Океан с изумрудными берегами

      — Ты скоро?       — Щас, еще пара затяжек и иду.       Антон переминается с ноги на ногу возле подъезда, видя, как Арсений со спортивной сумкой в руках направился к их машине. Втягивая в легкие табачный дым, он все еще не имеет никаких сил привыкнуть к утренним осенним холодам и темноте. Это время года стоит у Шаста поперек горла, его он еще с самого детства просто ненавидит. А за что любить осень? Тем более в школьные годы... Это начало учебного процесса, с которым каждый учитель считал должным тебя поздравить, хотя это равносильно тому, если бы в тюрьме людей поздравляли с получением срока за какое-нибудь крупное деяние. Да, школу Антон не любил и не любит до сих пор. Он счастлив, что это пора прошла. Теперь можно не сидеть вечерами за домашкой, пытаясь вбить в свою пустую голову хоть что-то, чтобы не получить неуд. Хотя... по правде говоря, он толком никогда и не был заучкой: футбол на улице с друзьями выглядел куда более заманчивым предложением, чем та же сложная алгебра с нудной геометрией.       Попов открыл ближайшую заднюю дверь и бросил спортивную сумку на сиденье. Антон знает, что в ней, он знает, зачем Арсений сегодня ее с собой берет. Парень видел, как вчера вечером киллер складывал в нее уже привычный рабочий набор: пистолет, несколько ножей, веревку, наручники, стяжки, тряпки, безворсовые перчатки и перекись водорода. Самым странным в этом наборе была перекись, и почему-то Шаст был абсолютно уверен в том, что сие щиплющее чудо-средство нужно мужчине для обеззараживания собственных ран, но все же пришлось обратиться с этим вопросом к человеку, который это зачем-то с собой берет. В чем-то Антон и взаправду оказался прав. Да, перекись действительно нужна именно Попову, а никому бы то ни было еще. Вот только... вот только ей не раны собираются обрабатывать, потому что вряд ли на теле профессионального киллера, убивающего свою жертву одним только выстрелом, будет что-то подобное, а вот убрать кровь с одежды при помощи этой жидкости — самое то.       Антону самому страшно осознавать, что он теперь это знает. А еще страшнее, что он с одной стороны привык держать где-то в голове мысль о том, что Арсений — это киллер, вот только часто это всего лишь мысль. У Попова был долгий перерыв, он в принципе мало что рассказывает о своей работе, поэтому чаще всего слово "киллер", обозначающее голубоглазого холодного человека, уже становится более походящим на вымысел, чем на правду. Но когда Шаст видит эту сумку, ту самую, которую он сначала до жути боялся, а потом собирал в нее все необходимое старшему в больницу, он одновременно видит чью-то безысходность.       Как сложно видеть в ком-то одном двоих. Антону открылась та самая сторона Арсения, которая никому никогда не была показана. Но приходится смотреть правде в глаза и уживаться с тем, что этот человек ведет двойную жизнь. И эта двойная жизнь заключается не в обыгрывании двух ролей одновременно, а в том, что Попов действительно бывает разным, в частности, к Шасту. Позволить ласку он может только ему и никому больше, только его вылетевшее изо рта: "Остановись!", действительно остановит брюнета, что бы тот не делал. Но так работает только с Антоном, потому что в других случаях киллер выполняет свою работу, а значит: он будет душить до тех пор, пока не задушит, будет прокручивать в дергающемся теле нож до тех пор, пока оно не обмякнет, будет стрелять по таким местам, чтобы не дать жертве ни единого шанса на выживание.       Быстро затушив сигарету о рядом стоящую урну, парень быстрыми шагами направился к уже заведенной машине. Холодное солнце потихоньку начинает вырастать из-за домов, отчего наступает хоть какое-то осознание, что уже утро, а не ночь. Плюхнувшись на еще холодное пассажирское сиденье, зеленоглазый поежился от холода.       — Завязывал бы ты с этими сигаретами, Антон, — спокойно произнес голос слева.       — Хочу и курю, — неожиданно дерзко вылетело изо рта, чему удивился и сам Шаст. — Прости.       Попов никак не отреагировал на проявленную в его сторону грубость. Он лишь заставил машину тронуться с места и двинуться в сторону выезда со двора. Ему парень ничего по поводу курения сказать не может, ведь, курил брюнет последний раз после выписки у больницы и то, Антон то об этом не знает. Сигарета — это то, что помогает держать нервы, находящиеся в тонусе, под контролем. Некое действие, к которому он сам же себя и приучил, обещая, что это как-то снимет напряжение и разгрузит голову от лишних мыслей. На самом деле это не работает. И никогда не работало.

