Вечно горящие огни

Джодах идёт по до боли знакомому залу с высоким бокалом шампанского. Пить он его не будет, но для приличия всё равно взял. Как-никак играть роль добропорядочного и уважающего всех актёра он обязан, хотя бы на этом вечере. Да и подставлять Сан-Франа не особо хочется, как и отказывать в таком торжественном и важном мероприятии. Дело получило своё завершение и закрылось, спектакль проведён успешно, настолько, что Франческо чуть ли не с объятиями бросился ему на шею. Благо, Сан-Фран вовремя вспомнил про рамки приличия и расстояние, которое должно быть между ним и Джодахом, поэтому обошёлся обычным рукопожатием и короткой фразой «ты хорошо сыграл». И одна эта фраза была для него самой лучшей наградой и заставляла сердце радостно трепетать. Да и само понимание того, что Сан-Фран начал к нему испытывать сопереживание, понимание и уважение, даже когда все эмоции, реакции, мысли и действия были ложью, заставляют его маленького ребёнка внутри кричать и биться от радости. Полы и потолки блестят от чистоты, из-за чего в них даже получается разглядеть собственное отражение. Расписные колонны устремляются вверх, где с потолка свисает огромная люстра, которая своим мягким светом окутывает весь зал, добираясь даже до самых потаённых и скрытых от чужих глаз углов. А в центре комнаты возвышается пушистая и высокая зелёная красавица-ёлка, с лапок которой свисают сверкающие и матовые шары: серебряные, синие и зелёные, — а роль верхушки выполняет острая восьмиконечная звезда. Мишура шуршит и сверкает в свете ламп и отражает от себя огни гирлянды, которые то ярко загораются, то медленно затухают, чтобы вновь ярко вспыхнуть. Народа, на радость Ави, здесь немного, ибо общаться с кем-либо из незнакомых ему существ насчёт новых контрактов нет никакого желания. Он слишком устал от всего происходящего последние несколько лет и игры в поддавки с остальными, с собой и смертью. Только сейчас Джодах понял, почему тогда, в первый раз, наблюдатели сказали ему, что все его воспоминания — всего лишь ложь, воссозданная ради сохранения рассудка и забавы. Забавного в этом, правда, было ровно столько же, сколько любви Сан-Франа к отчётам. Убийства, боль, слёзы и бесконечное чувство безысходности и отчаяния, скатывающееся в бессмысленное самокопание и попытки найти выход из столь страшной ситуации без малейшего понимания того, что ты собственными руками закрыл эту клетку с двух сторон. И это было прекрасно: то что нужно для скучающего мозга, который требовал хлеба и зрелищ, дабы в крови бурлил адреналин вместе с дофамином и предвкушением. Минусы были только в том, что он ничего не помнил и не мог сам себе помочь, что ставило его жизнь под большую угрозу, из-за чего Джодах постоянно висел над пропастью, а смерть ему дышала в спину, и ему оставалось только надеяться на то, что Бартоломью сможет его обезопасить. Главное, что сейчас об этом больше можно было не переживать и вздохнуть полной грудью, оставив все проблемы позади, и с уверенностью посмотреть в будущее, которое ярко светило и дарило надежды на самое лучшее и хорошее за последнее время. Джодах даже впервые за столь долгое время испытал уверенность в завтрашнем дне, не чувствуя какого-либо подвоха и двойного дна. Только безмерное спокойствие, умиротворение и желание жить дальше, продолжать идти вперёд, несмотря ни на что, и утопать в чужой безмерной любви, чей вкус слишком сладкий и вызывающий самую настоящую зависимость из-за этого. — Выглядишь счастливым, Джодах, или мне лучше обращаться к тебе, как «благоверный»? — тихо смеясь, спрашивает Лололошка, смотря на него сквозь бокал, в котором плещется такая же светло-золотая пузырчатая жидкость. От таких слов Ави рефлекторно прикрывает лицо крыльями на своей голове и отводит глаза в сторону, чувствуя на щеках предательский жар. Именно от таких комплиментов и слов Джодах всегда теряется, тает и вспыхивает словно