Sara perche ti amo

Чонгук возвращался домой, наслаждаясь вечерней тишиной, которая, казалось, впитывала в себя все эмоции прошедшего дня. Сегодня, вопреки утренним недоразумениям, день все же сложился неплохо. Конечно, сосед все так же действовал ему на нервы, вызывая раздражение одним своим присутствием, но, к счастью, Чимин, оказался рядом, разрядив обстановку своей легкостью и бесконечной энергией. Чон чувствовал, что его хмурое настроение растаяло, словно сахар в горячем чае, и теперь он шел с легкой улыбкой на лице. Чимин умел превращать даже самые раздражающие моменты в легкие и непринужденные. Теперь Чонгук возвращался домой с улыбкой на лице, его шаги были медленными, будто он хотел растянуть этот приятный остаток вечера. Телефон был у него в руке, экран освещал его лицо мягким светом. Он прокручивал ленту Instagram, просматривая профиль Чимина. Фотографии на пляже, снимки счастливых мгновений, запечатленных в воде и на песке, говорили сами за себя: Чимин жил этой стихией. Вода была для него чем-то больше, чем просто работа — это был его дом, его утешение. Чонгук усмехнулся, вспоминая, как сегодня оказался вовлечен в эту водную одиссею. Узнав, что Чонгук фотограф, Чимин без колебаний начал использовать его талант. Бедный Чонгук то и дело поднимал камеру, запечатлевая улыбки, беззаботные прыжки в воду, отражение солнца в брызгах. Чимин умудрился заставить его фотографировать буквально везде: на песке, на фоне горок, даже во время очередного «спасения» — с обязательным театральным драматизмом. Чонгук не мог не улыбаться, вспоминая, как Чимин театрально кричал: «Это должно быть в учебниках по истории!» Размышляя об этом, Чонгук хмынул, когда на экране появилось уведомление от того самого спасателя. Сообщение, было простым, но полным энергии: «Завтра встретимся точно. Ты мне обязан сделать офигенные фотографии.» Чонгук покачал головой с улыбкой и уже хотел набрать ответ, когда телефон вдруг завибрировал снова. Только на этот раз это было уведомление от другого приложения. Его пальцы замерли, и улыбка медленно сползла с лица, будто её стерли невидимой тряпкой. На экране мигало короткое сообщение: «Ты подумал?» Эти два слова будто перекрыли кислород. Он остановился посреди улицы, воздух вокруг внезапно стал тяжелее. Глубоко вдохнув, Чон поднял взгляд к вечернему небу. Под конец дня звезды стали ярче, их холодный блеск казался ближе, чем обычно. Но в глазах Чонгука, как и в его душе, звезды тускнели. Будто в один момент весь свет и тепло, которые он только что чувствовал, испарились, оставив после себя пустоту. Он не ответил, просто убрал телефон в карман и пошел дальше. Вечерний воздух больше не казался легким, как раньше, и каждый его шаг звучал громче, будто даже тишина вокруг хотела услышать, что он скажет или сделает дальше. Когда он подошел к дому бабушки, его взгляд упал на маленький клочок бумаги, прикрепленный к дереву рядом с дверью. Бумага слегка шевелилась от ветра, и он подошел ближе, чтобы прочитать. «Вышла погулять с подружками. Не тревожь меня, не звони. Ti amo. Nonna.« Почерк был до боли знакомым — кривоватые буквы, которые бабушка всегда писала с любовью и заботой. Чонгук невольно усмехнулся, хоть и грустно. Она была такой легкой, как этот вечерний бриз, и такой же непредсказуемой. В её записке сквозила радость жизни, которую он давно уже не чувствовал в себе. Телефон всё ещё давил в кармане, словно напоминая о том, чего он не хотел вспоминать. Но доставать его он не стал. Вместо этого он просто сидел, наблюдая за ночью, пытаясь найти хоть какой-то смысл в её молчании.