***

      После двух стуков незваные гости не стали особо церемониться. Дверь распахнулась, и в комнату вошло несколько крепких парней, на лицах которых многолетним стажем выбито: "На все плевать".       Олеся подтянула повыше одеяло, спросонья испуганно оглядывая каждого из горилл, работающих на Сергея Борисовича в этом клубе уже давно.       — Поднимайся, — грубо произнес один из пятерых здесь стоящих.       — Зачем? Что... что происходит?       — Тебя продали. Поднимайся, с нами сейчас поедешь.       — Что? Как продали?       Пока черноволосая девушка пыталась понять хоть что-то, двое резко бросились к ней со скоростью кобры и схватили за подмышки, заставляя встать.       — Что вы делаете! Отпустите! Меня не могли продать!..       Олеся выкручивалась, пыталась уцепиться ногами хотя бы за что-то, но никто ее даже не слушал. С ней не особо горели желанием разговаривать, поэтому, кто-то третий взял откуда-то ее толстовку и принялся силой натягивать на нее.       В ушах стальным молотком стучал пульс, дыхание перехватывало, ноги подкашивались от страха. Вчера она была абсолютно уверенна, что слова Антона — пустой треп занятого человека, который просто противится видеть здесь кого-то, кто в него влюблен. Договор так и пролежал в ее комнате до этого самого утра, а теперь эту бумагу несут вместе с ней к выходу из клуба.       Олесю тащили по лестнице, пытаясь не оставлять на ее все еще пытающихся за что-то уцепиться ногах синяки. Она кричала, звала на помощь, плакала и кусалась, за что ей пару раз прилетела грубая пощечина. Всего пара минут и ее уже запихивали в большой джип, заматывая руки веревкой.       — Помо..! — все, что успела выкрикнуть девушка, прежде чем ее рот накрыла большая ладонь.       — Замолчи, дура! Если хочешь целой остаться, то прекрати создавать нам проблемы! — рыкнул кто-то сбоку, проталкивая ее вглубь салона.

