Пингвин по имени Сырник

«Нужно быть действительно великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла.»

— Федор Михайлович Достоевский

Он схватил в магазине первое, что попалось под руку и уже через несколько минут мопед нёс их обратно в сторону зоопарка. Юнги больше не держался за Хосока, а теперь опирался руками на боковушки сиденья, рассматривая резво сменяющийся пейзаж. И пусть их скорость не превышала тридцати километров в час, его сердце всё же выстукивало запретную мелодию, волосы Хосока небрежно колыхались на ветру и Юнги даже позабыл о том что этой зимой снег жёг его не хуже раскалённого метала, осыпаясь на кожу. Хосок притормозили у дверей. Юнги соскочил с мопеда, прижимая сумку с покупками к груди и замер на крыльце. Со стороны Хосок выглядел как украденный кадр с итальянской кинохроники, паркуясь около входа на своей голубой веспе: неряшливый, уставший, пригретый робким весенним солнцем. Он вдруг улыбнулся Юнги и указал себе на голову. Тот всё ещё стоял в шлеме. «Прости. Я забыл.» — торопливо вывел Юнги, возвращая шлем владельцу. Он поставил пакет на землю и вытащил из сумки кохлеарный аппарат, воодружая его на место. — Прости. — он вдруг вспомнил, что его язык Хосоку не знаком. — Ничего, — покачал тот головой, — Немного практики мне всё равно не помешало бы. — Что ты имеешь ввиду? — нахмурился Юнги. — Я… — голос Хосока стих. Он замялся, положив руки на руль, — Подумал, что ты будешь злиться, если я тебе об этом скажу, поэтому… Поэтому и не говорил. Следующее предложение так и не соскользнуло с его губ. Юнги вздохнул, не зная, что можно было на это сейчас сказать. — Я бы никогда не стал злиться на то, что кто-то учит язык жестов, чтобы лучше меня понимать. Мне в своей тишине бывает очень… — Юнги сглотнул, подбирая слова, но они застряли костью в глотке. Он почувствовал себя виноватым за недавний всплеск пренебрежения. Хосок, оказывается, учил язык жестов. А Юнги так по-свински отнесся к его первым «словам». — Думаю, вселенной было нужно, чтобы ты увидел её именно такой. Тихой. Чтобы ты смог рассмотреть её получше. — Хосок осторожно заглянул своими темными глазами Юнги в душу. И Юнги солгал, если бы сказал, что в этот раз увидел в них только собственное отражение. — О, а вы что снаружи делаете? — голос Джина вырывает его из раздумий. Ворох эмоций стих. Стихли звёзды. — За красками пришлось съездить. — Юнги поворачивает голову на звук: растрепанная голова Джина торчала из дверного проёма. Юнги немного поморщился от резкого рыбного запаха, ползущим из всех щелей и постарался спрятать недовольную гримасу. — Это же веспа? Настоящая? — Джин, казалось, совершенно его проигнорировал, но это и было понятно: любителю всего ретро попался небезызвестный итальянский мопед. Он вылез наружу целиком и довольно присвистнул, — Красавица-а... Веспа – это же «пчёлка» по-итальянски? — Оса. — мягко поправил Хосок, — Но пчёлка мне нравится больше. — И тяжело с такой по городу? — Джин присел, рассматривая блестящий голубой корпус. Мопед действительно был красив и смотрелся картинно на фоне бетонных блоков и серости ранней весны. — Напротив. — Хосок улыбнулся. Кажется, ему был приятен интерес Джина, — Очень удобно. Она небольшая, спокойная. Кататься на такой – сплошное удовольствие. — И ест, наверное, не так много, — Джин постучал костяшками по «хвосту», — А прогон какой? — На бюджете не сильно сказывается. Неприхотливая. — Ребята, — нахмурился Юнги, прерывая миловидную беседу, — я очень рад, что вы нашли общий язык, но у нас тут работы с пингвинами непочатый край. — он показушно потряс сумкой с красками на вытянутой руке. Хосок закусил губу, сдерживая смешок и послушно слез с мопеда. Юнги вопросительно изогнул бровь, но Хосок поспешно отмахнулся, пряча ключи от мопеда в задний карман. — Ну пошлите тогда к пингвинам. — проворчал Джин, поднимаясь, — Они ещё не подозревают, какую экзекуцию Юнги собрался им устроить. — он дружелюбно похлопал Хосока по плечу и вернулся к двери, распахивая её настежь. Юнги фыркнул, направившись в сторону предбанника. — И почему мы раскладываем листы именно в таком порядке? Джин сидел на столе, свесив ноги вниз и с любопытством разглядывал Хосока, крепящего листы к полу бумажным скотчем. — Потому что я так сказал. — ответил за него Юнги, появляясь в дверном проёме с парой медицинских перчаток в руках, — Нужно оставить расстояние между листами, чтобы намазать там пол краской. — То есть мы не красим лапы пингвинов самостоятельно? — удивился Джин. — Ты как себе это представляешь? — Юнги натянул перчатки и принялся откручивать крышки у баночек с красками. Что-то вновь заскреблось на задворках сознания, но Юнги не смог достать воспоминание, притворившись, что его слабый писк ни что иное как привычный звон в ушах. — Если честно, — подал голос Хосок, — Я тоже думал, что нам придётся красить лапы пингвинов самостоятельно. Юнги округлил глаза. — Нет, правда, — продолжил Джин, — я думал, что ты будешь держать пингвина на руках, а мы – красить ему пятки. Невыносимые глаза-полумесяцы засияли, поддернутые забавной шуткой. До чего абсурдно. — То же мне, художники выискались… — он опустился к Хосоку, размазывая оранжевый цвет около листа. После произошедшего в мастерской привычный, едва различимый стук собственного сердца оказался неприступной роскошью, — Смотри, не наступи. — предупредил он Хосока, хмурясь. — К оранжевому подойдёт голубой. — тихо произнёс Хосок, не отвлекаясь от порученной работы. Его вьющаяся чёлка забавно топорщилась и дрожала от каждого движения: Юнги отчего-то захотелось потянуть за непослушную прядку вниз. — Какое странное сочетание. — А ты доверься мне. — Хосок поднял глаза, — Это не так уж и плохо. — Дайте тоже поучаствовать… — театрально заворчал Джин, пристраиваясь между затерявшимися в друг друге Хосоком и Юнги. Его вмешательство оказалось как нельзя кстати: он умыкнул несколько баночек, разворошив ненужные мысли, и теперь с интересом подбирал сочетание, перетянув внимание на себя. — Только не эти два! — взмолился Юнги, бросаясь за краской. Джин со смехом выставил руку вперёд и Юнги только упёрся ему лбом в ладонь, всеми силами стараясь дотянуться до злосчастной банки. — Вот именно их я и хотел взять. — радостно сообщил Джин, любуясь фиолетовой и зелёной баночками, — А розовый есть? — Нет и слава богу! — Юнги повалил его на пол, под громкий взрыв хохота. Старания оказались тщетны: Джин попрятал банки по карманам, не прекращая довольно гоготать, пока Юнги «облапывал» его гуашью везде, где только мог дотянуться. Однако в конце-концов пришлось принять поражение. Юнги слез, усаживаясь обратно перед листами бумаги. — Но ведь розовый можно же намешать… — тихонько подметил Хосок, за что был одарён убийственным взглядом со стороны нападавшего. — Сам будешь объясняться перед Намджуном за свои цветовые решения. Покрывать тебя не буду. — фыркнул он, разглядывая оставленные на Джине пятна, — А синий и рыжий действительно смотрятся не так плохо, признаю. Но футболку тебе нужно постирать. — Сможешь? — Джин с довольным смешком оглядел себя, оценивая масштаб трагедии, — У нас сломалась стиральная машина. — Если постираю, то оставлю себе. — Хорошо. — без раздумий согласился Джин, — Только она тебе большевата. Будешь в ней спать? — он игриво подмигнул, расплывшись в улыбке. — Мыть полы. — любезно процедил Юнги сквозь резцы. Джин цыкнул, впрочем, нисколько не обидевшись и принялся с упоением размазывать добытые краски по полу. — Мне бы хотелось красный и жёлтый. Можно? — Хосок прикрепил последний лист, вежливо берясь за гуашь. — Можно. — буркнул Юнги, вставая на ноги, — Всяко лучше, чем зелёный и фиолетовый… — Ты куда? — поднял Джин голову. — За пингвинами. — Юнги упер руки в боки, — Добавь ещё несколько цветов. — он повертел указательным пальцем над листами, смотря, впрочем, вовсе не на них, а вскользь на пушистую макушку Хосока. — А Сырник придёт? — Хосок разглаживал бумагу, стараясь скрыть от Юнги дрожь в руках. Ядовитый комок забился в грудь. — Приведу. — бросил Юнги, ускользая от его взволнованного взгляда. Помещение, где поддерживалась минусовая температура было максимально приближено к привычному ландшафту для папуанских пингвинов: выступы и горки, места для гнездования и отдыха, искусственные скалы, водоём. Птицы в зоопарке жили небольшой колонией, не особо расстраиваясь, что оказались в неволе: у каждого были свои любимые занятия, привычки и особенности, свои товарищи и партнеры. Намджун делал всё возможное, контролируя сектора и ответственных за них людей, чтобы создать для пингвинов их личную маленькую снежную долину. — Вас слишком много для такого мероприятия… Сырник, иди-ка сюда. — Юнги позвал пингвина к открытой двери, позволив тому выскочить в предбанник и отсчитал ещё четверых птиц. Один из пингвинов в самом конце колонны усилено помогал себе крыльями, стараясь сократить расстояние между собой и товарищами. Он волочил лапы и протяжно кричал, пока остальные нервничали, отзываясь на его крики взволнованным пощелкиванием клювов. Юнги тяжело вздохнул. Нарэ безумно обрадовался его вниманию: подлез ему под руку и заурчал, хлопая крыльями по толстым бокам. — Хороший мальчик… — шепчет Юнги, — Больно тебе, да? Будто в подтверждение его словам пингвин тихонечко пискнул, вновь прося ласку. Юнги почесал его под клювом. — Потерпи недельку, приедут твои сандали и будешь бегать как раньше. — Юнги вытащил из кармана упаковку кошачьего пуддинга, прижав палец к губам, — Смотри, что я тебе принёс. Только никому ни слова. Пингвин нетерпеливо затоптался на месте в ожидании угощения. Юнги часто баловал подопечных подобными лакомствами, поэтому ярко-красная упаковка была Нарэ отлично знакома. — Сиди тут тихонечко. — Юнги приоткрыл Нарэ клюв, скармливая угощение, — Много не ходи. — он погладил его по голове и вышел, заперев дверь вольера на ключ. Пятеро пингвинов-художников терпеливо ждали его у входа, шипя на Джина и Хосока, забравшимся с ногами от греха подальше на стол. Юнги покачал головой. — Юнги, утихомирь своих подопечных… — ворчит Джин, одергивая рукав от жующего свитер пингвина. — Чоко, нельзя. — Юнги легонько стукнул пингвина по клюву, — Он не вкусный. Ты тоже хорош, — обратился он к Джину, — знал же куда идешь, переоделся бы из рабочей одежды. — Да кто-ж знал что они во мне завтрак увидят… — Джин недовольно стрельнул взглядом в сторону пингвина и поправил рукав. — Ещё бы, от тебя рыбой за километр разит. — закатил глаза Юнги. Маленькие черно-белые вангоги принялись за работу и вскоре вся бумага оказалась покрыта цветными отпечатками их четврехпалых лап. Кое-где кляксы всё же размазались, не смотря на старания Юнги, став неказистым, но очень футуристичным месивом. Если бы не фиолетово-болотные черты джиновой руки, получился бы весьма неплохой цветочный натюрморт. Довольный результатом, Юнги теперь стоял, разглядывая получившиеся художества. — Ради пятнадцати секунд возни столько подготовки… — Джин вытянулся повыше, — Хосок, пожалуйста, держи, а то я упаду. — Хосок прихватил его за талию, позволив заглянуть поверх птичьих голов, — Но выглядит занятно. Они вообще понимают, что занимаются искусством? — Они не совсем понимают, зачем их вообще из вольера выпустили. Много требуешь. — Эксплуатация чужого труда. — подытожил Джин. — А это можно доказать? — совершенно искренне спросил Хосок. — Не думаю. Они в суде выступать не смогут. — Вы тут на полном серьёзе решили поразмышлять на счёт законности пингвиньего творчества? — Юнги подтолкнул последнего пингвина в комнату со сливом в полу, служившую тем своеобразной ванной. Но кого-то всё равно не хватало. — Сырник, куда ты снова полез… — Юнги заозирался по сторонам. Сырник, стоящий в другом конце предбанника, на звук своего имени повернулся, отвлекшись от кусания стула и заковылял обратно. На его пути встретилась раскрытая папка с чистыми листами: Хосок не успел убрать её с пола, поэтому Сырник без зазрения совести прошелся по белому полотну и радостно забежал к своим друзьям. — Джин, отклей, пожалуйста, листы от пола. Только осторожней, не снимай с самих листов скотч. — попросил Юнги. Джин отсалютовал, — Хосок, на тебе уборка. Возьми швабру из подсобки. Ту, что с намотанной изолентой на ручке. Юнги прикрутил шланг к крану и повернул вентиль, настраивая воду. Пингвины насторожились и принялись вытягивать головы вверх, выражая крайнюю степень любопытства. Юнги зажал отверстие шланга большим пальцем и стал поливать пингвинам лапы, обходя их небольшую компанию со всех сторон. Вода очень быстро окрасилась в цвет гуаши, смываясь вместе с грязью в слив по центру комнаты. Юнги присел на корточки, свободной рукой стирая жёлтую краску с чьих-то лап. — Они тебя очень хорошо слушаются. — Хосок стоял в проёме, облокотившись на швабру и наблюдал как пингвины поджимают ноги под струями теплой воды, но никуда не разбегаются, послушно позволяя смыть с себя остатки краски. — Я ничего особенного не делаю. — пожал плечами Юнги, — Просто выполняю свою работу. — Ты к ним как к детям относишься. — проворчал Джин, выжимая тряпку в дальнем углу, — Может они поэтому тебя так любят. Кстати, — он подошёл ближе, протягивая тряпку Хосоку, — твой главный ребятёнок умудрился собственную картину состряпать. — Джин указал головой в сторону стола, — Тебе определенно нужно посмотреть. Среди всех листов был один, больше всего выделяющийся. Почти пустой, по нему пролегло лишь несколько разноцветных следов: кажется, Сырник вляпался одной лапой в краски Хосока, а другой в его собственные. Рисунок, что «нарисовал» Сырник походил на кривоватое сердечко, где последние две кляксы соединялись друг с другом когтями. — У нас теперь на одну картину больше. Отдашь Намджуну? — Джин подошел ближе, разглядывая получившийся «пейзаж». — Пусть останется здесь. Я всё равно хотел сделать нечто подобное с Сырником. Такого пингвина ведь нигде больше не найдешь. Вот даже сейчас, смотри, он сердечко нарисовал. — Юнги указал на рисунок. — Не уверен, что Сырник – это пингвин. Слишком умный. На переевшую ворону похож. — Может, мы втроём тоже оставим по отпечатку? — внезапно предложил Хосок, появляясь сзади со шваброй, — Рядом с Сырником. — Слишком приторно. — вздохнул Юнги. — А мне нравится. Замечательная идея. — Джин уже решил за всех, намазывая ладонь фиолетовой краской, — Воспоминания без твоего участия сами себя не создадут. — Глупость какая… — недовольное фырчанье Юнги вызвало у Хосока лишь улыбку, — Давай сюда руку. — Юнги пригласительно выставил ладонь, — Какой цвет хочешь?

