Sara perche ti amo

На кухне, казалось, все вокруг сжалось до небольшого стола, за которым сидели трое. Тихий шелест посуды и легкий аромат свежей лазаньи никак не могли заглушить напряжение, витавшее в воздухе. Чонгук, нахмурившись, сдерживал своё раздражение, поджимая губы всякий раз, когда его бабушка обращалась к Тэхёну с теплотой, которую он давно не видел в её глазах, когда дело касалось его самого. Джиоффреда, напротив, была в своём элементе — с удовольствием раздавала замечания и директивы, размахивая руками так, будто дирижировала невидимым оркестром. Она уже привычно укорила Чонгука за то, как он держит вилку, неправильно накручивая спагетти. Но вот Тэхён… с ним она была иной — добродушной, почти ласковой, словно этот молчаливый сосед был роднее, чем её собственный внук. — Этот мелкий stronzo у нас, кстати, швея, — заявила она с улыбкой, вновь обратившись к Тэхёну. Её тон был насмешливым, но в нём сквозило неподдельное восхищение. — Ты бы видел, как он шьёт! Я его матери всё говорила: отправь мальчика на творческую профессию. Он же гений! И шьёт, и рисует, и фотографирует! Но нет, юрист и точка. Никто меня в этом доме не слушает. Она раздражённо махнула рукой, будто сметая с воздуха невидимый аргумент. Чонгук при этих словах напрягся ещё сильнее, стиснув вилку так, что побелели пальцы. Не хватало только того, чтобы Тэхена втянули в их семейные дела и проблемы. Тэхён же был бесконечно спокоен. Он молча сделал ещё один глоток вина, погружённый в свои мысли. Затем, аккуратно поставив бокал на стол, ответил медленно, с расстановкой: — Родители часто обрубают крылья своим детям, сеньора, — начал он, всё ещё не поднимая глаз от тарелки. Его голос был мягким, но в нём звучал лёгкий укор. — Они хотят, чтобы дети шли по их заранее проложенному пути. Его матушку понять можно. «Меня не вы, не ваша дорогая матушка не интересуете.» Эти слова эхом отозвались в голове Чонгука, словно гром среди ясного неаполитанского неба. Его щеки вспыхнули, а руки сжались в кулаки под столом. Воспоминание о том, как этот сосед говорил с ним с таким же ледяным тоном у дороги, всплыло в памяти и больно кольнуло. Джиоффреда, будто не замечая бурлящей напряжённости за столом, радостно воскликнула, перекрывая тишину: — Вот, возьми ещё пасты, Тэхён! Такую, как моя, больше нигде не найдёшь! Тэхён сдержанно улыбнулся, поднося вилку ко рту, а затем, не спеша, откинулся на спинку стула. Его движения были размеренными и безупречно уверенными, словно всё происходящее его совершенно не касалось. Чонгук, избегая смотреть на него, отвернулся, но внутри него всё кипело. Гнев рос и набухал, как буря, которая вот-вот сорвётся. Он понимал, что своим поведением портит бабушкин обед, этот почти священный семейный ритуал. Её глаза, блестящие от удовольствия, которое она получала, видя их за одним столом, лишь усиливали чувство вины. Но Чон не мог себя сдерживать: каждая улыбка Тэхёна, каждое слово, произнесённое этим спокойным, ледяным голосом, будто играли на его нервах. Перебирая пальцами под столом, он вдруг почувствовал вибрацию телефона в кармане. Схватив мобильный, Чонгук быстро прочитал уведомление от Юнги: «Хвастаешься, мелкий?» Сквозь гнев проскользнуло что-то тёплое, и на его лице мелькнула едва заметная улыбка. Ещё одно сообщение последовало: «Оставил меня гнить здесь, в этой мастерской в одиночестве, а сам улетел.» К сообщению была прикреплена фотография: мастерская, полная работ Чона — ярких, живых, будто кричащих изнутри. Чонгук уставился на экран, вспомнив, почему оказался здесь, в Неаполе. Каникулы были лишь удобным предлогом, чтобы сбежать. Он чувствовал, что в Сеуле всё исчерпано: улицы, которые он рисовал бесконечно; лица, которые он запоминал по рассказам других, а не по собственным наблюдениям. Его вдохновение угасло, как свеча, оставленная на сквозняке. Неаполь, со своими шумными улицами, цветными домами и совершенно чужой культурой, был для него шансом найти что-то новое. Что-то, что вернёт огонь в его кисть и заставит краски вновь ожить. Или Чон хотел верить, что в этом и причина. Но сейчас, сидя за этим столом, он чувствовал, что этот город приносит не только вдохновение, но и здорово играет на его нервах. Одним из таких испытаний было нечто — точнее, кто-то, — кто сидел напротив него. Молчаливое, невозмутимое, словно идеально вырезанное из мрамора воплощение спокойствия. Каждый его жест, взгляд, даже безмолвное дыхание казались Чонгуку вызовом. Тэхён не произнёс ни слова, но своим присутствием заполнял всё пространство вокруг. Его руки, неспешно подносящие вилку с пастой, его холодный взгляд, устремлённый куда угодно, только не на Чонгука, его размеренное движение, будто всему миру нет дела до того, что кто-то за этим столом сейчас кипит от злости. Для Чонгука это было невыносимо. Он чувствовал, как каждый мускул его тела напряжён, как его пальцы сжимаются в кулаки под столом. Но этот мужчина, этот спокойный и самоуверенный «сосед бабушки», казалось, даже не замечал его присутствия. И это бесило его больше всего. — Сколько раз я повторяла: никаких телефонов за моим столом! — строгий голос Джиоффреды, прозвучавший с неожиданной силой, будто молот ударил по наковальне, заставил Чонгука вздрогнуть. Он поднял взгляд на бабушку, встретив её укоризненный взгляд. Руки старушки слегка дрожали, но она уверенно поднесла вилку ко рту, её поза говорила о том, что она намерена остаться непреклонной в своих правилах. — Прости, баб… nonna, — с лёгким усилием выдавил Чон, подчёркивая для себя непривычное слово. Он поспешно убрал телефон в карман, всем своим видом стараясь изобразить раскаяние. Но, занятый своими мыслями, он не заметил, как губы Джиоффреды дрогнули в почти незаметной улыбке. Она опустила глаза на тарелку, стараясь не выдать радости: выучил. Пусть одно слово, но выучил. Однако телефон вновь завибрировал в его кармане, на этот раз долго и раздражающе. Чонгук почувствовал, как напрягся весь, словно каждый звук отдавался в его сознании молоточком. Это не Юнги, он был уверен. Что-то в этом звонке, в его навязчивости, вызывало тревогу, даже злость. Чонгук резко поднялся из-за стола, двинув стул так, что он заскрипел по полу. — Я выйду, — коротко бросил он, стараясь не встретиться взглядом с бабушкой. Джиоффреда слегка кивнула, на мгновение его резкость её обидела, но она быстро отпустила это чувство. Когда дверь балкона закрылась за внуком, она тихо, почти шёпотом, произнесла, обратившись к Тэхёну: — Как приехал сюда, почти каждый вечер такой, — голос её был пропитан мягкой грустью. — Нравится ему тут до безумия, я же вижу, но что — то давит на него, будто бы кислород прикрывает, не пойму что. Тэхён, который до этого момента почти не участвовал в разговоре, поднял глаза от своей тарелки. Его взгляд был спокойным, но в глубине серо-карих глаз мелькнула искра понимания. Он медленно поставил бокал с вином на стол, обдумывая услышанное. — Он же ребенок, сеньора, дайте ему время и он все сам расскажет. Старушка слабо улыбнулась, но в её взгляде появилось что-то более глубокое. Не спокойно ей было, в душе Чона точно был комок, который Джиоффреда никак не могла развязать.

