Изломанные отражения

— Я договорился о тренировочном матче с Аобаджосай, — Такеда подправляет очки, странно поглядывая на девушку, которую пару минут назад ему представили как нового члена команды. Мидори улыбается невпопад. Эта игра будет определённо ей на руку. Чего-то подобного она как раз ждала от Тоору — тот просто не смог бы продержаться до межшкольных отборочных, не оценив силы Кагеямы ранее. Кохай ведь может стать огромной преградой на пути к победе, а у связующего Сейджо этот год — последний шанс попасть на Национальные. Мидори весёленько качает головой, переобуваясь в уличные кроссовки. Прости-прости, Ойкава, кое-кому здесь придётся оборвать твои планы. И у этого кое-кого цветы беспечного эгоизма уже проросли через всю душу, добрались до глотки. Она готова пожертвовать трёхлетней дружбой, лишь бы осуществить задуманное, понимаешь? Поэтому не смей вставать между ней и Шираторизавой. — Эй, Изуки, не торопись-ка домой, — капитан подлавливает её в дверях спортзала. — Нам нужно обсудить скорый матч, и твои мозги бы пригодились. Засунув руки в карманы штанов, Мидори плетётся вслед за командой в ближайший магазинчик. У Карасуно все ребятки дружные, быстро вливаются в коллектив. Она не припомнит, чтобы такая атмосфера хоть когда-то царила в Китагаве Даичи, где каждый игрок соревновался с другим за место в основном составе. Все победы отмечались сухо, тренировки проходили жёстко, без минуты на отдых и дурачество. Мидори это устраивало в большей степени: она не жалела ни сил, ни энергии, выступая против собственных сокомандников. Ей было необходимо поддерживать своё первенство и статус капитана ещё со второго года обучения в средней школе. Некой отдушиной, светом в беспорочной тьме становились Хаджиме с Тоору. Первый в начале относился к Изуки с настороженностью, боясь, что она втянет их в свои повседневные драки со всеми подряд, но со временем оттаял. Второй был просто дураком. Дураком, которому никогда не сиделось на месте. И вообще-то, это были её первые друзья. Но только до тех пор, пока она самолично не выбросила симку в урну аэропорта, разглядывая на ближайшем экране рейс «Токио — Нью-Йорк». Мидори ничего им не сказала, улетела за океан и всё ещё считает, что поступила правильно. Без сожаления. Кажется, ей и вовсе забылось это чувство. Отринуть все имеющиеся во благо исцеления, лишь бы не разлагаться так сильно. Да ну, опять делаешь себя святой. Мидори не святая, правда. Внешне хоть и может походить на ангела, спустившегося с небес: белоснежные волосы, подлетавшие с плеч от лёгкого ветра, густые ресницы, на которые будто бы осел снег, бледная, не запачканная людской скверной кожа — но какова ценность внешней красоты, если на её руках застыла чужая кровь, а душа всецело извращена действительностью? Таких персонажей, как она, не принято делать главными. Скорее второстепенными, которые впечатляют читателей своей силой, с которыми делают эдиты, восхищаясь при каждом их появлении и забивая на омерзительность поступков этих героев. Ну улыбается же — значит, добрая. Какое кому дело до морали, да? Она откидывается на спинку стула. Так думать — мерзко. — Я не буду играть в матче с Сейджо, — обсуждение, на какую бы позицию им запихнуть Хинату, прекращаются, все удивлённо поворачиваются к ней. — Вы хотите попробовать странную быструю, чтобы узнать, насколько она эффективна на соперниках, так ведь? Это не требует моего присутствия на