Новая нормальность

      Звонок раздался в половине девятого вечера. Андрей как раз заканчивал просматривать отчеты, когда телефон высветил знакомый номер: «Дмитрий Сергеевич — уролог».       — Добрый вечер, Андрей Викторович, — голос врача звучал устало и немного раздраженно. — Не помешал?       — Нет, я…       — Вы обещали показаться сразу после возвращения из Швейцарии.       Андрей поморщился. Действительно, обещал. Две недели назад.       — Много работы. Сами понимаете…       — Понимаю, — в голосе врача появились жесткие нотки. — А вы понимаете, что швейцарские коллеги прислали мне полный отчет об операции? И что без регулярного наблюдения могут быть осложнения?       — Я в порядке.       — Вы финансист, а не врач, — отрезал Дмитрий Сергеевич. — Завтра в девять. И не опаздывайте.       Звонок оборвался. Андрей отложил телефон, чувствуя, как внутри поднимается глухое раздражение. Он машинально одернул пиджак. Даже сейчас, после всего, привычка держать лицо оказалась сильнее дискомфорта.       Телефон тихо звякнул. Сообщение от дочери: «Пап, ты записался к врачу?»       Он усмехнулся. Похоже, заговор.       «Да, солнце. Завтра иду.»       «Правда? Или опять обещаешь?»       «Правда. Дмитрий Сергеевич лично позвонил.»       «Хорошо. Люблю тебя.»       Он смотрел на экран, чувствуя странную смесь вины и благодарности. Его пятнадцатилетняя дочь заботилась о нем лучше, чем он сам.

