Эристика

Солнце сквозь окно ярко заливало комнату, когда Марина и Рита начали разговор, который быстро перерос в нечто большее. В воздухе витало напряжение, и казалось, что невидимая граница между ними с каждым мгновением только увеличивалась. Марина, сжав кулаки, начала первой; — Я не возьму ее на работу! Ты с ума сошла? Она мне весь холдинг разнесёт. Рита, её лицо покраснело от гнева, ответила резким тоном; — Мне с утра ебут этим мозги. Куда мне ее брать? В алкогольный бизнес? С ее острым языком, ее убьют и на пескобазу вывезут. Споры накалялись, как уголки ртути на термометре. Каждое слово, произносимое сёстрами, обжигало их души. Марина, почувствовав, что эмоции выходят из-под контроля, попыталась сгладить конфликт. Когда-то хорошее настроение быстро испарилось. — А мне куда ее брать? И вообще, на черта ты согласилась?! Рита уже не могла сдерживаться. — Мама попросила. Видишь ли, Кире 16 исполнилось, работать уже должна где-то. Куда я ее, блять, возьму?! Эти слова были как удар молота по стеклу: они подвигли Марину на дикую ярость. — Мне насрать, куда и как, но в моем холдинге она работать не будет! — Выкрикнула она, чувствуя, как сердце сжимается от боли. На что Рита лишь хмыкнула в ответ; — Ведешь себя как мелкая засранка. Каждое слово стало оружием, подстрекающим их к новым атакам. Они перебрасывались упрёками, забывая о том, что когда-то были близкими. Споры становились всё более громкими, азартными и эмоциональными. Каждый аргумент уносил их дальше друг от друга, как будто они находились в разных вселенных, не способные принять позиции друг друга. В конечном итоге, когда крики замерли, в комнате воцарилась тишина, которая показалась непреодолимой. Обе сестры стояли друг напротив друга, усталые и разочарованные. Марина, смахнув слёзы, произнесла тише; — Ты мне свой характер не показывай! — Ты только с маминых фраз не начинай. Князева окинула сестру гневным взглядом, медленно открыла дверь своего кабинета, чувствуя, как весело давление гнева и горечи стремится освободиться из её груди. Она сделала шаг за пределы комнаты и остановилась на мгновение, позабыв о своих намерениях. Рита осталась сидеть на стуле, её глаза были полны боли, а губы сжаты в тонкую линию, словно она искала слова, которые не могла произнести. Они обменялись взглядами, и между ними пробежала молчаливая волна, полная непонимания и тоски. Так глупо поссориться из-за младшей сестры. Марина глубоко вздохнула, ощущая тяжесть в своём сердце. Скажи что-нибудь? Или просто уходи? Ты можешь покинуть её сейчас, когда она так уязвима? Но голос разума перекрывал все эмоции. «Хватит», — прошептала она сама себе, разворачиваясь к Рите с последним взглядом сожаления. Словно на весах, каждое её действие сейчас было обдуманным. Она не могла остаться, не зная, приведет ли это к новому конфликту. Сложив руки на груди, Марина сделала шаг вперёд, приготовившись выйти, но тут же вспомнила все моменты, которые связывали их, вновь поднимая свою решительность. Марина вновь взглянула на Риту, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на понимание, но она знала: настало время быть сильной. Повернувшись к двери, Марина тихо произнесла; — Мне нужно время, чтобы всё обдумать. — Она вышла, оставляя Риту одну с её чувствами, но, закрыв за собой дверь, ощущение вины тяготило её всё сильнее. Коридор встал перед ней пустым и безмолвным. Каждый шаг отдавался эхом в её голове, напоминая о ссоре и болезненности момента. Марина понимала, что в то время как она покидает комнату, в сердце Риты остаётся лишь пустота, а их связь, как ни странно, стала ещё более хрупкой. Она знала, что этот уход — не окончательный. Между ними всё ещё оставались нерешённые вопросы и прерванные чувства. Но сейчас, в этот момент, Марина нуждалась в уединении, чтобы найти в себе силы для того, чтобы вернуться и попытаться восстановить их отношения.