***

Юнги монотонно раскладывал листы на просушку в складском кабинете. Намджун отправил его сюда, потому что Хосок был нужен ему на разговор и ждать, пока они закончат, чтобы потом занести внутрь работы не имело большого смысла. Гораздо проще было оставить листы в пустом кабинете, чтобы уже завтра их вывесили на входной стенд без помощи Намджуна. Честно говоря, искусство это было сомнительное. Разноцветные пингвиньи лапы на белой плотной бумаге, смотрящие кончиками пальцев в разные стороны: ну что в этом такого? Очарование, которое испытываешь, глядя на эти слепки, проходило достаточно быстро. Для Юнги их ценность была немногим выше лишь потому, что к пингвинам этим он успел привязаться. И хотя Юнги знал, что люди такие рисунки с удовольствием покупают, всё же не мог удержаться от ощущения, что он создаёт подделки, выдавая их за подлинные произведения искусства. Позади захлопнулась дверь. Юнги пригладил последний лист в руках, замирая. Последовал звук, отдалённо напомнивший щелчок: кажется, повернулась щеколда. Юнги не был уверен наверняка, звук донесся до него лишь отчасти, поглощённый глухотой. Он обернулся: Хосок стоял, прижавшись к двери спиной и не двигался с места. — Уже закончил с Намджуном? — как можно непринужденнее спросил Юнги, отметая все мысли до единой. Коготки сомнения вцепились куда-то ниже лопаток. Во взгляде Хосока непривычная строгость. — Нам нужно поговорить. Действительно нужно. Юнги оперся на край стола, понимая, что путь к отступлению отрезан. — Слушаю. — Твоя метафора с прожёванным сердцем. — Хосок сдвинул брови к переносице, — Объясни. В груди с громким треском натянулась леска и рассекла что-то под сердцем: вязкое, густое чувство упало в желудок, вызвав лёгкий мандраж. Юнги отвернул голову, разглядывая пыльные груды документов в поиске ответа на вопрос, на который ответа давать не хотелось. — Ты до ужаса прямолинеен. — выдохнул он в пустоту, — Это раздражает. — Я не люблю, когда остаются недомолвки. — спокойно отчеканил Хосок, — И ещё больше не выношу, когда тебя приходится осаливать вот так, в кабинете, чтобы вывести на чистоту. — Создаётся впечатление, что чувство такта тебе не знакомо. — процедил Юнги, впившись пальцами в гладкий деревянный край. Если Хосок собрался устроить ему допрос с пристрастием, то в ход самозащиты пойдут зубы. Поцелуями в этот раз он покрывать свои укусы не будет. — Зачем меня вчера поцеловал? — искренность вопроса вогнала Юнги в краску. — Вот об этом я и говорю. — раздражённо бросил он, — О таких неудобных вещах обычно не спрашивают. — Это тебе неудобно слышать от меня такой вопрос. — Хосок особенно выделил первую часть предложения, — Потому что придётся на него отвечать. — Это не так. — соврал так очевидно, что сам бы себе не поверил, — Поцелуи – не слишком щепетильная тема. Мне уже не пятнадцать. — Я же вижу. Была бы возможность выпрыгнуть в окно, ты бы тут же сбежал. — Хосок скрестил руки на груди, — Благо оно закрыто шторами и, к тому же, наверняка с решётками. Иначе всё, что я бы видел сейчас – это качающиеся на сквозняке занавески. — Ты невыносим. Делиться своим безумием с другим вот так рьяно и бессовестно, словно точно зная, что у другого человека есть к нему противоядие, Юнги научился, крадя остатки порошка с жаркого дыхания Чимина. И вот опять: те же грабли, только трава вокруг другого цвета. Старания Тэхёна оказались напрасны. Юнги неисправим. — Извини. — слово слетает с губ Юнги очень тихо, почти шёпотом. Если бы не дрожь связок, можно было подумать, что он вообще ничего не произнёс, — Я поступил некрасиво. — Мне не извинения нужны. Я хочу услышать ответ. — Захотел. — рявкнул на него Юнги, вспылив, — Я захотел тебя поцеловать, Хосок. Захотел и сделал. Ты это хотел услышать? Нравится мне душу выворачивать? — он обнажил резцы, понижая тон голоса. — А ты можешь посмотреть на происходящее с моей стороны? Или твоя глухота опять же мешает этому? — теперь уже Хосок терял терпение. Взгляд накрыл непроглядный мрак, острый, как лезвие ножа, — Как должен я себя чувствовать? — Я извинился. Чего тебе еще нужно? Хосок смотрит на него так, словно не верит в реальность происходящего. — То есть вот так вторгаться в личное пространство для тебя обычное дело? — Ты не шибко-то сопротивлялся. — съязвил Юнги, — Я тебе рот не раскрывал. — он встал, отзеркалив позу Хосока. — Только подойди. — предупредил тот. Юнги полоснуло по рёбрам. — И что сделаешь? А? — Юнги медленно направился к нему, всё ещё держа руки на груди. Он остановился в шаге от Хосока, воинственно вздёрнув подбородок и наклонился вперёд, — В печку свою засунешь? — Метафора с прожёванным сердцем. — Хосок упрямо стоял на своём, — Я тебе не стеклянная фигурка, не дьявол, я живой человек, которому позволено испытывать противоречивые чувства. Или у меня по-твоему души не водится, раз висит судимость? Думаешь, можно вот так со мной обращаться? — А можно быть терпимее к моим? — ядовито плюётся Юнги, — Я сам не понимаю, что чувствую, меня это с ума сводит! Если эта минутная интрижка способна привить мне отвращение к тебе, давай же, сделай что-то, вперед! — он толкает Хосока в грудь ладонями, впечатывая того в дверь, — Прожуй и выплюнь! Вот что я имел ввиду. Потому что если это чувство настоящее, то я не готов столкнуться с риском того, что могу стать хрустальным фужером из которого ты, сам того не зная, будешь глотать яд! Юнги вложил в эти слова всё то отчаяние, с которым вчера «выслушивал» праведные речи Чимина о своих лекарствах. В их с Хосоком переглядках дрожь зрачков сказала больше, чем он мог себе представить. Кровь прилила к лицу. — Значит, я тебе нравлюсь? — тон Хосока потускнел. — Мне не нравится это слово. — фыркнул Юнги. Сказанное будто распустило один болючий узел, что тревожил его уже долгое время. Он вздохнул, опуская голову и сделал шаг назад. — Я думал, что тебе неприятен. — тихо проговорил Хосок. — Индюк тоже думал. — угрюмо бросил Юнги в ответ, — В суп попал. — Хосок на это тяжело вздохнул, — Я правда не знаю, что тебе сказать, Хосок. В моей голове такая каша… Юнги спрятал лицо в ладони, не справившись с накатившей волной. Его плечи опустились, он сгорбился, понимая, что слёзы подобрались совсем близко и, сделав над собой усилие, сглотнул подступивший ком. Юнги убрал руки от лица, встречаясь взглядами со знакомой чернотой. — Я могу предпринимать многочисленные попытки тебе помочь, но пока ты сам не решишь, что пора избавляться от вещей тебя мучающих, это всё равно что лить воду сквозь решето. Понимаешь? — Значит, — Юнги чуть понизил голос, — обручится с обречённым ты не готов? — Ты не найдёшь во мне волшебную таблетку. В секунду, когда ты сделаешь для себя вывод, что я – решение всех твоих проблем, наши взаимоотношения будут обречены. И я на это… тоже не готов. — Хосок потупил взгляд. — Ты не решение моих проблем. — обида в собственном голосе прозвучала как предательство, — Ты самая большая их часть. И Юнги был абсолютно серьёзен в этих словах. — В чём-то ты всё же прав. — тихо выдохнул Хосок, отводя взгляд. Тишина, повисшая в воздухе после его слов, начала сдавливать стенки органов. Юнги не любил говорить по душам как раз по причине того, что подобные разговоры ощущались как выворачивание внутренностей, отвратительный вид которых пугал и смущал одновременно. Он не мог справиться с чувством стыда за это безобразие. Когда Хосок вновь нарушил молчание, Юнги вздрогнул, не готовый к внезапному звуку в ушах. — Давай проведём вечер вместе. — сейчас Хосок старательно избегал прямого зрительного контакта. Впрочем, Юнги его и не искал. — И что это решит? — устало спросил Юнги, потирая переносицу. — Я не решение тебе предлагаю. — На свидание зовёшь? — переспросил Юнги, не совсем понимая мотив. — На встречу. Взгляд Юнги замер на лице Хосока. — Если стыдно, так и скажи. — он нахмурился, — И не морочь мне голову. Его тон не мог объяснить наверняка то противоречие, с которым он выскоблил эти слова с со стенок гортани. Хосок спрятал взгляд, впервые за долгое время позволив увидеть затаённую за своей темнотой горечь. Юнги ощутил её терпкость на кончике языка, чувствуя как растёт, растекается по телу вязкое, пугливое чувство. Хосок не ответил, упрямо сверля взглядом паркет. — Пойдём поедим. — сдался Юнги, не желая более мучить ни себя, ни Хосока, — Потом придумаем, чем можно заняться. Не думаю, что это будет сложно. В конце-концов, судить по одному человеку весь свой последующий опыт, бегать за призраками и сводить себя с ума несостоявшимся чувством – пленительное удовольствие для рассудка. Как бы сильно Юнги не сопротивлялся, его ранам, порезам, забытым осколкам в теле был нужен человек. Вернее сказать, Юнги нуждался в витражах Хосока так же сильно, как и сам Хосок нуждался в том, чтобы через них вновь был пропущен свет. Он сделал шаг к двери, предполагая, что Хосок отойдёт в сторону, но просчитался: тот не сдвинулся с места. Пространство между ними уменьшилось до десяти сантиметров, став для Юнги увертюрой к симфонии, услышать которую он не предполагал. Заиграли флейты, грянули валторны и гобой и его сердце забилось в такт метроному, чей маятник внезапно отпустил Хосок, задав ударную долю. Тонкие пальцы коснулись его запястья. Хосок притянул руку Юнги ближе, разглядывая стеклянные пионы, распустившиеся благодаря его мастерству. — Мне не стыдно. — тихо шепчет он, едва задев звуком кохлеарный аппарат, — Мне не стыдно быть ближе к тебе, но ты… — он поднял на него глаза, — …врываешься с расстояния вытянутой руки, застав врасплох мои чувства, затем просишь прощения за беспорядок и вновь прячешься от ответа в середине своего водоёма, как кувшинка, что ни достать ни подойти, пока сам по пояс в воде не окажешься. — Хосок виновато улыбнулся, — И что мне делать, кроме как искать встречи с таким цветком у берега, если я боюсь воды так же, как и вверять свои чувства в твои руки? Хосок, с нежностью гладит его запястье, пока сердце Юнги расписывало всё тело тёплыми красками, неотрывно ведя кистью по каждому доверенному мастеру уголку. Хотелось исчезнуть, испариться, хотелось сжаться до размеров маленького ядрышка, а после разорваться тысячами небесных фонарей, озаряя пространство вокруг. Юнги не отрывал взгляда от его лица, скользя по веснушкам и пушистым ресницам, боясь любым неосторожным движением спугнуть Хосока. И всё же тот сам беспричинно отпускает его руку. Пальцы непроизвольно потянулись за ускользающим теплом, однако Юнги вовремя себя оддернул.  