Критерий разумности - 8

Послезавтра второй демиул восемьдесят второго миула от Катастрофы закончится, а первого дня третьего демиула мне нужно будет возвращаться в школу. Я себя по-прежнему чувствую никому не нужной, потому что самка, которая играет в Хи-аш, ко мне очень холодно относится и, кажется, хочет сделать больно, потому что я ее раздражаю. Я боюсь этого и стараюсь быть очень послушной, хотя часто плачу. А ночью я все никак не могу попасть в то самое марево. Я была права: она и не собиралась меня вылизывать, показывая тем самым, что я лишняя, чужая. Но я ничего и не ждала хорошего, и плачу не от этого, только от внутреннего холода. Мне очень хочется тепла, но я понимаю, что такого не будет никогда. Некому мне дарить тепло, а самка так Хи-аш и не стала, хотя требует ее так называть. На меня всем наплевать, хоть они и говорят красивые фразы о детях. Наверное, я какая-то неправильная. Сегодня все отчего-то волнуются, собираясь у экранов. И даже меня та, которая неправильная Хи-аш, приводит, усаживая на неудобный стул. Он неудобный мне, потому что на хвосте сидеть нужно, но я ничего не говорю, ведь ее не волнует то, что мне неудобно. Поэтому я тихо сижу там, куда посадили, и жду что будет. — Ка-энин! — на экране появляется самец, он в униформе, значит, из важных. — Случилось так, что мы встретили расу, готовую помочь нам и… принять. Это Старшие Братья, они хотят поговорить с вами, чтобы вы все решили. А что мы должны решить, он не говорит совсем. Но тут на экране появляются они… Самец и самка, непохожие на нас. Стоящие на задних руках, эти двое, у которых нет ушей, смотрят так, что я сейчас заплачу, потому что в их глазах ласка. Та самая, которой у меня не будет никогда. — Нет ничего важнее детей для любого Разумного, — произносит названный Старшим Братом. — И чужих детей просто не бывает. Он вроде бы повторяет то, что я слышу каждый день, но как-то иначе это говорит, потому что от его слов становится тепло даже мне. Этот странный Старший Брат не останавливается, он смотрит, кажется, прямо на меня и говорит с такой лаской, что слезы сами бегут из глаз. — Мы вылечим вас безо всяких условий, — очень мягко продолжает он свою наполненную теплом речь, будто согревая нас всех лучше самого теплого меха. — Но вот то, что будет затем, нам нужно решить всем вместе. Для нас, Разумных, вы дети, и прежде всего вам нужны родные, близкие, те, на кого можно опереться, кому можно поплакаться и с кем не надо стремиться становиться взрослым. От этих слов плачу не только я. Все вокруг плачут, и это ничуть не стыдно, потому что Старший Брат угадывает мечты каждого из нас. Даже неправильная Хи-аш плачет. Она садится на пол, неожиданно обнимает меня, что-то шепчет непонятное и плачет. Наверное, ее просто назначили, а ей самой хочется Хи-аш… или даже… маму… — Мы можем предоставить наставников и помощников, чтобы помочь вам наладить свою жизнь, — он будто ударяет меня этими словами, но затем показывает, что просто дает выбор. Честный, как будто ему действительно важно, что мы думаем. — Или же… вы можете влиться в нашу цивилизацию, обрести маму и папу, ну и мир, в котором ребенок превыше всего и никогда не будет боли. Но решение должны принять именно вы. А на экране самка. Она совсем юная, но уже Хи-аш, я вижу. Однако говорит она не о детях — она о маме своей говорит. О той, что приняла ее, став настоящей мамой, и от этого я реву просто. Мне становится как-то очень холодно, я захлебываюсь слезами, потому что такого у меня просто не может быть. Моя неправильная Хи-аш, наверное, не сразу понимает, что со мной, а я хриплю уже, не в силах справиться с внутренней болью. Она сильно пугается, зовя на помощь, но для меня, наверное, уже поздно. Пусть другие будут счастливы, а я ухожу к своей Хи-аш. Пусть у меня никогда такого не будет, но я просто очень сильно устала. У меня больше нет сил… И в последние мгновения своей жизни я слышу грозный сигнал, с которым уйду к моей Хи-аш. Пусть самцы ее не любили, потому что уха не было и носик порван, но она была самой лучшей, самой важной, и для нее была важна именно я, а не правила. Вокруг все гаснет, хотя сквозь заснеженное окно слышится какой-то