Друг Сэнри (черновой вариант)

24 мая 1946 года, город Токио, муниципалитет Кодзимати, район Касумигасэки, отдел БМК окружной прокуратуры, 12:50 Оканчивался обеденный перерыв. Я сидел в своей каморке на рахитичном венском стульчике с подлокотниками, за чайным столиком, занимающем место аккурат посередине. Доедал купленную у «чёрных» воротил морскую капусту в сочетании с американским консервированным горошком. Никакого насыщения. Порции хватало лишь на то, чтобы не свалиться замертво. Вчера вечером, когда все дела благополучно завершились и я поспешил раздать подарки, у меня резво разыгрался аппетит. Мне фантастически повезло: в фуросики обнаружился и третий сандвич. Похоже, Дейзи-сан чересчур расхвалила моё рыцарское устремление. Разломив последний хлебно-начиночный треугольник пополам и поделившись с Окумото-сан, я удалился и приступил к смакованию заслуженной доли. Вкушая куцый кусочек, я утонул в эмоциях — долгие годы не доводилось пробовать чего-то настолько изумительно вкусного. Свежий хрустящий салат, плавящийся на языке сыр, сочная варёная ветчина, золотисто-коричневые колечки лука, сладковатые срезы помидоров, и всё это приправлено в меру ядрёной горчицей меж ломтями мягкого пружинистого хлеба — на минуту я и впрямь подумал, что очутился в раю. Непроизвольно у меня потекли слёзы. Недаром говорят: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Знаменитая пословица как нельзя точнее описывала овладевшие мною тогда чувства. Я закинул последнюю горошинку в рот, прожевал и проглотил. Затем уставился на круглую коробку для бэнто. Пустая, как мой желудок. Хотелось бы отведать ещё чего-нибудь, да понажористей… но необходимо ограничиваться… иначе не выжить. Сегодня утром Ниномия-сэнсэй выслал мне по почте заключение о химическом анализе урины Танаки-сана. Как и предполагалось, каких бы то ни было следов фармпрепаратов амфетаминового класса не найдено. А это означает, что кансаец, по меньшей мере, воздерживался от употребления психостимуляторов на протяжении продолжительного срока. Конечно, вряд ли бы они принесли пользу нашему горе-вору, учитывая щуплость его телосложения, но тем не менее для следствия всегда полезно взять на карандаш любую мелочёвку. В последующем она может запросто вылезти боком. Зато чему действительно несть числа, так это продуктам распада фенобарбитала и бромида натрия. Невероятно мощные средства, они часто назначаются докторами в связке для усиления угнетающего действия на ЦНС. Концентрации в организме жертвы хватало, чтобы ввести в состояние наркоза более чем на сутки. Ниномия-сэнсэй добавил, что те, кто просчитывали дозы обоих, определённо мастеровиты в медицинском ремесле: обычно снотворный эффект истекает через двенадцать-четырнадцать часов после однократного приёма, однако обладая должным глазомером и сноровкой можно добиться и более «впечатляющих» показателей. При этом повышается риск интоксикации вплоть до коматозного состояния или даже моментальной гибели. Нужно быть предельно осторожным, если не хочешь ненароком отправить беднягу на тот свет. В толк не возьму, зачем же пытаться загнать в бессознательность аж на тридцать часов? Разве не хватает и стандартной «безопасной» дозы? Кроме того, для столь ювелирного исполнения злоумышленники наверняка узнали точные рост, вес и особенности здоровья Танаки-сана. Хм… если так подумать, то в материалах дела есть копия его амбулаторной карты, где указаны все интересующие подлецов сведения. Оформлена, что примечательно, в больнице университета Кэйо — месте учёбы племянницы. На душе нависло гадкое предчувствие. Рапорт про Аоки-сан тоже не заставил себя долго ждать. Офицеры сообщили, что прибыли в ателье тотчас после нашего разговора, побеседовали с портной, которая одновременно и заведовала подбором кадров. По её показаниям, наняли искомую сотрудницу ещё в начале марта, а двадцатого мая она нашла новую работу и с согласия работодателя освободила занимаемую должность. И снова двадцатое… неужто совпадение? В личном деле Аоки-сан, выданном на руки