***

      Частная клиника встретила его привычным запахом антисептика. Он специально приехал на полчаса раньше — в это время в урологическом отделении обычно было пусто. Престижное заведение дорожило приватностью своих пациентов: отдельный лифт, закрытая зона ожидания, минимум персонала.       В приемной негромко играла классическая музыка. Медсестра — та же, что была при первом визите — едва заметно кивнула:       — Доброе утро, Андрей Викторович. Присаживайтесь, Дмитрий Сергеевич примет вас через десять минут.       Он опустился в кожаное кресло, машинально взял журнал со столика. Строчки расплывались перед глазами. В последний раз он был здесь другим человеком. Целым. Нормальным.       Память услужливо подкинула картинку: вот он сидит в этом же кресле, нервно проверяя телефон. Тогда еще была надежда на ошибку в диагнозе. Тогда еще можно было…       — Андрей Викторович? — голос медсестры вырвал его из воспоминаний. — Проходите.       Дмитрий Сергеевич сидел за столом, изучая какие-то бумаги. Судя по штампам и подписям — документы из швейцарской клиники.       — Присаживайтесь, — врач указал на кресло. — Рассказывайте.       — Что именно?       — Давайте по порядку. Характер болевых ощущений в области швов? Частота мочеиспусканий? Изменения цвета мочи? Соблюдение режима антибактериальной терапии?       Андрей поморщился. Даже после двух недель он не мог привыкнуть к этим прямым вопросам.       — Терпимо. Швы зажили.       — Конкретнее, пожалуйста. Частота мочеиспусканий?       — Каждые два-три часа.       — Боль?       — Иногда. Особенно по утрам.       — Гигиена?       — По протоколу. Все как учили.       Дмитрий Сергеевич делал пометки в карте:       — Хорошо. Теперь осмотр.       Вот оно. Момент, которого он боялся больше всего.       — Может, не…       — Андрей Викторович, — врач снял очки. — Я делал вам биопсию. Видел вас… до. Что изменилось?       «Все», — хотелось крикнуть ему. — «Изменилось все.»       Но он молча встал, начал расстегивать ремень. Руки едва заметно дрожали.       Кушетка была холодной. Он лежал, стараясь дышать ровно, пока врач методично проводил осмотр: проверка швов на отсутствие воспаления, пальпация паховых лимфоузлов, оценка состояния промежностной уретры. Каждое прикосновение отзывалось не столько физическим дискомфортом, сколько острым чувством собственной уязвимости.       — Заживление хорошее, — Дмитрий Сергеевич отстранился. — Можете одеваться.       Андрей торопливо натягивал брюки, стараясь не встречаться взглядом с врачом.       — Теперь график, — Дмитрий Сергеевич вернулся за стол. — Осмотр раз в неделю. Анализы раз в две недели. КТ через месяц.       — Но…       — Это не обсуждается, — врач поднял глаза от бумаг. — И еще. Вам нужен психолог.       — Нет.       — Да. И не просто психолог — специалист по реабилитации. У меня есть хорошие контакты…       — Я справлюсь сам.       — Как справлялись эти две недели? — Дмитрий Сергеевич покачал головой. — Андрей Викторович, вы не первый мой пациент с таким диагнозом. И поверьте — без профессиональной помощи будет только хуже.       Андрей молчал, глядя в окно. За стеклом падал мокрый снег, превращая Москву в размытую акварель.       — У вас семья, работа, — голос врача стал мягче. — Вы не можете позволить себе сорваться. А это случится, если не научитесь принимать новую реальность.       «Новую реальность». Как будто речь шла о смене квартиры или работы, а не о…       — Я подумаю.       — Нет. Вы запишетесь. Прямо сейчас.       Дмитрий Сергеевич придвинул к нему лист бумаги:       — Три специалиста. Все работают с подобными случаями. Выбирайте.       