Salty Sand

— Поехали домой? — жарко выдохнул Ген, то ли медленно умирая, то ли стремительно сходя с ума, когда Рюсуй снова сладко прикусил его ухо. Тот замер. — Ты хочешь…? — Да. Да, чёрт возьми, я хочу, так что- Рю тут же взвился, энергичный и деятельный, словно электровеник. — Мы с тобой сейчас буквально в гостинице. Можем снять номер здесь, в Портовенере, а завтра уже вернуться в Леричи- Ген лихорадочно закивал. — Звучит как план. Он не очень понимал, почему, но всё в нём, буквально каждая клеточка его существа, требовала поторопиться. Поспешить как можно скорее оказаться в чужой постели, в чужих объятиях, зацелованным и обласканным, без малейшего промедления. Возможно, Ген не хотел, чтобы рассеялось волшебство чудесного свадебного вечера. Возможно, боялся протрезветь и передумать. Но это было не важно, потому что Рюсуй уже схватил его, словно Ген вообще ничего не весил, закинул себе на плечо и стремительно потащил в сторону светящейся вывески с многообещающим словом «ресепшен». Это было весело. — Я тебе что, мешок картошки? — Если только очень сексуальной картошки, — усмехнулся Рю, легонько шлёпнув его по заднице. — Если с этого момента я начну возбуждаться от вида драников, это исключительно твоя вина. Ген рассмеялся. Рядом с Рюсуем всё превращалось в праздник. Всё казалось лёгким и выполнимым, достижимым, реальным — этот человек умудрялся прогибать под себя саму жизнь, и Гена всегда восхищала в нём эта способность. Рю был надёжным, как бог, и удачливым, как чёрт, и, возможно, позволь Ген случиться всему этому раньше… Нет, не стоит об этом думать. Раньше Ген был другим человеком. Чтобы добраться в эту точку таймлайна, им обоим суждено было пройти свой длинный путь, верно?.. Стоило им завалиться в номер, как Гена прижали к стене, подхватив под бёдра. — Блядь, Асагири, я мечтал об этом годами, — Рю просунул колено меж его ног, вжимаясь в Гена всем телом терпко и горячо, сгребая его задницу двумя большими пригоршнями ладоней. — Я не верю, что это происходит на самом деле… Ген рассмеялся сквозь звонкий стон, и, поймав его лицо руками, и прижался губами к его губам. — Честно говоря, я тоже не верю. Рюсуй целовался очень хорошо. Его губы были горячими, податливыми, умелыми — пожалуй, даже слишком умелыми, на вкус Гена. Рю точно знал, что делал: он в меру надавливал, в меру ласкал, в меру прикусывал, в его поцелуях было идеально сбалансированное количество языка и зубов, ровно столько, чтобы это заводило, но не оставляло неприятного чрезмерно-слащавого послевкусия, и Гену это нравилось, правда нравилось, но… Но… Он пытался нащупать в сознании хоть какое-то «но», хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, хоть что-то, из-за чего можно было остановиться, но Рю уже скользил языком по его шее, вниз, к основанию плеча, а умные пальцы уже во всю пытались справиться с пуговицами на его рубашке, и Ген просто не мог собраться с мыслями. Он плавился от этой нежности, от этой трепетности, от этого ощущения своей нужности, от этого низкого шёпота и горячих губ, он- Кажется, Рюсуй тоже был слишком взбудоражен происходящим, потому что пальцы его не слушались. Спустя мгновение Ген услышал треск ткани, и по паркетному полу гостиницы посыпались блестящие фиолетовые пуговицы. Что-то внутри оборвалось вместе с хлипкими нитками. — Стой, — Ген резко отстранился, вырвался из объятий, с ужасом глядя на порванную рубашку, — ты какого хрена творишь?! Рюсуй ошалело моргнул, совсем хмельной от похоти, зрачки заполонили всё золото его глаз. — В чём дело? — Ты испортил мне рубашку! Нанами закатил глаза и снова потянулся за поцелуем. — Я куплю тебе десять таких- — Не купишь! — возмутился Ген. — Это подарок Сэнку! — выдохнул он и только потом понял, что сказал. Блядь, какого хрена он вообще о нём вспомнил?! Почему это вдруг показалось таким важным? Да, эту рубашку ему купил парень, который, определённо, что-то творил с его сердцем, от которого Ген медленно сходил с ума и которому Ген не нравился. Да, эту чёртову рубашку выбрал ему Сэнку, но только потому, что эта тряпица его не раздражала, в отличие от всех остальных. Не вызывала мигрень — так он сказал. Потому что на его тонкий, блядь, и деликатный вкус, она была уместна на свадьбе его сестры. И всё. Не было больше никакой причины, кроме чувства вины за испорченную вещь. Не нужно печалиться из-за подарка от парня, для которого Ген был простой декорацией. Просто одноразовой игрушкой. И уж точно не нужно из-за этой чёртовой рубашки от этого чёртова парня отстраняться от мужчины, который давно и страстно его желал, правда? Поэтому Ген тряхнул головой и снова нежно обнял Рю за шею. — Впрочем, не важно. К чёрту её. Поцелуй меня. Рюсуй нахмурился. — Точно?.. — он дышал тяжело и рвано, ему явно с трудом давались хоть сколько-то связные мысли, он был таким румяным и взъерошенным, таким зацелованным, таким очевидно возбуждённым, но всё равно спрашивал его о согласии, и… чёрт, Гену хотелось плакать. Каким бы ни был Рю, жадным, нахальным, до абсурдности навязчивым, хитрым и бесхитростным одновременно, авантюрным и расчётливым, похабным и романтичным, но он не был мудаком. Ген так по-человечески любил его большое и честное сердце, что его собственное почти не справлялось. Поэтому Ген потянулся к нему сам. Он встал на цыпочки, мысленно ухмыляясь тому, какой же Рюсуй высокий, мягко поцеловал в основание острой челюсти, проводя носом по кромке пылающего уха, и прошептал. — Точно. — Ну… — Рю усмехнулся, облизнув губы, и снова подхватил Гена под бёдра, жадно сгребая задницу. — Тогда держись. Спустя буквально полминуты Гена уже швырнули на кровать. И целовали. Злополучную рубашку дорвали окончательно и бросили в сторону где-то по пути от коридора к постели так, будто та лично чем-то оскорбила весь конгломерат Нанами во главе с его наследником. — Обожаю твои проколотые соски, — прохрипел Рю, прикусывая один из них, — всегда был уверен, что ты сделал это нарочно, чтобы сводить меня с ума. Ген рассмеялся, задыхаясь и всхлипывая от острых уколов сладостной боли. — О, конечно, ведь мир крутится только вокруг тебя… — Сейчас твоя задница будет крутиться вокруг меня! — Блядь, я не верю, что повёлся на такую пошлость, умоляю, скажи, что ты больше никому ничего подобного не говорил… — теперь Ген начал откровенно ржать. Впрочем, момент это нисколько не испортило, потому что Рю поднял на него весёлый и абсолютно сверкающий обожанием взгляд. — Ген, ты знаешь, я такой дебил только с тобой, честное слово. Просто поверь. Ты отключаешь мой мозг. Эти слова будто прыснули в горячее масло его возбуждения холодную воду, и всё внутри вспыхнуло адским пламенем. Ощущать, что Ген важен, что он имеет значение, что он… Что он особенный, это… Блядь. Ген подался вперёд, впиваясь в губы Рю, с нажимом оглаживая его плечи, ловко стягивая рубашку уже с него, он сжал его грудь, звонко застонав от удовлетворения — блядь, тело Рю было чертовски потрясающим, оно ощущалось таким же сильным, каким и выглядело. Что-то внутри Гена сладко потянуло — ему всегда нравилось, когда у парня было, что потрогать, — и он с восхищением провёл пальцами по резному прессу, благоговея перед силой, которая, как он точно знал и не раз был тому свидетелем, была заключена под этой загорелой кожей, и поддался своему желанию лучше с ней познакомиться. Он припал губами к его ключице, поцеловал небольшой шрам — Рю любил рассказывать историю, как в первый раз пошёл в море на парусной яхте, не удержал тяжёлый трос, и тот перебил ему хрупкую косточку так, что пришлось вставлять титановый штырь, — спустился вниз к солнечному сплетению, потянувшись руками к ширинке и с любопытством сжимая её содержимое. — Ого, — лукаво улыбнулся он. — Ты засунул в штаны телескопический объектив, или просто очень рад меня видеть? — он ловко потянул вниз молнию… …потянул молнию… …потянул… — Блядь! — Ген дёрнул изо всей силы, но зловредная фурнитура не поддалась, и его терпение лопнуло. — Тут должны быть ножницы- — Какие, нахуй, ножницы, это «Бриони»! — Рю фыркнул и сам попробовал расстегнуть брюки. — Ой, кажется, реально молнию заело… — С-с-сука, не ножницы, так нож- — Ген, погоди. Постой же, ну! Он моргнул. Убрал от него свои руки. Озадаченно посмотрел в красивое лицо. Рюсуй выглядел… растерянным. — В чём дело? Брюки от «Бриони», это, конечно, дорого, но- — Брюки тут ни при чём… — Рю взял его за руку. Вздохнул. Прикрыл глаза. — Ты ведь знаешь, что я хочу тебя, правда? Ген осторожно кивнул, ну, потому что… очевидно, он знал. — Да, дорогой, ты сообщаешь мне об этом регулярно уже много лет подряд. — Хорошо. Тогда ты точно знаешь, что проблема не в тебе. — Проблема?.. — золотые глаза устало распахнулись, поймав его взгляд, виноватые до боли. Ген сглотнул. — Рю, что случилось? — Я просто… — он потёр лицо руками, качая головой, весь какой-то внезапно и пугающе хрупкий. — Эта секундная заминка дала мне немного отдышаться, и я… — Ты?.. — Я успел осознать, что то, что сейчас происходит — это… — Рю пожал плечами, — не совсем то, чего я на самом деле хочу. Пожалуйста, не пойми меня неправильно, Ген, — он сжал его пальцы, почти испуганно заглядывая в глаза, — ты потрясающий, и невероятно соблазнительный, и у меня без шуток от тебя течёт крыша, и я сам не верю, что говорю сейчас это всё, и ещё неделю назад я душу бы продал за эту ночь, но, бля, Ген, у меня стойкое ощущение, что я сейчас с тобой изменяю, и это ужасно неправильно, ты не заслуживаешь такого. — Погоди… — Ген тряхнул головой, пытаясь понять смысл его слов, — изменяешь? Чего, блин? Ты… — внезапно ведром холодной воды нахлынуло осознание. — Боги… тебе так сильно нравится Кохаку-чан? Нанами посмотрел на него едва ли не жалобно. — Я до этого момента сам не очень понимал, насколько сильно. Прости меня, умоляю, но… — губы Гена задрожали будто сами по себе, без участия хотя бы одной клетки мозга, в носу засвербило, и он сам не понял, почему щёки внезапно стали