Изломанные отражения

Когда, будучи тринадцатилетним мальчишкой, он впервые встретил Мидори, то сразу понял одну простую вещь: она ему нужна. Экзотический фрукт, одна такая на всю их префектуру. Конечно, её хотелось себе. Хотелось утихомирить этот разбушевавшийся во взгляде шторм, рассеять скуку, осевшую тусклым бликом на зрачке. Изуки донимали все, кому было не лень: одни возомнили себя подружками-прилипалами, другие ненавидели её за отца (а причин ненавидеть его с каждым годом становилось больше). Ей нигде в грёбаной Китагаве Даичи не удавалось найти спокойствия — все постоянно следовали по пятам. Поэтому Тоору, наверное, и не осмеливался подойти, лишь наблюдал издалека. Не хотелось ему быть таким же упырём, не видящим дальше своего носа. В июне его классу пришлось переехать на третий этаж, где учились первогодки, и Мидори он стал замечать ещё чаще. Запретный плод тянул — в душе скулило желание дотронуться до неё, осознать, насколько та вообще реальна. Насколько реальны эти белоснежные пушистые реснички, скрывающие за собой две чёрные дыры. Он прикусывал кончик карандаша, непрерывно разглядывая её из окна класса, пока учитель отчитывал кого-то у доски. Видеть Изуки на заднем дворе во время занятий было привычным делом: только тогда никто не мог к ней прикоснуться, все были заперты в своих кабинетах. Ойкава на это улыбался, его веселила мысль, насколько всем тут безразличны её прогулы и выходки. Конечно, можно было бы пожаловаться на головную боль и под предлогом наличия медсестры в школе уйти с урока, выбежать на улицу и наконец заговорить с Мидори, пока рядом никого нет. Только зачем? В одиночестве она казалась такой…свободной? Летний ветер бережно трепал её волосы, словно сама природа боялась разбить или поломать живую куклу, раскинувшуюся под ветвями клёна. Юбка то и дело слегка задиралась от порывов, и Тоору смущённо отводил глаза обратно на доску. Но Мидори в этом мире безразлично было всё. Возможно, поэтому ему и захотелось стать для неё кем-то важным. Односторонние гляделки Ойкавы продолжались вплоть до сентября, пока, шагая по коридору и рассказывая Ивайзуми про новый фильм с НЛО, он случайно не услышал чьи-то очередные сплетни: — …Забыла сказать, что моя мама общается с мамой Ёсиды. Она вчера заходила к нам и на кухне рыдала, я ещё подумала, что случиться могло. Вот и спряталась за углом. — Ёсида — это же тот третьегодка, который кулаками чесать любит? — девочка нахмурилась, складывая руки на груди. — Зачем твоей маме вообще общаться с его семьёй? — Да подожди, дай дорасскажу. Честно говоря, Ойкава отменным сплетником не был, но что-то заставило его тогда остановиться посреди коридора, не замечая ворчаний друга. — Оказалось, отец Ёсиды лишился работы, на которую потратил добрую половину жизни. Ну это со слов его матери, но самое интересное, что виноват в этом отец Изуки. От знакомой фамилии сердце застучало сильнее. — Тот что ли работал на него? — когда речь зашла про её семью, девчонки перешли на шёпот. — Почему мы… — начал было Ива-чан, но Тоору вовремя прикрыл ему рот рукой. — Не неси бред, обычные смертные не работают на папашу этой стервы. Всё намного проще — он просто выкупил здание, где располагался офис. В нём и горбатился отец Ёсиды двадцать с чем-то лет. — Так получается, больше сотни человек работу потеряли? — её подруга кивнула, и та кратко заключила: — Пиздец. — И не говори. Если бы он моего отца просто так дела жизни лишил, я бы его дочке все волосы выдернула и кости переломала. — Шутишь? Тебя бы прихлопнули быстрее, чем ты пальцем коснулась этой суки, — она выплюнула последнее слово, брезгливо вытаскивая язык. — Хотя, впрочем, может, Ёсида так с ней и поступит? Ему нечего терять, всё равно семья не сможет расплатиться за ещё два триместра учёбы. Китагава Даичи не была государственной школой — здесь учились либо задроты в учёбе или спорте, либо дети богатых родителей. Мидори, кстати, проходила по всем пунктам, это Тоору точно знал, да только большинство учеников считали её любые достижения купленными. — Что