Devil from the cover of vogue

Часть 1: «The before times» Большую часть ночи он не мог уснуть: все валялся и мучился от воспоминаний о фото. Осаму уже принял, что Накахара был прав — возможно, ему стоило бы попробовать себя в такой нестандартной области. Однако другая часть сознания бунтовала. Видимо, это были остатки здравого смысла. Какое-то внутреннее чувство не позволяло ему пойти прямиком в «The Look» и подписать в конце концов этот контракт. «Это гадко, это извращенно, нельзя быть таким», — твердил внутри совершенно чужой голос. В сон Осаму провалился только к утру, стрелки на часах тогда почти достигли пяти. В коротком сне он снова вернулся домой. Словно и никуда не уезжал — стоял в центре родной комнаты. Окна здесь были небольшими и выходили на север, потому солнечный свет почти не проникал в эту картонную коробку. Взгляд прошелся по стенам. Как и в кабинете Накахары тут не висело ничего, даже полки для книг, что уж говорить о постерах и фото, хотя, честно признаться, это всегда было мечтой Дазая — сделать скучные стены яркими и живыми. Но они были идеально белыми, примерно так по иронии судьбы он воображал себе стены в психиатрической клинике. Он подошел к столу и открыл верхний ящик. Тут всегда лежала бесполезная стопка школьных тетрадей, но если отковырять самый дальний угол по правой стороне, то окажется, что у шуфлядки двойное дно. Ничего в своей жизни он еще не боялся так сильно, как обнаружения этого маленького тайника. Под двойным дном лежала целая стопка журналов и вырезок. Стыдно признаваться, что этих журналов за свои деньги он никогда не покупал, о чем очень жалел. В те дни, когда родители отправляли его в магазин, он нередко подолгу стоял у стеллажа с последними выпусками глянца и листал все, что попадало под руку. К сожалению, самые интересные журналы тогда стали упаковывать в тонкую пленку, а распечатывать что-то под постоянным надзором лавочника точно было нельзя. С добрый час маленький Осаму стоял рядом с журналами и пытался всеми силами запомнить яркие цвета костюмов на людях и сложные названия на иностранных языках: «Comme des Garçons», «Yves Saint Laurent», «Christian Lacroix»… Он знал, что за всеми его действиями следили, и очень хотел бы однажды самолично подойти к кассе, вручить продавцу купюру и уйти с приятно скрипящим под пальцами глянцем домой. Но точно также он знал, что могло последовать, притащи он подобную вещь вместо продуктов. Мать, возможно, ничего страшного и не сделала бы, разве что отчитала за то, что он потратил деньги на что-то бесполезное. Больше всего Осаму боялся отца, грубого военного человека, который точно не оценил бы увлечение своего сына. Этот человек всегда мечтал о здоровом ребенке, который пошел бы по его следам и продолжил дело. Но Осаму, как назло, родился слабым и болезненным, отчего даже физкультуру не посещал. Тем не менее строгий отец отказывался принимать его «излишнюю» нежность и хрупкость, а потому продолжал требовать и разочаровываться в невозможности Дазая даже отжаться. Никаких «девичьих» забав он, конечно же, не принимал и искренне считал, что истинный пацан должен расти на улице и спать в шалаше. Это всегда казалось Осаму полным абсурдом и глупостью, но сказать этого он не мог — слишком дорого было ему здоровье. Со временем он просто привык, старался я иногда копировать выражения отца, все же записался на спорт, хотя, очевидно, никаких успехов в нем не достиг. А старые увлечения как-то позабылись, все те европейские имена, которые он так старательно зубрил, стерлись из памяти, и только пыльный тайник в верхней шуфлядке напоминал ему о мире яркого блеска и утонченной красоты.