Не стоит. Нельзя — Любишь мидии? — спрашивает Хосок, выходя в общий коридор. Юнги кивает, следуя за ним к лестнице, ведущей к техническим помещениям, — Тогда я отведу тебя в одно из моих самых любимых мест. Я там не был с тех пор… — он на секунду растерялся, но быстро взял себя в руки, — в любом случае, будет повод посетить его снова. — Мы поедем на мопеде? — несмело любопытствует Юнги, вновь прикладывая карточку к замку. — Нет, — Хосок придержал ему дверь, — на автобусе. Разговаривать удобней, когда ты сидишь рядом, а не за моей спиной. А за мопедом вернёмся вечером. Отвезу тебя домой. Его улыбка на этих словах слегка опалила тот самый росток, что проклюнулся под куполом. — И как долго это займет? — Дорога на автобусе? — уточнил Хосок. Утвердительный кивок, — Минут тридцать или около того. Одни и те же тридцать минут могут длиться совершенно по-разному. Тридцать минут в конце рабочего дня – это всегда катастрофически удушающее мероприятие, где мгновение – вечность, что вынуждает лезть на стенку от ожидания физической расправы за каждую прошедшую минуту. А вот тридцать минут рядом с нужным человеком длятся не более чем щелчок. И жизнь научила Юнги ценить каждое такое движение руки, боясь, что оно может стать для него последним. — А чем именно тебе то место приглянулось? — оказавшись на улице, Юнги чуть замедлил шаг, подстраиваясь под темп Хосока. — Задаюсь вопросом, действительно ли там так вкусно или всё же я стал заложником приятных воспоминаний. — Хосок вздохнул, — Иногда еда вкусная просто потому, что ты разделяешь её с правильным людьми.  — Говоришь так, словно это должно тяготить. — фыркнул Юнги, — Если задуматься, то даже твоя индивидуальность соткана чужими руками. — Что ты имеешь ввиду? Юнги на секунду задумался, но пример подвернулся сам собой: они проходили мимо ларька у дороги, с выставленными напоказ ягодами. — Я не ем клубнику. — Кислая?  Юнги подавил смешок. — В детском саду мне кто-то рассказал, что в кустах клубники живут феи. Я ходил, высматривал их, даже караулил по ночам, пока домой не загоняли. А саму клубнику есть перестал. Беспокоился, что случайно могу проглотить и зазевавшуюся фею тоже. И ведь я даже не помню того ребёнка, что эту глупость растрепал. Однако нелюбовь к клубнике у меня так и осталась из-за его маленькой лжи. Вот так. — А тебя не угнетает тот факт, что ты особенный лишь потому, что кто-то тебя таким сделал? — Хосок нахмурился. — Напротив. — Юнги поморщился от звука проезжающей машины, — Не вижу ничего плохого в том, что я живое напоминание о том, что кто-то уже однажды существовал. Когда боль от утраты становилась невыносимой и начинала граничить с агонией, Юнги пронзал себя мыслью о том, что если оступится, то часть Тэхёна, бережно вшитая лоскутом в его сердце, навсегда исчезнет вместе с ним. А ведь этот неказистый клочок ткани – последнее, что осталось от души, после того как тело оказалось истерзано колесами поезда. Даже если собственная жизнь ценности более не имела, забыть о том, что когда-то вверил ему Тэхён он не мог. И это его оберегало. — У монеты две стороны. — Хосок помрачнел, — Напоминанием чьей-то оборванной жизни ты бы быть не захотел. Оброненная невзначай фраза застыла перед глазами жуткой картиной. — Грешника и уставший вздох пастора будет тревожить. — Юнги поспешил перевести тему, — Получается, есть и другая причина любить то место, помимо вкуса морепродуктов? Хосок поджал губы в печальной улыбке. — Один дорогой мне человек до ужаса любил жаренные мидии. — он хоть и был искренен, но отчего-то на сердце Юнги стало неспокойно, — По правде сказать, это было его любимое место. Не моё. — Говоришь так, словно вы были больше чем просто друзья. — Нет, нет. — покачал головой Хосок, — Ни в коем случае. — он наступил в лужу и тихонько ругнулся себе под нос. Воспоминания о людях, ушедших из твоей жизни, всегда истончаются до запахов и образов, независимо от причин их ухода. Юнги предполагал, что так мозг защищает нас от желания содрать зажившую корку на ране. Но пока эта корка образуется, человеку свойственно не раз расцарапывать вздувшуюся вокруг неё кожу. — А какие запахи тебе нравятся? — спросил Хосок, останавливаясь и вынимая влажные салфетки из сумки. — Мне нравится запах моря. — Юнги вернулся на пару шагов назад, — Нравится, когда в воздухе начинает пахнуть весной, люблю запах брусники и смолы на деревьях. Я в целом… много что люблю. Но не выношу запахи больничных палат. — Вот как. — отвлёкся Хосок, — Чистота раздражает. На его месте Юнги бы просто оставил всё как есть, но Хосок, видимо, очень дорожил своей репутацией, чтобы дотерпеть до закусочной и сидя сейчас на корточках, старательно оттирал грязные разводы с подошвы. Хотя, дорожи он ей в действительности, наверное не стал бы наступать целенаправленно в лужу. — Маниакальная чистота. — намекнув, поправил его Юнги. — Не зря же говорят, что порядок в комнате, значит, порядок и в голове. — будничным тоном отозвался Хосок, будто бы и не заметив едкости. — Кто говорит? Родители? — Юнги не успел вовремя прикусить язык. Последнее слово было вставлено уж слишком по-свински: Хосок сирота. — Нет. — тот отреагировал на удивление спокойно, — Просто очевидно, что пространство вокруг тебя отражает то, что сокрыто в душе. — Салфетки полетели в мусорку. Юнги зашагал спиной вперед, не сводя взгляда с Хосока и скрестил руки за спиной. — Вычищенная до блеска комната таит гораздо больше секретов, чем та, в которой бардак. — Не оправдывай своё неряшество философией. — с улыбкой покачал головой Хосок. От такой наглости к лицу Юнги прилил лёгкий румянец. — В моей комнате всегда чисто. — сконфуженно произнёс он, возвращаясь к нормальному шагу. — Не верю. Думаю, там на столе уже несколько дней лежат шкурки от мандаринов. Кровать, я уверен, ты тоже не заправляешь. — Даже если и так, — Юнги стало стыдно. На его столе действительно уже несколько дней валялись шкурки от мандаринов, которые он никак не мог донести до мусорного ведра, — никому это не мешает. Вот увидишь, зайдешь в комнату и поймёшь, что был не прав. — Пустишь к себе? — беззастенчиво протянул Хосок. Каков нахал. — Не пущу. — встал в позу Юнги, нахмурившись. — А как же я тогда посмотрю?  — Век информационных технологий всё-таки. Фотки пришлю. — негромкое биение за рёбрами звучало как осечка по жизненно важным органам. Юнги схватился за левый край куртки на груди, крепко сжав ткань в попытках спрятать внутри сердца вопрос, на который Хосок так и не дал ответа. — Знаю я таких хитрых. — всё подтрунивал Хосок, — Не поверю, пока собственными глазами не увижу. — А как ты узнал про мандарины? — Юнги сгорал от любопытства. — Я угадал? — засмеялся Хосок, — Просто ты ими всегда пахнешь, вот и предположил. А ещё ногти у тебя часто жёлтые. Юнги вытянул руки перед собой. И действительно, сколько бы он не вымывал этот цвет, кончики ногтей всё так же оставались с легкой желтинкой, не заметной глазу без излишней дотошности. Интересно, Хосок так много внимания уделял рукам потому что они – его главный инструмент? Юнги отвлёкся на автобус, что плавно затормозил около остановки. — Какой номер? — испуганно спросил Хосок, оборачиваясь на Юнги. Тот сощурился и вытянулся на носочках, разглядывая крупные цифры на табличке. — Пятнадцатый. — Это наш. — Хосок округлил глаза. Не смотря на относительную медлительность бабушки, подходящей к распахнутым дверям, было очевидно, что долго автобус на месте не простоит, — Бежим. — Куда бежим? — Юнги даже не успел ничего возразить, как был пойман за запястье. В глазах, встретивших его собственный взгляд привычной терпкой чернотой вдруг затеплилась редкая сладость. Будто во рту лопнула спелая ягода черники и осталась приятным сливочным послевкусием на каждой царапине, что покрывала израненную улыбку Юнги. — В море любая мелочь становится событием. — выдыхает Хосок в едва тёплый воздух. Жуль Верн.  Рывок. 