ни день, то выходки этой семейки, — Ивайзуми закатил глаза, поворачиваясь к другу, но тот уже стремительно шагал куда-то. — Слышь, болван, ты куда? Урок скоро. — К медсестре. У меня резко заболела голова. Ёсиде ничего не стоит навалять девочке ради мести её отцу, если судить по слухам. Тоору переключился на бег, минуя главный вход, и огляделся вокруг. Каким образом Мидори можно винить во всём этом? Как двенадцатилетний ребёнок в принципе мог повлиять на такой исход? Ему стало страшно: вдруг за поворотом развернётся картина, как озверевший и потерявший контроль Ёсида колотит хрупкое тело Изуки. Тоору не умел драться — его руки, как и он сам, были слишком чувствительными для такого, так что третьегодку он мог разве что заболтать до смерти. Ну и ещё… Ойкава, честно говоря, трусливый. Хотя храбрости ему не у кого было учиться, кроме как у старшей сестры, которая однажды спасла его от злых собак, да у Ива-чана, не боящегося спускаться на кухню после ужастика. Определённо стоило взять друга с собой, а не бросаться в одиночку, словно рыцарь на белом коне. Тоору ведь не рыцарь даже, а белого коня у него и в помине нет. Но спасти принцессу заснеженных земель от лап злого дракона ему очень хотелось. Никто не смел к ней прикасаться. Да только вот: — Блять, да безразлична мне беда твоего папки, — Ойкава никогда не слышал этого голоса, но владельца узнал бы из тысячи. Только у неё может быть такой голос. Только она может звучать так восхитительно глубоко и одновременно наплевательски. — Ты тупая сука! Как ты не понимаешь, сколько проблем принесла твоя… — Ёсида глухо кряхтел, но причину Тоору ещё не знал. Он подошёл ближе к углу, с ужасом замечая на асфальте кровь. — Однажды и на вас найдётся управа, я лично размажу тебя и остальную семейку по полу. И Ойкава наконец осмелился выглянуть. — Да что ты, — произнесла она на удивление снисходительно, так, будто и сама не прочь была бы увидеть подобный исход. Ухмылка на её губах, такая… никакая — первое, что заметил Тоору, а потом уже её безумно потерянный взгляд. Мидори разговаривала с Ёсидой, но смотрела сквозь него, смотрела будто сквозь целый мир, куда-то в конкретную точку во Вселенной, словно только это стоило её внимания. Тоору бы хотелось спросить, какие созвездия она видит рядом с собой и насколько ярко ей светят звёзды. Но Тоору молчал, выглядывая на её лице тонкую полосочку крови. Этот подонок чуть не разбил Изуки губу! А потом он повернулся в сторону сидящего у стены парня и… — Ёсида…? Ойкава прошептал это так тихо, насколько возможно, и рефлекторно коснулся своего носа. У третьегодки же из него без остановки текла кровь, пачкая и так помятую рубашку. Глаза блестели, как у бешеного пса, пока внутри зрачков метались молнии, готовые уничтожить всё на своём пути. Если бы на месте Мидори был Тоору, он бы уже давно наложил на себя руки, но та всё ещё стояла. Стояла твёрдо, и, начнись бы землетрясение, Изуки не шелохнулась бы. Хотя, да что уж, Изуки даже внимания бы не обратила. — А, это ты, — на её лице снова отразилась знакомая скука, она хмыкнула, не считая нужным прятать окровавленные руки за спиной. Заметила всё же. «Ты?» — Ты знаешь меня? — прозвучало с толикой надежды, что вызвало у Мидори подобие улыбки. Невесёлой. Но на вопрос она не ответила, лишь пожала плечами. — Извини, сперва мне стоило спросить, в порядке ли ты. — Тебе явно не за меня следует переживать. Она была не от мира сего. Смотрелась лишней на фоне серых зданий и бледных лиц с надоедающей улыбкой. В глазах плескались эфирные лагуны вселенского принятия, но Мидори не спешила делиться своей правдой с остальными. А ещё в ней было что-то тёмное и неуловимое, от чего подрагивали пальцы и стучали зубы. Казалось, вот-вот дотянешься до той завесы, что скрывала её тайны, но в следующий момент всё исчезало. — Да мне не особо интересны остальные, — Тоору почему-то резко осмелел, забывая про сидевшего рядом Ёсиду, который всё ещё пытался остановить кровь. — То есть, я имел в виду, что… ты крутая. И дело было не в том, что