***

Хотя университет был довольно большим, и кампус занимал приличную территорию, столовая отнюдь своей просторностью не отличалась. Большинство студентов предпочитали носиться в кофейни и забегаловки по соседству, нежели питаться холодным пюре и жирными котлетами. Однако и здесь бывало собирались люди: особенно часто приходили большие компании. Они сдвигали сразу несколько столов — часто значительно большее количество, чем требовалось, и устраивали хаос. Все пространство было наполнено шумом разговоров, коротких смешков и шепотом сплетен. На маленьком столике перед Осаму уже давно стоял поднос с уже остывшим обедом. Он машинально ковырял вилкой серое картофельное пюре, которое, похоже, уже потеряло вкус и превратилось в вязкую, неприветливую массу. Кажется, что даже она забыла, когда последний раз была теплой. Взгляд его лениво блуждал по залу. Вот там, за соседним столиком, два парня, смеясь, пытаются отобрать друг у друга хлеб — видимо, не поделили. А рядом с ними, за угловым столом, группа девчонок, чья громкая болтовня, кажется, может заглушить даже шум от поварешек на раздаче. Они смеются, показывают друг другу что-то на телефонах, то и дело, бросая быстрые взгляды на рядом сидящих парней. Осаму оглядывается, замечая Маркуса и «бро», решивших устроить себе мини-игру в погоне друг за другом. Один из них, худощавый, с веснушками, размахивал тарелкой с супом, грозно надвигаясь на товарища, который, смеясь, пятился назад, уже не особо глядя, куда наступает. Маркус хохотал, глядя, как они носятся по залу, а потом с победным криком подставил парню подножку, так что тот, вереща, упал прямо на соседний стул, разливая полтарелки супа себе на рубашку. — Сегодня кто-то точно уйдет с новым пятном на рубашке, — на соседний стул рядом с Осаму вдруг плюхнулась девушка. Это была та самая Линда, которая в последний раз так неожиданно появилась и спасла его он очередной перепалки с Маркусом. — Кстати, эта жижа не отстирывается. Я как-то капнула на кофту, так и не смогла вывести пятно. Кошмар, а ведь она таких денег стоила. Она болтала так легко и непринужденно, словно они уже много лет друг друга знали, и, конечно же, всю жизнь сидели вместе за столом в обед. Сначала это казалось странноватым и непривычным, но чем больше она говорила, тем сильнее он расслаблялся. В конце концов он сам начал вставлять комментарии и что-то рассказывать. Они болтали о начале учебного семестра, сверяли список предметов. Линда училась на журналистике, а Осаму изучал языки и литературу, потому часть дисциплин у них даже пересекались. Так они медленно и сами перешли на какие-то общие сплетни о преподавателях, хотя совсем недавно, кажется, смотрели на такое свысока. — Как твоя взлетная карьера? — вдруг спросила она. — Ждать тебя на обложках в скором времени? — Не-е, я скорее одноразово подменил сотрудника. Все чисто случайно. Я вообще не из таких… — Не из таких? — нахмурилась она. — Я вообще всего этого не понимаю, и мода меня мало интересует. — Ты хочешь закопать свою карьеру, даже не начав ее? Понимаешь, насколько хватает моих знаний об этом журнале, я точно могу сказать, что по случайности человека с улицы они точно не возьмут. Тем более, если их редакторский отдел не совсем сумасшедший, они не будут брать сомнительного кандидата на снимки для своего главного рекламного партнера. Последнее время уж очень часто Осаму слышал в свою сторону какие-то бесчисленные комплименты. Все вокруг словно специально так одновременно начали говорить о каком-то его таланте и одаренности. Нужно сказать, по природе он не был человеком очень в себе уверенным и хвастливым, а потому подобные комментарии вводили его в ступор. — Ну, мне, конечно, предложили контракт, но я не уверен. Все это очень сомнительно и странно. Я же просто студент. Закончу институт, стану преподавать языки. Найду своего человека, сколочу семью. — Ты цитируешь кого-то? Да… он цитировал слова матери, когда она отговаривала его переезжать на учебу. Она хотела видеть его жизнь маленькой, незначительной и скучной. Такой родительной мечтой жить он, конечно, не хотел, и хорошо это осознавал, но в то же время не понимал, чего именно желал сам. Единственный свой план — поступить в университет куда-нибудь подальше от родины — он исполнил, а после не осталось ничего. Ежедневная рутина на учебе и подработка в кафе, где тоже особого разнообразия событий не было. Первый год шел еще легко: первая самостоятельная жизнь, новое место, новые люди. Но чем больше времени проходило, тем лучше он понимал, что люди везде одинаковые, выбранная специальность была интересной, но все еще недостаточно увлекательной, а город хоть и был огромным мегаполисом, в своей сути мало чем отличался от его небольшого городка, тем более, если ты бедный студент. — Слушай, я понимаю, что тебе просто страшно вдруг оказаться в таком огромном механизме, как модная индустрия, но стоит же попробовать. Тебе дали шанс, так используй его.