Андрей смотрел на имена и телефоны. Буквы расплывались перед глазами.       — Первый номер, — наконец выдавил он. — Когда?       — Сейчас узнаем, — врач снял трубку. — Алло, Наталья Михайловна? Это Дмитрий Сергеевич. Помните, я говорил о пациенте? Да… Да, именно… Когда сможете принять?       Пауза.       — Завтра в шесть? Отлично. Записываю.       Он положил трубку:       — Завтра в восемнадцать ноль-ноль. Адрес сейчас продиктую.       Андрей механически записывал цифры и буквы. Внутри было пусто и звонко, как в церковном куполе.       — И еще, — Дмитрий Сергеевич протянул ему рецепт. — Новые антибиотики. Курс две недели.       — Зачем? Я же здоров.       — Профилактика. После таких операций риск инфекции сохраняется минимум полгода.       «Полгода», — эхом отозвалось в голове. — «Целых полгода быть под колпаком у врачей.»       — Вопросы?       — Нет.       — Тогда до понедельника. И не пропускайте психолога.       Когда он вышел из кабинета, в приемной никого не было.       В машине достал телефон. Три пропущенных от Марины, сообщение от Кати: «Как прошло?»       «Нормально», — набрал он короткий ответ. — «Все хорошо заживает.»       «А психолог?»       Он помедлил. Соврать? Но они же договорились…       «Завтра иду.»       «Правда? Пап, я так рада! Люблю тебя!»       Он смотрел на россыпь сердечек после сообщения и думал, что ради этой радости в голосе дочери стоит пережить любой дискомфорт. Даже разговоры с психологом о том, чего он боится больше всего.       О том, кем он стал.       И кем может стать теперь.

***

      — В офис? — спросил водитель.       — Нет, — Андрей глянул на часы. — Домой.       Впервые за долгое время он решил пропустить рабочий день. Встреча в клинике выбила его из колеи сильнее, чем он готов был признать.       В пентхаусе он механически выполнил ставший привычным ритуал: душ, антисептик, чистое белье. Руки действовали на автомате, пока мысли возвращались к утреннему осмотру. Что-то надломилось сегодня в его тщательно выстроенной защите. Что-то требовало честности — хотя бы с самим собой.       Телефон звякнул. На этот раз Елена:       «Катя сказала, ты был у врача. Как ты?»       С бывшей женой они почти не общались после того разговора. Она дала ему время прийти в себя, и он был благодарен за это.       «Нормально. Заставили ходить к психологу.»       «Давно пора.»       Он усмехнулся. Женщины в его жизни объединились в заботе о его здоровье — и физическом, и психическом.       В гардеробной, выбирая домашнюю одежду, он впервые задумался: а может, они правы? Может, пора перестать прятаться за работой и гордостью?       Телефон снова звякнул. На этот раз неизвестный номер:       «Добрый день, Андрей Викторович. Это Наталья Михайловна, психолог. Дмитрий Сергеевич передал мне вашу историю. Жду вас завтра в 18:00. Адрес: Малая Бронная, 14, офис 312.»       Он долго смотрел на сообщение. Завтра начнется новый этап его жизни. Страшный. Непривычный. Но, возможно, необходимый.       Телефон зазвонил — на этот раз Катя.       — Да, солнце?       — Пап, можно я приеду? Просто посидим вместе? Я с уроками уже закончила.       Он помедлил. Раньше отказался бы — слишком много работы, слишком мало времени. Но сейчас…       — Приезжай. Закажем пиццу?       — С ананасами?       — Ты же знаешь мое отношение к ананасам в пицце.       Она рассмеялась — легко, по-детски. И от этого смеха внутри что-то оттаяло.       Может быть, не все потеряно? Может быть, в этой новой реальности есть что-то кроме страха и стыда?       Он посмотрел в окно, где падал мокрый снег, и впервые за долгое время почувствовал что-то похожее на надежду.