мокрыми. — Бля, Ген, прости, прости! — Рю схватил его лицо ладонями, утирая слёзы большими пальцами. — Мне жаль, мне так стыдно, я… Ген лихорадочно замотал головой. — Нет, нет, всё нормально, — всхлипнул он, — ты всё правильно сделал, Рю, всё правильно-о-о-о… — зарыдал Ген окончательно, и, судя по совершенно паникующему взгляду Рю, тот едва ли не готов был звонить в 911. Это было смешно, и Ген хохотнул сквозь очередное рыдание, снова всхлипнул, зажмурив глаза, и опять едва ли не рассмеялся. Ну, пиздец. Пожалуйста, божечки, только не истерика, ещё этого Гену не хватало! — Ген, я думал, что делаю как лучше, я- — Так и есть, — очередное рыдание сотрясло его плечи, и Рю нежно прижал его к своей груди, осторожно поглаживая между лопатками. Ген уткнулся мокрым носом ему в шею. — Спасибо за честность… — он сглотнул слёзы, — я рад за тебя, я рад, что кто-то вызвал у тебя такие чувства, Рю, ты заслуживаешь любви, всего мира заслуживаешь, ты чудесный, а я… Сильные руки сжали его чуть крепче. — Даже не смей говорить, что ты не заслуживаешь, слышишь? — Рю-чан, я просто пустое место, я даже для секса не гожусь, я… — больше связных слов Ген выдать уже не мог. Он размазывал сопли по загорелой коже Рюсуя, не в силах ни остановить поток слёз и рыданий, ни нормально объяснить перепуганному другу, что с ним происходит. Ну, как он объяснит, что в какой-то момент в объятиях Рю вдруг почувствовал, что он имеет значение, а потом его будто холодной водой окатили, напоминая, что это не так? Как он объяснит, как это больно, блядь, осознавать себя пустым и никчёмным, ни на что не годным, никому не нужным, до костей среднестатистическим и не интересным? Совершенно не особенным? Как объяснить, что Ген даже сам себе не верил в том, что чего-то в жизни добился — казалось, одно лишнее действие или ещё один день бездействия, и его все тут же разоблачат, лишат всего и выгонят отовсюду с позором, — и даже последняя константа в жизни, та, что Рюсуй Нанами считает его привлекательным и желанным, оказалась не такой уж и константой? Объяснить это было невозможно, и Ген просто обессилено рыдал, захлёбываясь ненавистью к собственной беспомощности. Рю же шептал ему в волосы какие-то утешения, извинения, раскаяния, и от этого становилось ещё больнее — Ген мотал головой, пытаясь его остановить, но он лишь крепче его обнимал, лишь плотнее окутывал своим теплом. — Не правда, — шептал Рюсуй куда-то ему в макушку, — Ген, ты удивительный, замечательный, и ты не заслуживаешь, чтобы кто-то рядом с тобой допускал хотя бы одну мысль о другом человеке, пока целует тебя, понимаешь? А я допустил, Ген, я подумал о ней, и я просто не могу так, я слишком уважаю тебя, слишком ценю тебя, это нечестно, перейти эту грань с тобой, пока в голове мелькает другая женщина, понимаешь? Я- — Я знаю, Рю-чан, я знаю, — Ген с трудом оторвался от его плеча, заглядывая в полные беспокойства и сожаления лужи жидкого золота. — Я не виню тебя. Я восхищаюсь тобой. Что ты смог остановиться. Потому что… — он сглотнул, беспомощно пожимая плечами, — Я чувствовал то же самое, Рю. Но я остановиться не смог и не захотел. Рюсуй нахмурился. — Ты тоже думал о ком-то другом, пока целовал меня? — Нет, но когда ты порвал рубашку, я подумал о Сэнку, и… Рю усмехнулся так тепло. Часть Гена боялась, что его обидит эта деталь, но обижаться было не в его характере. С самой мягкой улыбкой на свете он обнял его горячую ото слёз щёку, утирая влажные дорожки. — Значит, нас с тобой обоих тут нехило так зацепило, ага? Ген тихо фыркнул, шмыгнув носом. — Ну, не сомневайся, на тебя Кохаку-чан смотрит так, будто ты самый классный парень в футбольной команде, а она — новенькая девчонка в группе поддержки. У тебя все шансы её заполучить. — Я знаю, Ген, — улыбнулся Рю, — это сложно не заметить. Потому и бесит, что она так упрямится. — Она знает себе цену, дорогой, и именно поэтому так сильно сумела запасть тебе в душу. Боги, Ген очень надеялся, что однажды кто-то будет говорить о нём — и в его глазах будут сиять те же звёзды, что сияли сейчас в глазах Рюсуя. — Ты чертовски прав, дружище. Я таких женщин ещё не встречал. Она просто… — Рю засмеялся почти разбито, — сводит меня с ума. — Всё в твоих руках, дружочек, — Ген послал ему самую тёплую улыбку, на которую был способен в данный момент. — Уверен, у тебя всё получится. — Спасибо, бро, — Рю тыкнул пальцем ему в нос. — Ну, а у тебя что? — А что у меня? — Как там этот твой длинноволосый мудила? — Да никак, Рю-чан, — вздохнул Ген. — Ему до меня дела нет. Рюсуй выгнул бровь. — В каком это смысле? — Ну, я вчера спросил его, нравлюсь ли я ему, потому что не мог распознать сигналы, которые он мне посылал, и он сказал, что не нравлюсь. Так что… не вижу смысла лить по нему слёзы. — Но всё равно льёшь. Он пожал плечами. — Как видишь. — Итак, как тебе такой план, — Рюсуй развёл руками, — я заказываю в номер пиво и чипсов, мы валяемся в обнимку, и ты мне рассказываешь обо всём, что тебя беспокоит? Потому что судя по вот этому всему, — он указал на взмокшее покрасневшее от рыданий лицо Гена, — мне или реально надо кое-кому сломать ноги, или дело не только в этом твоём Сэнку. Ген шмыгнул носом. — А какие чипсы? ••• Утро добрым не было. Как минимум, потому что в эту ночь Сэнку так и не сумел уснуть. Как-то не задалось. Со свадьбы он возвращался на самой первой электричке, что направлялась в Леричи в четыре утра, а до этого времени то болтал с Кохаку, то пил, то молча сидел на пристани, пытаясь понять, что за ёбаное дерьмо с ним происходило в последние дни. И почему все его мысли вращались вокруг одного конкретного человека. Человека, который раздражал его до зуда под кожей, до желания напиться вусмерть, до странной сладкой тяги под ложечкой, до трепыхающегося от одного только взгляда сердца, до пересохших губ, до… Его отвлекла песня. Где-то там, позади него, на танцполе в самом разгаре большой свадебной вечеринки, на которой Сэнку вполне мог бы развлекаться, если бы не сидел в одиночестве на пристани, как последний кусок идиота, заиграла какая-то песня. Сэнку понятия не имел, что это было, но голос так сильно напомнил ему о Гене, что мысли лихорадочно забились в его черепной коробке, пытаясь найти причинно-следственную связь. Сэнку вспомнил, что тем злополучным утром Ген напевал именно эту мелодию. Ген даже попадал в ноты. У него был приятный голос. Звонкий, переливчатый и весёлый — в квартире Сэнку отродясь не звучало ничего, настолько приятного слуху. Почему в то утро эта незатейливая мелодия так сильно подействовала на нервы Сэнку? Ген ведь пел не настолько плохо, чтобы… как он там сказал? «Не ранить его нежные чувства»? Сэнку застонал, уткнувшись лицом в ладони, и тряхнул головой, отгоняя воспоминания об океановом взгляде лучистых глаз и о том, как красиво в них искрился лунный свет, о звонком смехе после остроумной шутки, о лукавой улыбке на припухших губах, о тёплых объятиях прохладным вечером, о нежной фарфоровой коже на горячем, жаждущем теле, о тонких стонах и грязных словечках, о… Блядь, да сколько можно! Соберись, Ишигами. Это неадекватно — то, что лезет в твою тупую голову. Тебе это не нужно. Просто… стечение обстоятельств. Гормоны, может быть. Или… «Так очевидно, что Ген тебе нравится…» Чёртова Кокаху. Эти её слова не давали покоя. Почему для неё это было очевидно? Почему для него самого это казалось абсурдным? Почему Хром спрашивал, встретил ли Сэнку кого-то, кто ему понравился? Встречал ли он вообще хоть когда-то хоть кого-то, кто бы ему понравился? Это был такой странный вопрос. Сэнку был уверен, что да. Ему нравилась та девчонка-одноклассница из научного клуба, которую он пригласил на выпускной и после него ни разу её не видел. Ему нравился один коллега из НАСА, у него были большие карие глаза, он остроумно шутил и неуловимо напоминал ему Тайджу простой человеческой теплотой. Ему нравилась Сапфир — ровно первые пять дней после знакомства, до тех пор, пока не выела ему весь мозг чайной ложечкой. Так что Сэнку прекрасно знал, что это такое — когда кто-то нравится. Это когда хочется немного улыбнуться при мысли о человеке, когда эти самые мысли возникают хотя бы несколько раз в сутки и когда человек не начинает бесить, будучи рядом, в течение хотя бы пары часов. То, что он испытывал по отношению к одному конкретному нью-йоркскому художнику с двухцветной башкой и яркой улыбкой, было совсем на всё это не похоже. Ген въелся в его голову так, что не вытравить, ему была посвящена примерно каждая пятая мысль Сэнку. Но от этих мыслей не хотелось улыбнуться. От них сердце сжималось тоскливым спазмом и становилось тяжелее дышать. Сэнку не выдерживал рядом с ним не то что пару часов — даже пару минут не выдерживал, сразу под кожей начинало кипеть раздражение, зудеть начинало прямо под рёбрами, становилось неспокойно, то слишком весело, то слишком грустно, и всё это было слишком… Возможно, это всё просто взбунтовавшиеся гормоны. Ген явно с ним что-то делал на физическом уровне — отрицать это было глупо. С самого первого прикосновения, с самого первого поцелуя разум Сэнку закоротило так, что до сих пор, похоже, не раскоротило. С тех пор, как Сэнку выставил Гена за дверь, и желудок скрутило от выражения невообразимой обиды на его красивом лице, прошла уже целая неделя. Сэнку велел ему убираться из его дома в надежде, что это наваждение пройдёт, но он готов был поклясться всеми отзывами своих рецензентов, что этот попугайчатый придурок занимал почти все его мысли все эти грёбаные восемь дней. Добравшись до дома к пяти утра, Сэнку завалился в постель, но не уснул. Он отупело смотрел на пустое пространство рядом с собой, и кровать впервые показалась ему слишком большой. Он психанул и поплёлся на кухню, злобно поглядывая на плиту и размышляя, какими бы были на вкус те злополучные испанские омлеты. Он открыл холодильник и обнаружил там грёбаный апельсиновый сок и молоко, которые купил после того, как Ген заявил, что они