***

Осаму уже пять минут крутил в руке телефон. Он то зажигал экран, то наоборот нажимал на кнопку «выключить» и уже готовился отложить гаджет в сторону. Накахара очень предусмотрительно все же заставил Дазая вписать его номер в список контактов. «Если дали шанс, используй его», — эхом отзывалось в голове. Он быстро нажал на нужный набор цифр. Ответ последовал после третьего гудка. — Осаму? — «И как он понял?» — Да… Часть 2: «the beginning of the end» Следующие несколько дней прошли словно в тумане. Они слились в одну бесконечную череду нескончаемых бумажек, ждущих его подписи, кучи съемок для портфолио и совершенно непонятных ему кастингов. Каждый его день был как одна длинная сцена, наполненная светом софитов, лицами, меняющимися, как слайды, и тоннами документов. Утром он вскакивал до звонка будильника и со вздохом открывал календарь, в котором записывал все дела на день. Пробиваясь по списку планов он с тягостью осознавал, что его снова ждет: плотный график, где нет времени даже на нормальный завтрак. Иногда ему удавалось схватить стаканчик кофе на бегу, почти не чувствуя его вкуса, или прихватить из дома бутерброд, который оставался забытым до позднего вечера. Он мотался с одной съемочной площадки на другую, как будто был не человеком, а персонажем из фильма, который не позволяет себе быть вне кадра ни на секунду. На одной съемке от него требовали улыбаться и блистать, на другой — сосредоточиться и погрузиться в драму, а через полчаса — вновь переменить роль, словно бы он и сам не принадлежал себе, а был глиной в руках режиссеров и продюсеров. Он выучил искусство быстрых переодеваний в арендованных трейлерах и умел изобразить любую эмоцию на лице за секунду, по велению оператора. А потом были бумаги. Длинные, монотонные ряды строк, заваленные юридическими терминами, с обещаниями и обязанностями, от которых кружилась голова. Подписывая их, он чувствовал себя маленькой шестеренкой в огромной машине, без которой, казалось, можно было бы легко обойтись, но она все равно работала без остановки, требуя его внимания. К вечеру, когда он возвращался домой, обессиленный и уже почти равнодушный к мелочам, ему казалось, что весь его день растворился в буре событий и лиц, оставляя после себя лишь легкое послевкусие усталости. Но, несмотря на это, он чувствовал, что ему действительно нравится эта новая и неизведанная жизнь. Сам того не понимая, он, кажется, действительно наконец стал доволен миром, окружающим его и этой деловой суматохой в оболочке из красивых тканей и красок. Да, лица вокруг менялись даже слишком быстро, и только один человек неизменно сопровождал его все это время — Чуя Накахара. По правде сказать, Дазай не понимал, зачем он следует за ним на каждую съемку и внимательно следит за всеми процессами, происходящим вокруг, но в то же время это было вполне неплохо и полезно. Хмурый вид Накахары, когда ему что-то не нравилось, заставлял людей сторониться и выполнять работу еще качественнее. Кроме того, будучи значительно более осведомленным о модной сфере, он нередко выручал его своими объяснениями. Удивительно было это произносить, но Накахара действительно стоял за него горой. На одной из съемок ассистентка начала уж как-то особенно сильно затягивать прическу. Дошло до