правоохранителям, не было чего-либо примечательного: всё те же перемусоленные строки у меня в блокнотике. График труда у юницы в общем-то аналогично заурядный — с девяти утра до пяти вечера, вторник, четверг, суббота. Никаких тебе людоедских императивов, как в кабаре, или шефского самочиния, как в прокуратуре и ей подобных органах. На вопрос не замечала ли портниха нечто подозрительное в поведении подчинённой, ответила, что та подходила к ней с расспросами о бригадном генерале армии США Стефане Дональде О’Мэлли — их постоянном клиенте. Интересовалась в каком отделе оккупационной администрации тот служит, на каком посту, как часто и в какие дни недели посещает «Авангард», где ещё предпочитает проводить досуг, есть ли жена, дети и так далее. Сперва начальница предположила, что вопрошающая хочет охмурить генерала и поскорее заделаться ему содержанкой. К сожалению, сейчас многие молодые девушки из бедных семей порой сутками не видят еды. Голод вынуждает их искать американского покровителя. Однако тон с которым обратилась швея вернее походил на попытку допроса, словно бы она была сыщицей на задании. Хм… честно, не осмелюсь что-нибудь заявить по этому поводу. Возможно, это лишь особенность её характера? Наш первый разговор не произвёл на меня сколько бы благоприятного впечатления. И как её только наняли с таким-то острым язычком? На излёте опроса полиция собиралась вызвать криминалистов, чтобы они сняли «пальцы» с предметов, коими могла пользоваться альбиноска. С машинки «Зингер», как пример, или что-то наподобие оной. Портная отговорила офицеров от этого замысла, назвав его несостоятельным, поскольку каждый день она протирает вещи спиртосодержащим раствором во избежание заноса инфекции. Следы потожира давно уже потеряли разборчивость. Тогда сподручные просто-напросто развели руками и направились в токийскую управу, проверять остатки гражданских реестров. Пробыв в картотеке до восьми вечера, они так ничего и не нашли относительно Аоки-сан. За сим неутешительным известием рапорт подошёл к концу. К донесению приложен оригинал личного дела в твёрдой картонной обложке. Титульный лист украшает каллиграфический росчерк нашей швеи, следовательно она прикасалась к поверхности папки и прошитой в ней стопке страниц. Пока что надежда не почила в бозе. При благоприятных условиях наличествует немалый шанс сохранения отпечатков. Сегодня же отправлю документ на Сакурадомон, посмотрим чем всё обернётся. Я аккуратно вытер палочки тряпкой и сложил их в бамбуковую коробку, наглухо закрыл её крышкой. В этот самый миг кто-то постучал ко мне в дверь. — Входите-входите! Не заперто! Порог комнатушки переступила Окумото-сан, одетая в свой повседневный костюмчик: белую рубашку, платиновый жакет на трёх пуговицах с неглубоким клинообразным вырезом, такого же цвета прямую юбку средней посадки и длиной по колени, коричнево-бежевые оксфорды. К чёрным волосам, чуть выше правого виска, прикреплена крохотная заколка в виде распустившегося жасмина. За две недели этот обновлённый облик полюбился мне даже сильнее предыдущего. Во многом потому что в моём понимании он стал прочно ассоциироваться с водоразделом между вехой заурядных бюрократов в дедушкиных кургузых пиджачках и новой вехой полноправных защитников справедливости. Коллега посмотрела на меня своими глазами, напоминающими два недозрелых яблочка в саду, приветливо улыбнулась: — Маэда-сан, к часу дня у нас запланирован радиосеанс в конференц-зале. Выступает сам Император. Явка — обязательна. Если пойдём сейчас, можем ещё успеть занять свободные места. Стрелки наручных часов отсчитывали без восьми тринадцать. Люди проворно покидали кабинеты и скапливались у лестничной площадки, ожидая своей возможности спуститься. По правде, я испытал изумление от слов Окумото-сан: нечасто доводится стать свидетелем столь знаменательного события. За две тысячи лет правления династии первый и, как мне предполагалось, последний раз Государь напрямую обратился к народу в августе прошлого года в своём проникновенном извещении