***

После такого эпичного скандала и буквально выбежавшей Марины из своего же кабинета, подождав полчаса, которые длились как целая вечность, Жанна осмелилась зайти в кабинет начальницы. — Ваши оры — это треш. — Тихо произнесла она, неспеша проходя в кабинет. — Составь мне компанию. А то эти все меня боятся до усрачки. Ты же не боишься? — Голос прозвучал вкрадчиво, а взор зеленых глаз впечатался в Жанну, пытаясь, словно рентген, просветить её насквозь. Хмелик подобралась и едва заметно сжалась, но привычно вздёрнув подбородок, развернулась обратно. Бежать? Да какого чёрта?! И к тому же, как можно бояться того, кого раньше любила? Она верит Рите, хоть и боится, пока не осознавая этого. Рите даже удалось нацепить на лицо некое подобие улыбки, пока Жанна доставала из шкафа второй бокал и двигала ближе к Рите кресло. Ей совсем не хотелось пить. Организм сегодня упорно противился алкоголю, но и отказать она никак не могла. — За что выпьем? — Хриплый голос Власовой и равнодушное пожатие плечами Жанны. — Ладно. Давай за любовь. — За любовь… — Глухо отозвалась Жанна, на миг прикрыв глаза. О да. Она, как никто другой, понимала то, о чём говорила Марго. Ещё как понимала… Превозмогая себя, Жанна сделала глоток тут же обжёгшей нёбо жидкости, противным комом застрявшей в горле. Да что ж такое сегодня творится? С неимоверным усилием ей всё же удалось протолкнуть его внутрь, с облегчением вдыхая воздух. — Это что ещё такое? Котёнок, за любовь пьют до дна. — Резко взвилась Власова, но в следующую секунду сбавила обороты. — Вот, давай-ка съешь… Пальцы ловко выхватили кусочек шоколадки и поднесли к лицу застывшей Жанны. — Ну? Открывай рот, чего ты? Не бойся… — Совсем мягко, слегка растягивая слова, как это обычно делают все пьяные, выговорила Власова. — Не бойся. Замершая, точно маленький перепуганный кролик перед огромным удавом, Жанна покорно разомкнула губы. Кусочек чуть подтаявшего от жара руки шоколада нырнул в рот, только вот сами кончики пальцев не спешили оторваться от губ неподвижной девушки. Лёгким, невесомым движением пройдясь сперва по одной, затем по другой губе, застыли на миг, чтобы в следующую секунду чуть сильнее надавить в самый центр нижней и вынудить Жанну слегка приоткрыть рот. Через мгновение они уже нырнули внутрь, встретив на пути ряд ровных зубов. Хмелик рвано выдохнула и ещё немного разомкнула губы, вдруг, словно через толщу обрушившейся на неё воды, услышав; — Оближи… Губы Жанны покорно сомкнулись на чужих пальцах, а в следующий миг подключился и язык, трепетно коснувшийся нежданных. — Блять… — Только и сумела хрипло выдавить из себя Рита, вдруг резко дёрнув на себя Жанну другой рукой. — Иди ко мне… Чувственный, плавящий мозг шёпот совсем лишил Жанну здравого смысла. Нелепо и безвольно дёрнувшись вслед за потянувшей её рукой, она не поняла даже, как оказалась на коленях Риты… Верхом. Как крепкие руки тут же поймали её за талию, когда она попыталась было вскочить, а поняв, что Жанна смирилась и больше не убежит, руки поднялись вверх и зарылись в волосах. Чуть поиграв с локонами, ладони крепко ухватили голову, притягивая её лицо всё ближе и ближе… Считанные сантиметры остались между двумя парами тёмных, слегка затуманенных страстью, вперемешку с алкоголем, зелёных и карих глаз. Жанна, как заворожённая, пристально и чуть испуганно вглядывалась в почти чёрные влекущие омуты напротив, а ей казалось, что она смотрит не в глаза Риты, а в зеркало… Всё, что ей доводилось когда-либо видеть у себя в глазах, сейчас, точно чуть замутнённое отражение, возвращалось обратно. То есть, совсем всё: ощущение собственной ненужности и полной никчёмности, боль и страх, обида и отчаяние, злость и ненависть… И наконец, как венец всего этого — любовь… Страстная. Всепоглощающая. И… Как ни странно, только добавившая изрядную порцию той самой тупой боли в сердце. В тот момент Жанна отчётливо поняла — Рита давно на нее не злится, она простила ее за измену. Но разве эта чёртова любовь хоть когда-нибудь спрашивает вашего мнения? Она просто приходит, как тайфун, как ураган, сметая всё на своём пути, и ты совсем не в силах ничего поделать… Не в силах спастись. Рита не захотела или не смогла из-за изрядной порции алкоголя в крови закрыться от неё, спрятать свои эмоции, и она позволила узнать и почувствовать… А сухие, чуть потрескавшиеся губы Власовой тем временем не собирались больше ждать и уже накрыли её. Жадно. Сразу сильно и даже грубо. Сминая и утягивая в омут страсти. Выбивая прочь из головы все ненужные мысли и