***

      Машина плавно остановилась на парковке перед клубом. Арсений медленно перевел взгляд на Антона, думая, что тот спит, но увидел совершенно другую картину: два изумруда пристально смотрели в зеркало заднего вида на сумку, которая всю дорогу мешала парню ехать спокойно. Попов посмотрел на Шаста, потом на то, на что тот смотрит, а затем снова на юнца.       — Ты же знаешь, что ты всегда можешь у меня спросить все, что угодно, — сказал Арсений, ожидая хоть какой-то реакции в свою сторону, но на него даже не посмотрели. Парень продолжал пялиться на то, что его пугает, кусая от напряжения нижнюю губу до крови.       — Знаю. Но я не знаю, хочу ли я услышать ответ, который я уже знаю, — резко зажмурив глаза, блондин отвернулся от мужчины лицом к окну.       — Тош, что с тобой сегодня?       — Все нормально, — сквозь зубы прорычали в ответ.       — Всегда лучше спросить, чем закапывать себя в собственных догадках, — возвращаясь к первоначальной теме разговора, Попов пытался осторожно прощупать дно.       — Ты хочешь, чтобы я спросил?! — младший мгновенно перешел на грубый тон, поворачиваясь к голубоглазому лицом. — Хорошо, я спрошу. Спрошу, даже зная ответ. Ты сегодня кого-то убьешь? Кого? Очередного плохого человека, грехи которого ты возьмешь на себя, а вдобавок приплюсуешь еще и свой собственный грех за убийство? А потом домой приедешь, да? Руки в ванной отмоешь и ко мне под бочок придешь?!       В салоне после крика Антона повисла тишина. Парень в безмолвии ждал хоть какого-то ответа, но увидев лишь пустоту в глазах, которые так любит и одновременно ненавидит, снова отвернулся, пытаясь хоть как-то переключиться на серое питерское здание и не взвыть прямо здесь на эмоциях.       Но чувства... они берут свое. За секунду в голове пронеслось все то хорошее, что Арсений делал и делает для Шаста, а потом это одномоментно перечеркнулось кровавой линией. Злость вызвала слезы. Слезы обреченности, ведь, Антон знает, что винить рядом сидящего человека он ни в чем не может. Это Шаст поцеловал его тогда на набережной, это он все время ныряет в объятия этого кровожадного человека. Это был его выбор, это было его осознанное решение, так что изменилось сейчас? Рука сама потянулась в сторону дверной ручки, и длинное тело сиюсекундно оказалось на улице, в прохладе и боли, на которую Антон сам себя обрек.       — Антон! — все, что успел выкрикнуть Арсений, перед тем, как дверь со стороны парня захлопнулась, а его зеленоглазый чувственный человек накинул на голову капюшон толстовки и вытирая с щек слезы направился на ко входу в клуб.       Ударив обеими руками по рулю, Попов стиснул челюсти, провожая спину Шаста взглядом. Все внутри порывалось подорваться с места и побежать за ним, но он изо всех сил заставлял собственную задницу сидеть на месте чисто из-за осознания, что парню придется к этому привыкнуть. Успокоительная правдивая фраза о том, что именно сегодня Арсений никого убивать не планирует — лишь подарит мальчишке надежду на что-то светлое. Действительно, сегодня убийство не планируется, планируется лишь разведка, за которой всегда рано или поздно последует убийство, которое чаще всего не является чем-то запланированным. Кинутая на заднее сиденье сумка помогает приступить к работе в самый подходящий момент, но чтобы этот "подходящий момент" настал, киллеру надо хорошо изучить жизнь и места, в которых его жертва находится.       Тяжело выдохнув, Попов вырулил с парковки и вдавил педаль газа в пол.