***

Тэхён толкнул дверь ногой, словно пытаясь выместить на ней весь накопившийся за день гнев. Ключи, которые он машинально бросил куда-то на комод, скатились на пол с тихим звоном, но ему было всё равно. Он остановился в центре просторной, идеально убранной прихожей, бросив быстрый взгляд на отражение в огромном зеркале. Усталый взгляд, чуть взъерошенные волосы и линия напряжения на лбу — это лицо он знал слишком хорошо. Проведя ладонью по лицу, он раздраженно потер уставшие глаза, затем сдавленно выдохнул, глядя в пустоту. Сегодняшний день был одним из тех, которые казались бесконечными, изматывающими до костей. Он надеялся, что хотя бы сегодня что-то изменится, что будет лучше. Но день, как и все предыдущие, оказался всего лишь очередным серым кирпичом в стене его рутинного разочарования. Подняв руку к шее, Тэхён начал мять затёкшие мышцы, но даже это не принесло облегчения. Напряжение словно укоренилось, став частью его самого. Он закрыл глаза, на мгновение позволив себе просто стоять и слушать тишину. Внутри всё кипело. Досада, усталость, раздражение — всё это смешивалось в бурлящий коктейль эмоций, который, казалось, не собирался утихать. Он громко выдохнул, откинув голову назад, будто бы хотел вдохнуть несуществующую прохладу в этих стенах. — Мне нужен виски, — пробормотал он низким, хриплым голосом, больше для себя, чем для кого-то ещё. Тэхён неспешно прошёл через квартиру, каждый его шаг отдавало глухим эхом по паркету. Просторная гостиная встретила его безмолвной пустотой. Современный дизайн, идеально выставленные книги на полках, картина, висевшая над диваном, всё это выглядело как сцена из каталога, но сейчас он чувствовал только ледяное одиночество. Дойдя до бара в углу комнаты, он небрежно схватил бутылку виски. Янтарная жидкость приятно блеснула в приглушённом свете, а звук наливания в тяжёлый стакан оказался странно успокаивающим. Кинув несколько кубиков льда, он поднёс стакан ко рту и сделал первый глоток. Обжигающее тепло разлилось по горлу, на секунду возвращая ощущение жизни. Он шумно выдохнул, вытер губы тыльной стороной ладони и налил ещё. Чувство опьянения ещё не пришло, но Тэхён не искал его. Ему нужен был сам ритуал, эта иллюзия контроля над чем-то в своей жизни. Его взгляд остановился на книжной полке. Длинные ряды книг — каждую он выбирал сам, тщательно, но редко возвращался к ним. Тэхён потянулся за одной наугад, не удосужившись даже посмотреть название. Это не имело значения. Ему просто нужно было чем-то занять руки, чтобы не думать. С книгой и стаканом он вышел на балкон. Здесь ночной воздух моментально окутал его лицо прохладой. Город внизу жил своей жизнью: шум машин, редкие голоса прохожих, мерцание фонарей. Эти звуки, обычно такие раздражающие, сегодня казались далекими и ненавязчивыми, словно существовали в другом измерении. Он остановился у перил, положив книгу на столик, чтобы взять стакан обеими руками. Сделав ещё один глоток, Тэхён посмотрел вдаль. Высотки и дороги, пересекающие город, горели тысячами огней, но ему это казалось только пустой иллюзией. Всё вокруг выглядело живым, но в его душе было слишком тихо, слишком… — Пусто, — прошептал он, глядя на небо, где звёзды напоминали крошечные точки света на чёрном бархате. Он сел на широкий плетёный стул, вытянул ноги и открыл книгу, но читать не стал. Взгляд скользил по словам, не улавливая смысла. Голова была слишком тяжёлой от мыслей, которые не находили выхода. Каждый глоток виски приносил временное облегчение, словно тёплое одеяло на холодной улице, но оно не могло согреть его полностью. Ветер растрепал волосы, неся с собой прохладное обещание ночи, но даже это не могло вытеснить его внутреннюю горечь. Он сделал ещё один глоток, смотря вглубь городской суеты, но его мысли блуждали далеко отсюда. Казалось, даже этот безликий виски понимал его лучше, чем кто-либо ещё. На соседнем доме, напротив, внезапно загорается свет, вырывая Тэхена из полусонного равнодушия. В другой день он бы даже не обратил внимания, предположив, что это всего лишь Джиоффреда. Но сегодня всё иначе. Тень, мелькнувшая на фоне света, была другой. Высокая, стройная, с теми самыми знакомыми