оставляя только одну единственную — плевать, что потом… Не имеет значения! Важно лишь то, что здесь и сейчас. Жанна не думала больше, накрепко вцепилась пальцами в густую Ритину шевелюру, видимо, для верности намотав каштановые локоны на кулаки. Ну так, на всякий случай — вдруг ещё передумает? И с такой дикой страстью ответила на поцелуй, что Рита то ли ошарашенно, то ли восторженно хмыкнула прямо в приоткрытые уста. Языки встретились и сплелись в безумно-яростном танце, отвоёвывая территорию друг у друга. Рита, не желая, очевидно, терпеть подобной наглости от своей бывшей ученицы, рьяно пошла в атаку на нахальный язычок, но куда там — сдаваться ей совсем не собирались. Мысленно чертыхнувшись, Власова выпутала пальцы из волос Жанны и внаглую нырнула под белоснежный, нарядный пуловер. Хмелик дёрнулась, когда ладони стали невесомо, больше щекоча, нежели волнуя, пересчитывать рёбра, уже подбираясь к тонкой полоске ткани. Жанна удивлённо качнула головой от того, с какой скоростью пальцы Риты справились с застежкой бюстгальтера. Жанна не выдержала, разорвав поцелуй, и с тихим шипением втянула в себя воздух от того, что тёплые ладони жёстко сомкнулись на её груди. Запрокинув голову и прикрывая глаза, девушка сдалась, плавясь от приятных до чёртиков ощущений. Однако, Власову не устроили только лишь тактильные ощущения. Рита быстро и требовательно потащила тонкий свитер вверх вместе с белоснежным кружевом нижнего белья. Пару секунд полюбовавшись представшей прямо перед её носом картиной, Рита теперь уже со странной трепетностью зажала между пальцев тёмные вершины. На лицо выползла довольная улыбка от того, как буквально на её глазах маленькие горошины сосков вырастали и твердели, как резко вздымающаяся от рваного дыхания грудь покрылась россыпью предательских мурашек… Рита ухмыльнулась, прекрасно осознавая, что всегда дерзкая бывшая ученица теперь полностью в её власти. Пальцы правой руки чуть замешкались на неудобной пуговице чёрных брюк, однако совсем ненадолго, уже спустя секунды потянув собачку молнии вниз и давая тем самым себе полный доступ к даже на вид мокрому шёлку трусиков и к тому, что под ними. Рите было откровенно лень заморачиваться и снимать остальную одежду со своей покорной и податливой, точно восковая кукла партнёрши, поэтому она просто сдвинула тоненькую ткань в сторону и нырнула пальцами в горячую влагу промежности. Жанна вздрогнула, словно её облили ледяной водой, резко напрягая бёдра, и вдруг широко распахнула глаза, уставившись на Власову мутным, испуганным взглядом. Нет, в такой позе она никак не смогла бы ей помешать, но Рите совсем не хотелось применять силу или делать что-то против воли этой так сильно похожей на неё темноволосой красотки. — Тшш, тише, котенок… — Полностью севшим голосом не сказала, скорее, сдавленно прохрипела Рита. — Не бойся, всё хорошо. Ты же сама хочешь. Расслабься, глупенькая, я сделаю тебе приятно, ну же. Жанна, мелко дрожа, не отводила всё ещё заметно испуганных глаз, но каменные мышцы бёдер действительно смогла слегка расслабить, тут же почувствовав лёгкие массирующие движения руки. Пальцы Риты нырнули чуть-чуть вглубь, надавливая на клитор и вырывая из горла Жанны протяжный, урчащий звук. Жанна больно прикусила нижнюю губу, стараясь не шуметь, и сильнее рванула пряди волос, зажатые между пальцев. — Киса, ты мне их вырвать решила? — Оскалилась Власова, и Жанна тут же совсем выпустила коричневые завитки из своих ладоней, перемещая руки на плечи Риты. И очень вовремя, потому как та «без объявления войны» уже отправила сразу два своих пальца внутрь. Жанна охнула, а спустя всего несколько секунд сама нетерпеливо дёрнула бёдрами навстречу. Маргарита вновь ухмыльнулась такой откровенной нетерпеливости Жанны и начала сперва плавные, неторопливые и глубокие движения. Только Жанну этот темп явно не устраивал, и, не долго думая, она сама начала двигаться так, как ей того хотелось. Фыркнув, Рита быстро подстроилась под нужный ритм и вновь прибавила палец. Маленькая заминка от очередной лёгкой болевой вспышки, и Жанна опять первая начала двигаться. Темп нарастал, Рита теперь сама чередовала глубокие и плавные движения с резкими и короткими, вынуждая Жанну едва ли не до крови кусать себе губы или внутреннюю сторону щёк в отчаянных попытках сдержаться и не стонать в голос. Податливое тело содрогалось и выгибалось всё сильнее, отчётливо давая понять о приближении оргазма. — Рит я. — Жанна не поняла сперва даже, кто это и что ему нужно, почувствовав лишь поток холодного воздуха, ворвавшегося в распахнутую настежь дверь, впрочем, как и замершая в полном ступоре прямо в ней Рита. — Опа. — Резко выдала Марина, осматривая картину, которая была пред ее глазами.