мальчикам в его возрасте нравились плохие девочки. Он в принципе не считал её плохой, да и хорошей, если честно, тоже. Иногда Мидори поступала без зазрения совести, а временами была настолько понимающей, что у Тоору слезились глаза. Но чаще ей просто было наплевать. И если возвращаться к теме: она просто притягивала его к себе. Так же неумолимо, как сирены заманивали моряков на гибельное дно. В зрачках Изуки что-то единожды сверкнуло. Впрочем, с того момента они и начали общаться: сперва лишь перекидывались кивками в коридоре, потом стали обедать вместе (не стоит даже говорить, кто был инициатором), а потом в их школе наконец открылся волейбольный клуб для девочек. И наступило начало конца. Но Тоору, конечно же, не знал, не видел, понятия не имел — Мидори слишком хорошо умела контролировать себя и своё тело. Каким образом он мог заметить эту надломленность во взгляде и застрявший в горле крик? Или стоило сказать в их последнюю встречу чуть больше, чем: «Ты как-то сильно похудела. Всё хорошо?» Ведь тогда он впервые не поверил её слабому кивку и лукавой улыбке. Чёрт. Мидори Изуки была такой лгуньей с ним. А он даже тогда не попытался изменить правила игры, которые она установила, просто вновь пустил на самотёк, думая, что всё разрешится, как всегда. Не разрешилось — Тоору потерял её. — Здесь закрыт вход, обойди с левой стороны, — он небрежно махнул рукой в правильном направлении и проглотил шутку про тёмные очки в помещении, не особо всматриваясь в незнакомца из Карасуно. Учебный год только начался, а Ойкава уже успел заебаться: слегка переутомился и вновь потревожил сухожилие надколенника. Поэтому обдумывать чужие странности у него попросту нет сил. Или есть? Потерявшийся игрок всё ещё стоит на месте. Продолжает буравить тяжёлым взглядом сквозь чёрные стёкла. Аксессуар — не пустой пафос, даже и не скажешь, что стоит больше почки, но безупречные детали и инициалы L.B. на оправе всё выдают. Тоору и раньше видел работы Луи-Бернара и знает, что он делает очки лишь на заказ, а список его клиентов крайне мал и утверждён ещё давно. В этом здании мог оказаться только один человек, имеющий такие связи. Человек, который самолично рассказывал ему об этом кутюрье и подарил от него цепочку на день рождения. Человек, который до этой секунды считался утраченным. Судьба убога, знаете ли. Ойкава криво улыбается, будучи уверенным, что она думает о том же. Непринуждённой беседе не быть — Мидори уже готова биться, скажи хоть слово. Она понимает ведь: догадался. Её присутствие всегда каким-то образом сгущало воздух вокруг настолько, что становилось сложно дышать. Это чувство было знакомо ему ещё с их первой встречи. Её образ с того дня вписался в память так же ярко, как валентинка, которую Тоору никогда не осмелился ни подарить, ни выкинуть. Первая подростковая влюблённость, спрятанная в дальнем уголке шкафа, словно часть его, о которой он предпочитал молчать. Или вовсе хотел забыть. Дело было даже не в исчезновении Изуки. Просто, познакомившись с ней поближе, Ойкава вдруг понял, что может с ней именно дружить, а не мутить. Она ведь во всём была «слишком»: слишком умная, слишком далёкая, слишком холодная, слишком сильная, слишком понимающая, слишком независимая, слишком красивая, слишком никакая. Разве можно такую пытаться забрать себе? — Где у вас покурить можно? — а ещё у Изуки всегда всё было просто, будто без всяких размышлений в голове и страхов, вперемешку с зудящим напряжением. Словно они вчера за ужином виделись в последний раз, а не год назад. — Только встретились и уже убегаешь, — ему бы дрожь в голосе скрыть, чтобы клыками в горло не вцепилась. Она снимает очки, по-доброму усмехаясь, и Ойкава замечает бесов, что танцуют в её глазах и пожирают зрачки. Вдох-выдох — без сомнений, изменилась. — Всего лишь захотела перекинуться с тобой сигареткой. — К твоему сожалению, я не курю, — Тоору соглашается с правилами очередной игры, пытаясь не обращать внимания на то, как неестественно звучит их диалог. — Откажешь даме? — Разве я посмею? — он улыбается.