закончились, и тут же захлопнул холодильник обратно, бесцельно глядя в одну точку с неясной тоской. Мысли заполонили воспоминания о той ночи. И все остальные связанные с Геном воспоминания — тоже. Не только то, что Сэнку чувствовал физически, но и… и всё остальное. Биение их сердец в унисон, сладковатый запах кожи, ласковые поглаживания пальцами, невообразимая нежность, что лилась из каждого его прикосновения, теплота, мягкий смех, влажный взгляд и… блядь! Да что с Сэнку не так, он что, снова стал гормональным подростком?! Он просто не мог выбросить Гена из головы, и это сводило его с ума. В буквальном смысле. Он больше не мог находиться дома. Он не мог находиться в книжном — сердце замирало в надежде увидеть эти синие глаза каждый раз, когда брякал колокольчик над входной дверью. Он даже больше не мог гулять по городу и чувствовать себя в безопасности. Казалось, Ген был повсюду, словно какой-то газ. И потому Сэнку бессильно бродил по своей квартире, словно лев, пойманный в клетку, и понятия не имел, что с собой делать. С каждым днём становилось всё хуже и хуже, и он уже варился во всём этом неделю, но теперь, когда Сэнку увидел, как Гена целует кто-то другой, стало не просто плохо — стало невыносимо. Сэнку нервно открыл ноутбук и залез в почту. Оставалось уповать только на работу. Только это пространство ещё давало ему возможность вдохнуть. Он очень надеялся, что его ждут пара тройка задач, которые позволят переключиться, немного прийти в себя, и- На почте его ждало письмо из «La Specola», самого большого музея естественной истории в Тоскане. О? Интересно. Буквально три дня назад Сэнку отправил им своего лептоклидуса, и те должны были рассмотреть, включать ли скелет в постоянную экспозицию. Письмо оповестило, что лептоклидус нашёл своё место в витринах, и Сэнку может приехать на него посмотреть. Не то чтобы Сэнку не видел скелет, который сам же и собирал весь последний год, но это был отличный повод хотя бы на день сбежать из Леричи (и от одного конкретного вездесущего туриста) в соседнюю Флоренцию и вдобавок немного потешить своё эго, так что он быстро умылся, собрался и поплёлся на железнодорожную станцию. Зависнуть в «La Specola» на несколько часов звучало как отличный план. Флорентийский музей был куда крупнее того, где подрабатывал Сэнку, и там точно было, на что посмотреть. Эта идея воодушевляла. Вдохновляла. Даже будоражила. С каждым метром до станции походка Сэнку становилась всё пружинистей, всё увереннее, его настроение даже успело стать почти нормальным, и- Что? Что, блядь? Вы серьёзно? Там, под навесом небольшой станции, устало прислонившись к спинке скамейки, сидел парень в дурацком розовом джинсовом комбинезоне с дурацкой асимметричной стрижкой, от одного взгляда на которого желудок Сэнку совершил тройное сальто. Это точно было какое-то проклятье, иначе как ещё это можно было объяснить?! Ген уткнулся в какой-то путеводитель и приближения Сэнку пока не замечал. Белая футболка под комбинезоном издевательски спадала с его плеча, обнажая изящную линию ключиц, и Сэнку предпочёл проигнорировать тот небывалый прилив облегчения, что нахлынул на него, когда он не обнаружил на этой беззащитной шее и хрупких ключицах никаких следов плотских утех. Отсутствие следов, конечно, ещё ни о чём не говорило, но дышать всё равно стало как-то немного свободнее. Засмотревшись на полотно молочно-белой кожи, Сэнку не заметил, как оступился, запнулся и, грязно ругнувшись в совершенно неэлегантной попытке удержать равновесие, завалился прямо на задницу. Эффектное, блядь, появление, ничего не скажешь. Ген медленно поднял глаза от своей брошюрки и молча обернулся на шум, лишь удивлённо вскинув брови, когда увидел распластавшегося Сэнку. Всё так же не говоря ни слова, он склонил голову вбок, поднялся и протянул ему руку, чтобы помочь встать. — Эээ… привет, — прохрипел Сэнку, вскочив на ноги и принявшись отряхивать штаны, лишь бы не сгореть от внезапно нахлынувшего стыда. Ген кивнул. — Привет, Сэнку-чан, — и, совершенно невозмутимый, снова уселся на скамейку, уткнувшись в путеводитель. Он всем своим видом демонстрировал нежелание поддерживать диалог, и в любой другой ситуации, с любым другим человеком Сэнку был бы только счастлив такому раскладу, но это противное зудящее чувство под кожей, что всегда обострялась в присутствии Гена, не давало ему просто взять и смириться с повисшим между ними молчанием. — Не ожидал увидеть тебя здесь. — Мммм. Взаимно. Это напрягало. Какого чёрта это создание в очередной раз игнорирует Сэнку? Это нечестно! Ген первый подошёл к нему в баре! Это он хотел с ним, с Сэнку, познакомиться! Это он ему навязался, выбежал за ним под дождь и докучал вопросами! Это он первый начал, так какого чёрта теперь он не обращает на Сэнку внимания, пока тот сам к нему не подойдёт? В какой момент они поменялись местами?.. Это бесило, но отступать Сэнку не привык. — Куда направляешься? — Решил съездить во Флоренцию, раз уж тут недалеко. — Почему один? Ген замер и вскинул на Сэнку какой-то сложный взгляд. — А с кем я должен быть? Сэнку пожал плечами. — Ну, вчера со свадьбы ты ушёл со своим мужиком, я и подумал. — Во-первых, Рю мой друг, — подчеркнул Ген, — не более. Во-вторых, я с ним туда и пришёл. С кем же мне было уходить? — его тон был неуютным, каким-то холодным, и Сэнку ощутил неясную тошноту. Он нервно облизнул пересохшие вдруг губы. — Вы целовались. Я просто сложил два и два. — Ты ошибся в расчётах. Мы с Рю просто… — Ген неуверенно пожал одним плечом, и Сэнку невольно засмотрелся на то, как тонкая ткань футболки скользнула по его ключице, — экспериментировали. — Эксперимент удался? Ген сглотнул и снова отвёл взгляд. — Нет. Сэнку снова проигнорировал очередную волну облегчения. Надо признать, он всегда был чертовски хорош в игнорировании, но тогда почему игнорировать Гена у него так отчаянно не получалось? — Ты поэтому не с ним? — Чего ты ко мне привязался? — синие глаза сверкнули какой-то странной досадой. — У Рю свои развлечения, у меня свои. Ему интересны море и яхты, а мне — музеи. — Музеи? — о, а вот это уже его остановочка. — Я как раз туда еду! Ген снова удивлённо на него взглянул. — Правда? Ты тоже едешь на выставку? Объяснить чем-то рациональным то, почему из-за этого совпадения что-то внутри так по-детски обрадовалось, было решительно невозможно, но Сэнку всё равно заулыбался, как последний дебил. — Да! Какая экспозиция тебе интересна? Зоология? Астрономия? Палеонтология? Ген озадаченно моргнул, улыбнувшись в ответ немного неловко. — Эээ… я еду в Novecento, Сэнку-чан. Это галерея современного искусства. — Тьфу ты, — Сэнку аж поморщился от разочарования. — Я уж думал тебе что-то нормальное охота посмотреть… — Прошу прощения? Нормальное? Он закатил глаза. — Бля, ну я бы понял, если бы ты попёрся смотреть на картины Боттичелли, но современное искусство? Пиздец, это ж даже не искусство вовсе! — Сэнку фыркнул с типичным для себя ядом, вскинул на Гена дразнящий взгляд и натолкнулся на гневное недоумение в океановых глазах. На очень гневное недоумение. Почти враждебное. Какого?.. О. Ген же художник. Очевидно, современный. Упс. — Ну, я имел в виду… — замялся Сэнку, лихорадочно пытаясь придумать, как спасти ситуацию, — раньше ведь было лучше, типа… Микеланджело там… ты ж его уважаешь? Ген покачал головой с таким видом, будто не верил в происходящее. — Боги, Сэнку-чан, я поклясться готов, что ты ведь даже не бывал ни разу в музее современного искусства, что даже слышать не слышал об этом ничего, кроме тупых стереотипов, но уже каким-то образом считаешь, что это — плохо! Но даже если так, какое право ты имеешь насмехаться вот так над моими интересами? Почему нужно давать свои бесценные комментарии, и при этом обязательно сравнивать что-то моё с чем-то «нормальным»? Откуда в тебе столько ханжества, ты же учёный, какого чёрта?! От этой пламенной речи почему-то стало жгуче стыдно. — Извини, — Сэнку сглотнул. — Ты прав. Я нихрена в этом не разбираюсь. — Очевидно. — Очевидно, — согласился он. — Я просто… Ты говорил вчера, что хочешь обо всём знать, и я почему-то подумал, что ты тоже едешь в музей естественной истории, как и я. Ген поджал губы. Кончик вздёрнутого носа очаровательно порозовел. — Честно говоря, я об этом даже не думал, но, наверное, мне бы хотелось там побывать. — Можешь сходить со мной, — ляпнул Сэнку быстрее, чем сообразил, что сказал. — Я бы… эээ… показал тебе… что-нибудь?.. — Идти в музей с ханжой? — Ген выгнул изящную бровь, но в океановых глазах плеснулось до восторга знакомое лукавство, его голос был дразнящим и лёгким, таким, что под диафрагмой снова зажужжали шмели. Возможно, кто-то назвал бы это бабочками в животе, но Сэнку отрицал концепцию сопливой романтики в отношении собственного тела. — Ну уж, увольте. Только при условии, что сначала ты сходишь на выставку со мной и будешь пытаться там всё понять. — Только при условии, что потом ты пойдёшь со мной и будешь меня слушать. И признаешь, что я не ханжа. — За ханжу я буду биться до последнего. — Ну, — усмехнулся Сэнку, — хорошо, что я дерусь лучше тебя. — Боги, Сэнку-чан, я прям представляю, как мощно тебя в школе пиздили… ••• — Это… фотошоп, да? — Сэнку разглядывал большое полотно фотографии, нацепив на нос очки, чтобы лучше видеть все детали. Ген усмехнулся тепло-тело, задумчиво глядя на кадр в раме. — Конечно, нет. Этот снимок сделан в 1990-м году, и пусть первая версия фотошопа вышла в 87-м, он был не очень популярным, и немного презирался настоящими ценителями художественной фотографии. — Но тогда… как? Это было удивительно, за неимением лучшего слова. Сэнку совершенно не ожидал, что галерея современного искусства настолько сильно ему зайдёт. Конечно, в первую очередь они с Геном посетили залы со скульптурами и картинами, которые по началу казались Сэнку уродливыми, но Ген хихикал, улыбался заговорщицки и объяснял. Говорил, что для понимания каких-то произведений