— Я хотела извиниться... — Всё-таки выдохнула окончание фразы Князева, слегка брови хмуря, на Жанну смотря. Первой опомнилась Власова, резко выдернув свои пальцы и грубо спихнув напрочь растерянную Жанну со своих колен. Хмелик пошатнулась и опёрлась пятой точкой о стол, чтобы банально не упасть. Она стояла к Рите лицом, к Марине спиной. Низ живота горел огнём от острых спазмов так и неполученной разрядки, колени безбожно дрожали и почему-то вдруг стало безумно стыдно от всего этого… От того, что она так нелепо, просто и быстро поддалась на ласки и уговоры напрочь пьяной Риты... Господи, да она же видела это всё! Ей отчаянно захотелось щёлкнуть пальцами, как в кино, и тупо исчезнуть… А Марина… Марина развернулась и вышла, из своего же кабинета. Снова. — Видимо наши с ней отношения в конец испорчены. — Подытоживает Рита, смотря на закрытую дверь. — Не только ваши. — Фыркает Жанна. — Договоришься щас. — Шикнула Рита, вернув взгляд к Жанне, она ухмыльнулась своим пошлым мыслям и подошла к Жанне сзади, прижимая ее к столу. — Ну раз отношения испорчены, может быть продолжим? — Это конец… — Судорожно прошептала Жанна, наспех брюки застёгивает, накидывает свой свитер обратно, и выбегает из кабинета за Мариной. В лифт забегает как раз-таки в самый последний момент. Марина выглядит через чур раздражённой и злой. — Прости… — Сразу с извинениями начала Жанна. — А что мне твоё «Прости»? — Спокойно спрашивает Марина, даже взглядом не окинув. — Я виновата, я знаю… Но… — Заткнись. — Резко обрывает ее на словах, поворачивается к ней и подходит, оставляя между ними расстояние руки. — Ты сама всё испортила. Испортила то, что я пыталась с тобой построить. Спасибо. Больше не приближайся ко мне. Никогда. Слова резали как нож, даже больше, как катана. Холодное, беспощадное оружие, жаждущее крови. Рубящее всё, что встает у него на пути. Возможно, его можно сломать, его можно разбить. Но душу этого демона не уничтожит ничто. — Марина… — Заткнись! Ты так долго добивалась меня, чтобы что? Чтобы изменить мне с моей сестрой? Ты, блядь, практически заставила меня любить себя, а потом изменила! Я тебя ненавижу. Жанна удивлённо округлила глаза, пытаясь понять, не послышалось ли ей? Она только что признала, что любит ее? Это было слышать намного больнее, чем если бы она тупо выстрелила в неё. Для Марины мир стал темным и непонятным местом, полным обмана и страха. Чувство предательства наполняло её изнутри, будто острые лезвия разрывали её душу. Она ощущала, как сердце сжимается и ноет, а в висках стучит тоска, словно гудящий сигнал о том, что что-то в жизни пошло не так. Каждый шаг к двери, когда она решилась уйти, ощущался как взорванный шаблон её мироощущения. Ноги были тяжёлыми, как будто они впитали всю тяжесть её горьких переживаний, и каждый шаг отнимал у неё последние остатки уверенности. Она не оглядывалась. Не хотела увидеть ни одно из тех лиц, которые когда-то были дорогими, которые теперь казались чужими и неприемлемыми. Внутри раздавалось эхо, его стук напоминал о каждом предательстве, о каждом слове, которое когда-то тепло звенело в её ушах — а сейчас превращалось в ядовитые шипы. Марина чувствовала, как сжимается её грудь, словно в неё тычут ножом. Боль становилась всё острее, и каждый вдох давался всё труднее. Смысл жизни внезапно исчез, умываясь в слезах обиды и горечи. Все мечты, которые она лелеяла, рассыпались, как песок сквозь пальцы. Её внутренний мир напоминал руины, где некогда бурлила жизнь, а теперь остались только тени. Ей хотелось закричать, но слова застревали в горле, превращаясь в безмолвный крик отчаяния. Внутри шла борьба между желанием уйти и непрекращающейся болью от предательства. Марина вдруг поняла, что то, что она считала любовью, оказалось лишь маской, под которой скрывалась холодная истинная действительность. Она покинула ту часть себя, которая могла позволить чувствовать счастье, и это было самое горькое предательство из всех. Теперь осталась только пустота, которую невозможно заполнить. С каждой секундой, проведенной вдали от родных ей лиц, она ощущала, как её душа уходит в темный омут, а мысли рисуют картины: что же было не так? Почему всё так быстро разрушилось? С чувством потери, которое было похоже на тугой узел в груди, Марина шла дальше, в неизвестность, с надеждой, что однажды увидит свет, который