Пингвин по имени Сырник

Вибрация. Уже? Кажется он уснул всего минуту назад. Вибрация. Как же от неё было тошно. Хотелось размозжить себе голову и переломать все имеющиеся в теле кости, хотелось сплюнуть это вяжущее чувство с языка и наконец услышать хоть что-то похожее на звук. Не почувствовать телом.  Юнги ненавидел свои особенные будильники. По правде сказать, Юнги ненавидел абсолютно всё, что вибрировало. Он искренне ненавидел эту развившуюся в нём гиперчувствительность к собственному существованию. Первое, что он видит, когда наконец открывает глаза — пару ярко-оранжевых пингвиньих лап. Сырник за ночь перебрался ближе и теперь слегка отравлял воздух рядом с его головой. Смятение длилось секунду: Юнги сморгнул испуг, с ужасом вспоминая вчерашний день в самых красочных его подробностях. Может, Хосок был и прав. Может быть, стоило просто позвонить Намджуну. Вибрации упрямо давили на корень языка, мешая теряться в тепле подушек, одеял и слабой сладости присутствия Хосока. Юнги чувствовал его ровное дыхание совсем близко от своего плеча. В попытках отыскать телефон он приподнимается на локтях, неистово вороша простыни. Внезапно его рука упирается во что-то мягкое и совсем не похожее на подушки. Юнги, не веря догадке, суёт руку под пузо пингвина, выуживая из теплого мешка складок свой вибрирующий телефон.  «Это тебе что, яйцо?» — Юнги заталкивает его в карман, принимая сидячее положение. Глаза всё никак не хотели разлепляться. И хоть Юнги знал, что нужно было уже подняться и не искушать судьбу, он позволил себе опустить взгляд, снимая напряжение с век. Будильник Хосока совсем не потревожил. То ли потому, что вибраций оказалось недостаточно, то ли потому, что привыкший к звуку Хосок не реагировал на это как на сигнал, в любом случае, он безмятежно спал, прижимая к себе скомканное одеяло. Юнги бесстыдно рассматривал это его особенно спокойное выражение лица, как и прежде лишённое эмоций, но теперь такое уязвимое, расписанное глубоким сном. Не мудрено, что все легенды и ужасы обычно настигают людей именно вот так. Хосок выглядел почти беззащитно. Юнги скользит взглядом по беспорядку его волос, осторожно касаясь щеки Хосока, чтобы убрать несколько выбившихся прядей от лица. Задерживается дольше положенного, ругает себя за безответственность, но в тишине собственного безумия соглашается, что желает этого сам. Будить Хосока не хотелось. Совершенно. Юнги тяжело вздыхает. Время медленно близилось к четырем сорока. Первым делом душ. Смыть всё, что не удалось вчера, все те эмоции, что остались с ночи, смешавшись со сном и тревогой и теперь венчавшие это донельзя раннее утро. Затем чай. Простой ежедневный ритуал в несколько несложных шагов. Он забирается в душ, без особого восторга открывая кран. И вот вода опять не шумит. Должна, но для Юнги она уже четыре года как молчит, опаляя теплым потоком плечи, стекая вниз по спине и исчезая где-то в сливе под ногами. Юнги колеблется всего минуту прежде чем подставить голову под плотные струи и закрыть глаза.  «И почему я вообще об этом думаю?» И всё же, когда приходит время включить фен в розетку, Юнги раздосовано рычит, убирая его в ящик, и достает с нижней полки другое полотенце. Влажные волосы ненавязчиво покалывали кожу головы в промерзлой квартире. Юнги заглядывает в комнату ещё раз, чтобы убедиться: Хосок спит. Осторожно прикрыв ему дверь, Юнги отводит Сырника на кухню и ставит чайник на плиту. Свет не включает, предпочитая провести без тревоги свою привычную утреннюю разбитость. Когда вокруг так мертвенно тихо, иногда Юнги случается даже этим насладиться. Почти меланхоличная издевка проскакивает в тумане мыслей, Юнги слышит, как гулко звучат посеребренные самой смертью её копытца и неприятно ежится, снимая чайник с огня. Чая в этой квартире всегда было до безобразного много. Юнги пополнял запасы исходя из личных вкусов, не скупясь на новые коробки, даже если предыдущие были едва ли тронуты его рукой. И ценителем назвать Юнги было сложно: он всего-то обожал, когда его чай пах чем-то вкусным. Поэтому и шкафы были больше похожи на витрину с десертами, нежели на чайную полку. Юнги