***

      Ей даже не стали надевать мешок на голову. Единственное, что сковывало ее — веревка, обмотанная вокруг запястьев с такой силой, что пальцы и ладони успели побелеть. Сердце забилось чаще, когда в голове Олеси вспыхнуло осознание КОМУ ее продали.       Два огромных мужика снова взяли ее подмышки и вытащили из джипа, быстро заводя во внутрь. Ноги уже послушно шли, а губы только и делали, что не имели сил соприкоснуться друг с другом от полного ахуя, царящего сейчас внутри грудной клетки.       До боли знакомое здание, входная дверь, охрана, длинный коридор, еще одна дверь и... тот самый зал. Как странно осознавать, что раньше ты играла по другую сторону, принимая товар в виде людей для своих шоу. А теперь ты никто. Любовь затуманила голову, заставила пойти по темной дорожке, которая привела тебя к полной дезориентации в логике.       На плечо Олеси надавила сильная мужская рука, заставившая опуститься на колени. Из-за спины послышался стук каблуков, отчего сердце пропустило очередной удушающий удар.       Это она. Оксана. Такая же высокомерная, такая же свободолюбивая и хитрая. Голубоглазая хозяйка ночного клуба подошла вплотную, ласково беря личико, которое совсем недавно расцеловывала во всех вариациях. Олеся попыталась вырвать свой подбородок из мертвой хватки, но его сжали лишь сильнее и теперь уже не нежность касалась ее лица, а черствость.       — Здравствуй, Олеся — ехидно произнесла Оксана, перекатывая на языке имя девушки, которая стоит перед ней на коленях.       Черноволосая красотка ничего не ответила, она лишь тщетно дернула плечами, убеждаясь, что ее все еще удерживают мужские руки.       — Здесь все необходимые бумаги. Как только вторая половина суммы будет переведена Сергею Борисовичу на счет, то девушка по праву станет вашей, — произнес грубый голос сзади.       Оксана мило улыбнулась. Эту улыбку Олеся знает хорошо. Фальшивая, притянутая за уши, но такая необходимая в обществе, в котором крутится ее бывшая девушка.       Голубоглазая шатенка достала телефон и одним движением пальца нажала на ту самую заветную кнопочку. Сзади что-то пиликнуло, и руки моментально соскользнули с хрупких плеч. Послышались отдаляющиеся шаги и вот, Олеся осталась наедине со своей хозяйкой.       — Здороваться со мной не хочешь... — задумчиво произнесла Оксана, медленно расхаживая вокруг той, к кому до сих пор остались чувства. — А раньше ты меня любила. Помнишь, Олесь?       От собственного имени девушку перекосило в лице. Еще никогда ей не было настолько противно и мерзко от своих пяти букв.       — Это было давно, — грубость сорвалась с губ. — Если мой выкуп был частью твоего коварного плана, и ты все еще надеешься на что-то, то ты ошибаешься, Оксан, — так же противно произнесла Олеся чужое имя.       Хозяйку это только рассмешило. Нежная рука прошлась по тыльной стороне шеи, плавно перетекла на переднюю, и большой палец мягко лег на нижнюю губу. Сие действие заставило Олесю отстраниться и попытаться показать свое "фи", но ее тут же грубо схватили за волосы, не давая ни единого шанса выйти победителем.       — Я всегда знала, что ты умная сучка. Как же приятно видеть тебя под своей властью... ты даже не представляешь, — приблизившись ртом максимально близко к искривленному от боли лицу, Оксана с великим чувством наслаждения говорит все, что ее душе угодно. — Лишить тебя всего, чтобы ты пошла к тому, к кому есть чувства. Ты думала, что нужна ему? Никому ты не нужна. С тобой было бы много проблем, ведь, кто ходит к нам, ходит и к ним. Как бы твой Антон объяснил гостям такой инцидент? Ааа... прости, я забыла, что ты по глупости пошла не к нему, а к Сергею Борисовичу. Неужели ты и правда думала, что у них настолько все едино, что и люди — это что-то общее и нераздельное? Вот тут ты поступила как идиотка... Деньги, Олесь, они всегда стоят выше всего. Я лишь предложила твоему прошлому хозяину то, что его привлекло, а меня привлекла ты, поэтому сейчас стоишь здесь передо мной, уже видя, через что тебе придется пройти. За разбитое сердечко надо платить, а платить ты будешь жестко...       — Не посмеешь! — прошипела Олеся, чувствуя, как слезы начинают течь с уголков глаз от боли и унижения.       — Все скоро увидишь сама. Теперь и ты будешь выступать с теми, кого раньше загоняла до смерти на репетициях. Поэтому мне даже руки марать не придется, людская месть — жестокая штука.       Отпустив черные волосы, Оксана развернулась и ушла. Нет, она не шла... она плыла как самый высокомерный лебедь из всех, которые возможно себе представить. Ее черный костюм придавал сучности ее походке, а шлейф духов, который все еще витает вокруг Олеси, заставляет каждую клеточку изнывать в желании сбежать отсюда как можно скорее.

***

      Ноги быстро отталкивались от ступенек. Антон летел по лестнице наверх, в свой кабинет, туда, где сможет закрыться, где сможет выплеснуть эмоции, которые не пойми откуда вообще взялись только что. Никого не замечая, никого не слыша и даже не пытаясь замедлиться хотя бы для вида, подобающего сутенеру, Шаст пролетел по этажу и ворвался в свой кабинет, опираясь спиной на дверь.       Слезы текли по щекам, пальцы ухватывались, а белые волосы в тщетной попытке вырвать их с корнем. Что это? Это злость на самого себя? На свой собственный выбор? Но то, что он поверил в добрую сказку о Попове? Привык... Привык видеть Арсения... другим.

Каким?

Другим!

Другим!

Другим!