скроется в её сердце, но сейчас её путь был полон болей и страха. Марина, как будто потерявшая последние остатки сил, заваливается в свою квартиру. Кажется, что каждый шаг дается ей с трудом, и её тело сопротивляется, как будто предчувствуя бурю внутри. Она крепко держится за грудь, где сердце колет, словно какой-то невидимый злодей утрамбовывает его в беспощадные тиски. Боль пронзает её, и она с трудом сглатывает, стараясь не поддаться водопаду слёз, который подступает к глазницам. Внутри Марины раздается гул, словно ураган мыслей обрушивается на неё с неистовой силой. Эти мысли, обагренные красной яростью и глубокой печалью, пожирают её изнутри, медленно, но неумолимо, как ржавчина, разъедающая металл. Она не может выбраться из этого замкнутого круга, как если бы оказалась запертой в клетке, которую сама же построила своими надеждами и мечтами. Голова кружится, и с каждой секундой мир вокруг становится все более нечетким и призрачным. Стены её квартиры, некогда уютные и полные тепла, теперь кажутся чуждыми и угрюмыми. Взгляд Марины блуждает по комнате, но глаза не могут сосредоточиться на предметах, словно даже стены отказываются принимать её обратно. В глазах темнеет, и она пытается ухватиться за пуговицу своего свитера, чтобы не упасть. «Как это возможно?» — думает она, заполняя разум вопросами, на которые нет ответов. Она снова предана, и это чувство — как неумолимый яд, который медленно растворяет её существование. Воспоминания о том, как Жанна делала ей комплименты, как обещала всегда быть рядом, теперь звучат как насмешка. Чёрт… Почему она позволила себе снова поверить? Каждая мысль, как шип, вонзается в сознание, отзываясь болевой волной. Она чувствует себя одинокой среди этого пустого пространства, где раньше звучал смех и радость. — Ненавижу… — шепчет она себе, ненавидя и себя, и того, кто предал её. Марину охватывает безысходность, и даже самое простое действие, как дойти до дивана, становится непосильной задачей. Она медленно падает на мягкую поверхность, словно под её весом отказываются держать все иллюзии, которые она так долго бережно собирала. Смутные тени её надежд начинают расползаться, и вот Марина оставлена наедине со своей болью, медленно умирающей, но все еще способной мучить её каждый миг. Это время проходит в безмолвии, но мысли не прекращают свой изнуряющий танец, оставляя её в бесконечном круговороте боли и тоски. Марина, борясь с гигантской, невыносимой болью, медленно делает шаги к своей кровати. Каждый шаг отзывается в её сердце, как удары молота по металлу, оставляя за собой следы страданий. Она едва может заставить себя двигаться, словно её ноги тяжелее, чем свинец, и каждая попытка уверенно шагнуть вперед знакома ей, как зловещая мелодия. Боль, которая сковывает её мысли, ведёт к тому, что мир вокруг растворяется, а вместо него остаются лишь тени её потерь. Каждое движение кажется пыткой. Марина вынуждена сдерживать вскрики, боясь, что стены квартиры слышат её страдания, так же, как и она слышит собственное сердце, бьющееся с беспокойством. Она смутно осознает, что когда-то эта комната была полна жизни, но сейчас её наполняют только эхо одиночества. Маски сброшены, и нет места для притворства. Линзы, сквозь которые она раньше смотрела на мир, разрушены, а её настоящие чувства, разъеденные предательством, остаются незвучными. Трудно себе представить, что в теле, полном горе и разочарования, все вновь замерзает. Внутри неё образуется огромная Антарктида незвученых чувств — холодная, бесплодная и опустошённая. Комната кажется бескрайним пространством, где ей некуда убежать, и только впереди маячит знакомая, но пугающая гряда — её кровать. Наконец, она достигает её, будто совершив подвиг, и с тяжёлым вздохом падает на матрас. Мягкость постели встречает её, но лишь на мгновение. Она закутывается в одеяло, как в укрытие от внешнего мира и ненависти к личным переживаниям. Это одеяло не дарует тепла, а лишь отдаляет её от реальности, и вскоре погружает в состояние, которое граничит со сном, но не даёт ему осуществиться. Под каким-то снотворным она пытается забыть, как рухнул её мир и как внезапно исчезли все мечты. Тишина окутывает её, завуалированы выстрелы воспоминаний, стараясь забрать их далеко в угол её сознания. Она заставляет себя закрыть глаза, чтобы воспротивиться мыслям, но даже в темноте у неё нет покоя. Сердце стучит всё так же, и в её душе раздаются оглушительные крики безысходности, но теперь они лишь сливаются с тишиной, создавая новую симфонию одиночества.