вытаскивает один из пакетиков с ароматом соленой карамели и заливает его кипятком. Пять утра оказались ужасно промозглыми. Закончив с чаем, Юнги нехотя кутается в свитер Хосока, давясь противоречиями и, накинув сверху куртку, выходит с пингвином во двор. Сложно представить ещё более странную ситуацию, но Юнги было совершенно не до этого. Желание спать вытесняло все имеющиеся мысли, превращая тишину в мерно вибрирующий шар внутри черепной коробки. Сырник натягивает «поводок»: Юнги инстинктивно дергает ремень назад и поднимает голову, видя замершего в трех шагах от них лабрадора и его хозяина. Вежливый поклон. «У вас очень необычная собака.» — моментально считывает Юнги. Заставляет себя улыбнуться пожилому мужчине. — Весьма. — не слышит, надламывается ли голос и вновь кланяется, обходя добродушного лабрадора стороной. Юнги позволил себе некоторую вальяжность ранней прогулки и дал Сырнику чуть больше свободы на пути к зоопарку. Тот не выглядел напуганно или же устало, достаточно уверенно семеня вдоль забора к входным воротам своего родного сектора. Юнги это даже позабавило. Ещё дома он перепроверил ему температуру, дотошно осмотрел со всех сторон на предмет травм, порезов или же других болячек, переживая, что за время нахождения вне вольера у пингвина могла вспыхнуть любая неприятная инфекционная болезнь, а Сырнику как и было всё равно на его переживания, так и осталось. Спешил домой на завтрак. «И всё же я выпишу ему недельный курс таблеток. На всякий случай. Вопросов на профилактику никто задавать не должен…» — перебирал про себя Юнги, затаскивая Сырника в вольер. — Ты дурак. — тихо воркует Юнги ему напоследок, — Мог же и под машину попасть. А что, если бы мы с Хосоком не вернулись вчера? Тебя, вон, даже пропавшим не сочли. А я вернулся бы не раньше, чем через две недели. А вдруг тебя бы потом не нашли? Как бы я это пережил? Слова слетали с губ небрежно, Юнги это чувствовал. Но разве пингвин мог различить в его голосе эту мелодию? Он и вины совершенно не чувствовал. Хлопал глазками, слушал. Наверное что-то да понимал. Во всяком случае слышал он сейчас явно больше, чем мог себе позволить Юнги, сидя перед ним на корточках без кохлеарного аппарата. Сырник отчего-то вздохнул. А Юнги вдруг представил, что вернувшись в вольер мог уже больше никогда и не застать этого особенно глупого пингвина.  Неприятный спазм сдавил горло. Юнги встаёт, стараясь более не смотреть на Сырника и запирает ему дверь.

***

Юнги гнал по знакомой безлюдной дороге, выжимая педаль на максимум. До открытия ближайшего продуктового магазина было ещё три часа, Хосок в квартире наверняка проснется не раньше девяти, поэтому возвращаться к нему так рано Юнги не планировал. Ровно как и не собирался рассказывать Хосоку, для чего на самом деле забрал ключи от его картинно-голубой веспы.  Юнги затормозил перел шлагбаумом, сигналя уснувшему сторожу. Пара секунд и шлагбаум взлетает вверх: Юнги почти безучастно провожает его взглядом, въезжая на территорию кладбища.  Эта мертвенная тишина в ушах роднила его с земляным запахом чистоты и видом могильных плит. Что-то совершенно точно похожее на смерть уселась сзади, кладя невесомые остывшие ладони на лицо Юнги и замерло, намекая на то, что он среди покойников оставался чужаком. Кладбище вообще живых людей на дух не переносило. Юнги смахнул неприятное чувство, снижая скорость до почти пешего шага и повернул руль влево. Даже в предрассветных сумерках дорогу к Тэхену он находил безошибочно. Бояться Юнги было нечего. В отсутствии слуха страх попросту не мог найти дорогу к его рассудку, не говоря уже о том, чтобы взять над ним контроль. Да и призраков Юнги давно перестал бояться, в глубине души надеясь на ещё одну встречу, преследуя зарницу за зарницей по пустырям. Небо было лишь слегка поддернуто синеватой дымкой: ранней весной рассвет просыпается поздно, почти нехотя. Вылезает из-под темных одеял и сразу мёрзнет, окрашиваясь в нежно-розовые тона. Юнги оставляет мопед на перекрестке, устремляясь к ограде.  