важен контекст. А какие-то, наоборот, и должны были вызывать отвращение — потому что создавались вопреки устоявшимся нормам и стереотипам. Какие-то можно было разглядывать часами и каждую минуту открывать для себя что-то новое, а какие-то были хороши только во взгляде мельком… Ген рассказывал про течения в искусстве, почему то или иное направление вообще появилось, и Сэнку слушал его почти заворожённо. Не то чтобы он когда-то интересовался искусством, но ему казалось, что, наткнись он на подобного лектора раньше, для него бы открылся удивительный новый мир. Затем они перешли в зал фотографии. Оказалось, Ген ехал в галерею не просто так, а посмотреть на одну очень конкретную экспозицию. То был фотограф, о котором Сэнку никогда раньше не слышал, но не то чтобы он вообще слышал о каких-то фотографах. Ген уверял, что этот человек был воистину легендарным, и глядя на его работы, Сэнку был склонен в это поверить. — Джованни Гастел… — прочитал он на маленькой табличке. — Надо запомнить. Ген улыбнулся. — Джованни Гастел — мой кумир, чтобы ты понимал. Я его обожаю, — он тихо вздохнул, переходя к следующему снимку в раме. — Ты в честь него свою чайку назвал? — Ага! — хихикнул он, прикрыв губы рукой. — Меня восхищает, как Гастел умудрился перевернуть мир художественной фотографии, как он задал новую высоту… Он не просто художник, понимаешь, он настоящий иллюзионист. Только глянь, — Ген повернулся к Сэнку, указывая на странно-пугающую, но завораживающую фотографию девушки с крыльями бабочки, — эта серия называется «Метаморфозы». В ней Гастел пытался передать эфемерность модной фотографии и использовал для создания своих иллюзий приёмы самых разных направлений, от Ренессанса до поп-арта. Он так легко обращается с устоявшимися канонами, что у меня просто дух захватывает, — выдохнул он, и Сэнку бросил на него быстрый взгляд, от которого сердце пропустило очередной удар. В синих глазах сияли галактики, Ген казался таким задумчивым, таким далёким, будто он чувствовал что-то, что Сэнку никогда не будет дано почувствовать, какие-то невесомые, иные материи, будто он понимал что-то, что Сэнку никогда не будет дано понять, какие-то струны человеческих душ, которые может увидеть только настоящий художник… Сэнку залип на дрожании его ресниц, на тонком профиле, на влажном блеске губ, а Ген продолжал говорить, зачарованный и вдохновлённый. — Гастел как бы предлагает зрителю увидеть, насколько разными могут быть наши представления о красоте и о том, как она должна быть представлена в искусстве. Он открывает нам новые грани. Ты слушаешь меня вообще? — хихикнул он, оборачиваясь на Сэнку, и от его улыбки коленки подогнулись сами собой. — Слушаю, — кивнул Сэнку. — Признаю, я был не прав. Это очень интересно… Но я до сих пор пытаюсь понять, как он всё это делал без фотошопа. Ген по-птичьи склонил голову вбок, озорно и лукаво глядя в его глаза, будто проверяя, достоин ли Сэнку узнать секреты чужого мастерства, и указал на очередной снимок, где были женские пронзительные глаза и объёмные чёрные перья, будто готовые вот-вот перевалиться через стекло. — Ну, смотри. Это был снимок для испанского Vogue, и перед Гастелом стояла задача показать аксессуары. На исходном полароидном отпечатке модель была в этом чёрном боа из перьев. Но Джованни посчитал итоговый результат довольно скучным, и решил разместить поверх отпечатка тот самый шарф, вновь и вновь переснимая изображение, чтобы добиться вот этого удивительного эффекта объёма… А вот здесь, — они перешли к другому снимку, — он вообще использует самые разные способы работы с изображениями одновременно: и наложение друг на друга, и пикториальные способы обработки, и разделение кадра на фрагменты и слои… Этот снимок уже для итальянского Vogue. Редакторы журнала поставили перед Гастелом задачу поработать с темой света, обыграть цвета сезона. Гастел решил уйти от традиционной работы с фрагментами нужного цвета и выбрал в качестве вспомогательного материала лак для ногтей. Изначально он снимал чёрно-белый портрет, а затем с помощью лака для ногтей нанёс на отпечаток цветовые пятна, создавая несколько вариантов одного и того же кадра, объединил все отпечатки и снова переснял уже готовое изображение. — Кто бы мог подумать, что фотография может быть такой интересной… — Плёнка вообще удивительный инструмент, Сэнку-чан. Я почти уверен, что тебе бы понравилось возиться в лаборатории с растворчиками и красным светом, — дразняще протянул Ген. — Ну, что… экскурсия окончена. Поехали в твой- Сэнку нахмурился. — Погоди, но тут ещё один зал! — Да там не интересно… — Нет уж, пойдём, — он схватил Гена под локоть и потянул за собой. Тот пытался сопротивляться, но Сэнку был непреклонен. — Как вообще можно что-то бросить, не доведя до конца? Ты что, совсем ёбнутый? Ген закатил глаза, но смиренно поплёлся следом. — Вот увидишь, это просто трата времени… Сэнку фыркнул. — Даже если так, я хочу убедиться в этом лично. Так, кто тут у нас… — он пригляделся к надписи на маленькой табличке у большого фото, напечатанного на холсте. — Ген Асагири… О, твой тёзка! — Ага, — вздохнул тёзка упомянутого фотографа, дёрнув подбородком, и как-то нервно поправил чёлку. Сэнку не понял, чего он внезапно стал таким странным, но решил, что, наверное, Ген просто подустал всё ему объяснять. Но ничего, Сэнку тоже много от чего подустал. Сам его сюда притащил — сам пусть и рассказывает. — Ну, чего про него скажешь? — Даже не знаю, — хмыкнул Ген. — Американский фотограф японского происхождения. Он, вроде как, знаменит в своей области, но я не понимаю, почему. Обычная вторичная посредственность. Ничего особенного. Сэнку задумчиво оглядел снимки, вывешанные на двух стенах. Это были чёрно-белые портреты с какими-то слоями поверх, на которых шли какие-то действия — кажется, этот эффект назывался двойной экспозицией. Молодая девушка, поверх которой какая-то балетная студия. Женщина и больница. Пожилой мужчина и церковь… — Эй, ты ведь рассказывал мне обо всех, кого мы видели до этого? Что хотел сказать автор и всё такое. Так что хотел сказать этот Асагири? В чём концепт? — Ты слушал мою лекцию по истории искусств последние три часа, Сэнку-чан. Давай устроим тебе экзамен, — океановые глаза, казалось, могли прожечь в нём дыру, такими напряжёнными они были. — Посмотри на работы этого Асагири. Как думаешь, что он хотел сказать? Сэнку хмыкнул. — Нууу… серия снимков называется… эээ… — он снова глянул на табличку с пометками, — «Ментализм». Наверное, он хотел сказать что-то о ментальности? — Какой глубокий анализ, дружочек, я почти восхищён. — Ладно, — Сэнку закатил глаза от уровня сарказма в его голосе, — давай попробую ещё раз… — он внимательно вгляделся в холст. Юная девушка и балетная студия. Почему-то глаза этой девушки были невероятно печальными… Чем больше Сэнку разглядывал детали, тем более трагичным казался этот кадр. Он перешёл к следующему. И ещё к одному. Удивительно, но каждый снимок будто рассказывал свою историю. Сэнку будто знакомился с этими людьми, будто… — Когда я смотрю на них, я будто читаю их мысли, — он повернулся к Гену. Тот удивлённо вскинул брови. — Правда? — Да. Я будто узнаю их судьбу через кадр. Вот эта девушка мечтала о балете, но получила травму и теперь с тоской ходит в театр, но не может вернуться на сцену. А этот мужчина — священник, но больше не верит в бога. Я не знаю, так это или нет, но эти снимки заставляют меня размышлять, заставляют меня чувствовать, а ты ведь сам говорил, что в этом и есть смысл искусства, верно? — Сэнку глянул на Гена и с размаху врезался в мерцающие океаны его глаз. Ген замер, глядя куда-то за спину Сэнку, длинные ресницы отбрасывали дрожащие тени на высокие скулы, мазки румянца украшали фарфоровую кожу, и весь он сам был похож произведение искусства. Сэнку нервно сглотнул — сердце сбилось с ритма. — Ген? Ген тут же будто очнулся. Он заморгал часто-часто, улыбнулся почти растерянно и прошептал. — Спасибо… — За что? — Ээ… ну, за то, что был хорошим студентом! — рассеянно засмеялся он. — Моё учительское сердце лоснится от счастья! Ладно, пошли в твой музей, — Ген засуетился и почти побежал к выходу. Сэнку не понял спешки, но, эй, кто он такой, чтобы от него отставать? ••• Сэнку шагнул к нему, и Ген почувствовал, как сердце остановилось, забилось быстро-быстро, будто раненая птица в клетке из рёбер, и он невольно затаил дыхание. Сэнку протянул к нему руку, и на какой-то нелепый миг Ген подумал, что тот собирается его поцеловать. Какая глупость. Боги, у Гена не было шансов на то, чтобы пережить этот день и остаться в здравом уме. Он решил отправиться во Флоренцию с единственной целью — отвлечься от своих идиотских чувств, побыть наедине с собой и сбежать от возможности встретить Сэнку, и что бы вы думали? Ни первого, ни второго, ни, блядь, третьего. И теперь этот благословенный, этот проклятый мужчина обрушивал на его сердце всю силу обаяния своей улыбки и чертовски сексуальных мозгов. И рук, чёрт бы их побрал. И голоса. И, нет, это невозможно, доктор Ишигами, отвернитесь, не надо так на него смотреть… Сэнку протянул к нему руку, задумчиво обхватив пальцами кулон, который Ген прикупил пять минут назад в сувенирной лавке, пока Сэнку добывал им двоим бесплатные билеты. Горячие пальцы коснулись обнажённой кожи на его груди, оставляя на ней пепельные следы из сгоравшей в агонии гордости Гена. — Что это? Ген сглотнул. — Это трицератопс, — он невозмутимо выгнул бровь. — Тебе следовало бы это знать. Ты же учёный. Сэнку нахмурился, разглядывая миниатюрного металлического динозаврика на цепочке и нагло прижимая кончики пальцев к голой коже Гена. Заставляя его сходить с ума от каждого мгновения контакта. — Это несколько неточно. — На это и расчёт, Сэнку-чан, знаешь ли, носить на шее полноразмерного трицератопса было бы очень неудобно… — Сэнку поджал губы и повертел украшение, разглядывая с разных сторон. — О, ну в чём дело? — вздохнул Ген. — Если