Юнги запрокинул голову и приставил ладонь козырьком ко лбу. Противное солнце так и бликовало по зрачкам, намереваясь лишить его последней радости в жизни и окончательно ослепить. Тэхён забрался на груду брёвен и выпрямился во весь рост, ставя руки на бёдра. С этого ракурса он был похож на озорного мальчишку-пирата, выбежавшего под шумок на нос корабля: воображение Юнги с лёгкостью дорисовало ему свободные одежды и повязку на волнистые волосы. Тэхён был лишён буйного нрава, но его жажда свободы придавала необычайную твёрдость характеру. Как будто пусти того в море и даже оно ему будет по колено.

«Что снова читал?» — выводит Юнги, наконец поймав его внимание.

«Жуль Верн: Дети капитана Гранта.» 

«И поэтому решил отправиться в дальнее плавание?» — Юнги забрался следом на бревна, присаживаясь невдалеке от «капитана». Тэхён чуть улыбнулся в ответ, вновь рисуя длинными пальцами по воздуху.

«В море любая мелочь становится событием. Не хочешь быть моим юнгой?»

«Я похож на моряка?» — улыбнулся Юнги.

Тэхён на секунду задумался, прикусив нижнюю губу.

«Ты больше похож на цветок.» — кажется, он вспоминал нужное слово на языке жестов, — «Кувшинка.»

«Почему?»

— Ему нельзя в море. Кувшинки не могут жить в солёной воде. — подал голос Чимин, подкидывая в воздух цветной осколок стекла. Блеснув на солнце лишь раз, тот упал на землю, безвозвратно затерявшись в высокой траве. Тэхён смерил Чимина долгим молчаливым взглядом. Тот отвернулся. Не выдержал.

— Используй руки. Он тебя не слышит. — укоризненно произнёс Тэхён.

— Знаю. Я говорил это тебе.

Они с Хосоком влетели в полупустой автобус, тяжело рухнув на сиденья. Юнги никак не мог отдышаться, судорожно хватая ртом воздух, пока приводил сердцебиение в порядок. Хосок же трудностей не испытывал: пара неглубоких вдохов и амплитуда его дыхания выровнялась, стала как до пробежки: спокойной, асимметричной. От такой несправедливости Юнги зажмурился, со свистом разогнав по лёгким свежий глоток воздуха. Когда он открыл глаза, Хосок протягивал ему бутылку с водой. Молча. — Не нужно. — Юнги оттолкнул его руку, прислоняясь к холодному стеклу. — Не думал, что тебе будет так тяжело. — Хосок вытянулся на спинке сиденья, — Прости. Знал бы, не побежал. — Я и до установки кохлеарного аппарата бегать не особо любил. Забей. Не умру. — Выглядишь бледно. — Хосок обеспокоено наклонился ближе, стараясь поймать его взгляд. Юнги в ответ лишь фыркнул. Его нездоровая бледность – ещё одно напоминание о том, что лепестки, вопреки всему, продолжают погружаться в воду. — Говоря о запахах… — тяжело выдохнул он, поднимая голову, — Что нравится тебе? Хосок не торопился с ответом, придирчиво рассматривая его выражение лица. Неужели всё было настолько плохо? — Эй. — Юнги толкнул его в лоб, чтобы отвлечь от всяких дурных беспокойств, — Убери этот взгляд. Хосок, кажется, этому даже не удивился. — Мне нравится как пахнет в мастерской. — спокойно ответил он, — А ещё запах палой листвы. Если бы можно было купить где-то такой аромат, я бы брызгал его на подушки дома. Хосок замер взглядом на пустующем сиденьи перед собой. Казалось, что-то проскочило всего на мгновение в печальном изгибе губ, но Юнги так и не понял, тоска ли это или тяжёлая рука прошлого: автобус подпрыгнул на кочке, стряхнув запутанную эмоцию с его лица. — Тебе дома так одиноко? — Хосок поджал губы. Кажется, вопрос застал его врасплох. — Я, по правде говоря счастлив, что могу проводить свободное время вне мастерской. С тобой я забываю, что дома меня никто не ждёт. — его печальная улыбка загорчила в груди. Он поднял руки, выводя одно единственное слово. «Спасибо.» — Я же тебя слышу, зачем… — запротестовал было Юнги, но колкость, что почти сорвалась с языка, стыдливо забралась обратно. Он выдохнул. Тон его голоса совершенно изменил суть, — Это я должен благодарить тебя. — За что? — удивился Хосок. — Мне тоже было одиноко, пока ты не пришёл. «Ты не увидишь мою улыбку, пытаясь вырвать заколоченные в дерево гвозди. Но ты обязательно сможешь её представить в минуты, когда будешь абсолютно точно счастлив.» — слова прозвучали настолько ясно, словно голос принадлежал ещё живому человеку, а не был порожден истерзанным рассудком. Иллюзия. Почти забытый бархатный тон. И только сейчас он осознал, насколько больно было бы Тэхёну, узнай он о том, как глубоко Юнги запрятал себя в землю, чтобы добраться до крышки его гроба.

***

— Хосенька, ну забери ты эту рыбу с собой, дома покушаешь, друга, вон, угостишь… Свежая, только утром принесли, как знали, что ты в гости пожалуешь. — пожилая женщина упрямо старалась впихнуть Хосоку в руки пенопластовый контейнер, пока он всеми силами открещивался от гостинца на пороге. — Ну бабушка, ну куда мне, не нужно…  Отбиваться от пожилой женщины, что собирается тебя накормить, всё равно что отбиваться деревянной палкой ото льва. Кажется, она хорошо его знала, раз была так настойчива и строга в выражениях. — Вот негодник… — шикнула она на него, ударяя по руке, — совсем тощий стал, гляди что с тобой сотворилось. Мне твоя бабка на том свете такую трёпку задаст, если увидит, что ты отощал в её отсутствие, — она погрозила ему маленьким сморщенным кулаком, — мало не покажется. Быстро взял контейнер! Юнги всегда забавляло то, как в пожилых людях забота со временем приобретает неотесанный характер. Как будто внуки их уже и не внуки, а глупые щенки, тыкающие мордой во все плохо заколоченные дыры. Такая любовь меняет привкус, становится более тёплой и принимающей, но кричать о ней всему миру уже не получается. А вот ворчать и за шкирку таскать – пожалуйста. — Я не скоро домой пойду, она испортится. — последняя попытка. Хосок ищет глазами спасения, но Юнги только давит смешок, разводя руками. — Так она в специальном контейнере. — она смотрит на Хосока так, словно сомневается в его умственных способностях, — Хося, христом богом тебя прошу, себя не жалеешь, меня-то хоть пожалей. Я с твоей бабкой уж совсем скоро встречусь, а ты сам помнишь какой у неё характер, не даст она мне спуску. Снится тебе потом буду. Побитая. — Бабушка, ну поймите, мне неудобно, вы и так нас уже угостили ужином. — Да как ж тебя ещё накормишь! — она упёрла руки в боки, готовая к бою, — Ты, безобразник эдакий, сюда совершенно не захаживаешь даже после того, как тебе поменяли наказание… — на последних словах грозный тон её сменился болезненным: уголки губ дрогнули, словно долгое время сдерживали всхлип. Юнги нахмурился. Следствие меняло ему приговор? — А что там за рыба? Сельдь? — резко вмешался Хосок, забирая контейнер. — Твоя любимая. Только пожарить надо. — женщина расплылась в улыбке, довольная своей маленькой победой. И всё же голос её дрожал, — С другом, главное, поделиться не забудь, я на двоих положила. — Постараюсь заглянуть на следующей неделе. Принесу ваш любимый женьшень. — Хосок мягко улыбнулся, незаметно для неё касаясь плеча Юнги. — Спасибо вам большое за рыбу. — Юнги поклонился, уловив намёк, — И ужин был вкусным. Уж очень нежные ваши мидии получились. — Зря ты от соджу отказался. — отмахнулась бабушка от комплимента, — С ней было бы ещё вкусней. — Уверен, вкуса мидий это не испортило. У вас золотые руки. — Юнги учтиво поклонился, извиняясь за отказ. Старушка расцвела, поправляя ободок на голове, словно смущённая школьница. — Передай его родителям, что они воспитали хорошего сына. — обратилась она к Хосоку, погладив Юнги по спине, — Такую добрую душу редко сейчас встретишь.  — Обязательно передам, — пообещал Хосок с улыбкой. Он достал телефон: на экране высветился входящий вызов. Лукавая улыбка быстро сошла на нет, уступ место тревожной пустоте. Юнги указал кивком на телефон, хмуря брови. — Подожди минуту. — попросил Хосок, отходя в сторонку. Неприятное чувство завертелось под сердцем, прикусив удила. — Ох, Юнги-а, будь ты с ним помягче… — голос бабушки отвлёк от тревожных мыслей, — Он мальчик хороший, чуткий, всегда прилежно учился. Дурная у нас полиция, невинного человека осудили, вынужден теперь… Как же так… — она схватилась за сердце, оперевшись на предплечье Юнги свободной рукой.  — Ну что вы так распереживались… — Да как не переживать то… — то ли от упадка сил, то ли не желая, чтобы Хосок услышал, голос её стал тише, — Он мне как сын. Помогала его бабке и отцу с ним справляться. Мало того что родителей так рано лишился, так ещё и грех страшный на душу взял, бедный мой мальчик… Юнги почувствовал знакомое тепло ужаса, расползающегося по затылку и с трудом выдавил улыбку. Несколько месяцев назад о слушаниях по делу о сбыте наркотиков говорил весь город и только ленивый не обсуждал свежие полицейские сводки и списки подозреваемых. Юнги же было достаточно услышать, что Чимин в эти списки не попал. Но было ещё кое-что, предшествовавшее этому громкому расследованию. Нечто, что так некстати совпало со смертью Тэхёна. «Жестокое убийство в «Шанхае»»

«Клуб, занимающийся трафиком запрещённых веществ наконец закрыли из-за несчастного случая.»

