, он собрал со стола последние бумаги и просто покинул аудиторию. Дверь тихо скрипнула, закрываясь за ним и оставляя Осаму наедине с компанией недоброжелателей. Оказывается, то самое всеобъемлющее спокойствие, что Дазай по ошибке принял за утреннее благословение, вовсе не было так добро. В действительности это безразличие стало куда больнее ранящим оружием, чем простое издевательство и смешки. Оно подарило Осаму надежду, маленькую искру в непроглядной тьме бессонных ночей и навечно растраченных нервов, но вскоре эта надежда пала, ведь преподавателю было абсолютно все равно. Хлопок двери ознаменовал не простой уход человека из кабинета, но и разрушение веры Осаму в то, что на планете существует хоть один человек, которому не все равно. Теперь его положение стало действительно безнадежным — и это ощутил не только он сам. Группа студентов возликовала после такого хладнокровного поступка преподавателя. Ничего не бывает опаснее людей, которые вдруг осознали свою безнаказанность, ведь именно тогда пропадают всякие сдерживающие людскую жестокость факторы. В один миг даже самый милый человек становится безжалостным и кровожадным ублюдком. Так и рождаются самые ужасные монстры. В следующие пару минут мир окончательно размылся перед глазами Осаму. То ли от ощущения собственной беспомощности, то ли от разочарования, он потерял всякую связь с реальностью, а вместе с тем перестал понимать происходящее. Он все еще слышал противные смешки, все еще чувствовал удары в живот, но ему было уже все равно. В тот миг умерла последняя его вера в собственное спасение, именно тогда он понял, насколько был одинок. Хотя удары бывали неприятными, эта боль никогда не сравнялась бы с тяжестью осознания того, что на всей планете не существует ни одного существа, готового защитить Дазая Осаму. Вернее, был один человек, но менее, чем сутки назад Осаму собственными руками вывернул его из собственной жизни. Теперь от Чуи Накахары остался лишь размытый образ в воспоминаниях и красивый браслет на тонком запястьи. В итоге студенты не могли успокоиться еще минут пятнадцать: слишком сильно их восторгал тот факт, что в их власти теперь находится целый человек. И хотя Осаму никак на них не реагировал, это не мешало им получать удовольствие от долгожданной эмоциональной разрядки. Чем ближе сессия — тем страшнее становятся молодые учащиеся. Из аудитории Осаму выполз, словно его только что выбросило на берег после долгой борьбы с бурным морем. Нет, они вовсе не нанесли ему какого-то значительного вреда — организм давно привык к таким мелким ударам. Но сегодня он был особенно уязвим: недосып и эмоциональное истощение будто сговорились, чтобы как можно сильнее подорвать его силы. Ноги, которые еще утром казались просто немного тяжелыми, теперь напоминали грубо сколоченные из свинца гири. Каждый шаг отдавался глухим звоном в голове. Голова гудела. Сознание подкидывало несуществующие образы. Поднимаясь по лестнице, Осаму двигался медленно, словно сквозь вязкую, невидимую жидкость. Рука сжимала холодные перила, как единственную спасительную опору в этом хаосе. Пару раз он споткнулся, его ноги неуклюже цеплялись за ступени, и один раз он чуть было не потерял равновесие. Сердце замерло на мгновение, когда он покачнулся, но каким-то чудом удалось удержаться. До второго этажа он добрался чудом: но в конце концов ему приходилось оставаться сильным, ведь теперь он мог положиться только на самого себя. Отец приказал ему прийти, он сказал, что Осаму обязан оставаться в этом месте до последнего — он оставался. Хотя образы расплывались перед глазами, его шаги оставались твердыми, а решимость непоколебима. “Скоро это все равно закончится”, — думал он про себя и сам не верил в эту ложь. Рука беспорядочно теребила браслет — становилось немного легче. Он почти подошел к кабинету, как из-за спины его кто-то