о принятии ультимативных требований Потсдамской декларации. Я прекрасно помню тот день: пятнадцатое число, тридцать девять градусов. Токио плавился, как шоколад на солнце. Обжигающий ветер поднимал запах горелой древесины, крошёного кирпича и бетона. Не работали телефоны, почти все поезда перестали ходить. На завтрак у нас корешки от бататов. Роковые слова, произнесённые на высокопарном монаршем диалекте, подействовали ушатом ледяной воды, вылитым за шиворот: «Нашим добрым и верным подданным. После тщательного размышления об основных тенденциях в мире и при текущих условиях, которые сложились в нашей империи сегодня, мы приняли решение, что повлиять на существующую ситуацию могут только чрезвычайные меры. Мы приказали нашему правительству сообщить правительствам Соединенных Штатов, Великобритании, Китая и Советского Союза о том, что наша империя принимает условия их совместной декларации. Борьба за общее процветание и счастье всех наций, а также за безопасность и благосостояние наших подданных — это важная обязанность, завещанная нам нашими императорскими предками, которую мы принимаем близко к сердцу. Действительно, мы объявили войну Америке и Британии, искренне желая обеспечить самосохранение Японии и стабильность в Восточной Азии, и мы не помышляли о том, чтобы нарушить суверенитет других наций или о территориальной экспансии. Но война длится более четырёх лет. Несмотря на наши усилия — доблестные действия наших армии и флота, трудолюбие и усердие наших государственных служащих и на совместные усилия нашего стомиллионного населения, — ситуация в войне сложилась не в пользу Японии, тем временем как основные события в мире целиком сложились против её интересов. Более того, противник применил новую бомбу невиданной разрушительной силы, которая погубила множество ни в чём не повинных людей. Если мы будем вести войну и дальше, это будет означать не только ужасную гибель и уничтожение японского народа, но также приведет к гибели всей человеческой цивилизации. Сегодня перед нами стоит вопрос: как нам спасти миллионы наших подданных и не унизить себя перед священными духами наших императорских предков? Вот причина, почему мы приказали принять условия совместной декларации победителей. Мы не можем не высказать чувство глубочайшей признательности нашим союзникам в Восточной Азии, которые объединили свои усилия с империей за освобождение Восточной Азии. Мысли о тех офицерах и солдатах, всех тех, кто пал на полях сражений, тех, кто погиб на своем посту, или тех, кто встретил смерть иначе, обо всех их убитых горем семьях ранят наше сердце днем и ночью. Состояние раненых и пострадавших от войны и всех тех, кто потерял свои дома и средства к существованию, является объектом нашей большой обеспокоенности. Жизнь нашего государства будет полна тягот и лишений. Мы четко осознаем сокровенные чувства всех вас, наши подданные. Однако в сложившихся условиях нам выпала судьба пройти по тернистому пути к достижению всеобщего мира для всех грядущих поколений, стерпя нестерпимое и вынеся невыносимое. Имея возможность сохранить и поддерживать Кокутай, мы всегда с вами, наши добрые и верные подданные, мы всегда полагаемся на вашу искренность и честность. Более всего мы опасаемся любых всплесков эмоций, которые могут привести к ненужным осложнениям, боимся братских обид и ссор, приводящих к беспорядкам и могущих ввести вас в заблуждение, заставив потерять веру в мировой порядок. Пусть весь наш народ, как одна семья, от поколения к поколению, твердо придерживается традиций нерушимости их божественной страны и будет стойко выносить то тяжелое бремя ответственности, которое легло на плечи страны, которой предстоит проделать большой путь. Объедините всю вашу силу для созидания, для лучшего будущего. Идите строго по пути справедливости, благородства духа и работайте с той мыслью, что вы можете вознести вечную славу империи и при этом идти в ногу с мировым прогрессом». Монарх считался живым богом, потомком богини солнца Аматэрасу и предводителем