того, что она прилично дернула его за прядь и вырвала несколько волос. Вообще, за кадром с моделями мало возились: работу нужно было выполнять быстро и четко, потому нередко случалось, что пудра попадала с кистей в глаза, спонж бил по лицу так, словно визажистка не тональное средство наносила, а хотела отправить его в нокаут. Тем не менее именно в этот раз, Дазай понял, что чувствуют девушки, закалывая волосы в пучки и гульки на затылке. Скорее от неожиданности, он тогда вскрикнул. И кто бы мог подумать, что Накахара вмиг окажется рядом и станет на защиту «ценной модели». В результате он довел неаккуратную визажистку до слез и, если бы Дазай не вмешался, заставил бы уволиться по собственному желанию. Тогда Осаму впервые стал замечать, что Накахара выделяет его среди общей массы сотрудников. За три дня он бесчисленное количество раз отчитал Энн и несколько десятков раз сказал слово «уволен», но в сторону Дазая он ни разу даже голос не повысил. И нельзя было сказать, что Осаму за это время ни разу не накосячил, ведь на съемочной площадке случалось совершенно разное. Один раз он, во время переодевания, умудрился даже испачкать белоснежный пиджак какого-то там бренда. Он тогда жутко распереживался, ведь, погуглив среднюю стоимость костюмов «Prada», его чуть было инфаркт не схватил — такого количества денег он ни разу не видел на своей карте даже после зарплаты. Тем не менее Накахара уж как-то слишком спокойно и непринужденно объяснил, что такое часто случается на съемках, и за подобное несет ответственность в первую очередь стилист. Дазая подобное спокойствие удивило, но куда больше тогда явно поразилась Энн — даже тонна макияжа и ботокс не смогли скрыть такую яркую эмоцию. На четвертый день Дазай все же сделал одну очевидную вещь, о которой ему стоило подумать значительно раньше, — открыл поисковик и вбил в строку имя «Чуя Накахара». Браузер тут же выдал дюжину статей на страницах модных журналов и газет. Все заголовки так и кричали, пытаясь завлечь внимание любопытного читателя. Некоторые статьи содержали просто выжимку из комментариев Накахары к чьим-то показам, другие рассказывали, как жестоко он обращался с сотрудниками — еще бы, странно было бы, останься это незамеченным. Долистав до конца страницы, Дазай выбрал неприметную ссылку с какой-то статьей-сплетней. «Каминг аут редактора самого модного журнала» — гласил заголовок. По позвоночнику прошла легкая дрожь — Дазай прикусил губу, пытаясь отвлечься от странного чувства тревоги, медленно формирующегося внутри. Он медленно пролистал страницу вниз. «Очередные шокирующие подробности жизни самой громкой личности современной индустрии. Чуя Накахара, самый молодой за всю историю главный редактор, на последней неделе дал громкое интервью! Во время беседы он впервые заговорил о личной жизни и поразил публику неожиданным каминг аутом», — пока глаза бежали по тексту, дыхание становилось все быстрее, в голову бесконтрольно лезла куча воспоминаний о комплиментах и доброте Накахары к нему. «Высшее общество противоречиво отреагировало на открытый гомосексуализм Накахары Чуи, но большая часть селебрити к удивлению поддерживает его в сложное время». Безусловно, статья была ужасно второсортной — что-то из разряда городской сплетницы, а такого