***

      Район Патриарших был непривычно тихим для вечерней Москвы. Андрей припарковал машину за квартал до нужного адреса — не хотелось, чтобы водитель знал, куда именно он направляется.       Старый особняк на Малой Бронной не походил на медицинское учреждение. Скорее, типичный представительский офис: охрана на входе, мраморный холл, дорогие светильники. В другой ситуации он оценил бы антураж, но сейчас все это казалось декорацией к какому-то нелепому спектаклю.       Третий этаж. Нужная дверь ничем не выделялась среди прочих — простая табличка: «Наталья Михайловна Соколова. Психологическое консультирование». Он медленно выдохнул и нажал кнопку звонка.       Женщина, открывшая дверь, оказалась совсем не похожа на его представление о психологе. Лет пятьдесят, строгий костюм, короткая стрижка с проседью. Скорее главный бухгалтер или директор школы.       — Андрей Викторович? Проходите.       Кабинет тоже удивил — никаких кушеток и пастельных тонов. Массивный стол, книжные шкафы, два удобных кресла у окна. Такой же кабинет мог быть у него в офисе.       — Присаживайтесь, — она указала на кресло. — Чай, кофе?       — Нет, спасибо.       — Хорошо, — она села напротив, положила на колени блокнот. — Дмитрий Сергеевич передал мне вашу историю. Но я бы хотела услышать её от вас.       — Что именно?       — Всё, что считаете важным.       Он помолчал, глядя в окно. За стеклом качались голые ветви, цеплялись за сумеречное небо.       — Я не знаю, что вам рассказать, — наконец произнес он. — Диагноз, операция, реабилитация… Все по стандартной схеме.       — А что не по схеме?       Он повернулся к ней:       — В каком смысле?       — Что больше всего мешает вам в повседневной жизни?       Он поморщился:       — Постоянное ощущение… неправильности. Каждый поход в туалет превращается в целый ритуал. На работе приходится подстраивать график встреч под эти… процедуры.       — Теперь вы чувствуете себя беспомощным?       — Нет, — он дернулся. — Не беспомощным. Просто… неполным.       — Интересная формулировка, — она сделала пометку в блокноте. — Что для вас значит быть «полным»?       Он снова отвернулся к окну. В горле пересохло.       — Вы же понимаете…       — Нет, Андрей Викторович, не понимаю. Объясните.       — Послушайте, — он подался вперед. — Давайте без этих психологических игр. Я здесь только потому, что Дмитрий Сергеевич настоял. И потому что моя дочь…       Он осекся.       — Что ваша дочь?       — Она слишком волнуется. Ей пятнадцать, а она… — он сглотнул. — Она составила график моих лекарств. Проверяет, принял ли я таблетки. Гуглит симптомы осложнений…       — Это тяжело для вас? Её забота?       — Это неправильно, — он стиснул подлокотники кресла. — Она должна думать об учебе, о подругах, о… О чем там думают девочки в её возрасте. А не о том, не забыл ли её отец продезинфицировать швы.       — Вы злитесь?       — Да! — он почти выкрикнул это. — Я злюсь! На себя — за то, что не уберег её от этого. На болезнь — за то, что она сломала мою жизнь. На врачей — за то, что они…       Он замолчал, переводя дыхание.       — За то, что они?..       — За то, что они сделали то, что должны были сделать, — глухо закончил он. — Спасли мне жизнь. Ценой… всего остального.       Она что-то записала в блокнот.       — Знаете, что интересно, Андрей Викторович? Вы говорите о потере контроля, но при этом контролируете каждое свое слово. Даже когда злитесь.       — Привычка.       — Или защита?       Он промолчал. В кабинете повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов.       — Что вы чувствуете, когда смотрите на себя в зеркало? — вдруг спросила она.       — Я не смотрю.       — Совсем?       — Только выше пояса.       — А если случайно увидите?       — Отворачиваюсь.       — Почему?       Он резко встал:       — По-моему, на сегодня достаточно.       — Мы только начали.       — У меня важная встреча.       Она внимательно посмотрела на него:       — Хорошо. Но у меня есть условие.       — Какое?       — До следующей встречи вы должны хотя бы раз посмотреть на себя. Полностью. И записать свои ощущения.       — Зачем?       — Потому что невозможно принять то, от чего постоянно отворачиваешься.       Он хотел возразить, но в этот момент телефон звякнул сообщением. Катя: «Пап, ты у психолога? Как прошло?»       — Когда следующий прием? — глухо спросил он.       — Через три дня. То же время.       В машине он долго сидел, не включая двигатель. Достал телефон, набрал ответ дочери:       «Нормально. Схожу еще раз.»       «Правда? Я так рада! Ты самый сильный!»       Он перечитал сообщение несколько раз. В голове не укладывалось: его пятнадцатилетняя дочь проявляла больше зрелости и принятия, чем он сам.       Может быть, пора наконец поверить в это самому?       Телефон снова звякнул. Елена: «Как прошло у психолога?»       «Она заставляет меня смотреть в зеркало.»       Пауза. Потом: «Давно пора. Ты же знаешь, что мы с тобой.»       Он завел машину. В зеркале заднего вида мелькнуло его отражение — бледное лицо с заострившимися чертами. Он заставил себя не отводить взгляд.       Наталья Михайловна была права. Нельзя научиться жить с тем, от чего постоянно прячешься.       Даже если это ты сам.