— Пойдём. — от звука голоса Хосока Юнги вздрогнул, — Спасибо ещё раз большое за вкусный ужин. — Я очень рада, что у Хосока появился такой прекрасный друг. Думаю, А-хи была бы тоже очень счастлива. — она улыбнулась, вновь утирая проступившие слёзы, — Не задерживайтесь долго, погуляйте немного и сразу домой. Сейчас темнеет рано. Юнги поднял глаза к небу. Смеркалось. — Ты сводил меня в своё любимое место, — начал Юнги, стоило женщине скрыться в дверях, — теперь моя очередь. — Ты всё еще голоден? — удивился Хосок, вытягивая пакет с контейнером вперёд, — Думаю, можно будет приготовить дома. Юнги поборол приступ тошноты, смахивая образы, что почти демонически выплясывали перед глазами. — Нет. — он резко осадил его идею, — Но мне тоже есть что тебе показать. Стемнело достаточно быстро. Юнги поёжился от вечернего холода, делая шаг с тропы в сторону плотной стены елей. Отсутствие света никак не мешало ему ориентироваться: почти животное чутьё заскребло череп, напоминая об этом неприметном повороте. Когда дорога знакома каждой клеточке тела, ноги сами вынесут тебя к месту, стоит только потянуть за нужную нить. Звон. — Нам сюда. — бросает Юнги, ступая под хвойную тень. — Мы не пойдём к дороге? — осторожно спросил Хосок, не двигаясь с места. Юнги вздохнул, разворачиваясь. — Нам нужно спуститься через ельник. Если пойдём через главную дорогу, то сделаем крюк и потеряем время. Темноты разве боишься? Так странно было видеть Хосока напуганным. Каждое его движение было неспокойным, спешным, лишённым контроля. Выбрав эту тропу, подозревал Юнги совсем иное. В темноте Хосок должен был перестроиться, распустив душевную черноту, однако он только огляделся кругом, поправив сумку с мумми-троллями на плече, и сделал неуверенный шаг в сторону Юнги. — Мы не потеряемся? Юнги заглянул ему глаза. Ни грамма эмоций за прожжёнными склерами. Что если в попытках соскрести с них черноту, он отыщет не витражи, а покрытые кровью стёкла? — Со мной ты не потеряешься. — Юнги демонстративно засунул руки в карманы, продолжив путь.  Всё его тело находилось в напряжении и было всецело готово к тому, чтобы сорваться с места, почуй оно хоть малейшую опасность. Юнги не нравилось это жгущее ядро страха внутри. Он раздражённо зашипел, останавливаясь. Шаги сзади стали громче: Хосок поравнялся с ним, впрочем, не делая попыток обогнать и остался в тени, сбито дыша. Юнги сжал пальцы на его запястье, потянув за собой. — Ты чего? — взволнованно выдохнул Хосок. Он чертыхнулся, споткнувшись о корягу и едва не упал вместе с контейнером на мокрую землю. — Медленный ты. — ляпнул первое пришедшее в голову Юнги, хватая его за ворот свитера, — Раздражаешь. Они прошмыгнули мимо старого, дряхлого дерева в форме буквы «У», почти прижатого многовековой болезнью к земле и Юнги вытолкнул Хосока в густой перелесок, ускоряя шаг. Раздался треск. Тишину наполнил шорох крыльев: где-то охотилась сова. — Стой! — внезапно вскрикивает Хосок, упираясь двумя ногами в землю с таким остервенением, что Юнги откинуло назад. — Что случилось? — раздражённо бросил Юнги, — Это просто сова. — Я ничего не вижу. — Хосок распахнул глаза, испуганно вцепившись в его ветровку. — Что значит ты ничего не видишь? — непонимающе нахмурился Юнги. Он лениво попытался отцепить Хосока от себя, но тот только крепче сжал пальцы, зажмурившись. — У меня в темноте почти полная расфокусировка. — Хосок тяжело дышал, — Я глаза сжёг за работой в мастерской. — Значит возьми меня под руку. — тихо ругнулся Юнги, не найдя подходящих слов, — Мы почти пришли. Их шаг замедлился ровно настолько, чтобы Хосок чувствовал себя комфортно, поспевая за изгибами ветвей, что Юнги обходил стороной или подпирал, открывая дорогу. Они перешагнули ручей, выходя к безлюдной просёлочной тропе. Словно грани угасающей свечи, церковь на другой стороне потихоньку становилась единым целым с природой. Эта нетронутость выглядела гораздо более «божественной», нежели разряженные в золото купола и стены тех священных мест, куда ещё приходили люди. Юнги отпустил Хосока, с трудом отпирая калитку. — Церковь? Ты верующий? — Хосок с опаской заглянул внутрь, не желая ввязываться в сомнительную затею, но Юнги тут же взял его за руку, утягивая вглубь сада за собой. Воздух вокруг вдруг заполнился запахами, небрежными словами и звонким смехом рыжеволосого лиса, любившим в шутку пугать Тэхёна, прячась в кустах облепихи. Не желая провалиться в пучину ушедшего мгновения, Юнги круто развернулся от беседки, перепрыгивая через каменную полуразваленную ограду. — Осторожней, здесь для тебя может быть высоко. — предупредил он, осматривая острый край доски, что когда-то была частью забора между палисадниками, — Ты видишь доску?  Хосок вгляделся туда, куда указывал Юнги и покачал головой. — Тогда постой здесь. — попросил Юнги, двигаясь вдоль ограды в одиночку. В десяти метрах от Хосока он нашёл место, где камни просели достаточно глубоко, опуская угол рывка до удобного, — Подойди сюда. — позвал Юнги, забираясь на ограду. Хосок положил руки на камень, пробуя сделать рывок, но только расцарапал ладони и теперь украдкой поглядывал на Юнги сверху вниз, пристыжённый собственной глупостью. — Там есть выступ: ставь ногу и толкай. Перенеси всю силу в руки и одним рывком вытяни себя наверх. Я подхвачу. — Юнги протягивает руки, терпеливо выжидая, пока взъерошенная копна волос покажется над оградой, но Хосоку попросту не хватает сил. Он уже почти соскальзывает с камня, когда Юнги хватает его под руки и валится на спину, утягивая за собой в траву.  Изнутри церковь почти не изменилась. Вандалы до неё не добрались, она была оставлена в таком виде, в каком Юнги её так ярко запомнил. Белые деревянные стены, ряды потрёпанных лавочек, алтарь в самом конце у центральной стены. Даже запах был тот же: сладковатый, слегка жжённый ладаном и лимонником. Знакомая тишина перед мессой тоскливо защемила грудь, но Юнги знал, что церковные таинства прекратились здесь четыре года назад вместе со смертью последнего священника.  Потёртый молитвенник всё так же лежал на алтаре, посеребренный лунным светом. Страницы рыхлые, рваные, замершие в такт погасшим свечам. Отец Ёнок говорил, что Бог никогда не покидает церковь, даже если к ней больше не приходят священнослужители, однако Юнги был уверен: последняя святость здесь растворилась вместе с упокойной нотой мессы, что была проведена единственному её священнику. Полумрак церковных стен встретил гостей настороженно. — Когда у меня не ладилось в семье, я оставался здесь. Тогда ещё в этой церкви жил и работал один старый священник, отец Ёнок. — Юнги сделал паузу, присаживаясь на первый ряд скамьи, — Отец Ёнок всегда впускал меня, в каком бы состоянии я не был и никогда не задавал вопросов. Никаких. Ждал, пока я сам захочу поделиться тем, что запрятал. Так получилось, что мы с ним… подружились. Я стал чуть более терпимее к Богу, которому он служил, а отец Ёнок в свою очередь не позволил мне оступиться, когда это было всем, что я так страстно желал. Он умер незадолго до того, как я потерял слух. С тех пор это место я не посещал. С каждым выпущенным словом становилось легче дышать. Нечто в этих стенах всё ещё хранило незримое присутствие священника, готового выслушать любую, даже самую неприятную исповедь, с которой к нему приходил растрёпанный, пахнущий алкоголем и рвотой Юнги. Ничего так и не изменилось. Он снова пришёл в эту пустую церковь с исповедью. — Что ты имеешь ввиду? — послышался скрип и робкий вздох: Хосок устроился по левую руку от него. — В мои подростковые годы я был ужасен. — Юнги развернулся к Хосоку лицом, согнув левую ногу в колене, — Один из моих друзей начал употреблять наркотики и мы стали попадать в серьёзные неприятности из-за его зависимости. В один такой день я и потерял слух. — Юнги поджал губы, встретив сочувствующий взгляд напротив, — У нас были достаточно тяжёлые, сложные и отравляющие нам обоим жизнь отношения. Когда нужно было остановиться, мы уже перешли границу дозволенного и целились друг другу в сердце. А затем… случилось непоправимое.  — Ты говоришь о своей первой любови?  Юнги услышал в его голосе то, что слышать совершенно не хотел. — Не думаю, что могу назвать это любовью. Невозможно оставить столько ран друг на друге любящими руками. Мою первую любовь звали Тэхён. — взгляд Хосока застыл, — Четыре месяца назад, в день, когда мне поставили кохлеарный аппарат, он погиб под колёсами поезда. Когда его нашли, — голос Юнги дрогнул, — в нём было запредельное количество алкоголя для человека с его непереносимостью.  — Вот почему ты отказался от соджу и взял газировку в закусочной. — закончил за него Хосок, касаясь плетёного браслета на своей руке. — Я теперь даже запаха не выношу. И пьяных людей в особенности. Хотя раньше мог пить как проклятый. Больше половины моих ошибок были сделаны не на трезвую голову.

— И снова ты ко мне лезешь, я же просил, ты совсем дурак, когда пьян… — Чимин отмахивается от Юнги, целующего его оголённые плечи и жмурится от удовольствия, почти не оказывая сопротивления.

— Ты пьян тоже. По глазам вижу. — Юнги нависает сверху, улыбаясь, словно чеширский кот. Чимин прикусывает губу и приподнимается на локтях на матрасе, оказываясь в непристойной близости от лица Юнги. Пустая квартира Джина этой ночью принадлежала лишь им двоим.