свечка, пока щёки горят, словно гвоздики. Лололошка же деловито ходит вокруг него, словно кот, прищуривается, наклоняется вперёд, дабы оказаться буквально в паре сантиметров от его лица, лучше рассмотреть в чужих заинтересованных и сверкающих азартом глазах собственное отражение и незаметно провести по основаниям перьев, вызвав у него приятную дрожь и тихий нервный глоток кислорода. — Звучит как-то слишком официально, не находишь? Будто мы уже женаты, — говорит Ави, краснея ещё сильнее от мыслей, что его слова в ближайшие пару лет или даже месяцев могут претвориться в реальность. — Не думаю, но если тебе не нравится, то я могу и дальше тебя называть довольно ёмким словом «дорогой», — говорит Лололошка, повиснув на шее Джодаха и оставляя на его губах лёгкий, но горький от алкоголя поцелуй. Ави не понимает, откуда в стеснительном до этого Лололошке сейчас столько уверенности и озорства. Хотя не сказать, что ему не нравится, даже наоборот ещё больше заводит и заставляет нелепо и глупо улыбаться, опираясь на щеку, смотря чересчур влюблённо и преданно в чужие глаза, что говорит больше любых слов. Клятвы себе в том, что никогда больше не привяжется и не полюбит в очередной раз, оказались пустым звуком, а собственное сердце не хотело никого выбрасывать из своей памяти, поэтому продолжало томно и глубоко вздыхать по одному существу. — Мне кажется, тебе не следует общаться с Эбардо. Он на тебя плохо влияет, — говорит ангел, чувствуя, как чужие руки уже полноценно начинают гладить его крылья, из-за чего сохранять лицо становится сложнее. Лололошка на это заявление лишь закатывает глаза, решая всё ещё умолчать о том, что именно благодаря Эбардо были произведены одни из его самых активных и смелых действий. На такое самостоятельно Лололошка бы никогда не решился, да и не смог бы сделать, так как не имел никакого опыта в амурных делах. А потом резко в его жизнь ворвался Эбардо с весьма странной книгой, сияющими от предвкушения глазами и искренним желанием помочь. В эти мгновения Лололошка чувствовал себя учеником, а Эбардо воспринимал как учителя, знания которого он впитывал, словно губка, кивая, краснея и изредка вступая в дискуссию, так как их взгляды иногда расходились из-за большой разницы в предпочтениях их партнёров. Потом с Эбардо они вместе пили чай и говорили обо всём на свете: о сценарии, свежих сплетнях, которые ходят в СМИ, увлечениях. Иногда Лололошка играл с ним в шахматы, хотя и не особо понимал правила и саму суть. — Не понимаю, о чём ты. Эбардо довольно интересный собеседник, и, кстати, в эту субботу он приглашает тебя поиграть в шахматы. Сказал, мол, хочу как в старые добрые сыграть с моим кумиром в шахматы, а то скучно даже без его заносчивости и колких комментариев, — задумчиво протягивает Лололошка, хитро улыбаясь и поглядывая на Джодаха. Всё-таки методов воздействия на Ави у него гораздо больше, чем наоборот. Лололошка абсолютно не был против полного восстановления отношений между ними, которые были до этого. Джодах рассказал ему часть того, что вспомнил. Это только повысило доверие парня к нему, да и не заставило сомневаться в том, что всё их прошлое, в том числе и отношения, построено на лжи. Такой удар бы Лололошка пережил весьма болезненно, но всё было в десяток раз лучше. Новый Джодах был именно таким, каким Лололошка видел его в фильмах, на старых интервью и в заголовках статей. Он даже не думал, что настолько сильно скучал по этой фирменной харизматике и энергичности с постоянным желанием испытать новые, более яркие эмоции. И Лололошка иногда не поспевал за своим партнёром, хотя в энергичности и не уступал ему, а возможно даже превосходил. Как-никак когда каждый из них раскрывается друг другу ещё лучше, с новых, ранее не изведанных горизонтов и сторон, то прошлые правила и барьеры рушатся с небывалой лёгкостью, а чёткие и яркие границы становятся размытыми и чересчур бледными, хотя