Океан с изумрудными берегами

      Втянув в легкие табачный дым, Арсений прикрыл глаза, позволяя себе получить полноценное удовольствие от вредной привычки, которая все чаще и чаще стала напоминать о себе желанием скурить несколько сигарет в день. На лестничной площадке стояла гробовая тишина, и это понятно: на часах три часа ночи. Нормальные люди уже давно спят, да и ненормальные тоже. Вот только Арсению не спится совсем.       Открыв глаза, он оперся пятой точкой о подоконник и только сейчас заметил табличку с крупной надписью:

"УВАЖАЕМЫЕ СОСЕДИ! УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА НЕ КУРИТЬ В ПОДЪЕЗДЕ!"

      Усмехнувшись всей сложившейся ситуации, еще раз взглянув на подожженную меж пальцев сигарету, брюнет лишь поднес ее к губам, чтобы снова вдохнуть дым.       Несмотря на позднее, а может быть уже и раннее время, в подъезде достаточно тепло, ведь, это не Питер. Воронежская жара умеет свести с ума и заставить скучать по бескрайним дождям и прохладе. Но главной причиной неимоверного желания вернуться домой является то, что им с Антоном приходится тщательно скрывать отношения и скрывать так, как они этого еще нигде не делали. Вряд ли бабушка Шаста не заметит странных переглядок за столом или каких-то странных прикосновений, которые настоящие коллеги обычно не демонстрируют.       Этот подъезд с тусклыми, как и прошлое Попова, лампочками, погружал все глубже и глубже в раздумья, которые еще больше отодвигали сон как что-то далекое, что наступит еще очень не скоро.       Вспомнив про свой смартфон, который завибрировал в кармане, где он до этого весь день пролежал и о нем благополучно временно забыли, потому что были разговоры куда более интереснее и важнее, Арс достал его и нажал на кнопку питания. Экран засветился, и как обычно появилась целая куча непрочитанных сообщений, которые настойчиво игнорировали сегодня.       Среди множества номеров, что Попов даже не записывает, так как считает, что в этом попросту нет смысла, ведь, это обычные заказчики, он сразу увидел новые сообщения от Матвиенко. Непрочитанные: Сережа — Прости, что так поздно. Я решил изменить стиль, как тебе? Фото*       Арсений прошелся холодным сонным взглядом по новому имиджу друга, где-то внутри уже жалея, что не будет возможности это высмеять в ближайшие дни вживую. Привычный хвост армянин срезал, оставляя на этом месте короткую стрижку. Мило и необычно, но сутенерская натура из Матвиеныча пропала моментально.       Все же решив ответить человеку, который уже не в сети, Попов начал набирать ответное сообщение:

Вы

— Когда в жизни человека что-то происходит, то обычно первым делом страдают его волосы. Сереж, что-то случилось?