      Привык видеть его искренние, наполненные любящим блеском глаза. Привык чувствовать его нежные чистые руки, которые не доставляют никому боли и страданий. Привык слышать его спокойный размеренный голос, заставляющий каждую клеточку юного организма возбуждаться от одного только тембра. А запах? Запах тела Арсения... он сводит с ума, он будоражит и вводит в какое-то наркотическое состояние, когда ты вроде бы и существуешь, а вроде бы и нет.       Желудок стянуло. Внутри вспыхнула паника. Давно забытая паника.       Прижав ладонь к губам, парень быстро поднялся и полетел в ближайший санузел, находящийся в его кабинете через дверь. Открыв крышку унитаза, он рухнул на колени, выворачивая всего себя изнутри. Яичница, которая еще не успела перевариться, царапала горло изнутри. Это была нескончаемая рвота, нескончаемые рвотные позывы, сквозь которые начинала проступать дикая головная боль, сводящая тело в каком-то приступе невыносимости.

╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸

      Матвиенко, разговаривающий в холле со своими ребятами, вернувшимися от Оксаны, успел увидеть лишь спину пришедшего коллеги, поднимающегося по лестнице торопливыми шагами.       — Антон! — крикнул армянин, но его будто не услышали.       Пришлось быстро закончить разговор и двинуться следом за Шастом, который уж очень подозрительно бодро рвался наверх. Настолько бодро, что не заметил ни нехарактерного движа в холле, ни криков в его спину.       Достаточно быстро преодолев расстояние от первого этажа до четвертого, Матвиенко дошел до той самой заветной комнаты, дергая за ручку. Антон — любитель уединения, поэтому поддавшаяся дверь сразу заставила напрячься. Стоило Сергею переступить порог, как он тут же услышал в соседней комнате звук смывающегося бочка унитаза, куда ведет еще одна дверь, оказавшаяся приоткрытой.       — Антон? — шагая своими ботинками по ковролину, армянин боялся увидеть что-то, что будет лучше не видеть. — Антон, все нормально?       Из санузла не доносилось никаких ответов. Только тишина, появившаяся после очередного смывшегося бочка.       С каждым новым шагом для Сергея все больше и больше открывалась с одной стороны мерзкая, а с другой — противная картина. Замерев в дверном проеме, слегка толкая дверь вперед для лучшего обзора, армянин скорчил лицо, видя, как длинный парень буквально лежит лицом на белом друге. Бледное лицо паренька не сулило о чем-то хорошем, а его в целом умирающий вид намекал на то, что если этот доходяга сейчас здесь откинется, то Попов вздернет здесь всех.

***

Ворошилов Виктор Игнатьевич

Крупный наркоторговец, поставщик наркотических препаратов в табачные ларьки города.

      Арсений несколько раз пробегался глазами по данным, которые вчера собственной рукой записал в кабинете у Макара.       Точку обзора он выбрал достаточно неплохую: парковка с просторным видом на нужное зданьице. Этот тип ошивается в крутом бизнес центре на окраине Петербурга, а значит убить его за городом не составит особых проблем. Часто такие люди как раз покупают особняки не в центре, а подальше, от лишних глаз. Остается дело за малым: выследить адрес и заглянуть к нему глубокой ночью в гости.       Неожиданный звонок заставил киллера вздрогнуть и полезть за телефоном в карман. Увидев, высветившийся номер Матвиенко на экране, Попов сглотнул слюну настороженности:       — Да, Серег, что случилось?       — С Антоном пиздец.

╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸

      Так быстро Арсений еще никогда не доезжал до центра города, оставив работу и все свои важные дела. Вылетев из машины, он даже не поставил ее на сигнализацию, бегом метнувшись к входу злосчастного клуба, в котором с Антоном вечно что-то случается.       Пролетев сквозь охрану, направившись по лестнице наверх, Попов слышал лишь свое сердцебиение и молитвы о том, чтобы все обошлось и за время его дороги до клуба Шасту стало лучше, а не хуже.       На четвертом этаже собралась толпа людей: охрана разгоняла девок и парней, пришедших сюда поглазеть, Матвиенко со своими людьми подпирал двери, буравя их взглядом надежды.       — О, Арс, — сделав шаг навстречу пролетевшему через весь этаж киллеру, Сергей попытался остановить взволнованного человека, готового прямо сейчас влететь в комнату, в которую сейчас закрыта дверь. — Арс, Арс, стой, постой, пожалуйста. Там Поз, успокойся, с Антоном Дима. Надо подождать.       — Пусти, пусти меня! — чуть ли не крича Попов вырывался из рук друга. — Что произошло? Что блять опять произошло?!       — Я не знаю, — на выдохе сказал армянин, понемногу сбавляя оборы, видя, что брюнет прислушался и остановился на месте. — Он влетел утром сам на себя не похожий. Даже не поздоровался. Рванул наверх, я за ним. Захожу в его кабинет, а он блюет над унитазом. Весь бледный, меня толком не слышит. Я сначала Димке позвонил, потом тебе. Может он траванулся чем? Чем ты его утром кормил?       — Яичницей, — нахмурившись, ответил Арс, резко переводя взгляд на дверь, которая открылась.       Из комнаты вышел Позов с максимально недовольным лицом. Два друга, которые только что пытались выяснить причину резкого ухудшения самочувствия Шаста, рванули к Диме незамедлительно.       — Синдром резкой отмены антидепрессантов, — коротко проговорил Поз. — Арс, ты же знаешь его, почему не контролировал прием препарата?       Арсений в смятении бегал глазами, смотря то на приоткрытую дверь, ведущую к Антону, то на Димку, который все еще ждет ответ на почти риторический вопрос.       — Ему лучше? — воздержавшись от объяснений, поинтересовался брюнет.       — Ну, скажем так: в себя он пришел, блевать перестал. Пить таблетки, которые я нашел в его кармане, он отказался. Силой запихивать в него ничего не собираюсь, я и так с ночной смены. Разбирайтесь сами. Хочешь, открывай ему рот и засовывай в него эти ебучие колеса, а нет — вызывай скорую и они там сами разберутся.       Устало волоча тело, Поз даже не стал ждать благодарностей и, хотя ему кинули вдогонку: "Спасибо, Дим", для него это было что об стенку горохом. Помогать друзьям — это, конечно, круто, но когда это в буквальном смысле становится твоей жизнью — начинает толкать на мысль, что это единственное, на что ты вообще способен.       — Арс... — Сережа будто что-то хотел сказать, но успел произнести только одно короткое слово, прежде чем его глазам предстала лишь спина Арсения, направившегося в комнату Шаста.

╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸

Люди влюбляются в мочки, В пальцы, в ключицы, в зрачки. В родинки, в шрамы и точки, В те, что не видно почти.

А я полюбил твою душу, И заразительный смех. Страсть и желание слушать, Чувствовать мир без помех.

Не нарушая границы Быть самым близким, родным. Ты, не прося измениться, Быть позволяешь собой.

Жить по ту сторону Рая, Без нервотрепки и лжи. Я только сейчас понимаю, Как мы друг другу нужны.

Люди влюбляются в образ, В надежде его изменить. А я полюбил твоё сердце, За то, что умеет любить...*