У Тэхёна был гость. Юнги замедлил шаг, насторожившись, однако его смятение длилось едва ли секунды, прежде чем фигура обернулась, услышав неосторожные шаги. Юнги вздохнул, останавливаясь у резной калитки, держась на почтительном расстоянии от стоящей подле женщины. С матерью Тэхёна у него никогда не ладилось. Не то чтобы она в той же мере открыто презирала Юнги как и Чимина, но после случившегося, вероятно, её безразличие к нему, или, если хотите, терпимость, превратилась в беззастенчивую ядовитую ненависть. Юнги, не нарушая молчания, поклонился её сыну. Могила Тэхена в это утро выглядела до отвратительного невинно-чистой, возвышаясь над скромным букетом белоснежных тюльпанов. Кажется, сюда совсем недавно заглядывал Джин.  Юнги слышит знакомый стук: кохлеарный аппарат за ухом пришёл в работу. Он убирает руку от виска, ежась от простреливающей боли в черепной кости. Перед глазами заплясали разноцветные круги. — Тэхён-и и тебе сегодня приснился? — внезапно нарушает тишину женщина. Юнги вздрагивает. Непонятно от чего. — Нет. — тихо выдыхает он, избегая смотреть куда-либо кроме надгробия, — Я сам захотел придти. Юнги засунул руки в карманы, запахивая куртку. Свитер Хосока стал нестерпимо колючим. — Он пришёл ко мне сегодня ночью. — Юнги почувствовал, как от её слов рухнуло вниз сердце, — Улыбался. Сказал, что его расстраивает, когда я так много по нему плачу.  Это отвращение к своему существованию стало настолько очевидным, что ощущалось физически, почти смалывая кости в труху. Если бы Юнги сейчас разрубили продольно, наверняка бы нашли червей, проедающих себе дорогу сквозь органы. В эту самую минуту он гнил за двоих. — А ещё он говорил о тебе. Словно знал, что ты сегодня… — женщина оборвала предложение. Очевидно, что слова давались ей нелегко, только вот не понятно, от того ли, что Юнги по её мнению их не заслуживал или же от того, что воспоминания об образе сына душили, перекрывая воздух, — Тэхён-и… Мой маленький Тэхён-и, — всхлип прорвался сквозь её сбившееся дыхание, — хотел бы твоего счастья, Юнги. А не видеть то, что ты с собой сотворил. — Вы никогда не принимали меня. — чтобы не слышать звон битого хрусталя, Юнги впервые обнажает перед матерью Тэхёна зубы,  — Будто вам не всё ли равно, на какие четыре стороны я пойду. Он развернулся к ней, совершенно не готовый встретиться лицом к лицу с материнской лаской в её надломленном взгляде. — Он мой сын, Юнги. И всегда им будет. Как я могла не принять его выбор? — словно не веря словам Юнги она склонила голову к плечу. — Вы запрещали нам видеться. Закрывали Тэхёна дома. Один раз даже отхлестали его проводом, когда он вернулся от меня домой. —  И я сожалею об этом до сих пор. — перебила она, внезапно обретя голос. — Но тогда я не знала что мне ещё делать. Ты ведь не понимал, как его ранило то, что ты принадлежал другому человеку. Не слышал, как он плакал навзрыд в своей комнате, когда ты в очередной раз сбегал ночью из нашей квартиры.  Юнги почувствовал, как почва резко уплыла из-под ног.  Тэхён… Тэхён знал. У него уже тогда были к Юнги чувства. — Конечно я не могла на него повлиять. И сколько бы не просила, он оставался непреклонен. — продолжила женщина, не обратив внимания на то, как поменялся в лице Юнги, — Во мне кипело столько материнской ярости, что я была готова даже тебя задушить голыми руками. Скажи мне, Юнги, как я должна была поступить, когда ты был ни в чём не виноват? — Я не знал о его чувствах. Я правда не знал. — выдыхает Юнги в темноту. Перед глазами всплывают сцены совершенно не подходящие случаю, он пытается выцепить из них то, что упускал, ослеплённый пламенем рыжих волос, но видит только неряшливую понимающую улыбку и ловит тихое «конечно, иди», оброненное Тэхёном. Он никогда не спрашивал.  — Куда тебе было знать. Ты тогда страдал не меньше и по тем же причинам. Разве что человек был другой. Она избегала называть имя Чимина вслух. Однако Юнги чувствовал как оно горчит невысказанным флером в воздухе и оседает свинцом на стенках лёгких.

— Пошёл ты к чёрту, Юнги, я пытаюсь быть с тобой честным! — взревел Чимин, бросая кирпич в паре сантиметров от его виска. Юнги даже не моргает, слыша как за его спиной что-то разлетается в щепки, — Почему ты не можешь этого принять?!