      Процитировав какую-то цитату, Арсений вышел из диалога с Матвиенко и принялся читать следующие. Далее были сообщения от Димы: короткие выжимки из жизни врача, который живет монотонной жизнью и в ней же утопает, сам того не осознавая.       "А кто-то еще меня жизни пытался научить", — пронеслось в голове, когда голубые глаза прошлись по строчке с привычным: "Я снова в ночь. Заебался знатно".       Кажется, с такой работой Диме скоро понадобится не только хороший психолог, а уже психотерапевт. Он сам не раз говорил о том, что депресняк начинает нагонять его, правда, пока крепкому врачу еще удается удержаться на плаву.       Из размышлений вывел звонок от Сережи, резко заигравший эхом на весь подъезд. Арсений аж подпрыгнул от неожиданности, спеша скорее ответить хотя бы чисто ради того, чтобы прекратить этот шум, из-за которого ему могут хорошенько дать по башке давно спящие соседи.       — Да? — хрипло произнес он, прижимая телефон к уху.       — Арс? А ты че не спишь? Поздно же уже, — достаточно бодро поинтересовался Матвиенко.       — Если бы мне кто-то не присылал сообщения в три часа ночи, то может быть я бы и последовал твоему совету, — устало вздохнул брюнет, по-прежнему упираясь ягодицами в подоконник.       — Прости я не хо...       — Да шучу я, — перебил он Сергея. — Не спится мне.       — С Антоном что-то?       — Нет, с чего ты взял? — Арс нахмурился.       — Ну... обычно ты не спишь тогда, когда с этим пареньком что-то случается.       — Нет, с ним все в порядке. Тут видать со мной что-то не так, но что именно я пока в толк взять не могу.       — Смотри, не заболей там. Вряд ли этот доходяга сможет за тобой носиться так же, как ты носился за ним, — армянин усмехнулся, но не сильно, не желая случайно перегнуть палку и получить пиздюлей.       Попов сначала хотел возразить такому умозаключению и привести в пример то, что Шаст за время совместного проживания проявил свою заботу очень даже хорошо: делал горячий чай, когда брюнет приходил с улицы домой; укрывал теплым пледом, когда на улице было заметно холодно и зябко. Но потом передумал. До этого дятла все равно не достучаться, а главное — что он сам знает какой он: его Антон.       — Так и где твой излюбленный хвостик, Сереж? — с ноткой сарказма спросил мужчина, переводя тему.       — Отстриг я его. Заебался как баба зализывать его каждый раз.       — Да ладно? Зато когда ты его распуска-а-ал... Вылитый Леонтьев был, — рассмеявшись над собственными словами, Арс не мог отказать себе в такой золотой возможности подколоть друга.       — Арс! Блять! Ну хватит! Какой нахуй Леонтьев?       — Очень даже хороший.       — Так!       — Да ладно тебе. А почему так поздно фото прислал? Обычно в такое время другие фото присылают...       — Арс, я не виноват, что у меня времени нет с этой ебучей работой. Знакомые посоветовали хороший барбершоп, работающий круглосуточно. Вот и я решился.       — Надо было в твоем клубе кого-нибудь попросить, тебе бы такую прическу заебенили!       — Так, Арс, знаешь что? Пошел ты нахуй! Все, а я пошел спать, благо завтра у меня законный выходной.       — Иди, давай, говорят, после стрижки сны красочные снятся.       — Потом поделюсь впечатлениями.       В трубке повисли гудки, а брюнет продолжил тихо смеяться такой комедии, которая, дай Бог, не перерастет завтра в драму, когда Борисыч утром встанет перед зеркалом и поймет, что не может уложить это "великолепие" так же, как это сделали сегодня в салоне.