он и в кафе иногда наслушивался. Далеко не всегда подобные истории оказываются правдой, а уж тем более если речь шла об известном человеке. Тем не менее сердце громко ударило в груди — импульс тут же отдался в висках. Неприятные мысли и воспоминания заполнили голову, оставляя гулкий осадок. Избавиться от них было невозможно, сколько бы Осаму не массировал виски и не жмурился. Мысли просто отказывались вставать на прежние рельсы и теперь катились на всей скорости в какую-то неизведанную даль отвратительных образов. Перед глазами встала картина, так «заботливо» изображенная дазаевским воображением. — Отвратительно, мне должно быть отвратительно, — тихо прошептал он. — Как вообще можно спать с мужчинами… Тошнота подкатила к горлу, мерзкая и липкая, и на секунду ему показалось, что во рту остается горький привкус металла. В висках отдавалось тянущее давление, и каждый пульсирующий удар боли отзывался слабостью в руках, дрожью в коленях, как будто тело объявило забастовку под грузом этих мучительных мыслей. Вдруг он почувствовал сильное раздражение. Крышка ноутбука захлопнулась с громким звуком — Дазай вскочил из-за стола и плюхнулся на кровать. «Утро вечера мудренее», — подумал он и почти сразу же отключился — усталость давала о себе знать. Наверное, с помощью сна он пытался прогнать все эти ужасные картины, что приходили ему в голову, но в чем-то он просчитался. Во сне образы перед глазами стали еще четче и ощутимее. «Мы не выбираем свои сны: за нас это делает мозг. Человек теряет осознание происходящего, полностью лишается контроля над собой и своим телом. Эмоции здесь могут быть совершенно любыми, а мысли не зависят от воли, а потому неизвестно, насколько все происходящее доподлинно», — примерно таким образом пытался успокоить себя Дазай утром, когда проснулся с яркими воспоминаниями о воображаемом нагом Накахаре Чуе и мокрыми штанами. Первые несколько минут он все еще был не в силах шевелиться: ему казалось, что все это происходит не с ним. Когда же понимание медленно вернулось к нему, он немедля вскочил в кровати на ноги и, зажимая рукой рот, пронесся к ванной. Его стошнило. Отвращение к самому себе, казалось, заполнило все его тело и уже переставало умещаться в нем. Хотелось одновременно завыть волком от несчастья и свернуться в калачик в каком-нибудь темном пыльном углу и никогда оттуда не выходить. Все силы словно высосали из тела, Осаму сел на холодную плитку в ванной и закрыл глаза, все еще не оставляя попыток прогнать этот кошмар из головы. Но недолго ему удалось вот так просиживать в холодной сырой комнате — из спальни донесся противный звук будильника. Спустя три минуты беспрерывного прослушивания его писка, разносящегося эхом по всей квартире, Осаму все же поднялся и проковылял обратно в спальню, чтобы вырубить надоедливый звонок. Он открыл заметки и пробежался по списку дел: первым же пунктом стояла видеосъемка для рекламы духов. Конечно же Накахара там будет, ведь он присутствовал с Осаму на каждом подобном мероприятии, не давая ему самостоятельно и шагу ступить. Вспоминая об этом, Дазай поежился. После такого сна он боялся смотреть в глаза Накахаре. Ему было одновременно и стыдно, и страшно за себя. Ощущение утраты контроля и подступающей паники все усиливалось.