— И что будет, если в этот раз я соглашусь? 

— Вот как. — Хосок перевёл взгляд на алтарь, — Ты говоришь, что стал терпимее к Богу, которому служил отец Ёнок, но так и не стал верующим. — что-то в его тоне насторожило Юнги. Но что, он понять так и не смог. — Я скептик. Постоянно пытался доказать отцу Ёноку что он занимается глупостями. В этой церкви почти не было прихожан. Я был один из немногих, кто посещал воскресные службы. — Тебе нравились его мессы? — Меня успокаивал его голос. — Юнги печально улыбнулся, — В ночь с воскресенья на понедельник я всегда спал лучше всего. Юнги поддел подушечками пальцев стекло, затянув браслет на запястье на манер удавки. Крепление лопнуло. Бусины, слетев с петель, с громким стуком посыпались на лакированный пол, разбив прежнюю атмосферу на фрагменты острых витражей. Взвыл ветер, Хосок вздрогнул. Юнги даже не шелохнулся. — Хосок. — голос Юнги настолько испуган, что его не узнал даже кохлеарный аппарат, — Каково это, — он поднял взгляд, бесстрашно заглядывая в его глаза, — лишить человека жизни? Хосок замер. Юнги готов был поклясться, что увидел трещину, на долю секунды полоснувшую тёмный взгляд. Если за этой душой и был витраж, то одна из его частей была разбита этим страшным преступлением вдребезги. — Ты поэтому меня в церковь привёл? — болезненно прошептал Хосок, — Богу показать захотел? — Почему ты сказал, что твоя статья подстрекательство? Зачем соврал? — А ты бы стал слушать, если бы я сказал тебе правду? Что вот эти руки — Хосок выставил их перед собой напоказ, — перепачканы кровью? Разве я не вижу, что ты сейчас меня боишься? — Объяснись. — тихо шепчет Юнги. — Я выслушаю. Выслушаю всё, что ты мне тут скажешь.  Юнги знает, Хосок ищет подвох в его глазах. Полосует их, стаскивает живьём роговицу, чтобы докопаться до сути, мечется в поисках того гложущего отвращения, что должно было быть в них запрятано. И за секунду до того как Юнги готов был признать поражение и сбежать, Хосок вдруг отводит взгляд. — Убийство по неосторожности. Я осуждён за убийство. Убийство. Человек, убивший Сон-А в «Шанхае» сейчас сидел прямо перед ним. — Меня повалил меня на пол и разрезали плечо до кости от ключицы и вверх, — Хосок оттянул край свитера, обнажая жуткий, едва заживший шрам, — Я отбросил его от себя ногами и схватил первое что попалось под руку. Это была ржавая кривая труба. — Хосок зажмурился, — Она прошла насквозь с ужасным звуком. Семнадцать секунд он хрипел и пытался эту трубу из себя выдернуть, а я её держал. Держал так, словно он встал бы и продолжил нападать, ослабь я хватку. — словно смеясь над собственным горем он откинул голову на грядушку скамьи, подставляя самый незащищенный участок тела под удар, — Никогда не забуду ни запах, ни этот дикий, стеклянный взгляд. Печать унесённой жизни. Чернила, ставшие чёрными из-за спёкшейся крови. Хосок поднимает голову, смотря на то, что находилось выше деревянного креста. — А ты знал, что это стекло тоже своего рода витраж? — яд его голоса был настолько горьким, что по хрустальному куполу внутри Юнги прошёл скол. Сколько изменений претерпели витражи Хосока, окрасившись в цвет чужой крови? — То, что над крестом? — он проследил за его взглядом, — Оно же прозрачное. — Не совсем. — вздохнул Хосок, — Если бы было прозрачным, то не преломляло бы так лунный свет. Мы бы сидели в полной темноте. — Зачем ты полез в «Шанхай»? — Юнги с силой толкнул Хосока в бедро, выпуская всю накопившуюся злость наружу. — Сначала я не понимал, что во мне вызывало в тебе такое отторжение. — Юнги было подумал, что Хосок его не услышал, — Но после твоего рассказа я вдруг осознал, что было не так. Ты думал, я зависим от наркотиков. И это напомнило тебе о том, что ты так не хотел вспоминать. А я, дурак, искал причину в себе… — уголки его губ растянулись в улыбке. По спине Юнги пробежала дрожь, — Я знаю, что выгляжу плохо. Но у меня просто совершенно пропал аппетит после случившегося. — И на кой чёрт тогда в этот гадюшник полез? Что тебе там было делать? Хосок не ответил, нервозно выкручивая пальцы на левой руке. Юнги побоялся, что тот все их себе переломает, если продолжит это издевательство и расцепил его руки, приводя в чувство. — Это ужасное место. — всхлипнул Хосок, поднимая на него мокрые глаза, — Не понимаю, что тебе здесь могло так нравится. — Бога боишься? — Юнги, — сдавленно шепчет Хосок, — я в церкви с грязными руками… В его глазах плескалось столько боли, что размытые этой едкой, горькой солью воды наконец обнажили истинные сокровища. Всё, что могло стать витражом: жемчуг, блеск раковин с морских глубин, всё поднялось слезами к его ресницам и замерло прекрасным рисунком трещин на цветных стёклах. Юнги доводилось раньше видеть предметы, выполненные в технике кинцуги, но собранные в Хосоке жемчужные заплатки, превосходили своей красотой даже самые искусные произведения мастеров. Кожа Хосока сухая. Она покрыта мелкими ссадинами, ожогами, опалена жаром печей: такая, что неприятно царапает подушечки пальцев и стирается до крови во время работы с грубым металлом инструментов мастерской. И всё же Юнги помнил о сокрытой в этих руках нежности, когда они защищали его глаза от грубых слов. Он подносит ладони Хосока к губам, покрывая те невесомыми, бархатными поцелуями. Каждый палец. Каждый миллиметр кожи. И Хосок давится слезами, дрожа от каждого украденного с израненных рук поцелуя. — Чистые твои руки. Грязные целовать я бы не стал. — вдыхает Юнги еле слышно, чувствуя, как с очередным прикосновением губ чёрные воды вновь захлопываются над его головой. — Прекрати. — всхлипывает Хосок, прижимая дрожащие руки к груди, — Прекрати вот так меня целовать. Не прикасайся. Сквозь дымку собственных смятых чувств Юнги видит только его силуэт. Не слушает. Молча утирает слёзы на его щеках. — Ты ведь не понимаешь… — надрыв в голосе Хосока нещадно полосует Юнги, — Правда в том, что я не хотел. Я не хотел, чтобы ты… Я надеялся, что этого никогда не случится. — и словно последний грешник на лавочке он скорчился в своей личной агонии, стискивая запястье Юнги. Юнги знал о Сон-А достаточно, чтобы на известия о его смерти сорвать с губ короткое «он это заслужил». Многое было сотворено в угоду их ревностным чувствам к вылазкам Чимина по запретным территориям, и когда Юнги заперли на старом складе пиротехники, Сон-А не был терпелив и радушен. Он был жесток, избирателен в своих издевательствах и до того деспотичен, что этом мареве ужаса Юнги разменял слух на чужую жизнь, едва не оборвав свою собственную. Даже если и прошло целых четыре года, он отчётливо помнил последние секунды до взрыва, разделившие его жизнь на до и после. Он отчётливо помнит, как вытолкнул Чонгука за порог.