***

      — Та-а-ак, еще чуть-чуть, — Антон прикрывал ладонями глаза Людмилы Георгиевны, пока Арсений держал ее за руку, помогая женщине аккуратно переместиться в лодку.       — Антош, где мы? Что за сюрприз?       — Ба, скоро узнаешь.       Шаст улыбался, мысленно благодаря Арсения за такую классную затею. Развлечь пожилую женщину достаточно сложно: погулять где-то — так себе вариант: она быстро устанет, а сидеть дома — скучно и однообразно. Сегодня утром Попов зашел к парню в комнату и сказал, что у него есть идея для совместного времяпрепровождения, и вот, они тут.       — Так, а теперь присаживайся, — Антон сел рядом, а Арсений напротив них. — Готова? Раз, два, три!       Убрав ладони с глаз бабушки, Шаст еще сильнее засиял, заметив реакцию в виде неподдельного удивления и счастья.       — Антош... — Людмила по-старчески растрогалась, стирая со щек слезы радости.       — Вы вырастили хорошего внука, — улыбнулся Попов, незаметно подмигивая юнцу.       — Да, Арсений, вероятно, Вы правы.       Брюнет взялся за весла и принялся неспешно грести, позволяя бабушке и внуку погрузиться в это уединение с природой. Нет ничего лучше, чем отплыть от берега и чувствовать эту водную прохладу. Тишина... Слышно лишь хлюпанье весел и тихие разговоры, которые не заставили себя долго ждать.       — Арс, ты еще не устал? — поинтересовался парнишка, когда они проплыли уже достаточно много, чтобы мышцы старшего начали забиваться.       — Нет, все нормально.       — Арсений Сергеевич, а Вы случайно не спортсмен? Тело у Вас такое...       — Какое? — улыбнувшись, Попов скептически поднял бровь, поглядывая на реакцию младшего.       — Очень красивое, — добавила женщина.       Шаст лишь ехидно ухмыльнулся, слыша от бабушки самую настоящую правду. Тело у Арсения действительно красивое, можно даже сказать охуенное. И как же шатену нравится это самое тело исследовать каждый раз руками. Этот каждый раз будто первый.       — Стоп, а когда ты его тело увидеть успела? — нахмурился зеленоглазый.       — Когда оладьи вчера жарила.       — Та-а-ак... Позвольте узнать, чем вы еще там занимались, когда жарили эти оладьи?       Фраза была сказана в шутку, но брюнет достаточно строго глянул парню в глаза, явно намекая, что это не тот разговор, который следовало начать обсуждать.       — Расскажите, каким Антон был в детстве? — Арсений специально перевел тему на прошлое, которое они теперь вроде как пытаются проговорить и еще раз прожить, чтобы отпустить.       — О, Антоша был очень непоседливым мальчишкой, — спрятав за ухо седую прядь, женщина с теплом продолжила, приобнимая высокого внука, сидящего рядом. — Все ему хотелось попробовать, везде залезть. Я так за него боялась... Что-то категорически запрещала, ну, а как иначе? Конечно, все не запретишь, он же мальчик все-таки. Порой вляпывался в такие истории, что мне приходилось бегать по дворам и отчитываться перед людьми за его поведение.       Губы Антона вытянулись в тонкую линию. Данная тема ему не очень приятна, но он готов все это слушать, пропуская через себя еще раз, рассматривая различные ситуации уже с другой позиции. Он постоянно смотрел на Арсения, ища в океанах спасение и успокоение, а брюнет смотрел на него в ответ, продолжая держать легкую улыбку на лице.       — Как-то раз вздумалось ему арбуз у соседа своровать, хотя дома целый мною купленный лежал, но так же неинтересно. Правда, не ему это в голову пришло, а его друзьям-подстрекателям. Перелезли забор, каждый ухватил по арбузу, а тут хозяин огорода вышел. Все мальчишки врассыпную кинулись, а Антон остался стоять на месте как вкопанный с арбузом в руках. Ну, его и поймали, правда, он и не убегал никуда. Меня позвали, отчитывали как первоклассницу.       Глаза Попова блеснули, и этот блеск Шаст заметил. Это была радость и гордость за того маленького мальчишку, который не струсил, а остался на поле боя один. Так давно было, а ведь Антон нисколечко и не изменился: по-прежнему все такой же честный и искренний в своих намерениях.       — А Вы? Кем Вы работали? Как складывалась Ваша судьба? — отводя стрелки от зеленоглазого, брюнет еще раз сменил тему, считая, что пока того было достаточно.       — Ох, я двадцать пять лет работала учителем начальных классов, правда, Антошу не успела в свой класс определить, к тому моменту начались проблемы со здоровьем, и была вынуждена оставить эту прекрасную и невероятно сложную профессию. Муж мой был летчиком, разбился спустя год после нашей свадьбы. И в свои двадцать лет я осталась одна с ребенком на руках. Так замуж я и не вышла. Поклялась себе, что кроме Гришеньки моего я более никого любить не буду. Жила сначала дочки — мамы Антоши, а потом и для него.       Шаст молчал, опустив глаза в пол. Ему было сейчас очень стыдно. Стыдно за все то, что он долгие годы держал в своей голове, даже не желая менять точку зрения.       Разговоры плавно перетекали из одного в другой: от грустных к более веселым. Уплывая все дальше и дальше смех, из лодки доносился заливной, причем смеялись все трое. Было хорошо. Было душевно и очень по-семейному.