— Залез на моего младшего брата и теперь будешь делать вид, словно ты не последняя скотина? — цедит Юнги сквозь зубы, не двигаясь с места. Воздух наполнился тяжелым запахом пыли.

— Я не трогал Чонгука! — Чимин находился на грани истерии, — Юнги, ты меня вообще слышишь?! Я его не трогал! Если тебе так нужно было укладывать меня на спину, это не значит, что Чонгук унаследовал те же фамильные привычки!

Юнги чувствует, как обида разрезает ему грудь. Это ведь было не так. Совершенно не так.

— Давай, скажи тогда, что ты хоть раз видел во мне нечто большее, чем просто получение удовольствия. — Юнги шепчет, не в силах повысить голос, — Признайся, что ты даже и не думал о том, чтобы назвать наши отношения чем-то кроме дружеских.

— Потому что я не вижу тебя в своей жизни, Юнги, я вижу рядом с собой Чонгука! — кричит Чимин на полных лёгких, — Чонгука! Не тебя! 

Эти воспоминания боли больше не приносят. Чувство по итогу изжило само себя. Но каверзный лейтмотив стучит в грудь против воли: Тэхён так и не успел признаться. А Юнги не довелось спросить. — Я просто хочу быть честной с тобой, Юнги. — женщина поправила платок, — Ты не плохой человек. Но ведь за что-то как будто Бог наказал тебя этим чувством.  — Я так больше не могу. — рассыпается Юнги, ища руками ледяную ограду. Его ноги его подводят. Дрожат. Он всегда думал о том, что их с Тэхёном часы шли в унисон, только лишь после его смерти осознав, насколько чудовищной оказалась разница во времени. И пусть удары и поворот стрелок приходились на одну долю, они никогда не показывали один и тот же час. Потому что Юнги так и не рискнул перевести время вперёд, продолжая следовать пламенному такту , забыв, совершенно забыв о том, что однажды остановившись, эти часы всегда будут от него отставать. Дьявольская гордость привела Юнги к тому, что дата их последнего оборота была уже предопределена. Но Юнги впервые за долгое время боится. Он впервые со смерти Тэхёна не хочет лечь с ним рядом.  — Он тебя не держит. Отпусти. — голос женщины отзывается звоном в ушах. Она старается отцепить мертвенную хватку Юнги от ограды, но терпит поражение. — Поздно. Я ничего… — Юнги давится подступающей тошнотой, — …я ничего не могу изменить.

***

Юнги заваливается в квартиру без десяти минут девятого, волоча за собой два огромных пакета с продуктами. Если он и собирался откармливать Хосока две недели, то воспринял это пожалуй слишком серьезно, скупив нужное и ненужное, в надежде, что так разбудит его потерянный аппетит. Предпочтения Хосока были известны ему лишь отчасти. Но он сделал все что мог. Дверь в общую комнату приоткрыта. Юнги разгибается, стараясь разглядеть в проёме знакомую фигуру. Коготки паники оставляют зацепки на сердце, он сбрасывает кроссовки, путаясь в собственный ногах и распахивает дверь настежь. Матрасы пустые. Сняты даже простыни. Он… ушёл? На кухне никого. Юнги кладет руку на дверной косяк, закусывая губу.  «Без ключей? Без ничего?» — внезапный отблеск критического мышления мелькнул где-то в глубине. Юнги разворачивается, намереваясь проверить ванную комнату, как подпрыгивает на месте и вскрикивает, поскальзываясь на полу, инстинктивно утягивая материализовавшегося из ниоткуда Хосока следом.    Пол встречает их не слишком приветливо. Юнги чудом уберег голову от удара, распластывясь плашмя на спине. Хосок что-то говорит, но Юнги от испуга понять ничего не может, слыша неразборчивый кривой гул и следующее за ним ещё более кривое эхо. — Хосок, постой ради бога минуту, я тебя не понимаю. — даже собственные слова он различает с трудом. Мышцы от прилива адреналина стали каменные. Это вот так опоссумы себя чувствуют, когда притворяются мёртвыми? Хосок склоняется над Юнги, обеспокоено разглядывая его лицо. Кроме того, выглядел он взмылено: капли пота на лбу, верхняя часть волос собрана в тугой хвостик, делающий его голову похожей на свекольную ботву. Юнги пару раз моргнул, просто чтобы переключиться на любое другое действие и выдохнул. — Не подкрадывайся. — рубит он предложение, — Никогда