***

Хосок был тих по дороге к автобусной остановке. Как бы сильно человек не боялся последствий, стоит его самому болезненно-стыдливому выплеснутся наружу, бояться становится нечего. Ведь большинство страхов так никогда и не оправдываются, показав себя свету. Юнги не сбежал. И недомолвок больше не осталось. За пылью, копотью и грязью души Хосока действительно были сокрыты витражи. — Хосок. — позвал Юнги. Тот остановился подле, молча подняв взгляд. Возможно, это была такая судьба: в вольере с пингвинами, до чего абсурдно и нелепо скомканная постановка. Но разве не в этом крылось её главное шиллеровское очарование? — Сходим за продуктами? Хосок поджал губы, качая головой. — Не нужно, Юнги. Это вовсе не обязательно. — Нужно. — Юнги легонько пнул его ногой, — Иначе мне не из чего будет готовить нам завтрак. Утром приду. — поспешно добавил он, глядя как зардел Хосок, — Нежный возраст у тебя ещё не прошёл, чтобы я на ночь оставался. — Нет я… — Хосок смутился еще сильнее, закрывая лицо руками, — Ты зачем такие вещи говоришь… Эта двойственность, так ему идущая, сводила Юнги с ума. Вчера этот же самый Хосок беззастенчиво распалял его в мастерской, доведя Юнги безрассудства, обычно ему не присущего. Сейчас же Хосок смущался, словно мальчишка. Какая из версий Хосока была настоящей? А какую Юнги себе выдумал, чтобы не нести более ответственности за свою несдержанность? — Помогу тебе с продуктами и потом поеду домой. — Юнги отвернулся, не желая встречаться с ним взглядом. — Я могу тебя отвезти. — робкий протест, — Мне не сложно. — Договорились. Юнги поднёс руки к лицу, согревая окоченевшие пальцы своим дыханием. Температура упала ощутимо ниже, чем он предполагал и сейчас его трясло мелкой дрожью: ветровка не была способна удерживать тепло и тело панически старалось выделить хоть немного энергии на его поддержание, но не справлялось с поставленной задачей. Юнги уже успел несколько раз пожалеть, что оставил свитер в зоопарке. Внезапно на его шею опустилось что-то теплое. Хосок аккуратно обернул шарф вокруг, закрывая открытую часть горла объемным несложным узлом. — Потерпи. Не снимай.— Хосок произнёс эти слова так, словно точно знал, что Юнги его забота претит. Не мог же он знать наверняка, что это внезапное тепло в груди Юнги появилось вовсе не из за шарфа. — Я даже и не думал. — тихо прошептал Юнги себе под нос. К несчастью, Хосок его всё же услышал. — Вот как. — он замер перед ним, цепляясь за лямку сумки на своём плече, — Тогда не давай мне больше повода. — Хосок развернулся, продолжив идти вдоль тихой лесной тропы. В том, что ворота их сектора оказались закрыты не было ничего удивительного. Просто делать крюк ради беспропускного поста в планы Юнги не входило. Благо, на этот случай всегда есть бейдж сотрудника: через закрытые ворота ведь тоже можно проскочить. Юнги приложил карточку к замку, но знакомого щелчка не последовало. Калитка у ворот осталось закрытой. — Что-то не так? — поинтересовался Хосок из за его спины. Ближе не подошёл. — Чёрт его знает. — Юнги вновь приложил бейдж, но тщетно, — Утром всё было нормально. Карточка размагнитилась что-ли… — он перевернул её другой стороной, прижав плотнее к замку. Ничего. Юнги раздражённо цокнул, засовывая бейдж в карман. — Кажется нам всё-таки придётся пройтись до поста охраны. — он вздохнул, делая несколько шагов в сторону, — Хосок? Но Хосок напряжённо сверлил взглядом нечто в стороне, совершенно не обращая на Юнги внимания. Юнги склонил голову к плечу, на секунду затерявшись в точёных аристократичных чертах и был пойман с поличным: Хосок внезапно перевёл взгляд. — Ты чего? — Юнги скептически оклядел его с ног до головы, сохранив напускную невозмутимость. — Ты не слышишь? — нахмурился Хосок. — Я… глухой. — напомнил ему Юнги, — Но спасибо, что спросил. — Вот там. — Хосок указал на кусты можжевельника впереди. Юнги уставился в направлении его руки, однако разглядеть в тусклом свете фонаря то, что так встревожило Хосока не смог. И кохлеарный аппарат оставался тих. — Кошка может. Или птица какая. — не очень убедительно бросил Юнги, — Пойдём уже. — он потянул его за рукав, но Хосок словно прирос к асфальту, прожигая взглядом злосчастные кусты. — Нет, подожди. — Хосок не отрывал взгляда от можжевельника, — Там точно что-то большое. И оно, кажется… плачет? — Ну и пусть ревёт себе. Пошли. Юнги в целом был слишком измотан, чтобы испытывать любопытство к кустам и местной фауне алкоголиков. Его сдавшийся рассудок видел лишь размытую границу собственных чувств к человеку, очевидно разрушенному и растерянному, и умолял уже сбежать, пока руки отчаянно цеплялись за рукава чужой куртки. — А вдруг это ребенок? — внезапная догадка и Юнги ввела в ступор, — И ему нужна помощь? Как бы отчаянно Юнги не сопротивлялся ядовитым мыслям, они настигли его волной, погружая в солёную пену. Волноваться о чьей-то жизни, унеся руками чужую было так… неправильно. Конечно, Хосок в его глазах всё ещё не был способен на убийство. Но витраж, с которого Юнги так бесстрашно сдёрнул полотно, говорил об обратном. — Где ты слышал шум? — Юнги вздыхает, отпуская рукав Хосока. — Кусты за тобой. — Хосок скользнул взглядом по его лицу и вновь уставился в темноту. Кохлеарный аппарат начал улавливать звук лишь на расстоянии пары широких шагов от кустов. Вначале это отдалённо было похоже на скрежет дверных петель: Юнги поморщился, не понимая, что за существо могло издавать подобный звук. Спустя секунды звук выровнялся. Донесся тихий неясный всхлип: имплантат звякнул связкой звуков и затих. Юнги вздрогнул, почувствовав требовательное касание на своём запястье. — Осторожней. — шепотом предупредил Хосок. — Молчал бы, — буркнул Юнги с замирающим сердцем, — гринписовец недоделанный. И хоть трусливость в подобных вопросах Юнги была не присуща, его грудная клетка стремительно наращивала амплитуду. Слабый свет фонаря рисовал тени как ему вздумается: маленькие, злобно-драчливые, крадущиеся за спиной, назло здравому смыслу целующие смазанным образом бетонный бордюр. Юнги зажмурился, избегая с ними встречи, и бесстрашно заглянул в гущу кустов. — Ну, что там? — прошептал Хосок, очевидно напуганный в несколько раз больше самого Юнги. — Пингвин. — Что? — Хосок видно подумал, что его разыгрывают. Но в довесок ко всему из кустов послышался громкий пингвиний гогот. — Наш пингвин? — всё так же шепотом уточнил Хосок. — Наш. — сомнений не было. Других вариантов – тоже. — Так надо его достать. — Хосок был явно нацелен на успех этого мероприятия, — Он же простудится. — Это пингвин. Как он тебе на холоде простудится? — шикнул на него Юнги. Шестеренки в голове дали болезненный оборот. Если пингвин начнёт защищаться, почувствовав опасность, то поймать его станет в разы сложнее, не говоря уже о том, что своим криком он перебудит половину района. Юнги в целом не представлял, что делать с тем фактом, что один из пингвинов оказалась за территорией зоопарка в его рабочую смену, но точно знал, что вытащить его из кустов нужно было как можно тише. Он закусил губу, переводя взгляд на контейнер у Хосока в руках. Бинго. — Хосок, — тот перевел обеспокоенный взгляд на его лицо, — Достань мне рыбу из контейнера. Хосок без лишних вопросов присел на корточки, развязывая узелок на крышке контейнера. Резкий запах ударил в нос, Юнги вытянул руку перед кустами, осторожно просовывая рыбу внутрь. Прислушался. Когда его кохлеарный аппарат уловил движение в кустах, Юнги делает осторожный шаг назад, надеясь, что пингвин последует за воняющей рыбой. — Выходи давай, голодный небось… — он был настолько сосредоточен на звуке, что висок стали простреливать знакомые спицы. Стиснув зубы, Юнги стерпел нарастающее давление в черепе. Если побег станет достоянием общественности, то Намджун посадит его вместо пингвина в вольер вместе с табличкой «самое тупое животное, каких только видел свет». Из кустов показался рыжий клюв. Юнги потряс рыбу за хвост, выманивая пингвина наружу. Пара больших глаз уставилась на Юнги, пингвин предостерегающе гаркнул, не спеша покидать укрытие целиком. — Дурак. — в сердцах выругался Юнги, — Я тебе помочь пытаюсь, вылезай. Стук клюва сменился на жалобный писк. Кажется, голос Юнги беглецу был хорошо знаком. Пингвин не без труда протащил себя через листья, выбегая навстречу и Юнги облегчённо затолкал рыбу ему в рот, тут же прижав клюв двумя руками, так как от счастья птица была готова разораться на всю улицу. — Сырник…? — номер браслета блеснул на крыле, — Дурья твоя башка… Ты как вылез-то? Чувство тревоги впилось глубоко под ребра. Как долго Сырник просидел на улице? Юнги залез пальцами под его крыло, поверхностно определяя температуру. — Может, ты не закрыл дверь вольера…? — предположил Хосок без задней мысли, однако Юнги тут же вспыхнул, вторая рука всё еще плотно сжимает пингвиний клюв. — Я дважды проверяю. Этот экземпляр арктического джеймса бонда, — он кивнул в сторону Сырника, — умеет открывать двери с обратной стороны, если не повернуть ключ. Сырник же выглядел абсолютно невинно, словно такая его ночная вылазка была в порядке вещей. Что-то вроде увеселительной прогулки. Юнги быстро прикинул в голове варианты, как можно протащить пингвина тайком назад в зоопарк, но все они разбивались о тот факт, что раньше утра, пока не откроются ворота корпуса, провернуть ни один из них у него не получится. — Что ты делаешь? — упавшим тоном спросил Юнги, впиваясь взглядом в телефон в руках Хосока. — Надо сказать Намджуну. — С ума сошёл? — в ужасе шикнул на него Юнги, — И что мы ему скажем? Добрый вечер, не заняты? Чай пьёте? А мы вот с вашим пингвином на улице стоим. Так ты себе это представляешь? — А если окажется, что мы к отсутствию Сырника имеем самое прямое отношение? — попытался вразумить его Хосок, — Как тогда будем объясняться? — Если до сих пор не заметили, значит и ночью пересчитывать никто не будет. — буркнул Юнги, — Я единственный ветеринар, который у них есть. Утром вернем на место. Камер в этой части зоопарка всё равно нет. Сырник под его руками довольно заурчал. Одно Юнги знал точно: на его телефоне не было пропущенных от Намджуна. А значит, пока ему ничего не известно, короткая ночь с Сырником вне стен вольера никому из них троих не навредит. Конечно, можно было позвонить Намджуну и всё рассказать. Можно стоически принять его гнев и заслуженное наказание, можно стерпеть выволочку и вынести из этого жизненный урок. Однако, если была возможность остаться формально правым, пойдя на маленькую бесхитростную ложь? Юнги вцепится в неё зубами. — Куда же мы тогда пойдём? Вернее, как мы его, — Хосок многозначительно посмотрел на пингвина, — туда понесём? Юнги помедлил в поисках ответа вокруг, пока его взгляд не замер на торчащей из контейнера рыбьей голове. Решение пришло спонтанно. — Дай мне ту веревку от контейнера. Пожалуйста. Хосок молча протягивает ему «веревку». Вернее сказать, это была даже не веревка, а лоскуты от тряпок, которыми бабушки обычно подвязывают помидоры в огороде. Юнги неодобрительно фыркнул. Эстетическая составляющая вопроса сейчас была явно не в приоритете. Главное чтобы функцию свою эти тряпки выполняли соответствующе. Он затягивает Сырника под крыльями на манер лямок, закрепляя концы лоскутов узлом на его покатой гладкой спине. Сырник попытался недовольно крякнуть на подобные манипуляции, но был осажен громким шиком и послушно замолчал. Импровизированная шлейка не имела поводка. Юнги потянулся руками к своим бедрам, с раздражением обнаружив пустоту в петле джинс. Этим утром всё летело к чертям, не удивительно, что он забыл о ремне, проклиная свою больную голову всевозможными словами. Его взгляд метнулся в сторону притихшего Хосока и прежде чем Юнги отдал отчёт своим действиям, он задрал его свитер, чуть обнажая живот. Есть. — Прости, Хосок. — Юнги одной рукой расстегнул его ремень, слегка завозившись с пряжкой, — Чёртова железяка… Вечно она не вовремя заедает… То ли этот определенный набор слов, то ли внезапно ожившие когнитивные процессы в мозгу остановили ему руки, только вот Юнги как кипятком ошпарили. Он замер. Осторожно поднял голову. И встретился глазами с краснощёким, абсолютно потерявшим способность говорить Хосоком. Тот полыхал настолько, что жар его кожи обжёг щёки и нос Юнги, но как бы здравый смысл не верещал, погибая в этой непозволительной близости, Юнги не мог с места сдвинуться, затерявшись в знакомых глазах. Темно. Желанно. Воздух прорезал удивлённый свист. Хосок и Юнги как по команде повернули головы в сторону звука. В десяти метрах от них возникла фигура мужчины. Он нетвёрдо стоял на ногах, пошатываясь на манер пьянчуги, который выполз из бара так и не дойдя до нужной кондиции и теперь возмущенно повышал градус банкой пива на холоде. Мужчина покрутил пальцем у виска, умудрился завалиться вбок, но вернул-таки себе вертикальное положение. — При детях… — ахнул он в своей лирической манере, поддаваясь вперед, — Постыдились бы… — и с недовольным бормотанием мужчина удалился, оставив флёр недосказанности витать в воздухе. Юнги нахмурился. А затем глянул вниз, где стоял подвязанный на манер помидора Сырник. Юнги плотно сжал губы, сдерживая смешок, что грозился перейти в смущённое хихиканье. Он уткнулся Хосоку в плечо, всё ещё держась за пряжку его ремня, и шепнул ругательство в складки теплого свитера. — Сумасшедший… руки так прилюдно распускать… — Хосок позволяет скомканному вздоху сорваться с губ, пока Юнги стягивает ремень с его джинс. Он не отвечает, продевая его через лямки на спине Сырника и застегивает пряжку. — Воспользуемся привилегией, — Юнги достал из рюкзака связку ключей, запихивая её в карман, — Пошли.