***

Мидори крутит в руках холодную металлическую зажигалку, проводя большим пальцем по гладкой крышке. Щелчок — огонь вспыхивает коротко и резко. Она прикуривает, выпуская первую струю дыма, и бросает зажигалку парню. Тот, даже не глядя, ловит её одной рукой и поджигает свою сигарету. Они сидят на перекрашенной лавке, спрятавшись там, где камер нет. Оба смотрят на облака, плывущие по небу, но каждый думает о своём. О друг друге. — Променяла ментоловые конфеты на эту ментоловую дрянь, — Тоору пытается не закашляться окончательно от едкого дыма, что заполнил уже все лёгкие. — Сродни предательству это. — Предавать у меня в крови. Ты не заметил? Специально вынуждает его, чтобы уже высказал все накопленные обиды. Она та ещё извращённая мазохистка, которой не терпится раскроить ещё одну незажившую рану у себя на теле. Но провокация остаётся, на удивление, проигнорирована. Я ожидала большей драмы. И Мидори тоже, честно говоря. Она поворачивается к нему, но Ойкава в её сторону даже не смотрит. — Я на тебя не злюсь, если ты об этом. — Я играю в Карасуно. С Кагеямой. — Да? А я-то уж думал, что ты подалась к ним менеджером, — он бросает на неё игривый взгляд. — Хотя знаешь, мне было бы интересно посмотреть, как ты возишься со стиркой полотенец. — Тоору, — больно режет. — Что? — у Ойкавы глаза блестят, но безразличия Мидори в них не находит. Значит, дело в другом. — Наверное, я просто примерно такого и ожидал от тебя. Что в конце концов ты решишь нас всех кинуть, потому что больше не справляешься, а потом, найдя выход из лабиринта, в котором потерялась, вернёшься. Тебе стоило лишь сказать об этом, Мидори. Я злюсь только из-за твоего молчания. И насчёт этого, — он кивает на фирменную олимпийку Карасуно. — Конечный результат точно будет стоить того, ради чего ты так стараешься? — Ты стал проницательнее, тебе это не идёт, — она тушит бычок о скамейку и бросает в урну. — И понимающее. — А ты всё так же не любишь отвечать на вопросы. — Мне нужно, чтобы Карасуно дошли до финала на Межшкольных, а с вами мы, очевидно, встретимся раньше. Заполучить то, чего она хочет, означает сломать вдребезги мечту Тоору, который даже не удивляется её намерению участвовать в юношеских соревнованиях. Мысль эта грызёт изнутри, словно пробудившаяся слишком поздно совесть. Но это не станет преградой. Как минимум, Мидори не остановится точно, она слишком хорошо умеет отключать чувства. Её учили этому всё детство, презирая за любую слабость в виде слёз. А слёзы высохли слишком давно, их попросту не осталось. — Я знаю, с кем именно ты хочешь побиться на соревнованиях, но не понимаю, что принесёт тебе победа. — Тоору глупым мальчиком никогда не был, всегда отлично умел складывать два и два. Мидори неожиданно смеётся, отпуская лицо в ладошки и поглядывая на него снизу вверх: — Мне вовсе не победа нужна, милый. «Милый» от неё — искусственно и пошло, но он всё равно улыбается краешками губ человеку, что идёт против их с Ивайзуми многолетней цели. Что готов распороть себе живот, если не сможет осуществить задуманное. Впрочем, Изуки Мидори всегда была упёртой сукой, а Ойкаве Тоору как раз-таки это в ней и нравилось. — Вытянулась ты за этот год, конечно, знатно, — он следует взглядом по её длинным ногам, скрытым за