хочешь рассказать, в чём конкретно неточность, можешь начинать уже сейчас. — Третий рог, — протянул Сэнку без дальнейших подсказок, — находится слишком далеко на голове, вот здесь. Передние ноги должны иметь по пять пальцев, а не по четыре. Ну, и оборка черепа совершенно неправильная. — Что-нибудь ещё? — Ген не сдержал улыбки, потому что сосредоточенный Сэнку казался просто очаровательным. — Я думаю, это может быть торозавр, а не трицератопс, — хмыкнул тот. — Но, полагаю, это вопрос скорее для палеонтологических дебатов, а не для того, чтобы осуждать кулончик из сувенирной лавки. Тебе идёт. Покупал под трусы? Сэнку отпустил кулон, отвёл от него руку, и Ген, наконец, позволил себе снова нормально дышать. Слегка нагретый его горячими пальцами металл коснулся кожи, напоминая о сладком контакте. Нет, Асагири, тебе точно крышка. Без шансов. — Нет, — он попытался держать свой голос насмешливо-нейтральным, но безуспешно. — Мои трусы с диплодоками. — Ммм. Фаллические символы и гигантские динозавры. На трусах. Гиперкомпенсируешь? — Сэнку дразняще прищурился. Ген ахнул. — Да как ты смеешь! — возмутился он. — Да ты… ублюдок, — он дёрнул плечом и резко пошёл ко входу. Ладно, возможно, у Гена был шанс. Как только его сердце начинало плавиться под жарким взглядом багряных глаз, Сэнку выдавал очередную хрень, и Ген вспоминал, какой же этот красавчик на самом деле мудак. Очень отрезвляюще. Сэнку догнал его, как ни в чём ни бывало. — Первая экспозиция — зоологическая. Нам сюда. Они зашли в огромную деревянную дверь, ростом, кажется, минимум в два Гена, а то и в три, и их шаги эхом разносились по длинному залу, заполненному чучелами животных. Они принялись разглядывать тщательно отобранные образцы со всего мира. Ген остановился у одной занятной витрины. — Эй, Сэнку-чан? — Сэнку не обернулся. Ген окликнул его ещё раз. — Сэнку-чан! Тот оглянулся. — Что? Ген растянулся в дебильный улыбочке и указал на витрину. Там в странной заумной позе сидело довольно неудачно сделанное чучело лемура. Он хихикнул. — Смотри, это ты. Сэнку закатил глаза и сделал несколько шагов назад, ближе к Гену, заглядывая за стекло. Увидев там лемура, он закатил глаза ещё раз. — Ммм. Ген хохотнул. — Чего? Не говоря ни слова, он обхватил рукой локоть Гена и повёл его немного дальше по залу, к другой витрине. Как ни в чём не бывало, он невозмутимо указал на существо внутри. Маленькая табличка гласила, что это была Обыкновенная Тупайя. Её длинная мордочка, полная острых зубов, была открыта в идеально-дурацкой гримасе. — А это ты, — выдал Сэнку, отпустил его локоть и, довольный собой, пошёл дальше. Ген возмущённо зашипел и бросился его догонять. — Ты дразнилка, Сэнку-чан! — Ты первый начал. Ген бывал в подобных музеях, но давно, будучи ещё подростком, и в составе экскурсионной группы, когда они с классом ездили в Лондон. Тогда всё было довольно скучно и сумбурно, но сейчас это ощущалось иначе. Было странно исследовать музей в своём собственном темпе, без давки и занудного экскурсовода, но Ген был в восторге. Его ужасно веселили все эти плохо набитые чучела, он прыгал от шкафа к шкафу, хихикая до слёз, и продолжал дурацкую игру в «это ты», которую Сэнку подхватил, пусть по началу и закатывал на неё глаза. Это было… мило. То, как этот порою слишком уж занудный и мудаковатый человек переключался в режим дурашливого ребёнка. То, как загорались его глаза от очередной идеи, на кого похож Ген. То, какой лучистой была его улыбка. Каким заразительным был его хрипловатый смех… Ген внезапно остановился. — Божечки, — выдохнул он, наклоняясь, чтобы рассмотреть экспозицию поближе, — это ведь птица додо?.. Так странно… Сэнку озадаченно посмотрел на птицу, а потом снова на Гена. — Ну, не знаю, — хмыкнул он. — Мне кажется, казуары — страннее. — Что? — Ген обернулся к нему. — Да нет! Я имею в виду, странно увидеть его. Понимаешь? Настоящего додо. Ну, типа, видеть пингвинов, белых медведей и этих странных маленьких лемуров — это здорово, но это не так впечатляет, когда они и так где-то блуждают по нашей планете, понимаешь? Я мог бы пойти и увидеть императорского пингвина в реальной жизни, если бы достаточно захотел, даже в дикой природе, но настоящий додо… — Эээ… Что ты подразумеваешь под «настоящим додо»? Ген моргнул. — Ну, в смысле? Вот его, смотри, Сэнку-чан, это настоящий додо! Разве это не чудесно! — Ген… — Сэнку выглядел недоумевающим. — О, нет, — он снова повернулся к нему. — Ты звучишь сейчас, как один мой учитель. В чём дело? — Это не настоящий додо. — Что?! — Это модель. Это старая модель, такая, что заслуживает оказаться в музее, конечно, но это всё ещё модель. Почему-то эта новость показалась ему невероятно печальной. Ген снова растерянно повернулся к витрине. — Но ведь… Перья настоящие? Сэнку сожалеюще поджал губы. — Да, это настоящие перья… — Но не перья додо, да? — Ага. Ген надулся, нахмурился, возмущённо глядя на модель додо за толстым стеклом. — Значит, это фальшивка, — вздохнул он. — Ладно. А что насчёт остальных? Один есть в Лондоне… — Он тоже модель. — Да почему?! — Нигде нет таксидермических чучел додо, Ген, — Сэнку вскинул брови, то ли тронутый, то ли удивлённый его нелепой наивностью. — В мире. — Но… но они же вымерли всего пару сотен лет назад! — Так и было. Ген покачал головой, вглядываясь в фальшивого додо, ощущая какое-то вселенское предательство от его ненастоящести. — Это так несправедливо. Они обманывают людей… — В Лондонском музее есть немного мягких тканей, если тебе станет легче, — Сэнку мягко обхватил рукой плечо Гена, отстраняя его от разочаровывающей птицы, и это прикосновение вызвало лёгкое головокружение. — А ещё несколько костей и голова. — Но не целый додо? — Не целый, к сожалению. — Ну, это дерьмо, не так ли? — сердито выдал Ген. Сэнку тихонько рассмеялся. — Это даже мило, то, как тебя это разозлило. Но, знаешь, что? — он придвинулся ближе, наклонившись к Гену так, что его дыхание опалило щёку, вызвав внеочередной приступ тахикарди. —Хочешь узнать, откуда взялись перья? — заговорщически прошептал он ему на ухо. Ген сглотнул, пытаясь унять бешеный пульс усилием воли. — Расскажи. — Это лебединые перья. По крайней мере, частично лебединые перья. — Ну, это не… — Ген замолчал, задумавшись. — Погоди, — нахмурился он, — погоди. Разве лебеди, знаешь ли, не защищены Красной книгой или ещё какой-то такой ерундой? — Сэнку усмехнулся, и в багряных глазах засияли очаровательные смешинки. Ген готов был умереть прямо здесь и сейчас. — То есть, они просто торчали где-то рядом и ждали, когда лебедь умрёт, а потом украли его труп, чтобы забрать его перья? — Не совсем… Боюсь, ты к ним слишком добр. У Гена отвисла челюсть. — Они убили лебедя? Ради перьев?! — Да, говорят, что это был лебедь… — Как бессовестно и жестоко! Сэнку пожал плечами. — И всё это только для того, чтобы обмануть таких, как ты, заставить их думать, что тут, в музее, стоит настоящий додо, и вынудить нести свои кровные денежки. Ген выгнул бровь. — «Таких, как я»? А это ещё что должно значить? — Такие, как ты, — ехидно протянул этот красивый ублюдок. — Люди, которые не удосуживаются прочитать табличку у витрины. Там очень ясно написано, что это модель. — Эй! — Ген пихнул его в бок. — Зачем мне читать таблички, когда у меня есть ты, а? Ты должен был мне экскурсию! Я ждал твоих пояснений! — Сэнку рассмеялся, хрипло и тихо, и Ген не мог на него обижаться. Он закатил глаза и схватил его под руку. — Ладно, пошли дальше. Посмотрим на динозавров, пока ты не разрушил для меня весь этот лживый музей. Если ты мне скажешь, что тот гигантский диплодок в коридоре — тоже не настоящий скелет, я не знаю, что я сделаю… Их шаги эхом разносились по пустому коридору: стучали начищенные туфли Сэнку и лёгкие кеды Гена. — А, ну, — неловко начал Сэнку. — Кстати, об этом… — они завернули в зал палеонтологии, и внезапно из динамиков раздался очень громкий и очень реалистичный ревущий звук, гигантский динозавр у входа начал содрогаться, поворачивая свою огромную голову прямо к ним, будто наклоняясь и вот-вот готовясь их проглотить. Ген взвизгнул, застигнутый врасплох, подпрыгнул и вцепился в рукав Сэнку. Тот мягко обнял его за плечи. — Честное слово, он тебя не съест, — тихонько усмехнулся он куда-то ему в висок. Ген недовольно цокнул, ощущая, как неистово и оголтело бьётся под рёбрами его уставшее сердце, отчасти — из-за шока, но отчасти — из-за внезапной близости доктора Ишигами. — Э, ну, да, я понимаю, — фыркнул он, чувствуя себя глупо, — Я просто не ожидал чего-то подобного, этот парень застал меня врасплох, вот и всё. — Ммм, — Сэнку быстро сжал его плечи чуть крепче и убрал руку. — Ты знаешь, учёные могут только предполагать, парень это или нет. Мы понятия не имеем, был ли у тираннозавра рекса половой диморфизм, и даже если бы он был, доказательства этого настолько косвенные и противоречивые, что их невозможно воссоздать достаточно эффективно, чтобы неспециалист смог заметить разницу. И эти его рычания… — Сэнку неопределённо взмахнул рукой. — Звуки почти наверняка вымышленные — они больше навеяны фильмами, чем настоящими исследованиями. Здесь он рычит, как крокодил, но динозавры куда ближе к птицам, чем к крокодилам, и имеют очень похожее строение глотки, так что и звуки у них были скорее птичьи. Другие виды тираннозавров были найдены с окаменевшими перьями, так что весьма вероятно, что и у нашего местного экземпляра тоже должны быть перья на голове и хвосте, — он размеренно рассказывал, а Ген буквально зачарованно за ним наблюдал, размышляя, как, должно быть, повезло тем детишкам из группы, с которой Сэнку занимался в маленьком местном музее Портовенере. — И его ноги, вероятно, тоже слишком уж согнуты, так как самые последние данные свидетельствуют о том, что тираннозавры стояли гораздо более прямо, чем ты видишь на этом макете. — А мне он нравится, — великодушно улыбнулся Ген. — Даже если макет не совсем корректный. По крайней мере, это