***

Они поднялись на четвертый этаж, останавливаясь перед дверью с выбитым номером 1306. Даже если на дорогу и было потрачено от силы минут пятнадцать, это были самые странные пятнадцать минут в жизни Юнги. Сырник пусть и вёл себя прилично, чем-то напоминая спокойного степенного лабрадора, перекатывающегося с одного бока на другой, но с Юнги сошло семь потов, пока они пытались заставить его перейти проезжую часть. Благо ни одной живой души на своем пути эта странная компания не встретила. — Чья это квартира? — нарушил тишину Хосок. Он за время «прогулки» не проронил ни слова, только периодически подкармливал Сырника рыбой из контейнера, если Юнги об этом просил. Юнги же, в свою очередь, не мог понять причин его согласия на подобную авантюру, но раз Хосок не изъявлял желания уйти, то решил ничего и не спрашивать. Вслух бы он всё равно не произнес то, как сильно хотел, чтобы Хосок остался. Ведь, возможно, это могло бы быть немногим дольше, чем всего одна дурацкая ночь? — Джина. — Юнги повернул ключ, — Но он тут не живёт. Квартира Джина была пуста ровно настолько, чтобы стало понятно, что в неё давно никто не заглядывал. За исключением нескольких матрасов на полу, заводского ремонта и гардеробной - ничего. Ничего, что указывало бы на его присутствие. Джин вывез все личные вещи, оставив только технику и прочий по его мнению хлам, выдав ключи Юнги в качестве посильной помощи во времена его побегов и неприятных вылазок. Прошлое, запертое в этих стенах, так и не выветрилось, въевшись в краску на стенах. Воспоминания защекотали затылок, но Юнги их быстро приструнил. — Можешь не снимать обувь. Точнее, лучше её вообще не снимать. И куртку тоже. Я открою окна. — предупредил он, снимая с Сырника поводок и отпуская его на свободу. Тот деловито пощёлкал клювом, направившись в комнату с матрасами. — И куда же он пошёл? Юнги пожал плечами. — Пошёл искать куда приткнуться. Спать хочет. Разговор не клеился. Ситуация, в которой они оказались, была неудобной, почти стыдливой и Юнги никак не мог поднять голову, чтобы посмотреть на Хосока, потому что стоило их взглядам случайно пересечься, желание выскочить за дверь чуть ли не до судорог сводило каждую мышцу в теле. Между ними что-то начало меняться. И это «что-то» было невыносимо громким для глухого человека. Отправив Хосока в ванную, Юнги вытащил из шкафа старые простыни и наспех застелил, сдвинув матрасы вместе. Он так устал, что готов был рухнуть на пол и забыться кошмаром, лишь бы сон наконец пришёл, но нахождение в этой квартире играло с ним и бессонницей в уже знакомые и порядком осточертевшие кошки-мышки. Юнги даже не знал, отчего это зудящее чувство так полосовало живот. Боялся ли он Хосока? Или же был взволнован его присутствием? Юнги со вздохом забрался на подоконник и прикрыл глаза. Этот несчастный комок нервов в груди требовал самую настоящую глупость. Вечерний пейзаж тих. Юнги рисует воображением картину, которую не раз видел из этого окна: деревья, разряженные в золотой пожар, грязные лужи и месиво листьев под ногами. Закутанный по уши Тэхён натягивает на Чимина шарф, пока тот отбрыкивается и возмущённо пыхтит с пакетом пышек в руке. С этого ракурса Юнги видит только шелковые волны волос, видит край знакомой улыбки. Он знает, что сейчас Тэхён поднимет голову. Вот, сейчас… Кисть художника надламывается ровно в тот момент, как Юнги чувствует что Хосок усаживается в противоположный угол подоконника. «Призраку твоё сердце ни к чему.» — слова Джина словно царапают череп изнутри. В Юнги проснулась раннее неизвестная злость. «Чему я вообще держу верность?» — Не спишь? — мягкий тембр Хосока обжёг затылок. Юнги отрицательно мычит в ответ, — А Сырник? — Нагадил и сопит в углу. Вот счастье. Хосок усмехается, поджимая колени к груди. Он кладёт руки в замок сверху и утыкается в них щекой. Молчит. Свет фонарей обрамляет его фигуру, будто вуаль, только одни глаза блестели яркими звёздами из-под её тени. — Почему мы просто не отвели его в вольер? — Потому что тогда нам пришлось бы сообщить об этом Намджуну. — устало ответил Юнги, вытягивая ноги. — И что в этом страшного? — Хосок оставался неподвижным, — Он бы помог. — Нельзя, Тэх… — Юнги вздрогнул, — Нельзя говорить Намджуну. У него и без этого хватает поводов для беспокойства. — Ты просто боишься получить выговор. — Одно другому не мешает. — Почему ты так избегаешь простых методов коммуникации… — вздыхает Хосок, с укором глядя на Юнги, — Так всё усложнять… — Ничего я не усложняю. Мне влетит, если он узнает, что Сырник сбежал. — Ты совершенно не умеешь признавать ошибки. Кружишься и вертишься из последних сил, лишь бы всем доказать обратное. Это не отменит того факта, что ты уже что-то совершил. Ошибка это или нет, ты не поменяешь факта своей к этому причастности. Юнги почувствовал неприятную горечь, скользящую по внутренней части горла и крепче сжал зубы. Хосок вздохнул, поднимая голову. — Я ведь тоже не об этом мечтал, заглядывая в мастерскую отца. — Хосок печально улыбнулся, упираясь виском в стекло, — Оказаться на скамье подсудимых. Закону совершенно не интересно, насколько сильно я хотел жить, когда хватался за ту трубу. — И сколько тебе дали? — Юнги ущипнул кожу на тыльной стороне своей ладони, — До того, как пересмотрели дело? Пауза, возникшая между его вопросом и ответом показалась слишком личной. — Семь лет. — выдохнул Хосок, — Я был заключён под стражу на время следствия, но обвинительный приговор так и не вступил в силу. — добавил он с бесстрастной улыбкой. Юнги, видимо, не уследил за собственной эмоцией. — Нет, — смутился Юнги, — просто семь лет впридачу к тому, что ты пережил, звучат ужасно. Черты лица Хосока, не смотря на всю их угловатость, сейчас казались высечены из мрамора. Нечто, чему художники дарят имя скорби в своих работах. — В равной степени что я считал себя убийцей, я желал признания своей невиновности. — Хосок прикрыл глаза, — Но знаешь что самое страшное? Кажется, вернись я в прошлое и постарайся всё исправить, заплатил бы цену гораздо большую. — Ты так говоришь, будто у тебя совсем не было выбора. Не ходил бы туда, да и дел бы не натворил. — он не предполагал, что прозвучит настолько пренебрежительно. Хосок болезненно заглянул ему в глаза и отвернулся к окну. — Я хотел бы забыть это, как страшный сон. Юнги не нашелся, что сказать. Любые слова казались лишними и такими пошлыми, что от одной мысли о них сводило скулы. Сказать, что всё будет хорошо? Да разве можно вычеркнуть такое преступление из своего сердца? Юнги тихонько перебирается в его угол. Хосок не противится: тянет руки навстречу и помогает устроится поудобнее в своих объятиях. Юнги утыкается носом ему в плечо, чувствуя, как в ответ на это касание дыхание Хосока прячется в его волосах. — Ты совсем не жуткий. — тихо шепчет Юнги, — Не страшный. Ты теплый и пахнешь солнцем. Пахнешь мастерской и сладкими ягодами. Ты такой же как и твои витражи. — эти слова срывались с губ по собственной воле, но Юнги знал, что если бы не тепло колыбели рук Хосока, чёрта-с-два он бы произнёс даже половину того, что чувствовал. — Мои витражи тебя не пугают? Юнги смутно помнил игру на фортепиано, но вибрации тембра Хосока были до боли похожи на то, что оставалось в его памяти как отзвук деревянных клавиш, то самое мягкое послевкусие, что бьёт в подушечки пальцев с каждым новым ударом нот. — Даже если на них изображены страшные сцены… — Юнги набрал в грудь воздуха, — это всё ещё витраж. И он всё так же пропускает свет. Дыхание Хосока жжёт макушку. Юнги жмурится, не понимая, откуда это тёплое чувство знает, что и где болит, укутывая ноющие раны в мягкое хлопковое одеяло. Юнги ненавидел то, как сильно нуждался в этих прикосновениях. — Знаешь, — продолжил он, — веками люди стремились запечатлеть свою историю, используя рукописи, стёкла, гобелены. Мы знаем столько вещей о прошлом лишь потому, что человек всегда боялся быть забытым. Даже больше, чем боялся прогневать своего Господа. — Юнги приоткрывает глаза, собирая мысли в кучу, — Ценность некоторых витражей определяется не изображенной историей, а искусностью самого мастера. Витражи твоей души всё так же остаются произведением искусства, даже если на них отпечаталась сама смерть. Хосок забыл взять дыхание. Замер. — Когда ты называешь меня искусством, я испытываю смешанные чувства. — слова рассыпаются по комнате, словно бусины. — Тебе неприятно? — Нет, — вздыхает Хосок, — просто ты так упрямо на этом настаиваешь, что я почти готов в это поверить. — не смотря на горечь слов, Юнги знал, что Хосок смущённо улыбается. Чувствовал макушкой. — У тебя так гулко стучит сердце. — Юнги положил ладони ему на грудь, — Тебя что-то тревожит? Когда Хосок не ответил, Юнги поднял голову, встречаясь взглядом с выжидающим, жутким, бездонным омутом. Эти выразительные глаза, окутанные чем-то незримо жутким, пытались назвать ему причину, но вот только Юнги… их совсем не понимал. Полумрак комнаты покушался на последние оставшиеся крупицы пространства. Взгляд Хосока скользнул вниз, задержавшись на его губах, и вновь вернулся назад. Жар. Юнги чувствует, как что-то внутри заскреблось, задетое темнотой и совершенно небезопасным расстоянием разделяющим их лица. Он знал, что сейчас видит в его собственных глазах Хосок, потому что отблеск этого марева ясно отражался во взгляде напротив. В голове непрошено всплыла пыльная, пахнущая деревом мастерская. Юнги почти дрожит. — Прости. — Хосок упирается лбом в его висок, вызвав ворох мурашек у взвинченного Юнги, — Я натворил глупостей. Неловкость медленно сорвала дымку распутства. Внезапно Юнги словно предстал перед Хосоком нагишом. — Нужно лечь спать. — он отталкивает себя двумя руками и спрыгивает с подоконника, — Завтра нам придётся очень рано вставать. — С ним всё будет в порядке вне вольера? — Хосок остался на месте, испугавшись такой острой реакции и поспешил сменить тему. — Вполне. — присутствие Сырника почти вылетело из головы, — Он перенервничал, но теперь сыт и будет отсыпаться. Ничего страшного. Юнги ложится на свою половину матраса, спиной к Хосоку и укрывается одеялом с головой, умоляя небеса ниспослать метеорит на его дурную голову. — Спокойной ночи. — осторожно роняет Хосок, не спеша спускаться с подоконника. Юнги ему не отвечает, уставившись в темный пустой коридор.