***

      Зеркало в ванной комнате мерцало в полумраке. Три утра. Он стоял перед ним уже минут десять, но никак не мог заставить себя включить свет.       Два дня назад психолог дала ему задание. Простое, казалось бы — посмотреть на себя. Всего лишь посмотреть. Но каждый раз что-то останавливало: звонок телефона, срочная работа, внезапная усталость… Он находил тысячу предлогов, чтобы отложить это на потом.       И вот теперь, проснувшись среди ночи от смутного беспокойства, он понял — пора.       Щелчок выключателя. Яркий свет резанул глаза. Он смотрел на свое отражение: лицо, плечи, грудь — привычный маршрут утреннего бритья. Ниже… Рука замерла на узле халата.       «Невозможно принять то, от чего постоянно отворачиваешься.»       Он медленно развязал пояс. Ткань соскользнула на пол. В зеркале отражался человек — поджарый, все еще сильный, но… Взгляд сам собой уперся в стену над раковиной.       — Трус, — пробормотал он.       Глубокий вдох. Медленный выдох. Он заставил себя опустить глаза.       Шрам оказался аккуратнее, чем он помнил. Розовая полоса, уже начавшая бледнеть. Уретра — маленькое отверстие, почти незаметное. Яички… Он сглотнул. Раньше они казались меньше, защищенные… Теперь выглядели неуместно голыми, беззащитными.       К горлу подступила тошнота. Он оперся о раковину, чувствуя, как по спине течет холодный пот. В висках стучало: «Урод… калека… не-мужчина…»       Звякнул телефон. Он вздрогнул, потянулся за халатом, но остановил себя. Нет. Сначала надо закончить.       Снова посмотрел в зеркало. Заставил себя увидеть картину целиком: все еще сильное тело, широкие плечи, твердый взгляд. И — изменения внизу. Часть его новой реальности. Часть его самого.       «Записать ощущения», — вспомнил он задание психолога. Усмехнулся: какие уж тут ощущения. Комок в горле и желание разбить чертово зеркало.       Телефон снова звякнул. Он накинул халат, взял трубку. Два сообщения от Кати:       «Пап, ты не спишь?»       «Я видела свет в твоей комнате.»       Он помедлил, потом набрал:       «Не спится. Зайдешь?»       Дочь появилась через минуту — в пижаме с единорогами, встрепанная со сна.       — Что случилось? — она присела на край ванны. — Плохо себя чувствуешь?       — Нет, — он улыбнулся. — Просто… выполнял домашнее задание.       — Какое?       Он кивнул на зеркало:       — Психолог велела посмотреть на себя. Записать ощущения.       — И как? — её голос был спокойным, без тени смущения или жалости.       — Страшно, — слово вырвалось само собой.       — Почему?       — Потому что… — он запнулся. — Потому что это значит признать, что я больше никогда не буду прежним.       Она встала, подошла ближе. Обняла — крепко, по-взрослому:       — Знаешь, пап… Ты и не должен быть прежним. Ты должен быть собой. Таким, какой ты есть сейчас.       Он прижал её к себе, чувствуя, как щиплет глаза:       — Когда ты успела стать такой мудрой?       — У меня хороший учитель, — она улыбнулась. — Ты же всегда говорил: главное — быть честным с собой.       — Говорил…       — Ну вот и будь.       Она отстранилась, потянулась за его телефоном:       — Давай запишем? Для психолога.       — Прямо сейчас?       — А когда еще? — она открыла заметки. — Диктуй.       Он смотрел на дочь, на её сосредоточенное лицо, закушенную губу — совсем как у него, когда работал над важными документами. И вдруг понял: может быть, в этом и есть главный урок? Не в том, чтобы научиться жить с потерей. А в том, чтобы научиться жить с любовью — к себе, к близким, к жизни. Несмотря ни на что.       — Пиши, — он прислонился к стене. — «Три часа ночи. Я смотрю в зеркало и вижу…»       Они просидели в ванной до рассвета. Катя записывала, иногда задавая вопросы — простые, прямые, без тени смущения. Он отвечал — сначала через силу, потом все свободнее. Страх никуда не делся, но стал… управляемым. Как и всё, что называешь своими словами.       Утром, собираясь на очередной осмотр к Дмитрию Сергеевичу, он поймал себя на странной мысли: может быть, его дочь права? Может быть, честность с собой — это и есть начало новой жизни?       В клинике он впервые не стал отводить глаза от зеркала в кабинете. И пусть руки все еще подрагивали, когда он раздевался для осмотра, но внутри что-то изменилось.       Как будто треснула стена, которую он сам построил между собой прежним и собой нынешним.       Как будто забрезжил рассвет после очень долгой ночи.

***

      «Радикальная тотальная пенэктомия. Реабилитационный период… Полная адаптация к новым физиологическим условиям… Швы без особенностей… " — Андрей пролистывал медицинскую карту, пока Дмитрий Сергеевич заполнял очередную форму. Раньше каждое такое слово било под дых. Теперь — просто термины. Строчки в документах.       — Можете сократить частоту визитов, — врач отложил ручку. — Раз в две недели будет достаточно.       — Серьёзно?       — А вы сами не замечаете прогресс? — Дмитрий Сергеевич усмехнулся. — Когда последний раз были проблемы с гигиеной? С мочеиспусканием?       Андрей задумался. Действительно, всё вошло в колею. Утренний душ, антисептик, правильное белье — рутина, доведённая до автоматизма. Как чистка зубов или бритье.       — Даже не помню.       — Вот именно. Организм адаптировался. Психика… — врач помедлил, — тоже, кажется?       — Наталья Михайловна говорит, что да.       — Кстати о ней. Как продвигается?       Андрей пожал плечами:       — Проще стало. Раньше каждый сеанс был как допрос. Теперь… просто разговор.       — О чём?       — Обо всём. О работе. О дочери. О том, как меняется жизнь.       — А о главном?       Андрей промолчал. Они оба знали, о чём речь. О той сфере жизни, которую он старательно обходил стороной все эти недели.       — Придёт время, — Дмитрий Сергеевич снял очки. — Когда будете готовы.