привлекает туристов? — Сэнку бросил на него взгляд, ясно выражающий, как мало его волнуют туристы, и Ген рассмеялся. — Какой же ты ворчун, Сэнку-чан, — хихикнул он. — Это же робот-динозавр, что может быть круче? — Настоящий динозавр. Ещё какое-то время они молча наблюдали, как этот неправильный аниматроник ревел, дёргался и делал всё то, что люди ожидали от гигантского тираннозавра. На Сэнку это явно не произвело впечатления, но Ген был просто рад, что ему удалось увидеть его без необходимости расталкивать детей. — Ладно, — вздохнул, наконец, Ген, — куда дальше? — Вообще-то, — голос Сэнку звучал тихо и даже робко, он потянул Гена за руку, оттаскивая его от тираннозавра. — Тут есть кое-что, что я хотел тебе показать. Вот это было интригующе. Ген с лёгким волнением позволил ему увести себя. На мгновение его разум озарился совершенно неуместными фантазиями — без сомнения, вызванными тем, что горячая сильная рука Сэнку всё ещё сжимала его локоть, — но они быстро погасли, когда тот остановился в самом конце комнаты, рядом с низкой широкой стеклянной витриной. — А вот и она. Ген заглянул внутрь. Витрина стояла немного в стороне от ярких экспозиций основной выставки, со всеми экранами и мультяшными динозаврами, на простой деревянной платформе с небольшой табличкой, привинченной сбоку. Под стеклом был почти идеальный скелет — или, возможно, окаменелость? Ген не слишком был знаком с терминологией. Но скелет был совсем маленьким, вероятно, не более двух метров в длину от кончика морды до конца хвоста, слегка изогнутым, чтобы лучше вписаться в экспозицию. Удлинённый череп был полон крошечных острых зубов, что переходило в длинную шею и широкую грудную клетку. У динозавра — кем бы он ни был — были ласты. И он выглядел чертовски знакомым. — Погоди, — пробормотал Ген, — кажется, мы с ним знакомы! Он был у тебя дома, да? В разобранном виде, но я узнал этот череп! — он восторженно воскликнул. — Это… плезиозавр? Верно? — Это разновидность плезиозавра, — Сэнку кивнул, улыбаясь странно-счастливо, так, как Ген ещё никогда не видел. — Лептоклидус, если хочешь быть точным. — Я даже не буду пытаться это произнести. Сэнку ухмыльнулся. — И, да, ты прав. Она моя. Гену потребовалось некоторое время, чтобы сообразить. — Она… — он перевел взгляд с таблички обратно на Сэнку. — Ты сам её собрал, верно? Как тебе это удалось? Сэнку безразлично пожал плечами. — Ну, я нашёл окаменелости, обратился в палеонтологический центр, было проведено множество анализов ДНК, предположений, перебраны сотни грёбаных образцов… и вот она здесь. Ну, по крайней мере, большая её часть. — Что значит большая часть? — Белые кусочки скелета, вот здесь… — он указал пальцем, куда нужно смотреть, — это кости, которые я нигде не смог найти, даже в других музеях. Это просто гипсовые слепки, сделанные либо на основе догадок, либо на основе других фрагментов скелета. Когда я только начал над ней работать, я хотел сделать её составной… — Ген непонимающе хлопнул ресницами, и Сэнку пояснил. — То есть, сделать полный скелет из множества кусочков разных животных, — он глянул на Гена, и тот кивнул в знак понимания. — Но потом я понял, насколько цельным он был, и решил использовать слепки. Ты себе не представляешь, сколько споров было по поводу этих гипсов… — Да? Почему? — Ну, музей настаивал, что кости должны больше гармонировать друг с другом. А я сказал, что важно отличать настоящие кости от поддельных. Люди должны знать, на что они смотрят, и понимать всю правду целиком, чтобы не получилось, как у тебя с тем додо… — Ген фыркнул в знак согласия, и Сэнку пожал плечами. — Мне кажется, это важно, чтобы люди могли видеть, что является фактом, а что просто… лучшим предположением. Нормально, что все чувствуют разочарование, когда внезапно узнают, что то, что они считали настоящим скелетом динозавра, на самом деле не более чем хорошо раскрашенный гипсовый слепок. Лучше с самого начала знать, на что ты смотришь, верно? — Больше никаких поддельных динозавров? Сэнку задумчиво улыбнулся, сосредоточенный и какой-то невообразимо мягкий. — Больше никаких поддельных динозавров, да. Так люди смогут увидеть, что настоящее, а что… — его голос едва заметно дрогнул, — …что поддельное. Ген снова взглянул на скелет в витрине, присев на корточки, чтобы быть на уровне глаз с черепом. — Она удивительна, Сэнку-чан. — О, и ещё, использование только костей и слепков позволит мне официально зарегистрировать её как голотип для Leptocleidus superstes. — Голотип? — Эталон для представителя вида, пока кто-нибудь не найдёт образец получше. Ген не мог отвести глаз от динозавра под стеклом. Динозавра Сэнку. Динозавра, которому он по глупости запихивал палец в рот у него в гостиной, а теперь смотрел на него в большом музее. Ген мог представить, как Сэнку проводит недели — а может, и месяцы — копаясь в старых окаменелостях со своей типичной дотошностью и небывалой осторожностью, пока не сложил скелет, словно пазл, по кусочку за раз. Этот… эээ… плезиозавр, конечно, был замечательным, но ещё более замечательным было то, как Сэнку о нём рассказывал. Его глаза сияли, жесты были размашистыми и живыми, а голос взволнованным… Он был так увлечен своей находкой — этим крошечным, почти забытым динозавриком, который был едва выше его роста, — и сердце Гена не выдерживало той нежности, той всеобъемлющей трогательности, которая его распирала. — Она невероятна, Сэнку-чан. — Она такая, да. Я потратил больше года, собирая её воедино, и просто бесконечно направлял ходатайства в музей, чтобы её взяли сюда и включили в экспозицию. — А почему бы им не захотеть включить её в экспозицию? — Слишком маленькая, — пожал плечами Сэнку, — слишком обычная. — Но ведь ты сказал, что это самый полный экземпляр в своём виде? И что это эталон? — Так оно и есть, но, видишь ли, людям нужны зрелища, а это… ну… — его плечи немного поникли. Так не должно было быть. — У неё есть имя? Сэнку закатил глаза. — Как я уже сказал, Leptocleidus superstes. Ты бы узнал об этом, если бы прочитал надпись на табличке, — он слегка дразняще улыбнулся Гену. Ген фыркнул. — Ты понимаешь, о чём я, Сэнку-чан. Настоящее имя. Как её зовут? — Дори. — Ты назвал её Дори? — хихикнул Ген. — Как рыбку? Сэнку неловко почесал ухо. — Ну, я нашёл её в устье реки, будто она пыталась сбежать из моря… — Ха. Какая прелесть! — Ген встал, позволив своему плечу слегка коснуться плеча Сэнку, просто чтобы почувствовать теплоту его прикосновения. Какое-то мгновение они оба смотрели на динозавра, а затем Гена осенила внезапная мысль. — Подожди, — он нахмурился. — Ты сказал, что мы не знаем про половой диморфизм динозавров… Но почему ты называешь её «она»? — Она была беременна. — О… — это было как-то даже слишком грустно. Ген снова уставился на крошечного динозавра, на его плавники, изящный изгиб спины, ряды мелких острых зубов. Странно было представить, что когда-то это было настоящее живое существо, которое погибло, даже не успев дать потомство. — Ты чего поник? — вскинул брови Сэнку. — Ты же не собираешься впадать в уныние из-за самки динозавра, который вымер миллионы лет назад, правда? — протянул он, дразняще подтолкнув его локтём. — Из-за детёныша динозавра. Сэнку шумно втянул носом воздух, явно растерянный, и посмотрел на него едва ли не в панике. — Серьёзно? Чёрт, Ген, я… Ген был близок к тому, чтобы рассмеяться. — Не переживай, Сэнку-чан, я постараюсь как-то это пережить. Тот усмехнулся. — Ладно. Пойдём дальше. Вероятно, она не самая интересная вещь в музее, — сказал он почти извиняющимся тоном. — Нет! — запротестовал Ген. — Нет, она замечательная! Мне не удалось рассмотреть её как следует у тебя дома, так дай мне полюбоваться сейчас! До сих пор не могу поверить, что переспал с кем-то вроде Индианы Джонса! — Я не- — Я знаю, это не важно, я хочу пожить в иллюзиях… — Ген повернулся, чтобы посмотреть на Дори, и его пальцы легонько дёрнулись во внезапном желании взять Сэнку за руку. Хорошо, что Ген был сильнее своих желаний. — И, знаешь, очень приятно видеть тебя таким. — Каким? — Увлечённым. Сейчас ты весь такой, ну, знаешь… страстный, возбуждённый, у тебя глаза горят… Не хочу сказать, что в остальном ты скучный, — быстро добавил Ген, — но… — он пожал плечами. — Ты особенно светишься, когда рассказываешь о косатках, или, вот, о динозаврах. Это так мило. Когда я увидел тебя впервые, казалось, тебе было безумно тоскливо, но сейчас… Мне нравится видеть тебя таким. Уголки его губ дёрнулись, и Сэнку отвернулся. Освещение в выставочном зале падало так, что его выразительное лицо было наполовину скрыто, но на мгновение Гену показалось, что он покраснел. О, чёрт, это было совершенно очаровательно. Ген сглотнул появившуюся было вязкую горечь. Не было ничего удивительного в том, что, когда Сэнку говорил о том, что ему нравится, это только делало его ещё привлекательнее. Выразительное в своей острой красоте лицо и изящное точёное тело — всё это, конечно, очень хорошо, но его страсть, его знания и жажда ими поделиться? О, это было редкостью, и это было потрясающе. Ген был слаб перед увлечёнными, вдохновлёнными, цельными людьми. И Ген очень надеялся, что Сэнку не подумал, будто он снова дразнил его или как-то высмеивал его работу. Конечно, это было не так, Ген действительно имел в виду всё, что сказал, — но Сэнку уже уходил от него быстрым шагом, опустив голову. Чёрт, их типичный обмен колкостями определённо имел последствия для определения градуса искренности. Он быстро догнал его, снова борясь с неистовым желанием взять его горячую ладонь. — Я серьёзно, Сэнку-чан. Я не хотел тебя обидеть. — О чём ты? — Мне действительно приятно наблюдать за твоей работой, приятно видеть, каким увлечённым и горящим ты можешь быть. Я не дразню тебя. — Я и не думал, что ты меня дразнишь. О, он явно неправильно истолковал язык тела Сэнку. Чёрт. Ладно. Ген улыбнулся. — Хорошо. Тогда хорошо. Мне очень понравилось тебя слушать, мог бы слушать тебя целый