бездонными штанами, и лишь чудом не задерживается на бёдрах. Даже сквозь одежду те выглядят потрясающе. Тоору обязательно сделает комплимент её фигуре, но чуть позже, когда будет в тему, а пока лишь тяжело сглатывает, поскорее фокусируясь на плечах. — Можешь смело теперь соревноваться с Ива-чаном, кто из вас груда мышц больше. — Ты сам-то не прям дряхлый, — Мидори же его тело разглядывать не стыдится. Футболка на Ойкаве сидит для этого как надо. — Приму за комплимент. — Это он и был, — она достаёт очередную сигарету из пачки, не замечая или намеренно игнорируя полоску сжатых губ на лице напротив. — А Хаджиме, как он? Вопрос тихий, почти невесомый, будто правда страшится знать на него ответ. Ивайзуми был для неё кем-то вроде старшего брата, хоть и сама Изуки всегда отказывалась это признавать. За одну такую шутку чуть не выцарапала Тоору глаза однажды. — Ну прямо сейчас играет против твоих сокомандников, — пытается пошутить и разрядить обстановку, но выходит плохо. — Он проклинает тебя каждые пять минут. — Он меня ненавидит. — Нет. Мидори шумно выдыхает. Паршиво ей, но из паршивости она построила замки и возвела вокруг себя стены. Идеальное укрытие — уединение абсолютное, никто не найдёт. Практически самовольное погребение заживо, только есть один небольшой пунктик: гвозди-то изнутри не забьёшь. Тоору смотрит из-под чёлки и чуть встряхивает головой, перекидывая ту обратно в сторону. Он пальцем касается её плеча, лёгким движением, почти случайным, но достаточным, чтобы вызвать вопросительный взгляд и поднятые брови. Недоверие и немой вопрос. Мидори неприкасаемая — Ойкава это знал всегда. Но трогал часто, игнорируя предупреждающие искры в глазах. Нравился холод её рук на контрасте с его вечно горящим телом, а мысли, какие же они всё-таки противоположности, нежно кусали нёбо. — Ему просто нужно время, — теперь на её плече лежит уже целая ладонь, греющая кожу даже сквозь одежду. — И один диалог с тобой. — Мне сейчас не до разговоров, — Изуки увиливает от касаний, словно змейка от палки. Смотри, но не трогай. Любуйся, но не смей тянуться к кукле на прилавке. Не дай бог разобьётся, и тебе придётся расплачиваться. Кто знает, какую цену выставит продавец? — Не могу. Харе мямлить, скажи уже ему, что не собираешься поддерживать связь дальше. Открой свой грязный рот и произнеси: вы мне больше не нужны, мне никто не нужен, я не хочу, чтобы вы наблюдали, как я окончательно за-ги-ба-юсь. Вперёд, это ведь весело! Мидори не скажет, помолчит, но этот раз станет последним, когда они нормально поговорят. Да ведь? — Кстати, ты же поменяла симку? Дай новый номер, буду писать любовные письма по утрам, — подмигивает ей Тоору, и Изуки непроизвольно действительно диктует номер, правда из рандомных цифр, надеясь, что это обнаружится только тогда, когда её уже не будет рядом. Но он вместо кнопки «добавить в контакты» нажимает на звонок. Гудки идут, так что Мидори подумывает оправдаться забытым где-то в автобусе телефоном. По крайней мере до тех пор, пока из динамиков не доносится басистый голос: — Не сдались мне ваши кредитные карты, отъебитесь нахуй. Только попробуйте оформить что-нибудь за моей спиной — пожалеете, заразы! — после чего вызов сразу же сбрасывают. — Сомневаюсь, что это твой парень, — Тоору