всего сущего на земле, поэтому, когда неслыханный ранее голос Его прозвучал из сетчатого звукоизлучателя, многие особо набожные синтоисты рухнули на колени и начали усердно молиться. Это было… чрезвычайно пугающим зрелищем. Радовало то, что молох войны больше никого не поглотит. С тех самых пор Дворец ограничивался лишь редкими рескриптами. Один из которых де-факто упразднил сверхъестественную природу императорской фамилии. Кажется, на сей раз произошло что-то из ряда вон выходящее, хуже поражения от иностранных держав, ежели появилась нужда тормошить не абы кого, но главу государства. — Ах да… — Окумото-сан стала переминать свою толстую правую косу, — спасибо за угощение. Было очень вкусно. — Всегда к твоим услугам, — я поднялся с насиженного, застегнул жилетку на все пуговицы и накинул снятый со спинки стула пиджак. — Коли потребуется помощь — не стесняйся спрашивать! Ладно, пойдём. — Угу… Мы присоединились к толпе прокуроров и столоначальников. Потихоньку сошли вниз и растворились в широкой людской реке, натёкшей из каждого закоулка громадного здания. Никто не проронил ни слова. Шествие напоминало похоронную процессию. Масса просочилась и заполнила собой конференц-зал. Помещение было просторным, с высокими каменными стенами. Под потолок, заместо обыкновенного окна, встроена длинная фрамуга в махагоновой раме. Она перебрасывала солнечный свет на ряды секционных кресел, обитых натуральной тёмной кожей, наполированный мрамор пола и сцену, которую занимал батарейный радиоприёмник размером со стасантиметровый комод. Особым указом правительства такие левиафаны выдали всем домовладениям страны вне зависимости от дохода. Их запрещалось продавать или обменивать, наказывали как за расхищение госимущества. Ватару-сан, являясь истовым поборником законности, всячески пресекал даже малейшую крамольную мыслишку провернуть злодеяние. Он готов был мирволить в приобретении продовольствия на личные средства, но прикасаться к казённому напрочь не укладывалось у него в сознании. Воистину человек старого воспитания. Мы с Окумото-сан устроились в первых попавшихся креслах. Народ рассаживался шустро, и долгие размышления чреваты слушанием стоя. Нам достались сиденья посередине шестого ряда, там где открывался лучший вид на сцену. Удачная случайность. Не могу сказать то же самое про нашего соседа. Он восседал точно на троне, закинув ногу на ногу и сцепив кисти рук. По лицу гуляла напыщенная ухмылка. Имя ему Утодзава Рюсиро. Прокурор нашего скромного отдела и первый заместитель Санэсады-сана. К тридцати годам он заслужил славу наиплодовитейшего сотрудника с полутысячей раскрытых преступлений на счету. За свои подвиги был награждён почётным орденом Восходящего Солнца и даже произведён в бароны, чем не брезгует чваниться. Категорически настаивает обращаться к нему не иначе как по титулу. Выходец из высшей аристократии, Утодзава с исключительным презрением смотрит на всякого простолюдина. Для барона они всего лишь челядь, созданная, чтобы обслуживать первостатейные сословия иерархической пирамиды. В целом подобное мировоззрение превалирует у большинства прокурорских работников: все до единого — хребет великосветского социума, и интересы у них сходные. Обвинитель-орденоносец из тех, кто отстаивает общую позицию прямо, не прибегая к намёкам и иносказаниям. Возможно, из-за этого он и вызывает у меня особую антипатию? Признаться, когда вечно поддатый и развязный Санэсада-сан вдруг объявил о моём повышении, да вдобавок рассыпавшись в любезностях, я подумал, что сплю или брежу. Такое было не просто редким — невозможным! И всё же я продолжал надеяться на изменение нравов… Пусть не сейчас, пусть лет через десять, но приложенные мною усилия призна́ют. К моему счастью, «потепление» наступило гораздо раньше. Милостью американцев ретрограды образумились. Волосы у Утодзавы были насыщенного гагатового цвета, до такой степени, что в сумраке ночи можно запросто принять ведомственного рекордсмена за человека без большей части головы. Прямые, они опускались слегка