свист, и торопливый голос уговаривает меня потерпеть, но уже поздно. Я чувствую, как когтистая лапа хватает меня за сердце, медленно сжимаясь. Хлопок — и я снова оказываюсь среди холодных равнодушных звезд. Наверное, в этот раз я смогу оказаться в том самом мареве, потому что совершенно точно умираю. Возможно, для того чтобы там оказаться, нужно, чтобы меня не было? — Звезды великие! — слышу я, и вдруг… меня обнимают теплые руки. — Малышка же совсем! Учитель! Меня поднимают, но теперь я чувствую то, чего со мной просто не может быть — меня обнимают, ласково прижимают и, как мне представляется, вылизывают. Значит, я уже умерла и теперь здесь у меня будет… мама? Ну пожалуйста! — Учитель! Посмотрите! Ей плохо! — восклицает тот же голос. — Ребенок на самой грани, — произносит кто-то другой. — Надо сообщить нашим друзьям. Малышка, кто ты? Откуда? — Я Кха-ис… — тихо отвечаю ему. Отчего-то говорить почти невозможно, как будто я уже совсем замерзла. Наверное, это потому, что я умерла? — Нужно сообщить! — меня прижимает к себе моя… она не сказала, но, можно, будет мама? — Мы сообщим, — еще один голос вплетается в общий фон. В нем много ласки, а еще уверенность. — Не отпускай ее, малышке очень плохо. — Я не отпущу! — обещает та, кто держит меня в руках. Я очень хочу ее попросить, однако язык почти не шевелится. А она прижимает меня к себе, как только Хи-аш делала, прижимает и, кажется, вылизывает. Наверное, это ответ, а я не очень понимаю какой. Почему-то еще и думать очень сложно, ведь меня впервые за долгое время согревают и нет ощущения лапы, вонзающей когти. Но вот в этот самый момент все вокруг меркнет, и кажется, что какая-то большая лапа хватает меня за шкирку. Уверенно, но совсем не грубо, отчего мне в комочек свернуться хочется. Ощущение, как будто я очень маленькая, а меня куда-то несет Хи-аш, но ведь такого быть не может, Хи-аш-то умерла. Ой, а вдруг она меня после смерти увидела и решила забрать туда, где холодно уже не будет? Ну могут же быть на свете чудеса? Очень хочется, чтобы случилось чудо… *** Голоса появляются как-то вдруг, и ощущение держащих меня рук исчезает. Это обидно просто до слез, но я понимаю, что хорошее не может быть долгим. Мне просто опять не дали умереть, забрав прямо из рук кого-то очень доброго и важного мне. Она меня вылизывала! Значит, я ей нужна была? И… — Просыпается напугавшая нас малышка, — звучит очень добрый, теплый голос, но… не тот. Это другой голос, и я плачу. — Что такое? — Испугалась, наверное, — произносит кто-то другой, а я не хочу открывать глаза. — Надо ей маму и папу, нам же сказали… — голоса отдаляются, оставляя меня одну. Я так хочу к той… я даже не знаю, кто это, но она держала меня и обещала не отпускать, а взамен… Меня просто забрали у нее, потому что никто не спрашивает. Сейчас меня отдадут кому-то другому, наверное. Или же просто выкинут, потому что я… неправильная. Да, на мою Хи-аш не смотрели самцы, но она любила меня, ведь я такая же, как она — неправильная. — Здравствуй, маленькая, — со знакомыми интонациями говорит какая-то самка, и я решаюсь открыть глаза. На меня смотрит самка без ушей. Она ласково разглядывает меня, а потом вдруг берет в руки, но я понимаю: не те руки, неправильные. Наверное, я заслуживаю этого, ведь я напугала кого-то, так голоса сказали. Самка держит меня в руках бережно, но не вылизывает, как будто чувствует, что меня уже другая вылизала — та, у которой меня отняли. — Здравствуй, моя хорошая, — опять говорит эта самка. — Хочешь быть моей доченькой? — А что это такое? — хрипло спрашиваю я. — Если ты примешь меня мамой, то будешь для меня дочкой, — совершенно непонятно объясняет она. — А еще у тебя папа будет, хочешь? — Папа? — удивляюсь я. Тот теплый безухий говорил о папе, но я, кажется, не знаю, что это такое. Наверное, что-то важное, но раз меня все равно не спрашивают, то я киваю просто. Какая разница… Не соглашусь сейчас и буду опять одна, никому не нужная. А вдруг я буду нужна этой самке? Надо хотя бы попробовать, раз я опять живая, потому что вылизывали меня, получается, когда я неживая была… — Папа, — кивает она. — Ты хочешь остаться со своим именем или… — А можно