казались нерушимыми. — Что ж, я не против сыграть с Эбардо на выходных пару партеек. Думаю, нам будет, что обсудить: всё-таки года три не общались, мне столько надо ему всего рассказать, — тяжело вздыхая, говорит Джодах, делая глоток из бокала, но потом, скривившись, проглатывает столь ненавистный напиток, что вызывает у Лололошки смех. — Все отпускают своих партнёров на рыбалку, охоту, в бар с друзьями, а я отпускаю играть в шахматы. Кому расскажу, не поверят, — усмехаясь, говорит Лололошка. — А ты вообще не любишь теперь алкоголь или просто шампанское тебе не симпатизирует? Ави несколько раз проводит пальцами по атласной ленте, которая завязана в бантик на ножке бокала и смотрит вперёд на множество переговаривающихся существ, замечая несколько своих старых знакомых, с которыми, честно говоря, общаться не хочется. С большинством из них он самолично разорвал связи и уничтожил отношения до своего логического нуля. Причин было много, однако главной всё же было нежелание впутывать их в эту авантюру, ибо многие могли за него переживать и броситься на помощь, а некоторые, особо умные, быстро привели бы его в чувства. Однако таких единицы. Остальные же просто оказались не самыми приятными существами, с которыми Джодах больше не хотел иметь ничего общего и связывать свою жизнь, поэтому оборвал все связи. В первые секунды было больно, сердце сжалось, ноги подкосились, а лёгкие сжались в болезненной судороге, но потом стало легче. Легче от того, что это всё забудется и на некоторое время канет в небытие. А сейчас боль просто стала тупой, глухой и слабой. Время сыграло свою роль и залечило раны. — Шампанское не симпатизирует. Мне больше по душе коньяк. Есть от него особое эстетическое наслаждение, и у него так же есть свои особые правила употребления, — говорит Джодах, всё-таки решившись протянуть бокал официанту с серебряным подносом, дабы тот наполнил его. Из горлышка ярко-зелёной бутылки, которая отбрасывает причудливые блики на его одежду, льётся пузырчатая жидкость, которая медленно, но верно наполняет бокал до краёв. Джодах кивает, из-за чего официант ставит бутылку обратно на поднос и, кланяясь, удаляется прочь, дабы обслужить и других гостей. Ангел берёт со стола тарталетку с творожным сыром, красной рыбой и укропом и кладёт её в рот. Вкусовые рецепторы сразу передают ему солоноватый вкус рыбы в сочетании с нежным вкусом сыра и хрустящей корзинкой, который в кои-то веки перебивает отвратительное послевкусие шампанского. Ави даже не может понять, что ему конкретно не нравится в этом виде алкоголя: то ли горечь, то ли кислый вкус, несмотря на то, что шампанское сладкое, то ли из-за пузырей, которые неприятно покалывали язык. Однако понять это ангел не собирался и не собирается. Не нравится – и всё тут. Не его, видимо, как и большинство классических напитков, вроде водки, вина и саке. — Слава Времени, это всё закончилось! Чтобы я ещё раз в чём-то таком участвовал, — устало говорит Фран, оттягивая от шеи галстук, который, кажется, его сейчас задушит. — Вас никто и не заставлял в этом участвовать, — говорит Ави, пожимая плечами и улыбаясь. — Заткнись! Ты мне ещё на репетициях все нервы вытрепал! Ты меня достал вместе со Смотрящим, и ты, и ты! — говорит Сан-Фран, энергично показывая пальцем на актёров. — Хватит с меня уже всего этого, пошло всё к черту, возьму отпуск на месяц и телефон отключу! Сценарии я все написал, выслал, одобрение получил, а значит, можно спать спокойно, — говорит Фран, выпрямляясь и успокаиваясь, если судить по вновь ставшему безразличным ко всему взгляду. — Господин Сан-Фран, какая муха вас укусила? Я вас не узнаю! Эбардо, как не спрошу, так он только и делает, что жалуется мне на то, что вы работаете постоянно, — с усмешкой спрашивает Лололошка, подняв с Эбардо синхронно бокалы и сделав большой глоток. — Никто меня не кусал, — закатывая глаза, чуть раздражённо отвечает