чертами, которые, казалось, уже отпечатались у него в памяти. Узнать Чонгука лишь по очертанию фигуры, по одному только движению — это должно было раздражать, бесить, вызывать нечто резкое и отталкивающее. Но вместо этого уголки губ Тэхена слегка дрогнули в едва заметной ухмылке. Ему нужно было на кого-то вылить свою злобу. Он сделал глоток виски, терпкий вкус которого обжигал горло и оставлял послевкусие горечи. Глаза пробежались по строкам книги, но смысл ускользал. Его внимание полностью захватила фигура на балконе дома напротив. Когда Чонгук, медленно, будто нарочно тянул время, наконец вышел на балкон, Тэхен невольно замер, ожидая чего угодно. Он напрягся, приготовившись к привычной схватке — колкости, которые Чон швырял как меткие ножи, или к очередной насмешке, бьющей в самую цель. Но ничего такого не последовало. Чонгук словно растворился в ночи. Облокотившись на перила, он смотрел вдаль, туда, где Неаполь, окутанный мягким светом фонарей и тусклой луны, жил своей неспешной жизнью. Юноша был неподвижен, почти как статуя, будто ночной бриз успокоил его беспокойную душу. Молчание затягивалось, и от этого становилось только тяжелее. Если бы Чонгук сказал что-то, даже что-то резкое, это разрядило бы обстановку. Но нет. Он продолжал молчать, словно погруженный в мысли, слишком глубокие, чтобы их озвучить. — Тяжелый день? — голос Тэхена нарушил тишину. Эти слова сорвались с его губ против воли, прежде чем он успел подумать. Быстро опустив взгляд обратно на книгу, он сделал вид, будто целиком увлечен её содержанием. — Тебя это как будто бы волнует, — холодно отозвался Чонгук, не отрывая взгляда от огней города. Его голос звучал ровно, но в нем таилась едва уловимая усталость. Тэхен бросил короткий взгляд на юношу, а потом снова сосредоточился на своей книге, которая, казалось, утратила всякий смысл. Строки сливались в одну линию, и он поймал себя на том, что давно перестал читать. На фоне мерцающих огней ночного Неаполя Чонгук казался чужим, отстраненным, он вовсе не подходил этому месту. Его фигура, чуть согнувшаяся над перилами, излучала нечто большее, чем просто усталость. Это была тишина человека, уставшего бороться. — Ты всегда такой, Чон? — не выдержав, тихо добавил Тэхен. — Такой какой? — не поворачиваясь, спросил Чонгук. — Скучный, — ответил Тэхен с лёгкой усмешкой, вернув взгляд к своей книге. — А ты всегда такой, как будто знаешь всё лучше всех? — Чонгук впервые посмотрел на него. Их взгляды встретились. В этом пересечении было больше сказано, чем в любых словах. Секунды тянулись, пока Чонгук снова не отвёл взгляд, вернувшись к своим мыслям. Ночь продолжала окутывать город. На фоне её тишины два человека на соседних балконах оставались в своих мирах, пересекающихся лишь тонкой, зыбкой линией между молчанием и неприязнью. — Твоя бабушка, конечно, была поинтереснее собеседником, — сказал Тэхён, небрежно, будто бы играл с ним. Он знал, что это будет резкое, колкое замечание, и всё-таки не смог удержаться. Внутри его что-то ожило — желанная искра конфликта, что-то, что могло отогнать эту удушающую тишину. Он видел, как Чонгук напрягся. Сначала тот лишь медленно повернул голову, и в глазах мелькнула ярость. Но, в отличие от прежних моментов, когда парень мог сразу отвечать с уверенностью и агрессией, теперь в его взгляде что-то изменилось. Ярость уступила место усталости, а затем на её месте вспыхнуло что-то другое. Как будто бы огонь, который был в его глазах раньше, теперь сверлил Тэхёна ещё сильнее. Чонгук не сдержался. — А тебе так нравятся по старше? — ответил он с ледяной насмешкой, глаза его сверкали, и в них загорался тот же огонь, который Тэхён видел не раз. Эта странная смесь ненависти и вызова, как всегда, выводила его из себя. Тэхён понял, что угадал. Он вывел его. И это принесло ему удовлетворение. Тэхён улыбнулся, растягивая губы в ту самую улыбку, которая показывала, что он почувствовал свою победу. Он знал, что Чонгук снова попал в его ловушку. Он, наконец, разрушил это молчание, этот барьер. Он мог увидеть, как в Чонгуке скапливаются эмоции, как его лицо и тело напряглись, как он готов был отреагировать — агрессией, ответом, может, даже