ниже загривка, чёлка уложена влево. Глаза с утонувшими в черноте радужек зрачками прикрывали толстые линзы, обрамлённые прямоугольной оправой из дорого черепахового панциря, дужки пропадали в плотных височных прядях. Носит аристократ двубортный пурпурно-чёрный костюм и завязанный виндзорским узлом сине-сиреневый галстук. Из нагрудного кармашка выглядывает полоска белого платка-паше. Утончённый вкус. Утодзава изучающе глядел на сцену. Все были в курсе, что он водит дружбу с чиновниками уровня кабинета министров и ведает, чем дышит правительство. Может быть, я сумею предварительно разжиться у барона сведениями о сегодняшнем радиообращении? Надо мной давлеет тревожная дума, как бы не прогремела очередная война… последнее время в лагере стран-победительниц зреет разлад. — И-извините, господин барон-с… — я рискнул и задвигал тяжёлым, будто серебром залитым языком. Прокурор неспеша повернул ко мне голову, презрительно уставился, поднимая высоко рафинированный подбородок: — Маэда? Чего тебе? — Вы случаем не знаете, почему нас так ни с того ни с сего здесь собрали-с? — Ни с того ни с сего? — Утодзава нахмурил брови. — Вы там в деревнях все слепоглухими рождаетесь? — П-прошу прощения? — Помнишь, что произошло девятнадцатого? На площади перед Императорским дворцом митинговала всякая красная шушера, требовала раздать запасы риса с монарших кухонь. Говорят, собралось тысяч двести пятьдесят готовых терзать радикалов, еле угомонили… Сегодня верхи наметили «вразумить народ» устами Императора. Об этом все газеты трубят, не представляю как можно проморгать такое. Ах да, теперь-то я вспоминаю: пять дней назад левые движения, в частности недавно вышедшая из подполья Компартия, организовали многотысячную демонстрацию с лозунгами, призывающими «наладить распределение продовольствия» и «пресечь диктат чёрного рынка». Подобные акции стали не редкостью с тех самых пор, как власти узаконили общественные собрания и стачки, но впервые народ выступил так повально. И причины на то имелись. К развязке Тихоокеанской войны над страной нависла неподдельная угроза голода. Американские подлодки и раньше успешно топили торговые конвои, на морском дне терялись десятки тысяч тонн одного только продовольствия, однако этого было недостаточно, чтобы окончательно сломить волю врага к сопротивлению. Тогда в ход пошли стратегические бомбардировки инфраструктуры и минирование портов с заливами. Комбинация показала чудовищную эффективность: более миллиона тонн грузов уничтожено, все цепи поставок сорваны, отрезанные города обречены на вымирание. Следом двое из них сравняли с землёй новым, невиданным доселе оружием. У милитаристов не оставалось выбора, кроме как сдаться на милость победителя. Высадившись, американцы поначалу и не думали обеспечивать японцев едой и товарами первой необходимости. Триумфаторов преследовали иные заботы — написание прогрессивной конституции, привлечение к ответственности зачинщиков войны и исполнителей преступных приказов. Бремя кормильцев продолжало лежать на плечах крестьян. Их не устраивали установленные правительством закупочные цены на продукцию сельского хозяйства, не стоило оно того, чтобы надрывать спину по колено в воде. Тут-то на выручку и пришли повязанные с преступными группировками торговцы, предложив взаимовыгодное сотрудничество. И так скудный урожай стал утекать на чёрные рынки, где его и по сей день продают по расценкам, многократно превышающим инфляцию. Лишь конкуренция между враждующими бандами препятствует появлению прейскурантов с шестизначными числами. Впоследствии мнение на счёт вмешательства изменилось. «Голодных людей не научить демократии», — твердил генерал Дуглас Макартур, и всяк ему вторил. Были развёрнуты масштабнейшие привозы гуманитарной помощи по очищенным от мин коридорам снабжения, привлечены частные благотворительные фонды, начался ремонт асфальтированных и железных дорог, в каждой префектуре переучредили по продовольственному комитету под руководством местных чиновников и отряжённого комсостава. Всё