***

Жанна сидела на своем диване, истощённая и погружённая в мир нескончаемых слёз. Сутки напролёт она не поднималась с места, словно оковы невидимой тьмы держали её в плену ярких, но мучительных мыслей. Взглянув на себя в зеркало, она не могла узнать отражение: тёмные круги под глазами, запутанные волосы и измученный взгляд, полный печали. Каждый день, словно замкнутый круг, повторялся. Она не могла заставить себя пойти на работу, где будет Марина, которая, вероятно, уже заметила её отсутствие. Работая раньше с полной отдачей, она теперь чувствовала себя призраком своего прошлого, и работа казалась пустым делом, когда сердце её было разбито. Она никогда не думала, что так сильно привяжется к кому-либо, но жизнь нередко подкидывает неприятные сюрпризы. Каждый момент, проведённый с ней, теперь причинял ей невыносимую боль, и она знала, что самое трудное — это угрызения совести и чувство утраты. Она не могла не думать о том, как ещё недавно смеялась и строила планы на будущее. Теперь её мир рассыпался на мельчайшие частицы. Даже когда свет за окном ярко светил, в её душу поселялась тьма. Холодные стены квартиры казались ещё более угнетающими. В таком состоянии вполне естественным был поиск утешения в алкоголе и сигаретах. Жанна знала, что это не решение, но мысль о том, чтобы встретиться с реальностью, наполняла её ужасом. Телефон оставался её связующим звеном с внешним миром. Он был жив, и каждый раз, когда он вибрировал от уведомлений, сердце её кольнуло надеждой. Возможно, это было сообщение от нее. Возможно, она всё поймёт и вернётся. Телефон ей нужен для того, чтобы еду заказывать и алкоголь с сигаретами. На протяжении этих дней она размышляла о том, как было бы хорошо, если бы кто-то просто пришёл и объяснил ей, что всё это временно. Она хотела бы опять чувствовать смех, а не всепоглощающее горе. Заказать бутылку вина или пачку сигарет — это стало её единственным способом справляться с жизнью. Каждый раз, делая этот шаг, она чувствовала, как разрывается между желаниями и здравым смыслом. В памяти всплывали моменты, когда они были счастливы — прогулки под звёздным небом, тихие вечера с чтением книг, смех, который наполнял комнату. Эти счастливые моменты сейчас только усиливали её страдания. Эти воспоминания были как осколки стекла, режущие её изнутри, но тем не менее она не могла от них избавиться. Время шло, но ей казалось, что она буксует на месте. Она не могла понять, когда же это уйдёт, когда боль перестанет так беспощадно сжимать её сердце. Её мысли о том, что она когда-нибудь сможет ее простить, были единственным светом в её тёмной глубине. Но как дождаться этого момента? Ей хотелось, чтобы это произошло прямо сейчас. Жанна не хотела думать о завтрашнем дне, а тем более о будущем. Она всё больше погружалась в своё собственное болото, и с каждым часом, проведённым в одиночестве, её мир сводился к четырём стенам и потухшему освещению. Но где-то в глубине души она чувствовала, что языки пламени сильных эмоций когда-нибудь угаснут, и каждый шаг к выздоровлению — это дело времени. Она просто оставалась ждать, и каждая капля слезы продолжала обжигать её, словно отчаянный крик о помощи, и в то же время — тихий призыв к тому, чтобы всё снова стало на свои места. Жанна сидела в тишине своей комнаты, погруженная в мрак собственных разочарований и самоосуждения. Каждая мысль о Марине была как острый нож, пронизывающий её сердце ленточкой вины и стыда. То, что она сделала, было невыносимо: предать человека, который открыл своё сердце с такой откровенностью и храбростью, было хуже всего, что она могла представить. Ее сознание бесконечно прокручивало иную реальность, где она могла бы быть верной и преданной. Но вместо этого в её жизни произошла катастрофа, которую она сама на себя и навлекла. Как могла она оставить Марину в этом состоянии, полном боли и страха? Как могла так жестоко поиграть с чувствами человека. Зачем она позволила своим эгоистичным желаниям затмить ту бесконечную любовь, которую ей дарили? Когда Марина призналась ей в любви, оставляя наивное и трепетное послание, в Жанне проснулось множество чувств — надежда, счастье, радость. Но даже эти искренние эмоции не смогли затмить тот факт, что она сама в тот же момент уже была погружена в "роман" с другой. Каждый раз, вспоминая тот момент, когда слова «Луна кровавого оттенка» звучали в её ушах, она испытывала невыносимую муку. Как можно быть такой лицемеркой? Жанна понимала, что её измена была не просто физическим предательством, но настоящим обманом души. Это было не просто нарушение обещания; это было предательство самой искренней любви. Марина открывала ей сердечные границы, тогда как Жанна, как последний трус, сбежала из этого обиталища безопасности. Она чувствовала себя последней тварью, дрожащей от стыда и страха, абсолютно неспособной объяснить свои действия. Ночами Жанна металась между сладкими грёзами о том, как бы всё могло быть по-другому, и горькой реальностью, которая не отпускала её. Она вспоминала, как их отношения начинались — звонкие смехи, глубокие беседы, моменты, когда время останавливалось, а мир вокруг словно исчезал. Как могла она так легко предать всё это? Она винила себя за каждую слезу, что скатывалась по щекам Марины — ведь она знала, что это была её прихоть, что стала причиной невыносимой боли. Её сердце терзали угрызения совести, и каждое утро она просыпалась с мыслью о том, как стыдно ей было смотреть в глаза возлюбленной. Как же легко, оказывается, рушить жизни и мечты. Её стыд был невыносим, он сбивал её с ног, и из-за этого даже воздух вокруг казался тяжёлым. Жанна пыталась найти в своем сердце хоть каплю понимания для себя самой, надеясь, что когда-нибудь она сможет простить себя. Её страсти к любви и болезненным переживаниям превратились в яд, отравляющий всё вокруг. Каждый её поступок, каждое слово казалось окрашенным в коричневый цвет предательства. Любовь? Она почувствовала только её обратную сторону — ненависть к самой себе. Чувства, которые она испытывала к Марине, были зданиями, которые она построила, а затем разрушила своими руками. Теперь, когда она смотрела