эльф, недовольно дёргая ушами. Эбардо на такое заявление широко улыбается и решает немного поиздеваться на Франческо, видимо решив, что даже в этот вечер тишины и спокойствия он не достоин. Вообще Эбардо просто нравилось наблюдать за тем, как лицо Сан-Франа краснеет от злости, как чужие уши опускаются вниз, а язык с мозгом не могут придумать достойную отговорку для себя и других. За долгое время вместе с ним сценарист в принципе разучился врать, хотя иногда, безусловно Сан-Фран мог что-то такое сказать, что заставляло ломать Эбардо над разгадкой: являются ли эти слова правдой или нет. Поэтому возможно сам Франческо не хочет ему врать, из-за чего всё выходит весьма плачевно. И последний вариант не может не вызвать у него мечтательную улыбку и томный вздох. — Я так не думаю, — говорит Эбардо, приобнимая Франа за шею и чуть наклоняя бокал, заставляя жидкость разбиваться о свои границы. Джодах вдруг резко что-то вспоминает и начинает рыться в карманах, пока не достаёт оттуда серебряный браслет с брелком в виде инь и янь, который покачивается от любого неосторожного движения. Ави берёт руку Эбардо, застёгивает браслет на его запястье, приобнимает его крылом и тихо шепчет: — Это тебе от Бартоломью. Он просил простить его и сказал, что очень тебя любит, — грустно улыбаясь, говорит Джодах. Эбардо чувствует лёгкую боль в груди, которая по ощущениям тупая и глухая, чувствует, как сердце замедляет свой ход, ударяя о грудную клетку чётко ровно и крайне медленно. Кажется, что в какой-то момент оно точно остановится навсегда, встанет на одном месте, не в силах выносить моль от ещё свежих ран. Безусловно помощь Джейса и Сан-Фран помогают ему смириться с мыслью, что на земле у него не осталось больше родных, что те золотые времена уже никогда не вернуть, однако это всё равно до сих пор очень больно. Не до скрипа зубов, не до вырванных волос и подкашивающихся ног, но больно. Для того чтобы эти раны полностью зажили нужно чуть больше чем слово «вечность» и «время», однако почему-то у Эбардо создаётся стойкая уверенность в том, что ему было просто необходимо эти слова услышать от Джодаха. Эбардо не знает, почему именно от него, а не от Сан-Франа, но что-то внутри него хотело именно этого. Может потому что их общение закончилось три года довольно резко и единственное, что он знал в то время о Ави так это тревожные новости и кратки холодные слова Бартоломью о том, что тому ужасно плохо, может потому что Джодах знает Бартоломью, наверное, лучше него самого и именно в его слова мозг мог поверить, может потому что ангел был и остаётся его самым лучшим другом на протяжении последних пяти лет, несмотря на ограниченность общения и резкое изменение в характере и темпераменте, которое произошло настолько резко, будто промчался ураган или вихрь. — Откуда он у тебя? — резко осипшим и чересчур тихим голосом спрашивает Эбардо, чувствуя во рту до боли знакомый горько-солёный вкус. — Можно сказать, что я договорился со Смотрящим ради того, чтобы всё-таки этот новогодний подарок дошёл до тебя вовремя, — говорит Ави, неловко улыбаясь. Джодах понимает, что сейчас врёт, но он просто не может сказать правду. Ведь сказать напрямую, что Ави копался в чужих вещах, причём покойника ужасно и в какой-то степени аморально. По всем правилам и нормам так не должно быть, но, тем не менее, Джодах нашёл среди десятка связок ключей ключ от квартиры Эбардо и Бартоломью, который второй ему вручил во время, пока он корчился в болезненных судорогах со словами: «Приходи в любое время. И если вспомнишь когда-нибудь об этом разговоре спустя года, приди в квартиру, когда там никого не будет, сядь в моей комнате и поставь мою любимую виниловую пластинку». И ангел исполнил эту волю, глотая солёные невольно стекающие по лицу слёзы. Даже во время первой шоковой терапии, из-за смерти Бартоломью было не так больно, как тогда в комнате, пока пластинка крутилась, иголка