дракой, не раздели их приличное расстояние. — А ты как-то слишком интересуешься моими предпочтениями, — сказал Тэхён с лёгкой усмешкой, но взгляд его был спокойным, почти насмешливым. Он не торопился отвечать сразу, давая Чонгуку понять, что его провокация не затронула его. Чонгук стоял неподвижно, глаза устремлены на Тэхёна, но в его голове царила полная неразбериха. Он пытался понять, как реагировать, как отвечать на эти холодные, ироничные провокации. Это было не так, как обычно, когда он мог ответить с яростью или презрением, а тут что-то сбивало с толку. Он чувствовал, как слова запутываются в его голове, как он теряется в собственных эмоциях. — Ты… ты… — Чонгук мямлит, пытаясь собрать слова в одно целое, но они, как вода, ускользают от него. Он никогда не был готов к такому ответу, к тому, что Тэхён просто смотрит на него с этой непроницаемой улыбкой, как будто наслаждается его растерянностью. — Я, я, я что? — Тэхён перебивает его, наклоняя голову и улыбаясь с той самой тенью ехидства. Он отпускает книгу и наконец тянется за своим стаканом, делая долгий глоток, наслаждаясь каждым моментом этого зрелища. Видеть, как Чонгук теряется, ему действительно нравится. Это придавало Тэхёну уверенности, он чувствовал власть. — Ты просто дурак! — вырывается у Чонгука. Он начинает нервно теребить край своей футболки, не зная, куда девать руки. Это ответ, который, возможно, он бы выбрал раньше, но сейчас он чувствует, как это слово пустое и недостаточное. — Это все, что пришло к тебе в голову? Я ожидал большего, Bambino, — Тэхён поднимает бровь, его голос всё ещё спокойный, с той же мягкой насмешкой. Он снова пьёт виски, как будто всё это лишь игра для него, лёгкое развлечение. Чонгук чувствует, как кровь бурлит в его венах. Это раздражение нарастает, но он не может найти слов, чтобы выразить, что чувствует на самом деле. Это всё сбивает его с толку, этот Тэхён, который всегда был таким уверенным и холодным. — Идиот! — кричит он, уже не контролируя себя. Это слово звучит как последняя попытка хоть как-то защитить свою гордость, но сам Чонгук понимает, что это тоже ничего не меняет. — Достоевского перечитал? — Тэхён бросает фразу с такой лёгкостью, что она словно скользит по поверхности. Он не утруждает себя даже вниманием к словам Чонгука, его слова, кажется, просто для того, чтобы ещё больше вымотать парня. — Да ты просто — Чонгук снова останавливается, и тут, не ожидая, из его рта вырывается фраза, которую он недавно услышал на улице, когда проходил мимо ссоры пары. Женщина кричала на мужа, что-то на итальянском, но фраза как будто сама выпала из его губ. — II tuo cazzo è minuscolo! — кричит Чонгук, и его слова, несмотря на жар и неистовую злость, звучат как нечто абсолютно неуместное в этой ситуации. Это что-то вроде удара в воздух, не понимая, насколько эта фраза может быть неподобающей. Он ведь даже не знает перевода. Тэхён, услышав это, мгновенно замолкает. Его глаза расширяются, а потом он…смеётся? Нет, это не смех, полный радости, это скорее был смех, который сопровождает удивление и признание: вот это неожиданный ход, который выбил его из равновесия. Но вместе с этим приходит и очередное ощущение власти. Этот парень, с которым он вечно сражался в словесных дуэлях, теперь словно сам стал частью этой игры, заблудившись в её правилах. Алкоголь в голове Тэхена плавно растекался, придавая ему лёгкую вялость и сладкое ощущение притуплённой реальности. Он медленно, с чуть заметным усилием, опустился на свою скамейку, чувствуя, как древесная поверхность холодит кожу. Его движения были небрежными, почти ленивыми, но каждый жест, каждое движение в тусклом свете уличных фонарей казались необычайно осознанными. Он приподнял ноги и раздвинул их, как бы не замечая, что пространство вокруг него стремительно становилось все более горячим. Тэхен лёг спиной на деревянную поверхность, его тело расслабилось, но взгляд, всё так же остался внимательным, пронзающим. Он свёл брови и чуть приоткрыл губы, едва заметная ухмылка тянулась по ним. Он посмотрел на Чонгука, его глаза, полные того самого холодного удовольствия, когда он произносит. — Хочешь проверить?