площадке, поэтому прибережём меня до следующих игр. Плюсом мне хочется понаблюдать за происходящим с трибун. — То есть прощупать почву соперников? — Коуши задумчиво кивает. В её словах есть смысл. — Мне кажется, Изуки-сан скорее собирается отыскать слабые стороны Карасуно во время этого матча, — со стороны Кагеямы слышится бульканье. Так быстро допил клубничное молоко, которым его угостила девушка. Она щелкает пальцами, подтверждая слова кохая. — Чтобы в будущем определиться, какую лучше тактику мне использовать в командной игре с вами. Немного лживо. Мидори не видит смысла участия конкретно в этом матче. Конечно, Аобаджосай — одна из сильнейших школ в префектуре, но с подобной атакой как у Тобио и Шоё они ещё не сталкивались. Карасуно сможет вывезти чисто на первогодках до тех пор, пока противники не приноровятся. А к тому времени победа будет уже в руках воронов. Она улыбается, теребя в руках трубочку от газировки, в пол уха слушает мнение капитана. Можно было бы сыграть на эффекте неожиданности уже на самих межшкольных и не высовываться лишний раз, но это совсем скучно. Мидори ещё не настолько отчаялась, чтобы прибегать к драме. А драме-то всё равно быть, милашка. Отворачивается, закатывая глаза. Это всё ребячество. Пусть Тоору устраивает скандал, пусть Хаджиме смотрит как на врага народа, — пусто. Изуки слишком пусто: она давно пустила всё на самотёк, построила храмы из ненависти, примешанной к тягучей боли, и сама приходила туда молиться во имя спасения. Но никто так и не услышал, даже не понял, а Мидори не стала объяснять. Её существование — жалкая побочка, преподнесённая многим, как благословление от звёзд в Танабату. Она ведь драгоценное дитя, гениальное во всём, где только можно и нельзя, ребёнок сладких речей с двумя черными жемчужинами вместо глаз. А желание доминировать над остальными и склонность к намеренному отчуждению — всего-навсего понимание своего положения в обществе, так ведь говорили? Мидори ненавидели, более того презирали всецело, обливая грязью за спиной, но её слушались и обожали, когда она находилась рядом. Лицемерие, но лицемерие в ы н у ж д е н н о е, выжженное на запястьях, словно некий шрам. Изуки знает: Ойкава таким не был, с ней точно нет. Она интересовала Тоору, была сложной головоломкой, а ему нравилось играться и проявлять доброту. Иваизуми же ненавидел беспечность друга, но молча наблюдал, как дети разводят того на конфеты, предпочитая не вмешиваться. И не секрет — самый способным связующий Китагавы Даичи ненавидел талантливых. Но лишь тех, с которыми соперничал. Мидори он восхищался, постоянно приезжал на матчи её команды и будто бы сквозь пальцы упускал тот факт, что один из дорогих ему людей — гений в истинном обличии. Да только это было раньше. Ойкава Тоору увидит Изуки в толстовке Карасуно и всё поймёт без слов. Ойкава Тоору увидит Изуки в толстовке Карасуно и поставит на ней огромный крест в своей жизни. И мне так сладко от того, что я посмотрю на эту сцену в первых рядах. Подмигивающий смайлик. — Заканчивай уже, а, — Мидори успевает ответить ей до того, как садится обратно за столик. Ходила за ещё одной газировкой. — Ставьте Хинату на позицию центрального блокирующего — не прогадаете. В блоках от него мало пользу, но касаться мяча он может. Это как минимум будет замедлять атаку противников, а там уже остальные подхватят. — Есть резон, — соглашается Савамура. Она устало улыбается — наконец-то порешали.