бы ничего, правда, солдаты и офицеры не горели желанием помогать бывшим неприятелям… за «спасибо». Пользуясь всеобъемлющей коррупцией и в принципе спустярукавным контролем со стороны оккупационной администрации, снабженцы последовали примеру крестьянства — принялись продавать «налево». До пунктов распределения доезжает не больше условного процента (пресловутые 775 калорий на человека, упомянутые мною при первом визите в кабаре), остальное оседает на базарных прилавках. Надзорные органы за отдельный гешефт с удовольствием закрывают глаза и на подобное. Ни для кого это не секрет, но в газетах запрещено — даже между строчек — данную проблему затрагивать, открытое обсуждение тоже не приветствуется. Нескончаемый же поток писем на имя Главнокомандующего просто не находят отклика, видимо, старый полководец сам не против, чтобы его парни наслаждались сторонним заработком. Тем смешнее читать сейчас опусы «знатоков», пророчащих развал «теневой бандитской экономики» после отправки из Америки очередного каравана наполненных доверху сухогрузов. Скорее уж кто-то обогатится ещё на несколько миллионов. Конечно, не все армейцы запятнали себя злоупотреблением, а лишь те, кто заведует социальными вопросами. Большинство — безусловно предпочитает спокойную службу сомнительным авантюрам. В разговоре с Арисимой-саном я утверждал, что патрулирующая улицы военная полиция, будучи вдоволь оснащена всеми благами, ни за что бы не вступила в сговор со случайным грабителем. Это верно. Она, как неоднократно сообщал близкий к государственным делам Ватару-сан, находится под колпаком у Чарльза Уиллоуби — начальника макартуровской разведки и фактически второго лица в стране. Он лично руководит отбором кандидатов в ряды «белокасочников». Как правило, такой чести удостаиваются только наиболее дисциплинированные солдаты, выгодно отличившиеся на поле брани. Помимо прочего, их деятельность наблюдается мощнейшей агентурной сетью. Это ставит военную полицию на совершенно иную ступень, нежели продовольственный отдел, куда по большей части набирают кого попало и следят через пень-колоду. Вот поэтому-то мне и тяжело поверить в теорию с подкупом главных силовиков. Железная выдержка, лучшее денежное и вещевое довольствие, а также страх быть пойманным перевешивают соблазн. Да и кто бы в здравом уме повёлся на россказни незнакомца в лохмотьях? Наконец и у традиционно терпеливых сородичей сдали нервы. Якудза и устанавливающие цены союзники-торговцы переоценили умение народа сносить оплеухи. Теперь, когда бушует пожар общенационального негодования, Макартур обязан разворошить тот обвивший страну серпентарий. В противном случае, администрация утратит крупный кредит доверия. Ранее я назвал это барышничество «спасением от мора в условиях разрушенного хозяйства»… Звучит слегка цинично, и всё же я не откажусь от своих слов, поскольку возможные альтернативы ужасали глубже. Да, спасение далось нам дорогой ценой, да, оно несправедливо, но никто и не обязывал американцев мчаться к нам на подмогу аллюром три креста. Напротив, они имели полное право уничтожить нас как нацию. Если бы не заграничная еда, из-за прошлогоднего неурожая миллионы погибли бы от голода. Мы должны быть благодарны оккупационной администрации за предотвращение катастрофы. — И чем только думал этот пьянчуга? — на полутонах проворчал Утодзава, повернув голову обратно в направлении сцены. — Взять на ключевую должность холопа и бабу… Никак у Корэнори-старшего понахватался? Злобные слова из уст барона изливались ядом, и сердце на миг будто сдавили тисками. За шесть лет в прокуратуре (два года университетской стажировки и четыре года полноценной службы) я должен был выработать устойчивость к подобного рода выпадам, но всякий раз, заслышав их, меня вновь и вновь одолевает приступ меланхолии. Руки опускаются сами, и как-то моментально пропадает желание гнаться за мечтой об идеальном обществе будущего. Неужели так будет всегда? По левое плечо прозвучал горький вздох Окумото-сан. Похоже, не один я мучаюсь смурыми мыслями. Ровно в тринадцать на сцену вышел служащий и настроил радиоприёмник на нужную волну. После тридцатисекундной инструменталки императорского гимна, предшествующей любому прокламированию правительства, живой бог, разжалованный в монархи, начал выступление. 