поворачивается к ней, ловя на себе раздражённый взгляд. — Брось, Мидори. Ты делаешь так уже второй раз. Думала, что я снова поведусь? А ведь правда, в Китагаве Даичи она тоже дала ему поддельный номер, страшась за своё одиночество. Так сильно боялась, что в её и без того маленький, тесный мирок, выстроенный из костей, вторгнется чужак, а после поломает ей все песочные замки и без раздумий покинет обитель. Изуки тонкой струйкой выпускает дым — задумалась ведь. Заинтересованность в человеке — это одно. Это пламя, вспыхивающее во взгляде, это временно, ибо огонь однажды потухнет, оставляя после себя лишь угольки. То, что хотел от неё Тоору — это надолго. Это целая связь. Это дружба. Мидори долго боролась, но не с ним — с самой собой даже. Вскоре надоело. Банально, до простого смешно. Надоело убегать, надоело делать вид, что его волейбол неинтересен, надоело надеяться на благоразумие Ойкавы. Ещё с первой встречи было ясно: с головой он либо совсем не дружит, либо выключает в важные моменты. По-детски, да? Про неё сейчас. Мидори хочется сказать: я изменилась. Да только все её поступки выдают в ней всё ещё ту самую импульсивную девочку, по колени застрявшую в песке. Она, кстати, сама и разрушила свои замки — уж больно были одиноки те. — Не думай, что предсказуема, — хмыкает он. — Просто все твои поступки закономерны. Закономерны. Хорошее слово. В целом все действия людей закономерны, случайности редки. Ты говоришь то, что думаешь, поступаешь так, как считаешь нужным. Но вот задачка с одним неизвестным: как всё те же закономерные поступки людей отпечатаются на тебе. Мидори всегда казалась жизнь логичной и понятной, но с каждым разом она извращалась над ней с новой силой, и предугадать это не выходило. В конце концов, жизнь — это не про абсолютное знание, а про приспособление. К окружающей среде, к людям и невзгодам. Изуки приспосабливается каждый божий день, например, к своей блядской болезни с девизом «угадай, что выкину». Сегодня та уже достаточно наигралась и то ли выдохнулась, то ли решила смиренно понаблюдать, оставляя фокусы напоследок. — Или ты просто меня хорошо знаешь, — она выдавливает из себя улыбку, подбирая ноги к себе на скамейку. — Не собираешься играть сегодня? — А там есть то, что стоит моего внимания? — Может быть, может быть. Как минимум, интересные первогодки, но об этом Тоору пусть узнает сам. — А что насчёт тебя? Всё ещё не играешь без надобности? — Тренировки для слабаков, — Мидори произносит это на выдохе и улыбается, обнажая клычки. — Точно. Скажи подобное кто-то другой, то Ойкава определённо бы всадил ему кулаком по носу, но это Мидори. Мидори, которая вечно стебала его за серьёзное отношение, которая не осознавала, да и вряд ли сейчас осознает цену победы. Среди её сокомандниц раньше ходили глупые теории, что за свой талант она продала дьяволу сердце. Изуки от волейбола было ни горячо, ни холодно — он вызывал пустое безразличие. — Мне сказать Иве, что ты тут? — Скажи, — она кивает. — А взамен мы увидимся в ближайшие дни. — Неужели выкрадешь в своём беспощадном графике часик для меня? Мидори встаёт вслед за ним, смотря ему в глаза. — Могу даже три, — отвечает в той же манере. И вдруг Изуки понимает одну простую истину: весь её план пошёл по пизде.