окликнул. — Дазай, — послышался нервный женский голос. — Что произошло?! — Кто-то снова схватил его. И почему все сегодня потеряли чувство личных границ? Он медленно обернулся и посмотрел на девушку перед собой. Мозг не сразу среагировал на образ, потому с минуту он просто продолжал пялится на нее, словно вспоминая имя. — Линда? — Наконец пришло осознание, а вместе с тем и неожиданная злость. Его вдруг словно молнией прошибло, в теле вмиг появилась энергия и вспыхнуло раздражение. — Чего тебе надо? — Я… — казалось, и девушка пока не до конца понимала, что делает. — Что с тобой случилось? Ты… выглядишь… — Он поднесла руку и принялась что-то стряхивать с одежды на его спине. — У тебя на половину спины след от ботинок. Что произошло? — Не твое дело. — Лишь холодно ответил Осаму и уже коснулся холодной ручки входной двери в аудиторию, как Линда резко перехватила его запястье. — Мое. Вот именно, что мое. Прошу, идем со мной. — Она не ждала ответа и сразу же потянула его в неизвестном направлении. Осаму пытался вырваться. С недавних пор он перестал доверять этой девушке, а ее образ стал своеобразным комнаром. Некогда подруга — теперь главный враг. Это словно дешевый роман из книжного, только прочитанный из конца в начало. К сожалению, последние силы ушли на подъем по лестнице и на возмущенный спор у двери в аудиторию, потому вырваться из цепкой хватки ему не удалось. В итоге Линда притащила его в небольшую комнату с длинным столом для совещания и мягкими пуфами и мягко усадила в кресло. — Это комната студсовета, но сейчас здесь никого не будет. Все члены сейчас, очевидно, на парах. Так что никто нас не потревожит. — Зачем-то пояснила она. Осаму ничем не ответил, только хмыкнул, давая понять, что услышал сказанное. — Я… это сделал кто-то из-за слухов, да? Они издеваются над тобой? Тебя избили? Осаму по-прежнему молчал. Хотя Линда и смогла притащить его сюда, это совсем не значило, что он теперь обязан отвечать на каждый ее вопрос. Да он и не стал бы — слишком опасно общаться с таким человеком. Осаму удалось увидеть достаточно, чтобы понять, что именно Линда стала во главе всего движения “слухов о Дазае Осаму и способах построения успешной модельной карьеры через постель”. Ей просто нельзя верить. Всего один раз он подпустил ее слишком близко, и в результате получил удар в спину в самый неподходящий момент. — Но это же не может быть… я правда не понимаю… я… почему? — Людям не всегда нужна весомая причина, чтобы сотворить подобное. Тебе ли не знать. — Я… прости, Осаму, пожалуйста… я… В груди вдруг что-то кольнуло. Слишком уже натурально выглядели эмоции Линды. Но сознание все еще бунтовало, напоминая о том, что все может оказаться лишь прекрасной актерской игрой. — Я правда не хотела… как же так вышло, все должно было быть иначе… — … — Осаму, — она потянулась в его лицу, но сдержав порыв, резко отдернула дрожащую руку, — я правда не хотела, прости меня. — Поздно. — Осаму все же поддался. Просто не могло быть так, что Линда играла все это раскаяние и извинение. Возможно, у него было слишком мягкое сердце, но он никак не мог слишком долго смотреть на так искренне сожалеющего человека и сохранять безразличие на лице. — Ты все равно ничего не изменишь, так что просто перестать лить слезы. Нет причины. — Ты прощаешь меня? — С какой-то щенячьей надеждой спросила Линда. Не веря в происходящее, Осаму действительно произнес: — Да. Только перестань сожалеть без дела. Слезами делу не поможешь. — Нет, я могу помочь! Мы что-нибудь придумаем! — Раньше думать нужно было. Раньше… — Осаму легко прошелся пальцами по изящному гвоздю на запястьи. — Я могу… — Она задумчиво осмотрела комнату. Тут ее взгляд упал на плакат от университетской газеты на стене. — Я знаю! Давай напишем статью. Все сейчас читают газету и местную сплетницу… — Линда немного смутилась, осознавая, что