больше. Ты меня до инфаркта так однажды доведешь. — Прости, пожалуйста прости. — лепечет Хосок, убирая часть прядей с его лица, — Я тряпку мыл, не успел к тебе сразу выйти… Руки грязные были. Может тебе водички принести? Юнги отрицательно мотает головой, ещё более ошеломленный такой внезапной нежностью. — Ты почему один ушёл? Я думал, ты меня разбудишь, вместе пойдём. Проснулся, а тебя нет. — что-то в мягкости его тона привело цветы внутри хрустального замка Юнги в движение. Стало щекотно. — Не захотел тебя будить. Не смог. — Юнги от последствий прилива крови к голове до стыдного честен. «Закрой рот, ради бога, Юнги.» — тут же мысленно отругал он сам себя. — Почему? Юнги как водой окатило. И действительно, почему? Почему он должен скрывать от него это чувство, будто бы не хотел этим утром, чтобы Хосок поспал немного подольше? Будто бы не надел его свитер. Будто бы не испугался, что Хосок сбежал. — Ты выглядел так… по-домашнему. — шепчет он, ловя его взгляд, — Я побоялся, что совершу что-то плохое, разбудив тебя. Хосок фырчит. — Играешь с моим сердцем даже после того, как чуть дух не испустил. Ты неисправим. — улыбка попряталась в ямочки на вспыхнувших щеках. — Я всего лишь стекляшка в руках своего мастера. Твоя заслуга, что хрусталь внутри меня принимает такую форму. Хосок склоняет голову к плечу, окончательно смущённый. — В моём свитере было тепло? — ласково спрашивает Хосок, наклоняясь ниже. — Не жалуюсь. — Юнги зарывается пальцами в волнистые волосы, мягко толкая его голову вниз, — Я не замерз.  Юнги приоткрывает губы, позволив Хосоку больше, чем следовало и сдавленно вздыхает, чувствуя как тот берет над ним верх. Их поцелуй терпкий и горький, словно настойка полыни на меду, Хосок мажет горячими губами по его щеке, оставляя  влажный след. А Юнги жаждет распробовать сладость незнакомого послевкусия сполна.  Он толкает язык внутрь, недостаточно быстро осознав, насколько оказался настойчив: Хосок чуть отстраняется, сглатывая слюну и вновь припадает к его губам, углубляя поцелуй. Пространство смазывается в распутный хриплый полустон, Юнги закатывает глаза от удовольствия и сжимает пальцы на его затылке, пока Хосок буквально вылизывает ему рот в самом непристойном из возможных видов. Юнги царапает правой рукой под его коленом и настойчиво тянет в сторону, пока то не упирается во внутреннюю часть его бедра.  — Проси вслух. — недвусмысленность этих слов заставила Юнги выгнуться, сбито и рвано повторяя постыдную просьбу за своим помутненным рассудком. Смешок соскальзывает на ключицы Юнги, словно кубик льда, — Я и не думал, что тебе так нравятся мои… Громкий сигнал стиральной машины заставил их замереть. Вздрогнуть. И осознать происходящее со скоростью световой вспышки. — Простыни постирались. — Хосок медлит, ожидая команды от Юнги. Его взгляд казался темнее прежнего. — Как не вовремя. — Юнги закрывает полыхающее лицо руками. Слишком много эмоций за раз. Им тесно. Везде. — Я пойду. Развешу. — Хосок покорно встаёт и исчезает в коридоре. Юнги готов был поспорить, что услышал, как поворачивается дверная щеколда в ванной. Чертовы простыни.  Юнги вздыхает, перекатываясь на четвереньки и хватает голову руками, желая стать с паркетом на кухне единым целым. Нижнюю часть его тело непривычно туго свело. Он раздраженно выругался, поправляя джинсы, пока направлялся за пакетами у входной двери. Раскладывать продукты было вполне себе отрезвляющее мероприятие.  Юнги уже разбивал яйца в сковородку, когда Хосок наконец появился из ванной с простынями в руках. Пряча взгляд, он проскользнул мимо Юнги на балкон, едва не навернувшись о порожек. — Ты будешь кофе? — спросил Юнги, выкидывая скорлупу в мусор.  — Буду. — послышалось из недр балкона, — Эспрессо, если не трудно. Юнги включил кофемашину, лениво переходя к намазыванию творожного сыра на поджарившиеся бейглы. Сладкий, сливочный аромат хлеба разбудил в нём такой зверский аппетит, что Юнги был готов слопать всё компоненты по отдельности, не дожидаясь сборки. Накидав побольше солёной красной рыбы, он довольно облизнул пальцы, принявшись мять вилкой авокадо вместе с кунжутным маслом. — Пахнет очень вкусно. — Хосок встаёт поодаль, облокачиваясь на каменную столешницу, — Европейский завтрак?  — Чёрт его знает. — Юнги размеренно постукивал вилкой о миску, — Тебе лучше знать. Ты же жил в Европе.  — А вкусно готовить так и не научился. У тебя гораздо лучше выходит. — Ну, это же навык. — Юнги довольно прикусывает кончик языка, — Можно наверстать. Тем более, здесь нет ничего сложного: просто собираешь по вкусу. Я взял нам темные бейглы, с семечками. Они гораздо вкуснее обычных. — Понапридумывают же названий для хлеба… — шутливо ворчит Хосок, забирая свой кофе. Он сделал глоток, всё так же с интересом наблюдая за тем, как Юнги размазывает получившуюся кашицу по второй половинке бейгла. — Даже сахар не добавишь? — удивился Юнги.  — К моему эспрессо больше подошёл бы сладкий круассан с фисташкой, чем просто сахар. — Уравнивает горький вкус кофе?  — Да. Приятный баланс.  Яйца тихонько шкворчали на сковородке, перебивая возникшую между ним и Юнги тишину. — А что ты любил есть на завтрак в Венеции?  — Юнги показалось, что Хосоку сейчас было сильно некомфортно молчать. — Я неинтересный в этом плане. — с улыбкой произнес Хосок, расслабляя плечи, — Выбрал любимый бар и приходил туда каждое утро. Брал либо круассан с лимонной глазурью, либо такой же, но с фисташковой пастой внутри, иногда ел бутерброды. «Панини». Со всякими разными прошутто, мортаделлой, рукколой, помидорами, моцареллой, оливками. Ничего особенно даже не присматривал, просто выбирал то, что больше на вид нравилось. У меня были любимчики. Ничего не мог с этим поделать. — Напоминает старые кинохроники семидесятых. Когда кто-то из актеров сидит с чашечкой кофе на терассе и закусывает черно-белой булочкой. Даже завидно становится. Наверняка это совершенно особая культура завтраков. — Туристы всю романтику портят.  — Ну ты-то сразу видно, коренной итальянец. — закатил глаза Юнги, наконец закончив возиться с бейглами, — На итальянские бутерброды конечно не тянет, но я старался как мог. Держи. — Выглядит очень вкусно, — Хосок осторожно присел за стол, пододвигая одну из тарелок к себе, — А ты что, пить совсем ничего не будешь?  Он растерянно поискал глазами вторую чашку. Не нашёл. — Почему? Буду. — Юнги нажал кнопку двойного эспрессо на кофемашине, — Просто я люблю свой кофе холодным и разбавленным с молоком. А ещё у меня всего две руки. — Почему-то я так и подумал, что ты очень любишь холодный кофе с молоком. — Хосок встал, забирая со столешницы свой недопитый эспрессо. — Почему? Потому что я вечно в холодных вольерах прячусь? Юнги всё не мог понять отчего торчащие в разные стороны волосы Хосока вызывали в нём такое нежное желание расцеловать его редкие веснушки. Целовать их долго и упрямо, пока те не утонут в розоватом цвете вспыхнувших от поцелуев щёк.  Коварное желание. Креплёное. — Нет. Я просто замечал, что людям, которым очень ценна собственная свобода, присуще любить прохладные напитки и едва теплую еду. Как будто бы она даёт меньше чувства тяжести и сытости. — Хосок надкусил бейгл, не закончив фразу. — Может ты и прав. — пожал плечами Юнги, — Но лично я считаю, что остывшая еда просто гораздо вкуснее только что приготовленной. И от неё не жжёт язык. У Юнги было не очень много представления о культуре завтрака в других странах, но он часто листал иностранные журналы с рецептами, чтобы сделать что-то самому, и эти бейглы с солёной рыбой уже давно маячили у него в списке желаемого, вот так внезапно претворившись в реальность. И они оказались вкусные. Ужасно, ужасно вкусные. — Как прошло утро у Сырника? — Нефлохо. — Юнги мешал говорить кусок еды во рту, — Мы фстретили внизу пожилого мужчину с лабладолом. — Сырник, наверное, был очень удивлён. Собак же он никогда не видел. — А лабрадор по-твоему часто пингвинов встречает? Хосок улыбнулся, вновь кусая бейгл. Он ел так аккуратно, почти с аристократичной грацией, словно принц, выпущенный из книжки в современные