***

      В кабинете психолога что-то изменилось. Андрей не сразу понял — что, пока не заметил новую картину на стене. Абстрактная композиция: тёмные линии постепенно светлеют, переплетаются, образуют новый узор.       — Нравится? — Наталья Михайловна проследила его взгляд. — Называется «Трансформация».       — Прозрачный намёк?       — Скорее, отражение того, что вижу в наших беседах.       Он сел в привычное кресло:       — И что же вы видите?       — Прогресс. Раньше вы говорили только о потерях. Теперь чаще упоминаете изменения. Трансформацию.       — Просто смирился.       — Правда? — она достала его дневник наблюдений. — Давайте сравним записи. Вот, самые первые: «Ненавижу своё тело. Не могу смотреть в зеркало. Страшно, что узнают.»       Она перелистнула несколько страниц:       — А вот недавние: «Сегодня впервые не думал об этом целый день. Просто работал, жил, общался.»       — К чему вы клоните?       — К тому, что это не смирение. Это принятие. Разница существенная.       Он хотел возразить, но в этот момент телефон тихо звякнул. Сообщение от Кати: «Пап, не забудь про ужин. Мама приготовит твой любимый стейк.»       Наталья Михайловна улыбнулась:       — Семейный ужин?       — Да, они… — он запнулся. — Последнее время часто так делают. Приходят без предупреждения. Готовят. Разговаривают.       — И как вам это?       — Странно. Раньше я бы взбесился — вторжение в личное пространство. А теперь…       — Теперь?       — Теперь почему-то становится легче. Когда они рядом.

***

      Елена накрывала на стол — точными, экономными движениями, как делала всегда. Двадцать лет брака, три года развода, а некоторые привычки не меняются.       — Помнишь, — она расставляла бокалы, — как мы познакомились?       — В больнице, — он невольно усмехнулся. — Ты была интерном в приёмном.       — А ты — наглым банкиром со сломанной рукой. Орал на всех, требовал особого отношения.       — Уже тогда любил всё контролировать.       — Как ты на самом деле? — она отложила нож. — Только без этой твоей корпоративной маски.       Он помолчал, подбирая слова:       — Знаешь, все эти годы я думал, что контролирую свою жизнь. А оказалось — просто прятался за этим контролем.       — От чего?       — От себя, наверное.       Нож замер над буханкой.       — Ты изменился.       — К лучшему?       — К настоящему.

***

      Катя сидела с ногами в кресле, листая его телефон. Раньше он бы психанул — личное пространство, границы, тайна переписки. Сейчас просто смотрел, как она хмурится, читая его заметки для психолога.       — Пап, — она подняла глаза. — А почему ты не пишешь про хорошее?       — В смысле?       — Ну вот, смотри: «Научился справляться», «стало легче», «меньше болит»… А где про то, как ты смеялся вчера? Как научил меня водить машину? Как помирил маму с её новым ухажёром?       — Это другое…       — Почему? — она отложила телефон. — Почему ты разделяешь — жизнь до и после? Может, это просто… жизнь? Со всем хорошим и плохим?       Он смотрел на дочь — серьёзную, повзрослевшую, — и вдруг поймал себя на мысли: когда она успела стать мудрее него?

***

      — Андрей Викторович, — Наталья Михайловна отложила блокнот. — Думаю, нам пора переходить к следующему этапу.       — Какому?       — К разговору о вашей сексуальности.       Он напрягся. Привычно захотелось уйти от темы, спрятаться за работой, проблемами, чем угодно…       — Я не готов.       — Готовы. Просто боитесь.       — А есть разница?       Она помолчала, разглядывая его — как будто что-то для себя решая.       — Помните, как боялись первого осмотра? Первого взгляда в зеркало? Первого разговора с дочерью?       — К чему вы?       — К тому, что каждый раз вы были не готовы. И каждый раз справлялись. Потому что важно не быть готовым — важно быть честным. С собой. С близкими. С жизнью.       Он отвернулся к окну. За стеклом накрапывал дождь, размывая очертания города.       — А если… — он запнулся. — Если окажется, что некоторые двери действительно закрыты? Навсегда?       — Знаете, Андрей Викторович, иногда самое сложное — это не найти выход, а признать, что старый вход больше не работает.       Он кивнул. Впервые за все это время слова психолога не вызвали внутреннего сопротивления.       — Когда начнем?       — Прямо сейчас. Если действительно готовы.