подрагивала, а музыка лилась из граммофона, пока перья ловцов снов чуть покачивались, а под пальцами ощущалась мягкая и махровая поверхность любимой подушки для медитации. — Как тебе только этого скрягу удалось уговорить на нарушение правил?! — восклицает растерянный Эбардо, совершенно забыв о любых нормах приличия и правила на публике, держаться на расстоянии от Джодаха. — Ну, во-первых, мы с ним лучшие друзья, поэтому договориться благодаря своим прошлым поступкам и доброте было не сложно. Плюс, когда совершаешь какое-либо нарушение один раз, остальные правила нарушаются с небывалой лёгкостью, — говорит. Ави, усмехаясь. — Нарушение правил? Неужто всё-таки довёл какого-то свидетеля до истерики или нервного срыва, — спрашивает Фран, закатывая глаза и скрещивая руки на груди. — Ну, кстати на него очень даже похоже, — задумчиво протягивает Джодах, — но нет. Дело в том, что мы с Арниром закрыли дело, и Смотрящий не должен был больше заниматься этим делом, но он нарушил запрет, — пожимая плечами, говорит Ави. — Подожди, в смысле закрыли дело?! — вскрикивает ошарашенно в унисон Эбардо и Сан-Фран. Ангел на это не отвечает, предпочитая сделать вид, что пьёт столь ненавистное шампанское, поглядывая и усмехаясь с произведённой реакции. Да и объяснять в принципе что-то он не планировал, ибо тогда пришлось бы рассказать и про шантаж, и про русскую рулетку, и про загадки, и про шифры с двойным дном. А этот разговор, который должен быть весьма непродуктивным и не принуждённым превратился бы в длительный монолог и диалог с рассуждением о ценности чужой жизни, его жизни и того, что он совершенно не заботиться ни о ком и ни о чём. Поэтому Ави не планировал его даже начинать и развивать, давая ему умереть ещё в утробе своего сознания от удушения. — Кстати, господин Сан-Фран, как вам Эбардо? — спрашивает Лололошка, хитро улыбаясь и смотря чётко в глаза Франу, который откровенно ничего не понимает. — Эбардо? — переспрашивает эльф, всё ещё отчаянно пытаясь понять суть и смысл вопроса, на что Лололошка кивает. — Ну, он добрый, милый, заботливый, смешной, иногда нахальный и раздражающий, н-но… Фран закрывает одной рукой собственное лицо, будто это поможет скрыть красные щёки и опущенные вниз от стыда уши. Эльф вообще не понимает, почему это говорит и с чего вдруг у него взялась такая откровенность и желание поделиться своими мыслями и чувствами, которые всегда должны находится в голове и сердце, не выходя за эти пределы. Тем более с Лололошкой и Джодахом. Перед последним вообще неловко, из-за чего эльф чувствует себя опозоренный и не в своей тарелке, ведь всё время до этого он буквально издевался и гнобил Ави, не чураясь в выражениях и словах, заставляя ангела даже в его обычной похвале и действиях видит двойное дно. Он осуждал его за чувства, за эмоции, за нормальную и естественную реакцию на вещи, а сам оказался не лучше. Утонул в чужой настойчивой любви, поддался на настойчивый стук собственного сердца и фразу мозга: «Стоит попробовать». И результат его действий стоит сейчас рядом с ним, широко улыбается и так и норовит притянуть его к себе, зарыться носом в волосы и никогда, и никуда не отпускать, но сдерживается по его же просьбе, хотя хочется махнуть рукой на всё и дать разрешение делать с собой всё что заблагорассудится, как и до этого. Однако собственная гордость, смущение и желание сохранить какое-никакое лицо перед остальными вновь давит на горло и разрезает на две части голосовые связки, заставляя молчать. — Ладно, твоя взяла, — говорит Лололошка, закатывая глаза и протягивая Эбардо несколько купюр. — Он и правда может говорить такие вещи без кулона на твоей шее. Сан-Фран чувствует укол внутри и растерянно опускает голову вниз. Он даже не знает, что ответить и сказать на такое. Это одновременно неприятно, странно и по-своему жестоко, ибо неприятно от того, что его принимают за существо, которое не