распространение слухов там было именно ее заслугой. — Мы можем показать, как все было на самом деле. Мы расскажем твою историю под совсем другим углом. Возможно, ты сможешь стать новой гордостью университета! — Бесполезно. — Почему это? Люди просто не понимают, что ты действительно хорош в моделинге. Нужна рассказать твою историю: как ты встретил Накахару, как впервые участвовал в съемке, как сомневался перед подписанием контракта, думая об учебе и слухах. Ведь эти слухи — полный бред! Нужно объяснить, как все было на самом деле. — Но это правда! — Дазай вдруг вышел из себя. Слишком много раз вдруг прозвучало слово “объяснить”, “показать” и так далее. В отличие от Линды, он ясно понимал, что вряд ли очередная статья сможет переубедить слепых и глухих к оправданиям студентам. Было в этом месте одно негласное правило: если ты уже являешься грушей для битья, то ей и останешься до самого последнего курса. А вот статья с подробными фактами может даже ухудшить слухи. А уж тем более, если реальные факты не сильно-то и отличались от слухов. — Подожди… — Линда замерла, не в силах принять услышанное. — Что… что?! — Как ты и слышала. Правда. Это правда. Да, я спал с ним. Я жил в его доме. Он дал мне контракт, он же убедил его подписать. Это правда, мать твою! — Нет! Не ври мне! Как это может быть правдой? Ты же гомофоб! — Что? — Настал черед Осаму удивляться. — Но… Тогда с Кейт. Она сказала тебе, что ей нравятся девушки, а ты отреагировал с отвращением и ушел в самую дальнюю от нее часть зала! — Что за бред. Когда это было? — Несколько недель назад. Когда… я… я после этого… — Ты что? — Осаму внимательно всматривался в постоянно меняющееся выражение лица Линды и все никак не мог понять ее замешательства. Девушка плюхнулась на мягкий пуф и зарылась пальцами в волосы, словно была не в состоянии принять, своего открытия. — После этого… Кейт… Она тогда подумала, что ты гомофоб и очень огорчилась. — Она склоняла голову все ниже, желая спрятать свое лицо за густыми прядями темных волос. — Я тогда хотела отомстить за нее и распустила те слухи о твоей ориентации. Но я не думала… — Не думала, что все это правда? В таком случае, у тебя просто отличное профессиональное чутье. Поздравляю. — Нет… Это не должно быть так. Прости. Пожалуйста, прости меня. Осаму вздохнул и еще раз прокрутил открывшиеся факты в голове. Подумать только, всего одна недосказанность разом породила столько проблем. Эта история все больше напоминала какое-то сатирическое произведение о жизни крайне неудачливого студента. — Знаешь. По крайней мере у тебя была причина, — он горько усмехнулся и добавил: — Это была бы красивая и жестокая месть. Распустить о гомофобе такие слухи… Ха, я бы чувствовал себя еще дерьмовее, не окажись все иначе. Линда юмора не разделила, продолжая всматриваться в пол сквозь запутавшиеся и прилипшие к макияжу волосы. Эт ошибка слишком сильно ударила по ней, и осознание собственных действий накрыло ее, словно волна цунами. Ее небольшая месть вдруг превратилась в такой отвратительный поступок. Если бы она только узнала больше о той ситуации, то смогла бы разъяснить это недопонимание между Осаму и Кейт, но вместо того она лишь причинила своему же другу столько боли и проблем. Любовь слепа, и делает слепыми нас. Она накрывает, как густой туман, в котором исчезают очертания реальности. Мозг, захваченный этим чувством, словно отключает все механизмы рациональной логики, уступая место порывам сердца. Влюбленные люди действительно готовы на самые сумасшедшие и необдуманные поступки, которые в ином состоянии показались бы им нелепыми или даже абсурдными. Они летят вперед, не думая о последствиях, движимые только одним — стремлением быть ближе к объекту своей страсти. Эта слепота может быть опасной, ведь она заставляет видеть идеалы там, где их нет, и верить в обещания, которых никогда не было.