***

      Антон тянул Арсения за руку не разрешая открывать глаза. Они медленно поднимались по ступенькам, потом шли по длинному коридору, пока, наконец, не вошли в какое-то небольшое помещение и за спиной брюнета не закрыли дверь.       — Тош?       — Арс, молчи.       — Я могу открыть глаза?       — Нет.       Губ коснулись, и дыхание Попова перехватило. Его запястья обвили теплые ладони, заставляя располагаться строго по швам.       — А вот теперь открывай, — шепнули на ухо.       Голубые глаза распахнулись, и вниманию предстал шикарный номер с приглушенным светом и задернутыми шторами. Сердце пропустило удар от неописуемого желания прикоснуться к человеку, стоящему напротив.       — Арс, я очень соскучился за эти дни, — Антон стоял так близко, что его запах лишь сильнее заставлял сердце мужчины выпрыгивать из груди. — Думаю, если мы пропадем на несколько часочков из бабушкиного поля зрения, то никто ничего не поймет.       — Тош, ты даже не представляешь насколько я...       Договорить Попову не дали. Его притянули за шею, впиваясь в губы настолько сильно, насколько это только возможно. Брюнета медленными шагами заманили к кровати и толкнули, вынуждая упасть на белое роскошное наглаженное постельное белье.       Шаст навис сверху, быстро стягивая с лежащего мужчины футболку. Юные руки в очередной раз проходились по этому охуенному телу, они снова и снова исследовали все это звездное небо, рассыпанное на самом красивом торсе в виде родинок.       Арс потянулся к футболке парня и рывком стянул ее, разрешая и себе прикоснуться к этому уже не такому худому телу. Как приятно осознавать, что им вместе получилось побороть постоянное нежелание Антона питаться, как приятно осознавать, что сейчас над ним нависает не скелет, а стройный юноша с блестящими, наполненными желания, изумрудами.       Шаловливые пальчики Шаста скользнули ниже и, ухватившись за пряжку ремня, расстегнули ее с характерным звуком. А дальше все дело техники: несколько секунд, и они оба уже были полностью обнаженными друг перед другом, причем не только телом, но и душой.       Антон взял чужие запястья и закинул их Арсению за голову, хорошо прижимая к кровати, а сам склонился над такими горячими губами, принимаясь обсасывать каждую поочередности.       — Кто-то решил взять власть в свои руки? — усмехнулся брюнет, когда ему, наконец, дали на это возможность.       — Нет, просто кто-то решил завоевать территорию, а потом отдать все тому, кто окажется поблизости, — чуть ли не рыча от желания, сказал Шаст.       Резкое движение и ход событий изменил свое течение: теперь уже Антон лежал снизу с закинутыми за голову руками, вжатыми в кровать, а Арсений нависал над ним, слегка прикусывая губы.       — Завоевал? — шепнул голубоглазый на ухо.       — Отдался, — хихикнул парнишка.       Подчинение. Какое же это сладкое слово, если ты находишься в нужных руках... Еще когда-то Шаст боялся потерять власть в постели и позволить кому-то, допустим, связать его, да так, что он и пошевелиться не сможет. Но сейчас, когда его перевернули на живот и привязали руки к изголовью кровати ремнем — он спокоен как удав. Он знает, что Арсений ничего ему плохо не сделает, он знает, что ему не будет больно или страшно. Руки этого мужчины нежнее пера, слова ласковее первых солнечных лучей, а шепот... ох уж этот шепот. Он сводит с ума.       Дернув руки на себя, Антон с улыбкой убедился, что абсолютно беспомощен. Но ему нравится эта беспомощность, когда рядом Арсений. Ладони мужчины прошлись по юной спине, перешли на плечи и, обвив шею, Попов слегка прижал парня своим весом.       — Удобно? — с хрипотцой в голосе поинтересовался голубоглазый, зарываясь пальцами свободной руки в кудрявых волосах шатена.       — Да, — простонал младший и ему тут же разрешили вздохнуть.       Попов поднялся и перешел к главному. Как же Шаст обожает те моменты, когда его киллер находится сверху. Это помогает перестать все контролировать, забыть, что тебе нужно хорошо следить за дорогой, чтобы не споткнуться, забыть, что тебе нужно осторожно вести себя вблизи горячих приборов, что тебе в принципе что-то нужно... Зачем? Зачем, если есть прекрасный человек, взявший все под свой контроль?       Контроль у Арсения очень даже очень. Этого парня он за все это время изучил целиком и полностью, он рассосал эту конфетку и даже добрался до жвачки. Он овладел этим двухметровым телом не хуже, чем своим, он знает где продолжить, а в какой момент лучше замедлиться или вовсе остановиться.       Иногда им приходится меняться ролями и тогда уже всю власть в свои руки берет Тоха, но пока что Арс в этом деле преуспевает лучше, да и Шасту быть снизу гораздо комфортнее, как и Попову — сверху.       Комната растворялась, она сгущалась в целую палитру красок и снова растворялась. Они оба перестали волноваться: о прошлом, настоящем и будущем. Их обоих перестало тревожить что и кому они должны. Все, что они сейчас должны: доставить друг другу удовольствие и насытиться друг другом еще на несколько дней вперед, что очень сложно.       Пик отбивался невероятным сердцебиением, нарастающим в ушах. Они оба задыхались от этого огня, оба в нем утопали. Дотянувшись до изголовья, брюнет дернул за ремень, высвобождая руки парня из оков. Антон в эту же секунду развернулся и сел на него, крепко обнимая. Губы не желали разлепляться, легкие будто дышали друг другом, а не воздухом... Перед глазами все плыло, пот скатывался со лба каплями, и в самый долгожданный для обоих момент, они вновь соприкоснулись губами, выпуская в друг друга сладкий стон любви...