может проявлять свою любовь и чувства — просто не способен. Да, Франческо не может так открыто показывать свои эмоции и желания, как Эбардо, но это же не делает его бесчувственным и холодным. Парень видя, что данная небольшая шутка задела Сан-Франа обнимает его и нежно целует в щёку, положив голову на плечо и хитро улыбаясь. От лёгкого еле ощутимого прикосновения щёки вспыхивают красным, уши опускаются вниз, а пальцы левой руки на автомате поднимают вверх шарф, пытаясь скрыть от всех свой стыд и смущение. Внутри будто летают бабочки, лёгкие спирает, а глаза блестят и будто изнутри излучают яркий и тёплый малиновый свет, с лёгким оттенком оранжевого и красного, пока блики формируются в форму сердечек, а сами глаза боязливо отводятся в сторону. — Господин Сан-Фран, не обижайтесь это просто небольшая шутка, — говорит Эбардо, специально максимально приблизившись к чужому уху. — Н-ничего с-страшного переживу, — лепечет Сан-Фран, не в силах сказать всё без запинок. — Эбардо, если ты хочешь, то я могу рассказать детали дела, хоть Бартоломью и не хотел, чтобы ты это слышал. Но мне всё же кажется, что ты имеешь право знать правду, хотя сейчас выбор только за тобой, — крайне серьёзно говорит Джодах, чувствуя себя крайне неуютно от того, что знает правду и при этом так спокойно смотрит в чужие глаза. Эбардо отпускает Сан-Франа и подходит к Джодаху. Он чётко смотрит в его глаза, пытаясь там что-то найти, до конца не понимая что. Его мучает много вопросов, настолько много, что кажется никто и никогда не сможет ответить на них полноценно, но хочет ли он знать ответы, знать правду, которая, скорее всего, будет крайне болезненной и неприятной? Эбардо уже и сам, не уверен, хочет ли он прикоснуться, протянуть руку и дотронуться покрасневшими от холода и боли подушечками пальцев до ответов. Стоит ли оно того? Или всё-таки стоит довериться собственному брату? Эбардо прикрывает глаза и прислушивается к своим чувствам, эмоциям и сердцу, что быстро стучит в груди, бросаясь то в один бок, то другой, из-за чего в ушах начинает звенеть почти до глухоты, а мысли превращаются в нескладный гул из помех, свиста, хрипа и сипения. Головная боль начинает нарастать, а паника медленно и верно подбираться всё ближе, царапать спину, дышать своим ледяным дыханием в шею, а тело бить мелкой дрожью. Картинка перед глаза теряет свою чёткость, становится лишь странным набором цветных пятен, а все чужие слова звучать настолько глухо, будто он находится под толщей воды, точнее в пучине, на дне моря своих воспоминаний о прошлом. «Эбардо, ты действительно этого хочешь?» — спросил Бартоломью, держа специальный кинжал, с набалдашником в виде кошачьей головы, который отбрасывал золотой блик и смотрит своим пустым изумрудным взглядом. «Я уверен в этом. Я хочу доказать тебе свою верность!» — с уверенностью сказал Эбардо, чувствуя небольшую боль от того, как кинжал протыкает кожу ладони. «Эбардо, чтобы не случилось, я всегда буду на твоей стороне, всегда буду к тебе прислушиваться и доверюсь тебе», — сказал Бартоломью, разрезая собственную ладонь, не то чтобы ему нравилась эта идея, но он просто хотел поддержать Эбардо. «Я всегда буду тебе доверять и никогда не откажусь и не отвернуть от тебя», — сказал Эбардо, пожимая руку брата и заставляя кровь смешаться. Кажется, этот разговор был совсем недавно, буквально вчера. Однако если погрузиться в омут памяти с головой, то можно понять, что с того разговора при свечах и их единственном свидетеле — луне прошло около двадцати пяти лет, даже больше. Эбардо хотелось закрепить эту клятву на веки, чтобы воспоминания и уверенность в чужих словах навсегда засела у него в душе. Парень даже не был уверен, что Бартоломью согласиться на эту авантюру, действительно будет готов вместе с ним оставить белёсый шрам, переходящий через всю ладонь навсегда, вроде горького, но всё ещё по-своему тёплого напоминания о том