***

Чимин стоял на улице, едва сдерживая смех, покачиваясь на месте, как всегда, если его настроение было хорошим. Его нога нетерпеливо стучала по тротуару, а улыбка не сходила с лица. Весь день был таким лёгким и тёплым, что он не мог не почувствовать себя немного более живым, чем обычно. Он ждал своего нового друга, который, кажется, обещал ему фотоссесию. Чимин даже взял отгул на работе, ради этого момента. Когда Чонгук дал ему вчера свой адрес, Чимин сразу же задал вопрос, не скрывая удивления. — Ты что, внук Джиофреды? Sto impazzendo… — он воскликнул с таким искренним удивлением. В конце концов, не каждый день встречаешь нового друга, чья бабушка оказывается одной из тех местных фигур, которых все знают. Чонгук, видимо, был слегка озадачен, но Чимин не мог не посмеяться. Как в Неаполе могло быть по-другому? Тут все знают друг друга, а старушки, вроде Джиофреды, особенно не стесняются заявить о себе. Пока он стоял, ожидая своего нового друга, вдруг в окно дома Чонгука снова раздался знакомый голос — голос старушки Джиофреды, который Чимин знал давно, как ухо, как дыхание этого города. — Ragazzo, что ты там стоишь?! Давай поднимайся сюда, не стоят же тебе, пока этот мелкий лентяй встанет! — и, несмотря на его привычку воспринимать такие моменты с лёгкой ироничной усмешкой, Чимин не смог удержаться от хихиканья. — Ахах, она всегда такая! — проговорил Чимин сам себе, и, заливаясь смехом, резко шагнул вперёд к дому. — Не переживайте, сеньора, я уже бегу! Неожиданно он почувствовал себя почти как ребёнок, который снова оказался под вниманием неугомонной бабушки, готовой вытащить его на крыльцо и пристыдить за неиспользованное время. Тон Чимина становился всё более игривым, а настроение — ещё более приподнятым. Такой уж был он — никогда не упускал момент добавить немного веселья даже в самые обычные моменты. Джиофреда встречала Чимина с такой теплотой, что от ее обьятий на мгновение исчезала вся суета дня. Для старушки не существовало случайных людей: каждый, кто приходил в ее дом, становился частью её мира. Она вела его к гостиной, так аккуратно, что будто не хотела потревожить атмосферу утренней тишины. Поглаживая Чимина по плечу, она спросила, как у него на работе, чем живёт его жизнь, спрашивала, что нового на личном фронте. Такова была Джиофреда: её дом и жизнь оставались неведомым миром для всех, но она была той, кто обязан был знать всё, что происходило у других. Чимин уже сидел за столом, уютно устроившись с чашкой свежесваренного кофе. Его взгляд был лёгким, почти беззаботным, а его улыбка передавалась через каждый глоток. Джиофреда приняла его кофе как должное, она всегда всё знала, всегда что-то предлагала, всегда создавала вокруг атмосферу, в которой было легко дышать. Вдруг из своей комнаты появился Чонгук, с явным недовольством на лице и слегка взлохмаченными волосами. Он громко пробурчал под нос, проходя мимо. — Доброе утро, nonna, доброе утро, Чим. Тон был таким, как всегда, немного ленивым, с оттенком недовольства, словно каждое утро для него начиналось чуть позже, чем хотелось бы. Он остановился на секунду, только чтобы встретиться взглядом с Чимином, который сидел за столом, попивая кофе с такой же спокойной улыбкой, как и всегда. — Чим? — удивлено вновь повторил свои слова Чон, протирая свои глаза. Чимин махнул ему рукой в знак приветствия, слегка прикрывая свои губы чашкой, словно не хотел показывать всю свою радость. — Доброе утро, соня, — сказал Чимин с лёгким смешком. В это время Джиофреда, не отрывая взгляда от внука, недовольно покачала головой. — Вот! Не только я считаю, что спишь до вечера! — Она продолжала свой обычный тираду, попивая кофе из своей чашки. В её голосе не было злости, скорее был лёгкий укор, смесь заботы и лёгкого раздражения. Чонгук, только что вошедший в кухню, закатил глаза, словно предчувствуя, что утро будет не таким спокойным, как он хотел бы. — Сейчас только десять часов, nonna. Это не остановило Джиофреду. Она чуть не подавилась от его тона, моментально подняв голову и отправив на него взгляд, полный итальянской строгости. — Истинные итальянцы встают в семь! — сказала она, как учительница, которая не потерпит возражений. И её слова звучали не как нарекания, а как истинный факт, обязательный к исполнению в этой семье. Чонгук поморщился, но только усмехнулся, зная, что спорить с Джиофредой — это как пытаться поймать ветер. Он направился к столу, протянув руку, чтобы взять одну из сладких угощений, когда вдруг ощущает резкий шлепок по своей ладони. Сильный, будто наказующий, жест, который едва не вывел его из равновесия. — Ауч! — воскликнул он, инстинктивно обнимая ладонь другой рукой, и, переводя взгляд на старушку, снова выдавил из себя недоумённое: — За что?! Но Джиофреда, как всегда, оставалась непреклонной, будто её слова были последней инстанцией. Она указала на Чимина, который сидел за столом, не в силах сдержать смешок. — Сначала умойся, почисти зубы! — её голос был полон лёгкого осуждения. — Не гоже перед гостями быть таким, bambino. Чонгук стоял, разглядывая старушку с растерянным взглядом, но Чимин, не выдержав, подошёл сзади, схватил его за плечи и в тот момент, когда Чон, словно застигнутый врасплох, пытался что-то возразить, блондинистый спасатель весело произнёс: — Мы пойдем вместе, сеньора. Джиофреда, не успев даже шевельнуться, как они оба уже скрылись за дверью в комнату Чона, а Чимин, не удержавшись, сразу разразился громким смехом. В комнате Чона сотрясались стены от его весёлого хохота, как если бы весь дом был пронизан чем-то совершенно незабываемым, таким же ярким и живым, как сама эта сцена. Чонгук стоял рядом, всё ещё недоумевая, сжимая ладонь и чувствуя, как её покалывает стыд — но вместе с тем понимал, что он всё равно не сможет остаться в стороне от этого безумного комедийного спектакля, который развернулся прямо перед его глазами.