день, хаха, — ляпнул Ген и почувствовал, что тоже стремительно краснеет. Он кашлянул. — Из тебя вышел отличный экскурсовод, так сказать, — глупо добавил он, сам не понимая, что несёт. Почему-то сегодня в присутствии Сэнку его когнитивные функции отказывали в работе. Сэнку не ответил. Дерьмо. Кажется, Ген снова облажался. Так держать, Асагири, продолжай в том же духе, теперь он будет считать тебя не только раздражающим, но и тупым. Молодец. Он уже собирался отступить, и его губы уже были готовы выплюнуть очередную дебильную шутку, чтобы хоть как-то разрядить повисшее между ними странное напряжение, но Сэнку вдруг протянул к нему осторожную, ищущую руку, до тех пор, пока их ладони не соприкоснулись. Ген захлопнул рот. Сердце пропустило удар. От того места, где их пальцы коснулись друг друга, вверх по его руке, к груди, пробежал лёгкий жаркий поток. В голове промелькнула шальная мысль, что пускай они с Сэнку уже и держались за руки, да что там — они обнимались, целовались, они трахались, — но ни в один из этих моментов не было ничего более интимного, чем это. Всё так же не глядя друг другу в глаза, следуя заданной Сэнку осторожности, Ген медленно переплёл их пальцы. Сэнку не отстранился. Ген вдруг осознал, что они смотрят в разные стороны, будто два неловких подростка, словно оба слишком оцепенели от страха, чтобы осознавать, что они делают, — только лишь мягкое, непринуждённое прикосновение. Невинное, но не случайное. — Итак, — Ген нервно прочистил горло, пытаясь унять бешеный пульс, что бился под кожей. — Куда теперь? ••• Сердце стучало в груди медленно, но гулко, казалось, кровь пузырилась густо и горячо, словно кипящая магма. Сэнку казалось, будто он надышался какого-то веселящего газа. Он смотрел в потолок с совершенно идиотской улыбкой на губах и снова не мог уснуть. Теперь уже не от той глухой и тянущей за жилы тоски, как вчера, а от… Сложно было понять, что с ним происходило, но это было приятно. Хотелось смеяться. Хотелось сворачивать горы. Хотелось срочно куда-то бежать и что-то делать. В голове одновременно роились мириады мыслей, и примерно 80% из них напрямую касались одних очень конкретных океаново-синих глаз. После музея естественной истории они с Геном просто шатались по улицам, разглядывая людей и дегустируя каждый джелато, который встречался им по пути. Они больше не держались за руки, но в этом не было необходимости — они касались друг друга при каждой возможности, то убирая выбившуюся прядку волос, то выдёргивая из-под шального байка, что выскочил на дорогу прямо перед носом, то пробуя мороженое одной ложкой… На обратной электричке Ген уснул на его плече, совершенно по-идиотски пуская слюну на рубашку Сэнку, но каким-то удивительным образом это не бесило — наоборот, плавилось по венам чем-то подозрительно напоминающим нежность. Сэнку проводил Гена до гостиницы, поймав себя на едва контролируемом желании поцеловать его на прощание, но Сэнку был выше своих желаний, и потому просто отправился домой спать. Уснуть удалось только под утро. Весь день прошёл, словно в густом тумане. Сэнку плохо отдавал себе отчёт в том, чем именно он занимался — ну, то есть, он дошёл до книжного с идеей устроить там инвентаризацию, но где-то в процессе увлёкся перебором своих литературных сокровищ, размышляя, что из всего этого могло бы понравиться Гену, и, может, Сэнку стоило бы что-то ему подарить? Почему нет? Так сказать, комплимент от заведения постоянному покупателю, это же нормальная практика, верно? Очнулся он, лишь только когда на город опустились сумерки — в подсобке книжного вдруг стало темно, и Сэнку перестал что-то видеть без очков. В надежде хоть немного проветрить голову было принято стратегическое решение прогуляться. Кто знает, может, извилистый пусть домой принесёт ему очередную приятную встречу и неожиданное приключение? На какую встречу он втайне надеялся, Сэнку предпочёл не задумываться. В маленьком переулке в повороте от центральной площади Сэнку снова услышал какой-то оживлённый шум. Что-то под рёбрами радостно всколыхнулось — там, в какофонии музыки, голосов и разговоров, отчётливо слышались колокольчики одного конкретного серебристого смеха, и Сэнку поспешил туда. Перед ним открылась очаровательная картина. На мраморном бортике фонтана, том самом, где они с Геном несколько дней назад строили планы по добыче гавайской пиццы, стояла небольшая колонка. Из неё лилась задорная латиноамериканская музыка, рядом, на земле, лежала дурацкая сиреневая панамка в зелёную лягушку, в которую были накиданы монетки и мелкие купюры, а прямо на площади перед фонтаном Ген учил старушку Дженну из устричной лавки танцевать какой-то странный танец. Кажется, он назывался бачата? Сэнку особо не разбирался. Вокруг столпились люди, некоторые по парам, повторяя движения Гена, некоторые — в очереди к нему самому, судя по тому, что тётя Марси хлопнула в ладоши и оттащила Дженну в сторону со словами «время вышло, теперь я!». Ген рассмеялся, изящно поцеловал Дженне руку и подхватил тётю Марси за талию. — Итак, дорогая сеньорита Марси, — бархатисто протянул он, — основа бачаты — это четыре приставных шага в стороны, вот так, повторяйте за мной, — он сделал какие-то совершенно грациозные движения бёдрами, от которых у Сэнку пересохло во рту, — а последний шаг выделяем акцентом, вооот так, выставляем ногу вперёд и на носок, ведём бедром, и, вуаля! Повторяем! — тётя Марси захихикала, Ген предложил ей руку и принялся направлять в танце, и это было странно мило, то, как мягко и беззаботно он улыбался всем столпившимся вокруг старушкам, как умудрялся создавать праздник вокруг себя буквально из ничего. Сэнку задумчиво прислонился к тенистому дереву и наблюдал. Внезапно он ощутил совершенно неожиданное для себя умиление: невозможно было смотреть на Гена в естественной среде обитания и не проникнуться. Это было так странно — за неполные десять дней знакомства с этим шумным и ярким человеком Сэнку привык думать о нём как о ком-то поверхностном и раздражающем, но… Чем больше он узнавал его, тем сильнее удивлялся тому, каким совершенно несправедливым было первое впечатление. Хотя, нет. Поправка. Как раз таки первое впечатление — в тот вечер, когда Ген, такой очаровательно-трогательный в своей прямой симпатии, пытался с ним познакомиться и предлагал свою моральную поддержку злому и грустному Сэнку, — было правильным. В тот вечер Сэнку думал о том, как много в этом странном парне жизни, света, какой-то хрупкой ласки, и это свело его с ума настолько, что он поддался порыву… Правда, когда порыв прошёл, и на его место явилось сердитое похмелье, Сэнку его обидел, и Ген, закономерно, повёл себя как обиженный человек. И Сэнку воспринял его такого — раненого и оскорблённого — за истинного, забыв про то самое первое впечатление. Жаль, что всё пошло так, но… — Сэнку-чан! Иди сюда, чего стоишь? — Сэнку вскинул глаза на голос и снова чуть не умер от разрыва сердца. Ген широко улыбался ему, такой красивый, сияющий настолько, что больно было смотреть, и махал ему рукой. Не хотелось разрушать этот маленький праздник чужой жизни своим постным хлебалом, и Сэнку отрицательно помотал головой, крикнув ему: — Я не танцую. Ген склонил голову вбок, бросив на него долгий взгляд, и снова повернулся к своей маленькой толпе. — Сеньоры и сеньориты, вы были потрясающей публикой! Если вам понравился наш импровизированный мастер-класс, — он подхватил с пола свою панамку, — можете оставить мне пару монет в качестве благодарности! — толпа засуетилась, в панамку полетели какие-то, так скажем, благотворительные пожертвования, и Ген, раскланявшись всем ещё раз, подбежал к Сэнку, румяный и с блестящими глазами. — Привет, Сэнку-чан! Ты что здесь делаешь? Сэнку ужасно хотелось его обнять, но он не был уверен, что это уместно, поэтому просто улыбнулся. — Привет. Пришёл на шум и увидел… шоу. Что это было? — Я выполнял очередное задание Рю, — хохотнул Ген и достал из кармана джинсов ручку и какой-то замызганный бумажный свиток, раскрывая его с крайне довольным видом. — Та-а-ак… Хехе, пункт «Выступить на городской площади и собирать милостыню» — чек! Ха! Да у меня остался только один пункт! Сэнку с любопытством потянулся через его плечо, заглядывая в странный список. — Очередное задание? — он мельком пробежал глазами по тексту. — Приручить чайку? Заказать гавайскую пиццу? Так вот, зачем тебе это было надо? Ген хохотнул, пожав плечами. — Ну, я же всё время говорил, что это своего рода пари. Да, вот оно. Если я всё выполню за две недели, Рю встрянет на бабки. Я сказал, что выполню всё за десять дней. Сегодня десятый! Я успеваю! — Ты прочёл все книги? — прищурился Сэнку. — Обижаешь! Ещё вчера! Всё это было забавно, вот только… один пункт резанул Сэнку будто ножом по сердцу. Он прочистил горло. — А со мной ты переспал тоже потому, что это был пункт в пари? Синие глаза врезались в него с размаху, возмущённые и испуганные. — Нет! — Сэнку выгнул бровь. Ген мотнул головой. — Ну, в смысле, да, но нет. Я имею в виду… — он облизнул губы, — …да, я в принципе рискнул подцепить кого-то на ночь, только потому что это был пункт пари. Обычно я таким не занимаюсь, для протокола. Последний раз был ещё по студенчеству. Но к тебе я подошёл не поэтому, Сэнку-чан, — Ген снова взглянул на него, задумчивый и печальный. — Я просто… я увидел тебя там, в баре, и время будто остановилось. Как в кино. Я бы не простил себя, если бы не попробовал с тобой познакомиться. Я подумал тогда, что ты самый красивый мужчина, которого я когда-либо видел. Сэнку чуть оттянул воротник рубашки — дышать отчего-то снова стало тяжело. — А потом? — А потом ты открыл рот, и всё очарование рассеялось, — рассмеялся Ген, хлопнув его по плечу. — Слушай, я тут насобирал пару десятков евро, может, купим вина да снова посидим на пляже? — Звучит, как план. ••• Пока они купили вина и добрались до моря, Леричи уже закутался в объятия темноты. Ночной пляж был полон тоскливого