моменте, когда даже сводный брат согласился потакать его просьбам в ущерб себе. Эбардо поднимает свой уверенный взгляд на Джодаха и сжимает с силой его руку, будто это может придать его выбору силы и уверенности, значимости и важности. В чужих фиолетовых глазах Эбардо видит совсем лёгкий оттенок страха, но при этом стахановское спокойствие, которое довольно заразительно вместе с лёгкой грустью от расставания и очередных мыслей из разряда «его больше нет, ничего не изменить, глупо надеется на лучшее». — Знаешь, Джодах, несмотря на то что Бартоломью мне были лишь сводным братом я всегда считал его родным, верил, доверял свои секреты и получал от него ту самую любовь за просто так. Я не хочу ничего знать и не буду ничего искать. Мне это не нужно. Пускай всё же прошлое останется позади. Я не хочу туда возвращаться и оборачиваться. Я просто хочу раствориться в приобретённом счастье, и раз уж Бартоломью в последние секунды своей жизни грешил поговорить именно с тобой, то разрешил ли он мне дальше жить и что сказал? — спрашивает Эбардо с надеждой и слезами на глазах, которую Джодах не может так просто разрушить чужие надежды. — Да, живи дальше, как сам того хочешь. Он сказал, что очень тебя любит, никогда не желал тебе и хотел бы для тебя самого хорошего и счастливого будущего, которое ты только сможешь себе обеспечить, — говорит Ави, широко улыбаясь, чувствуя лёгкую боль, когда видит чужие слёзы счастья. — Спасибо, — шепчет Эбардо, обнимая Джодаха, встав на носочки и заставляя его рубашку промокнуть. Ангел ободряюще хлопает Эбардо по спине и отправляет его к Сан-Франу. Парень кладёт голову на чужую грудь, чтобы слушать умиротворяющее и быстрое сердцебиение, а руки кладёт на плечи, чувствуя, как Франческо придерживает его за талию и неспешно покачивается и кружится вместе с ним в спокойном и медленном танце. Эбардо чувствует, как в собственной груди взрывается тысяча фейерверков, которые осыпают всё вокруг золотыми блёстками, которые исчезают, превращаясь в самое настоящее и искреннее счастье. На секунду даже Эбардо окажется, что он чувствует то самое родное прикосновение к плечам, слышит хлопок именно чисто-белых крыльев, а на ухо слышит тихий шёпот: «Я всегда буду любить тебя, брат». На лице появляется блаженная улыбка, а собственные глаза открываются, прогоняя образ и наваждение. Однако вместо одиночества его встречает новый до боли родной взгляд Франческо, который кружит его в танце, делая шаг вперёд и назад, вглядывается в его черты и как только видит, что тот испытывает боли и дискомфорт из-за боли в колени останавливается и просто глупо улыбается, при этом боясь сделать что-то не то, что-то неправильно и неестественно, что Эбардо может принять в свою сторону как агрессию или безразличие к своему состоянию, что заставляет парня тихо смеяться и умиляться с чужой реакции. Эбардо соединяет руки на затылке Сан-Франа и пару секунд смотрит в его глаза, прежде чем начать разговор. Тихий, почти глухой, но такой умиротворённый и при этом успокаивающий, что в его изначальной бессмысленности и тепле можно утонуть. — Хочу остаться с вами навечно и не хочу никуда вас отпускать, — тихо шепчет у чужих губ Эбардо. — И не нужно. Если потребуется, я подарю тебе то, самое счастье и всё, что ты только захочешь. Что ты сейчас хочешь? — спрашивает Фран, в чьих глазах отражаются чужие, которые заставляют собственное сердце гореть. Сан-Фран замолкает, давая Эбардо возможность хорошо подумать, но яду в его крови не надо было столько времени, и он отвечает чётко и с придыханием: — Я хочу тебя себе. Эбардо мягко сминает чужие губы, как должно было быть в самый первый раз. Без резкости, без напора, без укусов и крови. Лишь всепоглощающая нежность с привкусом лайма, ванили и холодной малины. — Давайте, господин Джодах, оставим их наедине и пойдём в более интересное место, — говорит Лололошка, таща за руку с собой Ави, прихватив