***

— Моя бабушка опять в своем репертуаре, — с явным раздражением произносит Чон, срываясь на беспорядок вокруг и яростно перебирая вещи, как будто именно сейчас он может навести порядок в своей жизни. В это время Чимин уютно устроился на мягкой кровати, его взгляд сосредоточен на фотографии в рамке, как будто он пытается найти в ней какой-то смысл, ускользающий от его восприятия. — Она всегда так, — продолжает Чон. — Она всех любит больше, чем меня. Чимин не выдерживает и перебивает, все еще не отрывая взгляда от фотографии: — Не говори так, — его голос мягкий, но в нем звучит что-то успокаивающее, будто он реально хочет, чтобы Чонгук успокоился. Он откладывает фотографию в сторону и, повернувшись на живот, подпират руки под щеки, вытягивая ноги в воздух, как будто он снова ребенок, который только что придумал что-то забавное. — Она тебя любит. Просто… она итальянка. Это было так точно, что Чонгук, хоть и хотел что-то сказать, вдруг замолчал. Он знал, что Чимин прав. Джиоффреда была настоящей итальянкой — страстной, яркой, нетерпеливой, с любовью, которая всегда тянулась куда-то далеко. Чонгук не возразил, лишь продолжил складывать свои вещи, потому что знал, что иногда не стоит спорить, если все уже сказано. Тем временем Чимин встает с кровати, его движения неспешные, будто он заблудился в этом пространстве и искал что-то важное. Он медленно шагает по комнате, присматривается к фотографиям, которые Чонгук привез с собой, словно исследует их. В какой-то момент он останавливается перед одной из них, рассматривая с особым вниманием, и вдруг, с легкой улыбкой, произносит: — Нина Симон? Чонгук, заметив его реакцию, кивает. — Да, я её обожаю. В её песнях есть что-то… что проникает прямо в душу. Чимин молча кивает, будто ему достаточно этого признания, и продолжает свой путь по комнате, как если бы он искал не просто вещи, а что-то гораздо большее. Подходит к окну, всматривается в небо, и вдруг его голос, как случайный вздох, нарушает тишину. — Чон, tizio, одолжи комнату. — говорит он так, что Чонгук даже не сразу понимает, о чем он. Он уже думал, что Чимин просто восхищается видом, или, может, этот запах свежих булочек, пекущихся под окном, настолько его затмил, что он не может удержаться от восхищения. Но когда Чонгук, наконец, оборачивается хмуря брови, он видит нечто такое, от чего сердце резко бьется в груди. Перед ним, словно не замечая, в окне напротив, стоит тот, кто нарушает все возможные нормы. Стоит без рубашки. Его торс — открытый и невозмутимый, словно он не осознает, что это совершенно не то зрелище, которое Чонгук мог бы ожидать. Тэхен, расслабленный, с таким серьезным выражением лица, что Чонгук на мгновение просто теряет дар речи. Они оба не стеснялись, забыв, что не невидимками. Тэхен почувствовал, как невидимая стена между ними рухнула и затянувшись сигаретой, поднял голову к небу, выпуская дым, который медленно растекался в воздухе. Но в следующий момент его голова резко повернулась, будто по интуиции, в сторону окна соседа. Чонгук почувствовал, как его сердце пропустило удар, как все внутри сжалось и застыло в груди, а на мгновение всё вокруг стало невыносимо медленным. И тогда Чимин, как будто ожидая этого, резко нырнул вниз, подставив Чонгука целиком, оставив его перед этим взглядом, этим обвиняющим, почти насмешливым взглядом. Глаза Чонгука метались по мускулистому торсу Тэхена, скользили по каждой линии, по его груди, не в силах остановиться. А потом они поднялись вверх, и в ту самую секунду он поймал ту самую ухмылку — лёгкую, загадочную, полную какого-то невидимого смысла. И тогда до Чонгука дошло. Щёки его мгновенно покрылись горячим румянцем, сердце забилось с какой-то болезненной скоростью, а внутри вспыхнуло ощущение стыда, которое жгло, не давая вдохнуть. Он вдруг осознал, что оказался в центре всего этого, в этом моменте, в котором он не знал, что делать, как реагировать. Его ноги подогнулись, и он едва не упал, когда, отгораживаясь от всего происходящего, бросился к окну, не в силах больше смотреть на это зрелище. Рука инстинктивно потянулась к шторам, и, не успев