***

Место съемки как обычно было шикарным и очень людным. Удивительно, но Дазай довольно быстро научился ориентироваться на площадке и всегда выполнял то, что от него требовалось. Фотографы и режиссеры рекламных роликов всегда оставались очень довольны сотрудничеством и по окончанию работы всегда восторженно благодарили Накахару за одолженную модель. Вообще, была в этой индустрии одна необъяснимая странность. Пока весь мир активно борется за права людей, здесь к моделями относились скорее как к вещам, будто ничего не изменилось бы, стань эти люди пластиковыми манекенами с витрины бутика. Прямое общение администрации с Дазаем ограничивалось простым подписанием бумаг, в то время как с Накахарой они обращались, как с императором, который снизошел до посещения их скромного места работы. В каком-то смысле Осаму ощущал себя личным манекеном, которого бесконечно одалживали кому-то в одноразовое пользование. Визажисты и стилисты тоже не считали обязательным аккуратное обращение с «манекеном». Хотя Осаму понимал, что им было скорее просто все равно и главной их задачей было просто максимально быстрое и качественное выполнение своей работы. В результате для постороннего зрителя съемочная площадка выглядела как настоящий обитель хаоса и красоты: со стороны действительно в глаза больше бросалась суматоха среди блеска и ярких тканей. Но вот для участника сего процесса все обретало несколько иные краски. Просто множество людей с невероятной скоростью пытались выполнить максимум работы, чтобы дорогая аренда не простаивала. Никто здесь особо не улыбался и времени на красивое веселье не терял, разве что Дазаю приходилось отыгрывать позитивные эмоции перед камерой. На съемку Дазай пришел немного раньше назначенного времени: в голове все еще ярки были воспоминания о словах Энн о том, что на любую съемку, где присутствует Накахара нужно приходить за двадцать минут. Однако особым желанием видеть рыжеволосого редактора сегодня Дазай не отличался, а потому, просто чтобы оттянуть время и сосредоточиться перед встречей, он уже торчал на площадке за сорок минут до начала. Удивительно, что Энн тоже была здесь. Из-под лениво полуопущенных век он наблюдал за тем, как она бегает из стороны в сторону, не имея и минуты свободного времени на отдых. Он задался вопросом, как же она вообще выживает, и почему все еще не уволилась. Но этот вопрос, наверное, навсегда останется для него загадкой, как и причина, почему она рядом с низкорослым Накахарой продолжает носить двенадцатисантиметровый каблук Louboutin— он снова усмехнулся, припоминая себе уже привычную картину того, как комично они смотрятся рядом. Вдруг телефон в кармане завибрировал. Он бросил взгляд на экран: «Новое сообщение от Линда». «Тебя давно нет в университете. Как ты там? Постоянные съемки?» Дазай улыбнулся. Как бы странно это не прозвучало, ему еще не доводилось получать таких сообщений от кого-то. Простой знак внимания и желание узнать, куда же в конце концов запропастился однокурсник. «Только подписал контракт, как сразу навалилась куча работы. Ухожу с рассветом и возвращаюсь за полночь», — быстро напечатал он. Ответ пришел не сразу. «Я рада, что все так складывается, удачи». Кратко, но все равно очень приятно. День понемногу стал не таким уж и противным. Но стоило Дазаю поднять голову, как он столкнулся взглядом с парой острых глаз цвета льдов арктики.

***

Линда сидела в столовой в окружении огромной толпы. Словно королева, восседающая на троне, она смотрела на присутствующих свысока с надменной усмешкой на губах. Человек же рядом громко зазывал публику делать ставки. — Ставлю тридцатку на то, что он струсил! — крикнул кто-то. В бумажную коробку на столе тут же приземлилось пара смятых купюр, а парень, зазывающий публику, быстро записал новую ставку. — Да не в жизнь! Ставлю на то, что он сейчас на каблуках пляшет перед камерой! — в соседнюю коробку приземлилось четыре бумажки. — Я всегда знал, что он из этих! Ставки стали местной сенсацией. Все так и спешили поставить на «успешную модельную карьеру» своего однокурсника. Подумать только, всего пару дней назад о Дазае Осаму в этом здании знала только пара одногруппников, а теперь его имя было на слуху у каждого. И по большей части все это было старанием одной небезызвестной девушки — Линды Джейкобсон. К большому несчастью Осаму, он не успел вовремя влиться в местную жизнь и упустил слишком много внутренней жизни в университете, а потому не мог и представить себе, с каким человеком связался.