***

Несколько дней спустя...       Перрон. Все спешат показать проводнику паспорт и наконец, войти в свой вагон. Все, кроме троих расстающихся людей:       — Антош, я вам еще курочки в дорогу положила, — Людмила Георгиева стояла над пакетом с продуктами, донося все то, что она собрала своему внуку и его коллеге в поезд.       — Спасибо, — парень чмокнул бабушку в щечку, ласково приобнимая за плечи.       — Благодарим Вас за столь теплый прием, — улыбнулся Попов. — Воронеж успел к себе расположить и в этом надо отдать должное Ваша огромная заслуга. Если бы не Ваши душевные рассказы и наивкуснейшая жареная картошка... — мужчина поводил по животу рукой, демонстрируя, насколько сильно он успел поправиться на лучшей домашней еде, какую уже давно не ел.       — Да ладно Вам, Арсений Сергеевич! Спасибо, что внуку моему верную дорогу показали. Он очень повзрослел за этот год, стал самостоятельным и крепким.       Времени на посадку осталось совсем ничего, и поезд издал предупредительный гудок.       — Ба, я буду по тебе скучать, — Антон вновь прижался к бабушке, только на этот раз прижался к ней всем телом, обеими руками обхватывая того, к кому успел заново привязаться.       Слезы полились сами по себе, Шаст даже не понял, когда позволил им это сделать. Ужасное ощущение тоски сковывало грудь, не давая дышать ровно и твердо. Все это время Арсений стоял рядом, прекрасно осознавая, как сильно им надо поспешить и как сильно юнец нуждается в этих по-настоящему родных объятиях.       — Антош, я тоже буду очень по тебе скучать. Звони мне почаще. Не забывай старушку, — тут уже расплакалась Людмила, со всей любовью прижимая внука к груди.       Шаста буквально пришлось потянуть за футболку, прерывая эти пытки расставанием. Попов твердо направил парня к входу в вагон, махая женщине рукой на прощание. Он знал, что они больше сюда не приедут. Антон тоже это прекрасно осознавал, а потому и ревел, трясущейся рукой протягивая паспорт проводнице.       Все плыло перед глазами и на этот раз от слез. Они поднялись в тамбур и за ними закрыли дверь. Дотащив сумки до нужного купе, где снова были выкуплены все четыре места, Арсений принялся распихивать их по полкам, а Антон встал в коридоре и махал рукой ей. Он махал бабушке. Он махал той, кого почти всю жизнь ненавидел и сам боялся себе в этом признаться. А сейчас... Сейчас он осознал многое, на многое получил ответы и взглянул со стороны на ту или иную ситуацию одинокой женщины, на плечи которой легло воспитание собственного внука.       Слезы лились ручьями, и Шаст даже и не помнил, когда его сердце так разрывалось в последний раз. Хотя нет. Помнит. Это было расставание с Арсением. Это была потеря. Такая же потеря, как и сейчас.       — Все хорошо, — подойдя сзади к плачущему парню, Попов нежно обнял его.       Поезд тронулся, и слезы хлынули с новой силой. Юные руки вцепились в поручень, будто тем самым надеясь остановить неизбежность этой поездки. Ладони мужчины осторожно накрыли холодные руки и, слегка поддев пальцы, заставили отцепиться. Арс завел ревущего человека в купе и закрыл дверь, давая возможность никого не стесняясь выплеснуть всю боль.       Они сели на нижнюю полку, и парень прижался к его груди, рыдая в голос. Ему сейчас невыносимо больно. Очень больно. Слишком больно, чтобы эту боль было возможно описать.       — Все, Тош, я рядом, — рука поглаживала дрожащую спину.       — Я был таким идиотом, Арс...       — Ты был ребенком. Нельзя себя за это винить. Тогда тебе никто ничего толком не объяснял, а жизненного опыта было маловато, чтобы самому додуматься до истинны.       