очарования — словно осенний парк, словно концертный зал после премьеры… Ген подумал, что это довольно лирично. Утомлённая толпа покидала его на время, чтобы набраться сил для новых безумств, а море в это время зализывало свои раны. Сэнку привёл его на тот же самый камень, на котором они сидели в прошлый раз. Ген тихо усмехнулся воспоминаниям — то была приятная ночь, но сегодня хотелось не этого. Не фонарей у детской площадки и затихшей суеты променада за спиной, а что-то более интимное. — Слушай, а Кохаку-чан говорила, здесь где-то есть дикий пляж? — он повернулся к Сэнку, со странной тоской на сердце разглядывая его в темноте. Он сегодня был в шортах и лёгкой льняной рубашке, день выдался очень жарким. Распущенные волосы красиво растрепались от соли и ветра, он казался таким мягким, таким загадочным, словно романтический герой из дёшевого романа, которые так любила Минами. — Есть, но нужно обогнуть скалу, это минут пятнадцать идти по темноте вдоль берега. Хочешь туда? — Хочу искупаться в ночном море, — пожал печами Ген, и Сэнку повёл его дальше, в сторону крепости. — Как думаешь, вода слишком холодная? — Уже не слишком, — Сэнку отпил из бутылки немного вина и протянул её Гену. — Последняя неделя выдалась жаркой. С каждым днём море всё теплее. Особенно на мелководье. Мы туда и идём. — Расскажи мне ещё о море. И Сэнку принялся рассказывать. Про течения, про приливы и отливы, про то, откуда взялись легенды о русалках… А Ген пил вино и слушал его. И слушал. И пил вино. Его голос был хрипловатым и раскатистым, таким, что его желудок то и дело совершал кульбит, когда тот смеялся, и Ген понимал, что умирает. Нет, что он уже умер — и это его вечный ад, изнывать от желания быть нужным человеку, которому он даже не интересен. Ну, вчера, во Флоренции, у него появилась небольшая надежда, но Сэнку не то что не поцеловал — он даже не обнял его на прощание, и… ну, Ген не мог больше выносить пустых надежд. Этот мужчина посылал ему настолько противоречивые сигналы, что проще было смириться с вечными страданиями, чем ещё минуту тешить себя пустыми надеждами. — Как ты думаешь, — начал Ген, пытаясь отогнать блуждающие мысли, — кем бы ты был, если бы был морским жителем? — В смысле? — не понял Сэнку. — Ну, в прямом. Я думаю, ты был бы русалкой. Ты бы хотел быть русалкой? — Не хочу тебя расстраивать, но русалки — это не то чтобы морские жители… Ген хихикнул. — Я понимаю! Но я представил тебя, знаешь… кем-то вроде русалочки Ариэль, которой так интересен мир людей, и она пытается исследовать его, добыть крупицы информации… Типа того, как ты, будучи человеком, исследуешь океан! Только наоборот! — Ты что, опять напился? — усмехнулся Сэнку. — Нет, — Ген снова хлебнул вина. — Но я в процессе! Так что, ты хотел бы быть русалкой? — Звучит неплохо, — багряные глаза сверкнули в свете луны. — А ты бы? Хотел? — Конечно! Я всё детство мечтал найти волшебную пещеру русалок, как в «H2O», — он рассмеялся, передав бутылку Сэнку. — Жаль, что чуда так и не случилось. Сэнку выпил немного и оценивающе на него посмотрел. — Знаешь, думаю, ты был бы не русалкой. А кем-то типа осьминога. — Как Урсула? — ахнул Ген. — Ага. — Но почему? — Осьминоги очень умные. От этих слов щёки вспыхнули сами собой, и Ген порадовался, что на улице темно, и они ушли далеко от фонарей. Это очевидно был комплимент, но даже если Сэнку этого не понял, Ген решил ему не объяснять, а сохранить эти слова в укромном уголке под рёбрами. — Ты же океанолог, да? Сэнку удивлённо хмыкнул. — Ну, да? — Тогда ты точно должен знать ответ на главный вопрос океанологии. — Какой же? — Кто проживает на дне океана? — Чего, блядь? Ген рассмеялся. — Ну же, Сэнку-чан, ответь мне, кто-о-о-о проживает на дне океана? — напел он. — Я отказываюсь с тобой общаться. — Я не отстану! Кто-о-о- — Я выброшу тебя в море. — …проживает на дне океана?! — Точно выброшу. Ген не отставал от него до тех пор, пока Сэнку не признал, что на дне океана проживает губка Боб-квадратные-штаны, и к тому времени они как раз успели дойти до дикого пляжа. И тут до Гена дошло, что в списке от Рю в ночном море ему нужно искупаться голым. — Сэнку-чан… ты будешь смеяться. Но мне придётся раздеться догола. Тот подумал секунду и очень спокойно уточнил. — И ты говоришь мне это, потому что стесняешься? Или боишься, что я приму это на свой счёт? — Не знаю, — признался Ген. — Просто ставлю тебя в известность. — Ну, тогда я тоже не буду мочить трусы, — совершенно беззаботно хмыкнул Сэнку и скинул с себя рубашку. — Я пойду в воду, а ты присоединяйся. Он бросил одежду у самой воды, побежал — и почти сразу нырнул. Ген невольно им залюбовался и поспешил последовать его примеру. Скинув с себя рубашку, джинсы, он немного замялся на этапе с нижним бельём. В этот момент Сэнку вынырнул из воды и глянул на него. Багряные глаза округлись — зрелище явно не оставило его равнодушным. Ген покачал головой. Ещё не хватало, чтобы Сэнку подумал, что Ген решил соблазнить его настолько примитивным способом, но тот только лишь сглотнул, отвернулся и снова нырнул в подходящую волну. Ген зашёл в воду быстро: и для того, чтобы не почувствовать медленного обжигающего холода, и для того, чтобы море поскорее скрыло его наготу. Он добрался до Сэнку. Тот улыбнулся. — Ну, как, сильно холодно? — Если двигаться, то нормально. — Тогда поплыли, — дразняще подмигнул он, и Ген поплыл вслед за Сэнку. Берег удалялся, терял очертания, лишь огни фонарей вырезали Леричи из непроглядной ночи. Они заплыли далеко, наверное, примерно на километр от берега, они плыли рядом, молча, не произнося ни слова. Вроде бы не соревнуясь, но в одном темпе. В какой-то момент Сэнку остановился, посмотрел на Гена, и выдохнул: — Хватит. Ген удивлённо вскинул брови. — Устал? — отчего-то казалось, будто Сэнку может плыть бесконечно. — Нет, не устал, — его голос звучал абсолютно серьёзно. — Но ночь обманчива, Ген. Это — предельное расстояние, с которого я могу дотащить тебя до берега, если что-то вдруг случится. Дальше я тебя не спасу. Ген хотел было засмеяться, но глянул в его лицо и понял, что Сэнку не пытался играть с ним в браваду, не шутил и не дразнил его. Он действительно контролировал ситуацию каждое мгновение, считал каждую секунду, что они были в воде, просчитывал каждый миллиметр, что они отплывали от берега. И он действительно готов был его, Гена, спасать. В самом буквальном смысле. Блядь, его слабое, истерзанное сердце просто не выдерживало. Глаза защипало слезами, и Ген со страдальческим стоном завалился на спину, распластавшись в солёной воде несчастной морской звездой. — Боги, Сэнку-чан, ну почему ты такой?! — Какой? — усмехнулся Сэнку. — Такой! — Ген капризно плеснул в него водой. Вино снова сделало его болтливым и глупым, а чувств было так много, что язык не хотел контролировать то, что Ген говорил. — Такой красивый, и умный, и надёжный, и… и… и ты с ума меня сводишь, блядь, Сэнку, ну за что ты со мной так? Внезапно Сэнку оказался близко-близко. — Как? — Так, что я безумно хочу тебя поцеловать, — прошептал Ген. — И… — его голос был ломким, хрупким и очень хриплым. Так, будто Сэнку боялся. — …И что тебя останавливает?.. Ген снова перевернулся, болтыхая ногами в воде, чтобы оставаться в вертикальном положении. — То, что я тебе не нравлюсь. — Я… — Сэнку рвано выдохнул и отрицательно мотнул головой. — Я не… Ген медленно подплыл к нему. Вплотную. Так, что даже сквозь холодную воду ощущал тепло его кожи. — Ты — что?.. Вместо ответа Сэнку подался вперёд и резко прижался губами к его губам. И мир снова остановился. Сэнку целовался не настолько бескомпромиссно-идеально, как Рюсуй, но, блядь, и эта его очаровательная неловкая неопытность по началу, и несколько чрезмерная осторожность — всё создавало специальный жестоко-будоражащий коктейль, созданный, чтобы сводить Гена с ума. Это было идеально в своей неидеальности. Это было ровно так, как жаждало его сердце — искреннее, неистово, правильно. В холодной воде его тело ощущалось почти обжигающим. Сэнку был обнажён, так же, как Ген, и чувствовать это было чем-то за гранью фантастики. Они целовались, временами уходя под воду, выныривая, жадно глотая воздух и снова ища губы друг друга, и Гену казалось, что реальность расплывается неясными акварельными разводами, и в фокусе остались только ощущения его кожи на своей коже. Ген не помнил точно, как они добрались до берега. Они плыли, временами касаясь друг друга, а временами останавливаясь, чтобы обменяться ещё одним долгим поцелуем. На губах был вкус соли и его губ, тело будто горело, кровь стучала в висках. Так и утонуть было недолго, когда тела сводило от возбуждения, от нетерпения, от желания близости, но Ген точно знал — Сэнку его спасёт. От этого знания всё ещё хотелось плакать. Когда воды стало по пояс, Сэнку подхватил его на руки и вынес на берег, усадив на их же одежду. — Хочу тебя, — прошептал он, правой ладонью ныряя Гену под спину, нежно поглаживая между лопатками, а левой рукой скользнув по его груди, мягко задевая пирсинг в сосках, касаясь ласково и с явным благоговением. Он снова потянулся за поцелуем, и Ген застонал в его губы от удовольствия, но отстранился. — Постой, Сэнку-чан… — В чём дело? — пьяно выдохнул тот, утыкаясь носом в шею. — Мы оба пьяны, — Ген готов был скулить от возбуждения, от желания большего, но он знал, что поступает правильно. — А я не хочу, чтобы кто-то из нас снова был пьяным. Я не хочу снова чувствовать себя ошибкой, понимаешь? — Понимаю, но… — Давай так, — Ген засуетился, отстраняясь окончательно, вызвав тем самым у Сэнку недовольный скулёж. Он залез в карман своих джинсов, и, наконец, вытащил оттуда ручку. — Дай сюда руку, — Сэнку протянул ему ладонь, и Ген старательно нацарапал на его запястье свой итальянский номер. — Если завтра утром ты проснёшься и вдруг осознаешь, что всё ещё хочешь повторить, позвони мне. Ладно? — Ладно, — кивнул Сэнку. — А сейчас?.. — А сейчас — проводи меня домой.