      Он такой бледный... Такой родной и такой необходимый... Арсений медленно подходил к кровати, смотря на своего блондина, лежащего с закрытыми глазами. Длинное тело парня в одежде покрывает одеяло и по спине Попова пробежала дрожь от осознания, что они оба сейчас находятся в той самой комнате, где его Антон когда-то чуть душу Богу не отдал после порки.       Сев на самый край кровати, мужчина накрыл своей рукой холодную руку Шаста, тут же видя реакцию. Изумруды, такие мутные, но такие радостные предстали взору голубоглазого. Антон смотрел так, будто никогда до этого не видел Арсения, будто это была его непосильная мечта, которая, наконец, осуществилась.       — Ты как? — тихо поинтересовался Попов, нежно поглаживая большим пальцем тыльную сторону кисти младшего.       — Уже лучше.       Арс посмотрел на рядом стоящую тумбу и увидел тот самый блистер с таблетками, которые его зеленоглазое чудо решило более не принимать. Дотянувшись до них, он взял лекарство и поднес к глазам, читая название.       После больницы ему почему-то показалось, что Антон сам хочет, чтобы ему, наконец, стало легче. Попов решил, что у парня есть отличный стимул, а потому и решил не контролировать этот вопрос, напрочь забывая, что Шаст и таблетки — две разные, далекие и совершенно несовместимые вещи. Это тот самый момент, когда уже взрослого парня надо уговаривать как маленького, обещать все возможные поощрения, лишь бы только он положил на язык белую пилюлю и запил ее водой.       — Неужели это так сложно, Антон? — все еще разглядывая блистер с антидепрессантами, Арсений смотрел на ширину и длину этих таблеток, но даже тут не мог найти ответ на только что заданный вопрос.       — Сложно, — без раздумий согласился младший и на него тут же посмотрели два волнующихся океана. — Сложно быть зависимым от препаратов, сложно толком ничего не чувствовать и постепенно терять влечение даже к тебе, Арс.       Антон говорил медленно и размеренно, его голос не дрожал, но и не был чересчур уверенным.       — Вчера мы вернулись в квартиру и я отрубился. Правда, отрубился я еще до того, как мы в нее вошли. Пока эта дрянь не вышла из моей крови хотя бы наполовину, я даже заинтересован ни в чем не был. Мне было абсолютно насрать на то, что меня перестало все волновать, мне в какой-то степени это даже нравилось. Вот только... Только когда ты меня вчера утром прижал к себе, я понял, что что-то внутри начало угасать. Меня это напугало. Что если все угаснет и после окончания лечения ничего не вернется?       Шаст согнул ноги в коленях и потихоньку уселся в полусидящее положение, все еще не убирая руку, которую Попов все еще поглаживает.       — И когда ты перестал их принимать?       — Вчера утром.       Губы старшего вытянулись в тонкую линию. Он ненадолго ушел в себя, крутя в правой руке блистер с таблетками, который только и делал, что издавал неприятный шелест.       — Знаешь... Твое психологическое состояние важнее всего. То, что ты перестал пить антидепрессанты, ничем хорошим не обернулось. Если твои чувства пропадут не из-за этого препарата, а из-за того, что ты резко бросил его, то, согласись, тоже не очень ситуация. Вчера ты стал не собой, а сегодня так вообще готов был разорваться в машине утром от агрессии. Ты с такой ненавистью смотрел на меня, с какой даже в самый первый день не смотрел. Этого ли ты добиваешься? Пусть эти препараты и притупляют твои чувства, они не в силах угасить их насовсем. То, что вспыхнуло однажды — не погаснет никогда, ты должен это понимать. В противном случае, это были не настоящие чувства, а подделка, фальшивая игра. Неужели ты думаешь, что все, что было "до" — обман и ты никогда меня не любил по-настоящему?       — Всегда любил. Через боль любил и через страдания.       — Я не хочу тебя просить о том, чтобы ты лечился для меня, потому что это неправильно. Ты должен лечиться для себя и ради себя, понимаешь?       Наступила тишина. Она длилась всего несколько секунд, но глаза, смотрящие друг на друга, посчитали это вечностью. Счасливой вечностью. Юная рука вынырнула из-под мужской и осторожно вытянула блистер с таблетками. Антон выдавил одно белое колесико, и ему тут же протянула добрая, надежная и любящая рука Арсения стакан воды, по всей видимости, оставленный Позовым.       Закрыв глаза, Шаст почувствовал, как по его щекам текут водопады слез. Рот открылся сам, и туда закинули белое колесико "счастья", после чего губ коснулось стекло. Сделав несколько глотков, Антон вернул стакан в руку Попова и открыл глаза.       Арсений тепло улыбнулся, видя эти длинные мокрые ресницы, за которыми так отчетливо блестят любимые изумруды. Наверное, для брюнета нет большего страха, чем если эти глаза потухнут. Они должны сиять жизнью и блестеть счастьем, таким, каким только возможно. Несмотря ни на что и ни на кого. Светиться ярче солнца и сверкать ярче звезд.       Антон медленно перебрался к Попову, кладя голову ему на колени. Слезы все лились и лились, их было будто не остановить. Это были не слезы боли или обиды. Это были даже не слезы страха. Это были слезы счастья. Настоящего. Верного. Преданного счастья. И любви. Любви такой, какой на свете нет нигде. Она только тут. Здесь. Сейчас. Сидит и гладит его по белым волосам рукой. Это она. Она целует его в губы. Эта любовь заставляет верить в то, что все литературные романы — это не ложь. Это правда. И эта правда тоже сейчас находится рядом.