иначе? — это меня удивляет еще сильнее. Потому что имя — это как семья, как порода, оно навсегда. — Можно, — гладит меня промеж ушек та, что хочет быть моей… мамой. — Ты можешь зваться Ксия, хочешь? — Ксия… — пробую я это имя на вкус. Звучит приятно, и еще на мое похоже. — Мне нравится, — отвечаю я. — Тогда маленькую Ксию сейчас оденем и, если доктора разрешат, домой заберем, — ласково произносит она, а я… Я очень хочу поверить в эту доброту, в ласку хочу поверить, но не могу просто. Мне кажется, для нее это только игра, потому что нельзя же сразу взять и полюбить такую, как я. Я в этом почти уверена, хотя стараюсь так не думать. Самка, которая хочет быть мне мамой, тем временем куда-то отправляется со мною в руках. Я осознаю, что сбежать нельзя — поймают, и не понимаю, откуда вообще взялась мысль о побеге. Наверное, я просто не знаю, что мне сделать, чтобы не остаться одной. Я так устала быть на самом деле ненужной и чужой, что готова поверить, пусть даже меня и из жалости берут. Задумавшись об этом, я понимаю, что вполне могут брать именно из жалости, потому что я неправильная. Так сразу в груди больно делается, и та самка, к которой меня подносят, хмурится. Она объясняет моей «маме», что у меня что-то с сердцем непонятное, поэтому меня нужно положить на место, но я вцепляюсь передними и задними руками и зубами еще, чтобы не оставляли. Не хочу, чтобы одну оставляли! Не надо! Ну… ну пожалуйста… — Стоп, — говорит та самка, которая доктор. — Так еще хуже. Вот что, Валя, забирай ребенка домой, попробуйте с Ли ее отогреть, вдруг получится. — Значит, не все так, как нам рассказали, — произносит «мама», опять погладив меня промеж ушек. — И сказка может быть сложнее. — Вполне. Они же дети все, откуда им о таких травмах знать, — вздыхает докторша. — Да и нам тоже, не всем же Винокуровыми быть. Они отчего-то смеются, только не очень весело, а затем меня опять несут. Я понимаю, что меня решили не бросать сейчас, но что им мешает сделать это потом? Ведь в то, что чужих детей не бывает, я уже не верю — из-за неправильной Хи-аш. Значит, буду стараться понравиться, потому что одной очень холодно. Вот если бы сразу умереть и оказаться в тех руках, но у меня не выйдет, наверное, потому что второй же раз не разрешают… Я зажмуриваюсь, чтобы представить, что меня несет не «мама», а та, другая, которая меня полизала в необыкновенном месте. Мне так это нужно, оказывается, просто невозможно объяснить как. А почему мне нужно, чтобы меня вылизали? Я не знаю ответа на этот вопрос. Поэтому только представляю, что это она меня вылизала, и теперь будет… любить. Очень сильно стараюсь представить, так сильно, что, кажется, даже дрожу. — Здравствуй, малышка, — слышу я самцовый голос. Он ласково говорит, но как-то непривычно, поэтому я только один глаз открываю: надо же посмотреть. — Осторожно, Ли, она дрожит, — произносит «мама». — Что-то с ней странное, поэтому будем очень медленно и ласково, хорошо? Они как будто боятся меня, а я — только того, что одна останусь и замерзну. Я не хочу оставаться одной, потому что не дадут же уйти к той, что меня вылизала, потому что я неправильная, наверное. Вот была бы правильной, тогда бы просто позволили в марево уйти, и все. Вероятно, Хи-аш умерла потому, что я неправильная? Могло ли так быть? Пока меня несут куда-то, я задумываюсь. А вдруг я, как в старых сказках, проклятая — и приношу только горе? Ну раз есть Старшие Братья из сказок, то может быть и Проклятая Уродина? Тогда если я это она, то Хи-аш вполне могла умереть потому, что я существую. Но почему меня тогда не утопят подо льдом, как в древних сказках, а несут куда-то? Мучить они точно не будут… Ой, наверное, они хотят, чтобы проклятье с меня само снялось! Я буду очень-очень послушной, мечтая попасть к той, что меня вылизала, потому что я теперь навсегда ее. Только она после смерти, наверное, может быть и только у хороших девочек. Значит, я постараюсь стать очень-очень хорошей, чтобы потом попасть к ней. И тогда все выйдет замечательно, ведь не просто же так она меня вылизала? Буду очень-очень стараться, только нужно узнать, как хорошие девочки себя правильно вести должны, и делать именно так…