на жизнь через призму изломанных отношений, Жанна понимала, что предала не только доверие — она предала саму идею искренности. Каждый вечер она сжималась в углу своего дивана, как будто изолируя себя от мира — от людей, от яркости, от жизни, полной счастья. Этот камень в её сердце выглядел слишком тяжёлым. Жанна понимала, что ей нужно пройти через эту тьму, чтобы когда-нибудь увидеть свет. Но путь был полон страха и одиночества. Возможно, она навсегда останется этой бездной, которой не видно дна. И хотя она хотела бы извиниться перед Мариной, зная, что это не смоет ту боль, которую принесла, но в глубине души она надеялась на прощение. Жанна чувствовала, что любовь может быть с ней, но в том состоянии, в котором она находилась, ей лишь оставалось трястись от угрызений совести, боясь, что она уже потеряна навсегда. Когда ночь окутывала мир своим густым черным покрывалом, Жанна чувствовала, как холод проникает в её душу. Тогда всё начиналось. Внутри её возникал страх — глубокий и мучительный, как будто сам воздух стал для неё ядовитым. Панические атаки нагрянули словно непрошенные гости, ворвавшиеся в её жизнь и захватившие контроль, лишив её спокойствия. Каждый вдох давался с трудом, словно в груди застрял тяжелый камень, который не собирался давать ей почувствовать облегчение. Каждый раз, когда она пыталась вдохнуть, её грудь сжималась в невыносимой хватке, и это ощущение превращалось в непереносимое бремя, от которого не было спасения. Остатки воздуха в лёгких начинали гореть, как огонь, и эта агония зловеще катапультировала её в воронку страха — в ту пустоту, где она чувствовала себя беспомощной и одинокой. Мысли, словно неудачные шахматные фигуры, бегали по её разуму, не зная, куда стремиться; они спотыкались друг о друга, оставляя за собой лишь хаос. Жанна старалась поймать одну из этих мыслей, чтобы обуздать её, но нездоровый поток не давал ей ни минуты покоя. Все они одновременно вылезали на поверхность, тревожащие её сознание, заставляя чувствовать себя в ловушке своего же разума. Порой они становились такими яркими и разрывными, что у Жанны в глазах темнело, и она не могла понять, кто она. В такие моменты каждое движение казалось опасным. Резкие подъемы казались высоченными, а каждый шаг — невыносимой дикой беготнёй от невидимого врага. Беспомощность грызла её изнутри, как ненасытный червь, пожирающий всё, что было когда-то священно и важно. Она не контролировала своё тело. Жанна чувствовала, как оно дрожит, как будто один из её внутренних механизмов сломался и отказался выполнять задание. — Я не могу так жить. — Судорожно шептала она себе, но это не помогало. Дрожь, как нежданная гостья, обнимала её, не оставляя шанса на покой. Её тело сопротивлялось, а разум еще больше путался. Слёзы текли по щекам навязчивым ручейком, и она скорбно наблюдала, как часть её самой уходит в никуда. Это были не просто слёзы, а крик о помощи — о том, что она не может справиться, о том, что дверь, ведущая к спокойствию, заперта. Каждый вздох пробивался через эту стену слёз, и Жанна осознавала, что даже ночь не способна забрать её страдания. В темную, липкую тьму, окружавшую её, иногда проникал свет, но он быстро гас, как будто её страдания не позволяли ему остаться. Внутри её клокотали чувства — недовольство, перевозбуждение, страх, и вуаль над её сознанием казалась невыносимо тяжёлой. Она мечтала о том дне, когда сможет без страха смотреть в глаза ночи, когда панические атаки станут просто неприятным воспоминанием, а не всегда актуальной угрозой. С каждой наступающей ночью, когда теряла возможность управлять своим дыханием, Жанна всё более понимала, что это — не просто фаза усталости; это была борьба, которая оставила ей шрам на душе. Но даже в этом мрачном состоянии где-то глубоко внутри неё ещё светилась искорка надежды. Может быть, когда-то она вновь почувствует, как её душа наполняется миром, и её дыхание станет лёгким, как перо. Жанна уже давно перестала чувствовать необходимость общаться с Машей и Ларисой. Их настойчивые попытки подойти к ней, стуча в дверь, вызывали в ней лишь раздражение и желание укрыться ещё глубже в собственном мире. Она умело игнорировала их. Они звали её по имени, но для Жанны это звучало как далекий эхо — не более чем призыв, который не мог пробудить её от резкой тишины. Когда Маша и Лариса угрожали вызвать полицию, она только вздыхала, оставшись неподвижной на своей кровати. Да, снаружи их настойчивость звучала грозно, но внутри неё бушевал свой собственный ураган. Она знала, что если правоохранительные органы и появятся, то не смогут помочь ей. Полицейская форма не сможет предотвратить ту невыносимую боль, которая сковывала каждую клеточку её тела и души. Внутри Жанны всё горело. Это было чувство, которое трудно было описать. Как будто она сидела в центре вулкана, который вот-вот извергнет всю свою лаву. Каждый день становился испытанием, а ночи превращались в пытку. Её сердце и разум копили страдания, каждый момент дотягивал до предела, и она не могла избавиться от этого ощущения постоянной угрозы. Болит душа, болит тело, и каждый новый вздох только усиливал страдания. Она не могла понять почему мир вокруг неё продолжает существовать, пока она с трудом держится на краю пропасти. В ее сознании рождались мысли о том, что никто не понимает, каково это — быть запертой в ловушке собственных эмоций, словно одна из тех марионеток, у которых отрезали нити. Когда она лежала в своей кровати, ограждая себя от внешнего мира, её мысли метались по пустым контурам, но звук стука в двери заставлял её чувствовать себя ещё более уязвимой. Она не знала, как объяснить подругам, что для неё это не угроза, а освобождение — возможность замкнуться в своём мужестве, хотя это мужество начинало понемногу иссякать. Игнорируя Машу и Ларису, Жанна создавала вокруг себя защитную стену — орудие борьбы с той болью, которая не отпускала её ни на миг. Но чем больше она дистанцировалась, тем яснее понимала, что это лишь временное решение. И всё же ей казалось, что это лучший способ сохранить себя, пусть даже за счёт утраты близости, ради которой не осталось сил бороться.