осознать, что происходит, он резко их дернул, пытаясь отгородиться от этого света, от этого проклятого окна, от всего этого, что вдруг стало таким громким и явным. Он закрылся, как будто этим мог остановить свою бурю эмоций, но не мог заставить своё лицо не гореть, а мысли не раскручиваться в невидимый ураган. Он отпустил взгляд на Чимина, у которого глаза горели, и он скрывая смех, произносит — Ты понимаешь, что если бы это был мой сосед, я бы каждое утро вставал в семь, чтобы как минимум увидеть это зрелище, — с лёгкой насмешкой и уверенным кивком в сторону окна соседа, произносит Чимин, подчеркивая свои слова, словно об этом можно было говорить совершенно спокойно. Он встаёт медленно, будто каждый его шаг — это не просто движение, а целый спектакль, и с любопытством тянется к шторам, чтобы снова заглянуть за них. Но его рука, едва коснувшись ткани, мгновенно ощущает знакомый шлёпок по ладони. Чимин удивленно смотрит на Чонгука, который, будто сдерживая взрыв эмоций, шепчет, как если бы кто-то мог услышать их разговор. — Тише, — его голос почти срывается, он подводит палец ко рту, как будто пытается скрыть свои мысли. Глубокий вздох прорывается сквозь него, и он, отчаянно пытаясь сохранить спокойствие, отходит от окна, ощущая, как его нервы натягиваются, словно струна. — Это зрелище, может, и красиво, но у него характер просто ужасный. Чимин, тем временем, хмурит брови, как будто он только что услышал что-то невероятно интересное. Он проходит в сторону кровати Чонгука, снова удобно устраиваясь на ней, словно это его место, и, снова играя своими прядями, начинает говорить, с каждым словом всё более мечтательно: — А что он такого вообще сделал? Ну вот скажи мне, Ну не может быть, чтобы такой мачо был каким-то раздражительным типом — его голос становится тише, и он едва сдерживает хихиканье. — У тебя по соседству буквально живет легенда Неаполя, как он может быть плохим? Чонгук с трудом сдерживает ярость. Он чувствует, как изнутри что-то накаляется, и снова пытается сгладить напряжение. Он слегка качает головой и, потеряв терпение, отвечает: — Ага, ты его просто вчера не слышал. — Его голос срывается, и он делает шаг назад, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Чонгук глубоко вздыхает, его руки сжимаются, а пальцы начинают нервно теребить одежду. — Это просто… невозможно! Его слова звучат как тирада, полная раздражения и досады, словно все те моменты общения с Тэхеном, которые он запомнил, давно уже стали частью его мучительных воспоминаний. Он чувствует, как его тело начинает дрожать, и, качая головой в попытке избавиться от этих неприятных мыслей, продолжает: — С ним невозможно разговаривать! — В его голосе нет обычной уверенности, только растерянность и раздражение, которое ему сложно скрыть. — Он находит ответ на всё, чувак! Это просто… невыносимо. Невозможно перебить его, невозможно выиграть! Чимин, не зная, как на это реагировать, наклоняется вперёд с улыбкой, как если бы его это всё забавляло, но в его взгляде все же есть некоторое любопытство. Он задаёт вопрос, и в его голосе звучит искреннее недоумение. — А ты пытаешься с ним поговорить, или всё-таки ссоришься с ним? — Чимин, казалось, не мог понять, почему всё так сложно, почему не попробовать найти общий язык с этим человеком. Его глаза слегка прищуриваются, и он с хитрой улыбкой добавляет: — Судя по твоим рассказам, вы то и дело гоните друг на друга, не пытаясь нормально поговорить. Чонгук буквально взрывается от таких вопросов. Он откидывает голову назад, как будто теряя всю свою силу, и, разводя руки, с отчаянием произносит: — Чимин! — Он будто срывается с цепи, отводя взгляд и нервно жестикулируя. — Ты не понимаешь, с ним вообще невозможно нормально поговорить! Я не могу даже рот открыть, как он тут же выдаст ответ, и это ещё хуже, чем молчать! — Чонгук в отчаянии разводит руки, держа в одной свою одежду. — Всё! Он всегда находит что-то остроумное, и я просто теряюсь! Как с ним вообще можно держать нормальный разговор? Чимин смотрит на него, и его выражение становится чуть серьёзнее. Он, покачав головой, отвечает с