Ласково убирая спавшие на лоб Антона кудряшки, Арсений что-то долго ему говорил, отчего тот постепенно успокаивался. Монолог плавно переходил от одного к другому: от того, что Шаст — большой молодец, что встретился с прошлым лицом к лицу, к тому, что они отлично провели время вместе, проходясь по всем местам, где парень когда-то бродил чуть ли не каждый день.       — Я так рад, что все это время ты был со мною рядом, — улыбнулся зеленоглазый, когда слезы немного сошли.       — Я всегда рядом. Был и буду.

***

      Вагон покачивало и это даже как-то убаюкивало. Глаза слипались, но как только Арсений пытался лечь на подушку и закрыть их, так тут же понимал, что все тщетно. В конце концов, он смирился и просто сел на своей полке, прижимая одну ногу к себе, кладя подбородок на колено.       Океаны следили за фонарями, мелькающими перед окном, а потом поглядывали на спящего зареванного Антона, который с момента отъезда время от времени погружался в слезы. В какой-то момент Попов даже подумал, что зря они вообще приезжали в Воронеж, зря ворошили это никому ненужное прошлое. Но, потом он все же понял, что это прошлое нужно. И нужно оно прежде всего Антону.       У памяти есть хорошее свойство: искажать что-то, что может тебе навредить, или вовсе все это плохое благополучно забывается. Оно обязательно всплывет, если к нему прикоснуться рукой, но как это сделать, если ты живешь в совершенно другом месте? Никак. Только приехать в этот эпицентр. Вот они и приехали.       Арсений далеко не психолог, но что-то в психологии он все же мыслит. Ему приходится в чем-то разбираться, иначе херовый был бы он киллер. Да, Антон захлебывался в слезах, но это были слезы исцеления, никак иначе. Невооруженным глазом было видно, как этот булыжник прошлого спал с души парня, позволяя идти дальше.       Чайные ложки еле слышно звенели в граненых стаканах, стоящих в фирменных подстаканниках на небольшом столике. Попов улыбнулся, вспомнив, как они всего несколько часов назад ели на нем курицу. Поверить в это тяжело, так Арсений никогда в поезде не питался, но противиться доброте Людмилы Георгиевны он не стал. Для полного набора не хватало только дембелей и бабушки с яичками.       Пытаясь разобраться в своих бессонных ночах, брюнет лишь сильнее заводил себя в тупик. В отношениях с Антоном у них все вроде бы прекрасно, разве что на время пришлось поиграть в шпионов. По работе он точно не сильно соскучился. Как можно по такому соскучиться? Это не та профессия, от которой получаешь кайф и видишь какой-то рост. Здесь видишь только лужи крови и свой затылок, в который в любой момент может прилететь пуля мести. Поэтому работать надо чисто, быстро и без лирики. Лишь об одной лирике Арсений не жалеет, и эта лирика сейчас спит на соседней полке.       Вообще, в поезде есть много прекрасного. Взять даже то, что тут будто есть возможность убежать от собственной душевной боли, которая обязательно найдется у каждого в закромах. В этом длинном составе ты проезжаешь десятки километров, ощущая все свои проблемы таким ничтожеством. Эти бескрайние поля... Эти высокие леса... Эти домики, стоящие прямо возле железной дороги. Вот какого людям живется в них? Привыкают? Так же привыкают, как и люди, живущие рядом с аэропортом? Разница только в том, что одна железяка катит по намеченному маршруту, не имея возможности с него свернуть даже при очень сильном желании, а вторая — это свободная птица, летящая по безграничному небу.

╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸╸

      Грифель быстро, но четко скользил по бумаге, словно лебедь. Высунутый от старания язык, затаившееся дыхание и тишина. Слышно лишь старания художника и его упорный труд в рисовании с натуры.       Антон вел себя очень тихо, не желая разбудить того, кто снова неспал почти всю ночь. Прекрасно осознавая, что в душу Арсения лишний раз лучше не лезть, Шаст снова надеялся, что ему Попов все расскажет сам. Эти тщетные надежды порой очень нравились парню. Кто мы без этих надежд? Именно они и помогают нам жить в этом большом мире, помогают любить, помогают творить. Помогают надеяться на то, что люди меняются, хотя на самом деле все прекрасно понимают, что все люди остаются теми же людьми, вот только уже с новой точкой зрения.       Антону нравится видеть в Арсении заботливого мужчину. Ему нравятся его достатки, точно так же как и недостатки, которые под лупой любви бывает сложно разглядеть. Любимый человек становится для тебя идеальным, ты готов закрывать на все глаза, лишь бы он был рядом. И все это из-за любви. Она ослепляет, она дает ложные надежды, она заставляет привязываться и утопать в совершенно другом организме. В конце концов ты становишься заложником собственных чувств и уже не ты ими правишь, а они тобой.       Поэтому сейчас Шаст со всей художественной нежностью пишет эскиз спящего брюнета. Это первое вдохновение, пришедшее к нему за весь отпуск. Он улыбается, прекрасно осознавая, что впереди их ждет очень много всего. Насколько человек должен измениться внешне, чтобы его положение в обществе пошло по лестнице вверх? А главное: что именно он должен в себе изменить?       Финальный штрих, и парень облегченно выдохнул. Успел. Успел дописать этот прекрасный эскиз, пока Попов не начал просыпаться.       Рисунок положили на стол, желая в будущем получить от натурщика мнение по поводу получившейся работы, а сам принялся смотреть в окно на приближение к городу, вблизи которого так сильно хочется творить.       Не прошло и получаса, как Попов заворочался на полке и наконец, со вздохом открыл глаза, приподнимаясь на локоть.       — Доброе утро, — сонно, с хрипотцой в голосе сказал он, разглядывая парнишку, который уже оделся, умылся и даже причесался.       — Доброе, — уголок рта младшего пополз вверх.       — Сколько времени?       — Около десяти.       — Вот это я поспал...       Свесив с полки ноги, ставя их на свои тапочки, Арс облокотился о стену спиной, тут же подмечая на столе рисунок. Он взял его в руки, улыбчиво рассматривая каждую деталь.       — Ты как Джек Доусон из Титаника... — немного подумав, произнес Попов.       — Что как Джек Доусон?       — Ты тоже не пейзажи пишешь.