***

Несколько дней назад, счет времени потерян, Марина закрыла дверь своей квартиры и погрузилась в мрак собственного создания. Боль, которая жгла её изнутри, стала постоянным спутником. На протяжении всей недели она не выходила на работу, несмотря на то что занимала должность начальницы. В глазах подчиненных её отсутствие выглядело странным, но она не могла об этом беспокоиться. Всё, о чем она могла думать, это о том, как навалившиеся заботы и тревоги подавляют её. Слухи о её состоянии, возможно, уже кочевали среди сотрудников. Она не хотела, чтобы кто-то знал, как сильно её раздирает эта жгучая боль, и из-за этого предпочитала оставаться наедине со своими внутренними демонами. Первый день оказался самым сложным. Когда Жанна несколько раз попыталась ей дозвониться, в ней вспыхнула ненависть и отчаяние. В порыве эмоций Марина разбила свой телефон, как будто это могло разбить и её проблемы. Она была готова отрезать себя от мира, и именно телефон стал символом всего того, что её подавляло. Теперь, когда она не могла связаться с никем, чувствуя себя ещё более изолированной, она начала страдать от отчаяния. Без возможности получать звонки или сообщения, она оказалась полностью отрезанной от реальности. Марина поняла, что не может продолжать так. Но другим людям было не под силу понять, что происходит с ней. Они видели лишь её отсутствие и никак не могли помочь. Она чувствовала, что физическая боль отражает стойкую внутреннюю борьбу, которую ей предстояло выиграть в одиночку. Каждый момент бездействия лишь увеличивал её страдания. Мысленно она представляла себе, как выходит на работу, как видит переживания своих коллег, но её тело не подчинялось. Глубокий ужас охватывал её всякий раз, когда она задумывалась о том, как начать восстанавливать связи и возвращаться к нормальной жизни. Внутренний конфликт бушевал, и все её попытки вернуться к норме оборачивались новым витком боли. Марина заперлась в своей квартире, отрезав себя от внешнего мира. Этот мир за окнами, полный жизни, кажется ей далеким и чуждым, как картинка из прошлого. Она долго не выходила на улицу, и каждый день превращается в бесконечную ленту серых часов, где единственным собеседником становится собственная тишина. Самое простое действие, как пить воду или закинуть в рот что-то поесть, становится целым ритуалом. Она словно пытается убедить себя, что физическое тело все еще требует ухода, даже если душа погружена в непрекращающийся мрак. Вода, которая скатывается в горло, приносит лишь временное облегчение, как будто с каждым глотком Марины возвращает в реальность. Но еда — это не столько необходимость, сколько способ заглушить глухое жужжание голода, которое мешает размышлять о вещах более глубоких. Однако даже эти короткие моменты, когда она дотрагивается до чего-то материального, не способны затмить ту моральную боль, что сжимает её грудь. Эта боль не носит физического характера; она проникает глубже, завязывая узлы тревоги и одиночества. Каждое дыхание становится трудным, ноша, которую не видно, но ощущать можно. Мысленно Марина скитается среди воспоминаний, каждая мысль о прошлом причиняет страдания — все те радости, которые когда-то наполняли ее жизнь, теперь кажутся недосягаемыми. Снаружи мир продолжает жить своей жизнью. Люди идут по своим делам, смеются, делятся радостью, а она остается в плену собственного внутреннего мира. Изоляция становится её защитой, но в то же время — тюрьмой. Она понимает, что пора бы открыться, сделать шаг к переменам, но страх делает свое дело, не позволяя уйти от привычных стен её маленькой квартиры. Таким образом, каждый день превращается в борьбу — борьбу с самим собой, с собственными демонами и с тем, каким образом вернуться к жизни, не потеряв при этом надежду.