***

— Слушай, нам нужна твоя помощь. Тут такое дело, как бы объяснить… — Ты Изуки звонишь? Гони сюда мобилу, Кагеяма, я ей хорошенько разъясню правила прилежного ученика, — сквозь помехи слышится разъярённый голос капитана. Мидори удручённо вздыхает, откидывая телефон подальше от подушки. И вам доброе утречко. Имели бы хоть совесть не беспокоить часиков до трех-четырёх — режим сна-то не у всех идеальный. Про обещание прийти сегодня на тренировки, что уж говорить насчёт уроков, она и подавно забыла. Ну или забила после пятого будильника — тут как посмотреть. Мидори поджигает сигарету, закуривает прямо на кровати, пока из динамиков доносятся визги и крики. Даже интересно: что у них там за переполох такой, раз даже дорогой Тобио решил к ней обратиться? Хотя в Карасуно постоянно что-то идёт не своим ходом, вселенским спокойствием там и в помине не пахнет. Но это если сравнивать с той же Китагавой Даичи, конечно. Разминая плечи, она наконец отвечает: — Что у вас случилось? — Да тут пиздец, — ну раз Кагеяма прибегнул к матам, то реально пиздец — преувеличивать кохай не любит. Либо же это гениальный план Савамуры затащить её на тренировки. — Короче, дуй в спортзал, сама увидишь. Это очень срочно. Мидори смотрит на оборвавшийся звонок, устало закатывая глаза — имел бы хоть уважение перед старшими. Почему-то никто не предупреждал, что одно из условий вступления в команду — это наличие стальных нервов. В таком случае она бы тысячу раз подумала, прикинула бы другие варианты и только потом подписалась бы. Потому что всё это чисто по-человечески начинает раздражать: Изуки им девочка на побегушках что ли? Ну да, давиться добрейшей улыбкой у неё вошло в привычку, но они взяли и поверили в это, серьёзно? Мидори обратно утыкается лицом в подушку и мычит неразборчиво. Если так подумать, то это ей и нужно было — построить приятельские отношения с напарничками. Но быть у д о б н о й так мерзко. Даже при одной мысли об этом хочется приложиться головой о стену. Она наконец поднимается с кровати, оглядывая бардак в душной комнате. Раньше думать об уборке даже не приходилось — прислуга отлично справлялась со своей работой. Но с тех пор, как Изуки улетела в штаты, брат предпочёл общежитие вместо родного поместья, а родители переместили бизнес в Токио, дом совершенно опустел. Единожды спасибо отцу, что оставил идею о продаже, просто наняв дополнительную охрану. В ином случае ей бы пришлось мучаться и снимать квартиру неподалёку. Правда нюанс всё же есть: здесь Мидори преследуют обрывки воспоминаний, пока она стороной обходит одну из комнат, навсегда запертую на ключ. Вернулись и кошмары с новой силой, да такие, что её выворачивает наизнанку после пробуждения, а уснуть обратно не удаётся. Изуки безразлично хмыкает — понимает, почему Мидория не захотел ступать на порог семейного гнёздышка. Вероятно страдает тем же. И она бы пожалела его, не будь близнец одной большой причиной всего этого, по-другому — гвоздём в кровоточащей ране. Но ничего-ничего, совершенно ничего, скоро всё наладится. Желаемый катарсис? — Радуйся, что у тебя нет языка. Иначе я бы его оторвала. Радуйся, что у меня нет тела в принципе. Иначе я бы доставала сильнее. — Да ты и так справляешься. Пущу скупую слезу за это. Весёлый смайлик — Какая же ты мразота, — говорит на выдохе. Час. Ей требуется ровно час, чтобы собраться и приехать в школу, но на деле половину из этого времени она валяется в кровати, тихо страдая и слушая мелодию из уведомлений классного чата. Уроки в ближайшее время посетить всё-таки стоит — хотя бы посмотрит на морды одноклассников. Да и тем более учителя уже несколько дней настойчиво стучатся в личные сообщения с просьбой сдать домашнюю работу по их предметам. Одним словом — заморочки прогульщицы тире прилежной ученицы. Раньше на её тестах всегда красовался трёхзначный результат в процентах, Мидори и позволить себе не могла просто взять и проспать. А сейчас…сейчас так лень стараться. Банально выйти из дома — целое достижение, за которое можно давать медаль. В конце концов, человек с комплексом отличника