реалии, что Юнги, со своими барскими привычками слизывать творожный сыр прямо с пальцев, стало прямо неловко. Грозный, в то же время деликатный, и всегда драконий принц: Юнги было трудно понять что преобладает в большинстве. Всё же грани чешуек Хосока казались ему обманчивы. Но как удивительно было рассматривать их переливы на свету. Наверное, ничего так не подходило Хосоку больше, чем слово «витраж». Конечно, Хосок замечает его взгляд. Как можно его не заметить. Смущается, снимая резинку с волос и запивает солёность на языке горьким кофе. В нём было что-то знакомое. Что-то утерянное, забытое нечаянно и вовсе не по вине Юнги. Какая-то деталь, что заставляла вспоминать. Его взгляд замер на плетеном браслете с бусинами, свисающим с запястья Хосока.  Красный. Белый.  Красный.  Картинка перед глазами на секунду задрожала, как бывает на старых кассетных записях, и черты Хосока смазываются в одно мутное пятно. Другая улыбка. Родинка на левой щеке. Юнги слышит смех. Однако наваждение длилось меньше секунды, исчезнув во взмахе ресниц.  «Что это только что было?» Юнги растерянно хмурится, разглядывая лицо Хосока на предмет деформаций, но всё оставалось прежним. Произошедшее обескуражило настолько, что и его голос донёсся будто сквозь толщу воды. — Я удивлён, что вы вообще хоть кого-то встретили.  Он совсем не похож на Тэхёна. Совсем. Разве что волосы такого же цвета и мягко вьются вдоль висков. Или же было что-то ещё?  — А, да… — Юнги вынул из кармана ключи, совершенно потеряв нить разговора, — Я пригнал твой мопед сюда. Прости, что без спроса. О том, куда он ездил на этом мопеде, Юнги решил умолчать. — Так даже лучше. — Хосок забрал их, кладя на угол стола, — Спасибо. Ты привёз столько продуктов. Представляю, как было бы тяжело тащить те два пакета самостоятельно. — Я не такой слабый, каким кажусь.  — скалится Юнги в ответ, — С пакетами справляюсь. — Я разве сказал, что ты слабый? — парирует Хосок, отвлекаясь на еду. — Прочитал в глазах.  — Ты слишком много внимания уделяешь моим глазам. — безучастно бросил Хосок. Его пальцы измазались в начинке и он вытер руки салфеткой, аккуратно подтыкая ту под край тарелки. — Кто же виноват что они у тебя такие. — буркнул Юнги, от обиды прикусив язык и зашипев. Хосок вздохнул. — Хрупкий в моём понятии не значит слабый. И я не вижу в твоей хрупкости ничего плохого. А пакеты были действительно тяжелые. Я не сомневаюсь, что ты бы их дотащил и сам, но мне гораздо спокойнее, зная, что ты испытывал меньше трудностей, потому что воспользовался веспой. — Ты так легко это говоришь. — с неприкрытой завистью выдыхает Юнги, — Тебе… не страшно? — Хосок вопросительно изогнул бровь, — Вдруг я не приму этих слов?  Хосок отложил еду в сторону, взяв некоторое время, чтобы проглотить кусок. — Я очень боюсь темноты. — начал он, отводя взгляд. Его тон стал пустым, — Потому что не вижу того, что в ней меня будет окружать. И знаю, что прошлое меня просто так не оставит. Но вокруг тебя этой темноты нет. — легкая улыбка зажглась на его лице. И пусть она не предназначалась особо никому, ведь Хосок всё ещё смотрел куда-то в сторону, Юнги приклеил её на собственное сердце с нежностью и гордостью, — Принимать мои слова или нет – дело твоё. Но мне не страшно делать шаги навстречу туда, куда мне будет светить луна и звёзды. — Ты говорил, что ищешь встречи только на берегу. — Ты хрупок. — Хосок наконец посмотрел ему в глаза, — На твоём хрустале сколы. Но это не значит, что моё сердце не хочет того же, что и твоё. Думаешь, я приступаю к работе, не зная материала в руках?  Юнги расправился с последним куском, делая несколько медленных глотков из кружки.  — Я тороплю события, когда лезу к тебе с поцелуями?  — Скорее, тянешь меня наглотаться воды.  — Не умеешь плавать?  Хосок набрал в грудь воздуха, вздыхая. Казалось, он страшно устал от всплесков Юнги, запутался в том, что тот ему запрещал, что разрешал и чего на самом деле хотел, раз за разом утаскивая его за собой на плаху.  — Не уверен, что доплыву до тебя раньше, чем ты решишь уйти под воду окончательно. И Юнги не мог за это на него злиться. — Пожалуйста. Пожалуйста, попробуй. — шепчет Юнги, потупив глаза в пустую тарелку.  — А ты мне разрешишь? — тон Хосока горчит, взбираясь по полутонам. Юнги не отвечает.  — Это было и вправду очень вкусно. — он слышит неосторожный стук дна тарелки о стол, — Спасибо. Завтракать с тобой мне нравится куда больше, чем в одиночестве. Еду как будто бы стало в разы легче проглотить. — Зачем ты с утра убираться кинулся? Не нужно было, это не твоя забота. — Юнги решил проигнорировать его слова, выбрав путь открытого нападения. Тут же пожалел, впрочем. Хосок одарил его виноватой улыбкой. — Прибрался немного за Сырником, закинул простыни стирать. Ничего такого. Мне не сложно было. Я люблю уборку. — Ты хоть выспался? — больше попыток пристыдить его Юнги не предпринимал. Поменял тактику на ласку. — Мне впервые за долгое время не снились кошмары. — Хосок сжал губы в тонкую полоску, — И было не страшно. На самом деле я благодарен, что ты меня не разбудил. И одновременно с этим ужасно расстроен, что не смог помочь с Сырником. С тобой у меня совсем не получается довольствоваться простыми эмоциями. Вечно всё на грани. Я даже и не думал, что такие чувства могут умещаться одновременно в среднестатистическом сердце. — Ровно как и я. — Юнги тяжело вздохнул, вороша волосы. «То, что называют безумием, для меня единственный разумный способ любить.»  — Чем бы хотелось заняться сегодня? — аккуратно спросил Хосок, опираясь локтями о стол. — У меня не было планов. — вяло бросает Юнги. И вновь повисла тишина. — Юнги. — М?  Внутренности скрутило в предвкушении чего-то в очередной раз его обличающего. — Я хочу попробовать. — Попробовать что? — Юнги притворяется, что не понимает, а сам прячет взгляд, разглядывая кухонный гарнитур. Боится наткнуться на взгляд Хосока, ведь знает, что в секунду, когда два чернильных омута отразят его истинное чувство – он больше не жилец.  Хосок, однако, проворен: вместо ответа встаёт, огибая стол и оказывается рядом с Юнги, разворачивая его на стуле к себе. Невнятный скулёж, Юнги почувствовал, как напряжение, что он так старательно сбивал готовкой и разговорами, прилило обратно с утроенной силой. Он закусил губу, понимая, что его предательски повело. — Черта-с-два я произнесу эти слова дважды, пока не услышу их от тебя. Ты ни разу не говорил прямо. Ни разу, Юнги. Расстояние между их лицами можно измерить всего тремя пальцами. Юнги не может отвести взгляд, с удовольствием отмечая, как плывет по краям картинка, вмешиваясь в изумительно-тёмный цвет глаз. Он нервно сглатывает, чувствуя жар рук Хосока по обе стороны от своих бедер и закрывает глаза.  — Ты слишком близко. — шепчет он, оглушенный биением своего сердца. Как будто бы и не было кохлеарного аппарата. Только бесконечный, распирающий изнутри черепную коробку стук. — Я знаю. Но я не буду тебя целовать. Ничем хорошим это сейчас не закончится. — Чего ты от меня хочешь? — Юнги открывает глаза, понимая, что голова всё ещё кружится. — Если уж решил забрать душу, так озвучь условия сделки. Юнги соображал катастрофически плохо. Настолько, что был согласен на последнее безрассудство, даже если оно поведёт его вниз в кроличью нору. — Я хочу услышать, что я тебе нужен. — горячее дыхание Хосока обжигает губы, — Не как мастер, не как инструмент, не как разноцветная витражная заплатка, а как человек. Я хочу доверить тебе собственное сердце. Кто ещё тут заключает сделку с дьяволом? Всего раз в жизни Юнги видел чёрные бархатные анютины глазки в цвету. Оттенок, цветку совершенно не подходящий, чуждый, но так прекрасно расцветший в радужках хосоковых глаз. — Почему ты не можешь просто оставить всё как есть… — Юнги путается в словах, спотыкаясь между пауз. — Потому что сопряжённые риски обсуждаются до того, как я смогу приступить к работе. — Ты уже приступил к обжигу. Хосок, — Юнги уронил голову ему на плечо, — пожалуйста, — он почти умоляет, даже не просит, — сделай так, чтобы я в твоих руках не разлетелся на куски.