почти философским видом: — Всё, что ты говоришь, говорит лишь о его начитанности, — говорит он, как будто всё это можно объяснить самой очевидной вещью на свете. — Он просто знает больше, вот и всё. Ты сам говоришь, что он всегда находит ответы. Значит, это только его заслуга. Чонгук громко вздыхает, и в этот момент словно весь мир обрушивается на его плечи. Он сдается, отпускает свои руки. От этого чувство бессилия только усиливается. Как же его бесит этот Тэхен, с которым всё всегда либо идеально, либо никак! Но что хуже — все вокруг обожают его. С какого чёрта все такие слепые и слюнтяи? Почему он, чёрт возьми, должен так мучиться с этим парнем, а все остальные на него молятся, как на святого? Это просто какой-то бред. — А чем вы вчера спорили? — вдруг, разрушая тишину, спрашивает Чимин, и в его голосе звучит искреннее любопытство, будто его не интересует только смех, а то, что на самом деле творится у Чонгука в голове. Чонгук с раздражением поворачивается к другу. Он, не задумываясь, плюхается на кровать, тянет ноги, устраиваясь в удобной позе, но его пальцы нервно теребят подушку. Он не может объяснить, почему его так цепляет этот парень. Он просто бесит. — Да там вообще не было причины, понимаешь? — его голос срывается, он прямо изрыгает эти слова, как будто так ему легче. — Просто слово за словом, и понеслось, блин. Я его даже на итальянском успел заматерить. Чонгук произносит это с гордостью, расправив плечи, почти как герой на пьедестале. Он поднимает подбородок, глаза наполняются каким-то, почти возвышенным, чувством собственной значимости. Он сам, видимо, воспринимает это как какую-то победу, и все его тело буквально сияет от этой гордости. Чимин, не сдержавшись, хихикает и прикрывает рот рукой, но смех пробивается, как если бы ему пришлось быть максимально сдержанным, чтобы не распухнуть от этих слов. — А ну-ка, а ну-ка, скажи, что ты ему там сказал? — его голос звучит так, будто он готов развалиться от смеха прямо сейчас, но он тянет время, чтобы слушать больше. Чонгук, не моргнув, с акцентом повторяет то самое оскорбление, делая акцент на каждом слове, будто оно стоит чего-то важного. — Иль тУо кАццо э минускОло, — проговаривает он с размахом, проводя пальцем по воздуху и, гордо улыбаясь, давая Чимину увидеть, насколько он остроумен. Мгновенно атмосфера в комнате меняется. Наступает тишина, секунда, две и смех Чимина разрывает всё. Он буквально падает на пол, хватая воздух, его лицо расплывается в смехе, и Чонгук, несмотря на свою злость, невольно замечает, как его друг с трудом сдерживает этот поток эмоций. Чимин снова и снова вытирает слёзы с щек, и для Чонгука это становится какой-то новой пыткой. Его лицо искажает не только досада, но и какая-то непонятная обида. — Ты… ты… — начинает Чимин, почти задыхаясь, и не может произнести это вслух, его голос срывается от хохота. Он снова хихикает, и воздух становится настолько тяжёлым от смеха, что Чонгук, при всех своих нервозах, не может не улыбнуться, хотя бы на секунду. Он теряет контроль над ситуацией, но сам по себе не может понять, почему это всё так бесит. Это было не смешно. Вообще не смешно. — Да что ты, блин, вообще издеваешься?! Он тоже так ржал вчера, когда я это сказал! — Чонгук взрывается, его глаза на мгновение становятся темными, а в голосе появляется нотка жёсткой, непримиримой злости. Чимин снова начинает смеяться, и не может остановиться, его смех настолько громкий, что даже стены начинают вибрировать. Его глаза горят от радости, а этот вид заставляет Чонгука ещё сильнее разозлиться. — Чувак, ты реально сказал это?! Ты серьёзно? — Чимин буквально кидает свои слова, разрываясь на части от смеха. Он скатывается на полу, хватая воздух, и продолжает: — Ты сказал ему «у тебя маленький член»?! — его голос становится громким, а смех настолько заразительным, что Чонгук едва сдерживается, чтобы не накричать. Но внутри его растёт нечто страшное — это чувство, что он как будто потерял контроль. — Чего? — Чонгук отходит в угол, его лицо краснеет, дыхание становится тяжёлым, а в голове красной сиреной горит фраза. — Хочешь проверить?