всё равно однажды выгорает и, чувствуя, как узел верёвки на шее развязывается, начинает ценить свободу. Вот и она просто устала от нескончаемой учёбы в перерывах от тренировок. Ойкава всегда ругал подругу за то, что она не бережёт своё здоровье. Её слова «На себя посмотри, придурок» тот всегда пропускал мимо ушей, нелепо улыбаясь. До сих пор раздражает. Идиот. Мидори тяжело вздыхает. На пальцах всё ещё тлеет привязанность, но кожа на них огрубевшая, содранная волейбольным мячом. Глупый-глупый спорт, а ей даже сейчас не удаётся прикинуть, ради чего Тоору так пренебрегал собой. Из-за победы? Но победа — это же так легко. Может быть, существовала причина более глубокая, которую ей попросту не суждено понять в силу некоторых обстоятельств? К примеру, тот же Хаджиме наверняка всё знал или хотя бы видел суть, в отличие от неё. Ладно. Лад-но, сейчас это уже точно неважно. Она входит в спортивный зал, ожидая нравоучений Савамуры. Снова скажет, какая же безответственная девочка вступила к ним в команду, ай-ай. Вот только ничего не происходит. Почти ничего. — Изуки, на тебя вся надежда, — капитан обречённо опускает голову. Мидори складывает руки на груди, косясь на находящегося в прострации Шоё с надетыми наизнанку шортами и носками на кроссовки. Как только умудрился засранец… — Его так тревожит скорый матч с Сейджо, — объясняет стоящий рядом Ямагучи. — Все уже пытались с ним поговорить, но это ни к чему не привело. Хинату только сильнее начинает колбасить. Это проблема, да. Вот только не настолько большая, чтобы будить её и заставлять тащиться сюда. — Он даже сейчас не может нормально тренироваться: то мяч из рук выскользнет, то в ногах запутается. Достал уже, может его за уши повесить на… — в руки Кагеямы прилетает клубничное молоко. — Остудись-ка иди, а я приведу рыжика в порядок, — Изуки не раз видела, как подбадривали друг друга девчонки из её команды, поэтому некий опыт есть. Главное — это правильно подступиться, чтобы не спугнуть Шоё. Улыбаясь уж очень по-доброму, она подходит ближе. — Слушай, Хи-чан, вся команда верит в тебя. Поэтому не переживай. Ты ничего не смогла лучше придумать, бывший хренов капитан? В общем-то это действительно было зря. Хината после её слов свалился на пол чуть ли не замертво, промямлив в ответ: «Не переживу». Тревожность уложила бедного мальчика на лопатки. Хотя, может, обморок и к лучшему: поваляется и успокоится без лишней нервотрёпки. Мидори чешет затылок, поворачиваясь к остальным ребятам, делает невинное личико. — Это был контрольный в голову. Хорошая работа, Изуки. И теперь это уже не проблема, а целая ебучая катастрофа. Нельзя так взять и облажаться перед Аобаджосай просто из-за того, что одна из ключевых фигур на площадке уж очень чувствительная. На плечах Хинаты ответственность, самая большая, какая у него только была, но это уже перебор. Может быть, отвести его за ручку к школьному психологу и не мучиться? Мидори предлагает это остальным, да только те стреляют злыми взглядами. Она в принципе не привыкла кого-то успокаивать. В задачи капитана, конечно, входило поддержание боевого настроя команды, но этим всегда занимались тренера и менеджеры. Все, абсолютно все догадывались, как сильно гениального игрока не заботили чужие чувства. А потому даже не требовали то, чего Изуки не могла дать. Вскоре её вообще перестали воспринимать многосторонней личностью. Перестали отделять её настоящую от той тени, которую видели на площадке и боялись. Она улыбалась всем, но было что-то не так. И от этого маленького «что-то» у каждого трещали косточки, ломаясь под режущий взгляд первого номера. Нет, Мидори не пыталась их переубедить, Мидори так было даже легче: давайте, смотрите на меня, как на стопроцентный шанс в победе, думайте обо мне, как об эгоистке, вы нисколечко не ошибётесь, но в конце концов, я действительно имею право смотреть на вас всех свысока. — Главное, что ты попробовала, — Коуши ободряюще хлопает её по плечу. — Мы что-нибудь придумаем, ещё есть время. И сдерживается, чтобы не сбросить руку. Мидори такая лгунья — вы ведь уже поняли, да?