13:10 Признаться, речь оказалась на редкость скучной, путанной и малосодержательной. Я всерьёз рассчитывал услышать откровения, характерные августовскому посланию, однако нас наградили лишь набившими оскомину клише. Складывалось впечатление, будто бы текст написали и отредактировали незадолго до прямого включения. Из общей канвы мне удалось вычленить весьма вялый призыв «воздержаться от участия в общественных беспорядках» и «не ставить личные интересы выше государственных», что бы это ни значило. Ни одного комментария относительно чёрных рынков и возобновят ли кампанию против их засилия. Сплошное разочарование. Слушатели освободили места и направились к выходам, в том числе и мы с Окумото-сан. В упавших духом толпах я заметил знакомую девушку. Она предстала в строгом костюме бурого цвета: стандартный женский жакет на трёх пуговицах, белая рубашка и затянутые тонким ремешком брюки. На ножках — бежевые парусиновые туфли. Прямые, ниспадающие до лопаток, тёмно-русые волосы были всё такими же непослушными. Сколько я страдал, причёсывая эти вихры, и вот они снова всклокочены! Её красивые бледно-васильковые глаза манили нежностью лепестков незабудки. Под правым глазом, у самого края, где рождается слеза, прятались две крохотные родинки. Харуэ шла сбоку от нас, о чём-то основательно призадумавшись. — Харуэ, привет! — окликнул я её и помахал рукой. — А, о, а… — вытаращившись от неожиданности, Корэнори судорожно завертелась из стороны в сторону. Спустя пару секунд она заметила источник шума и заглушила беснующийся моторчик, пулей приняла привычную осанку. — Ох, Сохэй… ты? — Ну как видишь, — сказал я, подойдя к «волчку». — Ты чего это вся на взводе? — У меня от недосыпа всегда так… — угрюмо пробубнила Харуэ. — Напомни, сколько мы вчера проспали? Часов шесть? — Да, около того… не свезло. — Аргх, терпеть не могу этот идиотский режим! То уходим раным-рано, то остаёмся ночевать! Нет бы они определились уже. Я кивнул. Прокурорское бремя тяжело и тем, что никогда не угадаешь, какое количество часов тебе придётся отработать за сутки, так как нормированного графика у нас не предусмотрено. Начальство вольно хоть отпустить до обеда, хоть оставить просиживать штаны до шести утра. Разумеется, без доплаты. — Ладно, — Харуэ выдохнула. — Слышала, Санэсада-сан назначил тебя вести дело? Как успехи? — Всё… оказалось сложнее, чем я изначально предполагал. Приходится действовать очень осторожно, ходить по лезвию бритвы… мне нельзя допустить ошибку, если не хочу осудить невиновного. — Может, тебе помочь чем? — подруга участливо на меня посмотрела. — У меня опыта всяко побольше будет. Да и работы пока что никакой. — Благодарен за предложение, но нет. Ноги мои, можно сказать, уже на финишной прямой. Отдыхай, — кое-как я натянул обнадёживающую улыбку. Я не был уверен в том, что сумею размотать весь клубок в одиночку, но чего уж точно нельзя допустить, так это впутывание Харуэ. Если мои предположения окажутся верны, и за всем стоит влиятельный клан якудза, стоит попросить помощи у Санэсады-сана или Утодзавы. Они лучше знают, как обращаться с бандитами. Не лишним будет и позаботиться о безопасности близких в дальнейшем. Отморозки способны на любую мерзость. — Понятно, — русая понурилась. — Ты, главное, себя береги. Почувствуешь опасность — срочно к Санэсаде-сану. — Хорошо. Не беспокойся. Услышав мой ответ, Харуэ повеселела. — Ну и славненько. Те сандвичи — просто кулинарный шедевр! Пять лет ничего вкуснее не пробовала. Ты где их взял? — Менеджер одного американского кабаре подарила. Человек великодушный. И трудолюбивый. — Да уж, остались ещё добрячки в этом мире. Увидишь её — передай «спасибо». — Обязательно. На этой ноте мы попрощались, и я поспешил к себе в кабинет. Мне предстояла уйма работы.