пальто. Они выходят на улицу, где стоит холодная новогодняя ночь, в которую исполняются даже самые заветные желание, где все сказки становятся явью. Снежинки кружатся в воздухе и серебрятся вместе с деревьями, полностью переодевшимися в свои наряды. Вдали возвышается башня гаранта, украшенная с помощью гирлянд, которые мигают разными цветами, переливаются вместе со всей остальной улицей. В какой-то момент все пёстрые краски сливаются в одно сплошное пятно, чтобы вновь рассыпаться перед глазами на миллионы искр и сделать весь мир слишком чётким ярким красивым и насыщенным, из-за чего голова идёт кругом. Ноги под собой ощущают лёд, который заставляет их скользить, но это не мешает Лололошке схватить его и резко потянуть на себя, чуть не заставив упасть на мягкое покрывало, которым покрывается земля. Лунный свет освещает их лица, яркие улыбки, выдёргивает мелькающие на секунды шарфы и подолы пальто, которые развевает игривый и холодный ветер, пока они кружатся и плавно скользят по льду, вырисовывая на земле только понятные им одним узоры, которые не получится в дальнейшем даже собрать в полноценную картину. Перья крыльев Ави дрожат, а дыхание сбивается, когда он резко останавливается, вырисовывая носком ботинка полукруг и наклоняя Лололошку назад, заставляя посмотреть чётко в свои глаза и вновь возвращать в реальность, которая является сейчас до безумия жестокой и красивой сказкой, которой казалось пару месяцев просто не сбыться. Даже сейчас это счастье, этот взгляд эти прикосновения, танец и тёплое дыхание кажется сном, миражом, той самой сказкой, которой суждено существовать только на белых страницах книг в виде сухого чёрного напечатанного текста. Снежинки начинают кружиться в вихре, оседая на плечи, волосы, нос и руки тая и превращаясь в воду. Стрелка часов неумолимо приближается к двенадцати, пока своя рука сжимает чужую, боясь расставания, которое никогда не наступит. В голове Джодах и Лололошка вместе ведут свой собственный отсчёт, пока не слышат оглушающий звон вместе с хлопками от фейерверков, которые рассыпаются на жёлтые, красные, оранжевые, зелёные, фиолетовые и синие огни, которые словно зайчики скачут по синему небу, оставляя за собой светло-серый след из дыма и света. — Что ты загадал? — спрашивает Лололошка, прижимая чужую руку к своей груди, дабы Джодах услышал и почувствовал, насколько быстро у него стучит сердце. — Не важно, а то не сбудется, а именно этого я и боюсь, — говорит Джодах, проводя большим пальцем нежно по чужой щеке. — Не думал, что ты веришь в эти бредни, — говорит Лололошка, приближаясь к чужим губам. — Я и сам от себя этого не ожидал, но думаю, что именно это желание я хочу сохранить. Джодах примыкает к чужим губам по первой просьбе. Они целуются, как в последний раз, как будто больше никогда не встретиться, как будто завтра уже расстанутся навсегда, стерев их памяти все моменты имена и фамилии, даже не догадываясь, что загадали одно и тоже: «Хочу быть именно с ним больше вечности». Давно погасли свечи в зале, Ушла оттуда вся толпа. И вроде этого все ждали, Но на душе стоит тоска. Истории конец настанет — Известно это с малых лет, Но от грусти той нас не избавит К концу пришедший весь сюжет. А хочется идти всё дальше Всё удивляться и страдать От поворотов удивляться ещё больше И в вздохах томных утопать. Всё дальше видеть персонажей За их развитием следить. Речей и вздохов больше слышать В сюжета яму угодить. В стихах прекрасных затеряться, Глядеть меж букв и между строк, Писать трактат и смысл фразы И думать больше не порок. Искать любимую цитату Метафору и пару фраз, Что ты запомнишь вдруг навеки, Пока не перейдёшь в другой рассказ. И ждать ты будешь продолжения, Вертеть страницы, корешок, Пытаясь побороть сомнения, Что это не конец, а просто шок. Когда придёт же стадия смирения, Что всё истории конец. Ты сядешь грустно на скамейку И примешь той судьбы венец.