***

— И от кого ты так глупо маскируешься? Как же хорошо, что за черными очками не видно, насколько часто она закатывает глаза. Натягивая капюшон от форменной кофты посильнее, Изуки заходит в спортзал школы Сейджо. Тсукишима понял неправильно — никакая это не маскировка. Просто ей не хочется привлекать лишнее внимание раньше времени, вот и всё. Волейбольная команда у Аобаджосай не понаслышке большая. У них нет проблем в нехватке запасных игроков на скамейке в отличие от Карасуно, да и несколько составов имеется. Не зря школа частная. У Мидори на электронной почте всё ещё лежит приглашение от неё. Забытое и даже не открытое. Вероятно, будь всё иначе [будь всё хорошо], она бы тоже сюда поступила, проводила бы дни беспечно, болтая со старыми друзьями на перемене. Вступила бы, например, в шахматный клуб [потому что ей так хочется сбежать с площадки], стала бы чемпионом там. По вечерам гуляла бы с Хаджиме и Тоору в ближайшем парке с леденцом во рту [она бы никогда не закурила], оставалась бы у них с ночёвкой для проведения киномарафона [стой, подожди, ты так сильно скучаешь по средней школе?]. Мидори хочет-хочет-хочет, но… …но проблема во мне? Все твои желания — это смех. Ты разве не должна была об этом всё забыть, а? Так старалась же искромсать меня, а в итоге развернула нож в сторону своих запястий. Я думала, я надеялась, что ты давно всё поняла и осознала: нет в твоей жизни места привязанностям. Ты искалечишь любого, кто будет рядом с тобой. Неужели тот раз не был для тебя уроком? — Заткнись, просто заткнись. Это всё ты, — она обессиленно падает на кресло, держась за голову. Шепчет, шепчет, шепчет, пока пальчики впиваются всё глубже. Достань и сверни свою душу в маленький клубочек, выброси далеко-далеко, чтобы никто не нашёл. Почему тебе так нравится винить меня во всяких бедах? Давай, милашка, признайся тут всем, что я такого злого сделала. — Ты не даёшь мне нормально жить, подкидываешь свои «приколы», наслаждаясь, как я корчусь на полу каждый день. Но такой суке, как ты, всегда мало, — Изуки не видит мир. Смотрит вперёд, но перед глазами кровькровькровь. — И что значит «всем»? Молчит. — Отвечай, — и тишина так громко режет уши. Она уже шипит: — От-ве-чай. Прости. Мне казалось, что к этому времени ты уже заметишь. Мидори выдыхает протяжно. Бабочки, вокруг всего лишь кружат разноцветные бабочки, осыпая лепестками облегчения. Они несутся вихрем вниз и вверх в безумном танце тени, садятся на неё, словно на единственный цветок, проросший в бетонных джунглях. Неземные крылышки из тончайшего стекла щекочут ладошки — так приятно. И милая-милая Дори плывёт, следя затуманенным взглядом за каждым движением в этом абсурдном ансамбле. Бабочки подбираются ближе к лицу — они не те, что созданы для порхания над лугами бесконечного лета и сбора вкусного нектара, а те, что рождены из хаоса. Реальность обливается слезами под шёпот сладкого безумия, клинок истины, испачканный в золе лжи, разрезает материю вселенной. И так появляются бабочки. Они бросаются как самоубийцы с небес, стремясь в пасть к голодной энтропии восприятия. Ох, как же великолепен её аппетит: пожирает границы между мирами-кругляшками, словно мармеладных червячков, хрустит сном и явью белоснежными зубками. Стук-стук, эй, Мидори, ты слышишь этот звук? Взгляни, моя мученица, в глазки своих прекрасный бабочек, порождённых целым полотном искромсанных мыслей — в них ты найдёшь желаемое понимание, отчаяние по отношению к тебе. К тебе такой хорошенькой, сильной очень, но скомканной и разорванной, как семейный гобелен в твоём родном поместье. Ровно на четыре части [нет, я могу поклясться их было изначально пять]. А теперь оглянись, заложница иллюзорного мирка — бабочки жмутся друг к дружке крыльями. Те переливаются цветами изящной болезни, которых не существует в природе, но ты ведь откуда-то их помнишь. Неужели из кошмарных снов, поглощающих тебя в свой кокон ежедневно? Всё хорошо, разомни кулачки, здесь нечего бояться. Бабочки любят тебя. Они всего лишь хотят утешить, поэтому позволь им унести твои багровые слезы подальше к звёздам [тем самым, что прокляли меня в Танабату?]. Может быть, потанцуешь с ними вместе, Мидори? Протяни дрожащей пальчик навстречу бледно-розовой, размытой акварелью лапке, отдайся им полностью. Вдох-выдох, повторяй. Вдох-выдох. Вдох неспешный — это про смирение и неустанную молитву на коленях во имя самой себя [и кричала глухо: «я готова всецело познать одиночество, только молю, пусть с меня сдерут эту личину, наречённую страдать. я больше не могу». и кричала неистово, что страх, объединившись с болью, прогрессировал до завесы с миллионами зрачков. и кричала-кричала-кричала, господи, как же я кричала истошно в тот день, срывая отчаянный голос и принимая руку помощи от рыдающего во мраке дьявола]; это про кровь алую, текущую по венам ртутью пустоты, где само время накидывает тебе на шею свою петлю; это про бездну глаз цвета переливающихся океанов и вывернутого наизнанку июльского неба. Вдыхай, Мидори. В д ы х а й. — А выдох? Какой ещё выдох? Мне хочется, чтобы ты задыхалась, так что не смей двигаться. Сладостная агония — бабочки вальсируют в честь неё. Бьются крыльями, кружась вокруг любимой, и становятся первыми, кто понимает твою безграничную боль. Пожалуйста, будь с ними ласкова, похорони желание кричать прямиком в глотке — небось спугнёшь. Они приложат исцеляющие лапки к давним к шрамам, к выжженной языками пламени душе, а затем взлетят обратно в небо, откуда их согнали, и осветят тебе путь фейерверками сиреневой надежды. Мидори хватается за горло, тянет-тянет руки прямиком вниз. Её крупная дрожь по телу бьёт, но на душе спокойствие, опылённое бабочками. Рядом кроме них нет никого — все готовятся к предстоящему матчу, пока она плывёт под звуки хора спасителей. Дурочка, я же предупреждала, что не нужно двигаться. Заклинивает. Выдыхает. И медленно до неё доходит: выдох рванный — это про иллюзию контроля и сладкую метафору. … … … Да, точно. Как она могла забыть? Под рукавами кофты ползёт холод, мучительно перебирает лапками. Раз-два-три, раз-два-три, Мидори, посмотри — мы уже пришли. Тьма ведь тоже живая, вон, как шевелится, сдирая на своём пути куски плоти и впиваясь челюстью в покрытые корочкой рубцы. И падает, падает гниющая луна, пока многочисленные ножки, тонкие и гибкие, суются на свет. Сколопендрам тут не место, но как же им хочется есть. Они сожрут миры, разрастутся до такого размера, что смогут захватывать пастью мириады звёзд, а глаза их, вытекшие наружу, по величине напомнят солнце. Мидори чувствует этих тварей везде — вот, одна уже запуталась лапкой в её белоснежных ресницах, взяла и запачкала чистую принцессу. Так жаль, что этого мало. Сколопендры ползут ближе, сколопендры тоже любят бабочек. Но по-своему: им нравится раскусывать набитые лживостью брюшки, смакуя стеклянные крылышки в тошнотворный яд. Вкусно-вкусно-вкусно, может, хочешь попробовать? А она не хочет, её вообще скоро стошнит от лицезрения этого извращённого акта трапезы. Сон — сознание — реальность. Сон. Сознание. Или реальность? Не понимает, лишь теряется в шипении со всех сторон и взглядом мечется по алым пятнам на собственных ладонях. — Ну блять хватит, всё, — и как же жалок этот голосок. Мидори резко вскакивает с кресла, пытаясь стряхнуть с себя паразитов. Не получается. И потому бежит. Извини, мне не жаль. Такова я. Мидори выворачивает наизнанку прямо в унитаз. Она всматривается-всматривается-всматривается, а потом её снова рвёт от вида собственной рвоты. И так до бесконечности много раз. Во рту ментоловая жвачка, на языке сотня острых лезвий, внутри пустота — сейчас уже во всех смыслах. Но всё хорошо, Изуки держится. Всё отлично, посмотрите сами: она не дрожит и не плачет. Всё в полном порядке. — Всё в полном порядке, — заговаривает, как мантру. — Я справлюсь, доведу дело до конца. Отражение в зеркале слушает, сочувственно улыбаясь, верит на слово, и Мидори выходит обратно в коридор непоколебимой. На ней всё те же очки, всё тот же капюшон, скрывающий за собой волосы, но так и не дойдя до спортзала, она почему-то останавливается. Впереди — знакомая фигура со взглядом тающих карамелек. Смотрит прямо на неё. А ледяная корочка, окутывающая целый мир, даёт первую трещину.