***

На балконе Чонгук стоял, уткнувшись взглядом в телефон, но так и не отвечая на раздражающий звонок. Стиснув зубы, он провёл рукой по волосам, его мысли путались, словно обрывки лент на ветру. Он ненавидел это давление, эти звонки, напоминающие о том, от чего он пытался сбежать сюда, в этот шумный, живой город. «Зачем я вообще согласился на это?» — пронеслось у него в голове. Где-то далеко за горизонтом уже загорались первые вечерние огоньки Неаполя, город готовился к ночному празднику жизни, но Чонгук не замечал этого. Внутри него всё ещё бушевала та буря, что он привёз с собой из Сеула. Чонгук, обхватив руками холодные металлические перила, смотрел вперед, на живую реку огней и теней, текущую по узким улочкам Неаполя. Звонок телефона, до этого настойчиво разрывавший его мысли, наконец стих, но в голове продолжала звучать его невидимая эхо-волна, словно напоминание о том, от чего невозможно скрыться. Его пальцы дрожали от смеси холода и напряжения, а глаза бессмысленно переместились на экран, пока реальная жизнь бушевала у него под ногами. Там, внизу, город будто взрывался красками: золотистыми бликами ламп на мокрой брусчатке, яркими отблесками витрин и манящими, теплосветящимися окнами маленьких кафе. Но Чонгук словно существовал в параллельной реальности, где все эти краски и звуки были приглушены его внутренним штормом. Он вдыхал влажный, солоноватый воздух, и с каждым вдохом сердце норовило замедлить свой бег. Вдалеке доносились смех и музыка — звуки, которыми ночь в Неаполе дразнит, соблазняет. Гитарные аккорды словно сплетались с шорохом моря, и даже спорящий на соседнем балконе мужчина казался частью этой естественной симфонии. Чонгук сжал зубы, крепче обхватив перила, его плечи напряглись, словно удерживали груз, который он не хотел отпускать. Но часть его всё-таки поддалась — чуть расслабленные пальцы коснулись шеи, пальцы потерли напряжённые мышцы, и взгляд, усталый и полный скрытой тоски, наконец упал на огоньки снизу. «Неаполь» — подумал он, с горечью и надеждой одновременно. Этот город играл на его нервах, ломал защиту, но вместе с тем вызывал странное, незнакомое желание. Желание вдохнуть глубже, замедлиться, услышать. Хотя бы на миг.

***

Джиоффреда презрительно фыркнула, стряхивая пепел с тонкой сигареты в крошечную стеклянную пепельницу, стоящую на столе. Её взгляд, несмотря на мягкость черт, был острым, как лезвие ножа, и сейчас он пронзал Тэхёна. — Sei un debole? Non puoi arrenderti così in fretta, Taehyung! — прогремела она, с силой поставив бокал на стол, отчего красное вино вздрогнуло, почти выплеснувшись. Её слова словно были вызовом, криком души, требующим, чтобы мужчина за столом встряхнулся, сбросил с себя эту тяжёлую, но видимую усталость. Тэхён откинулся на спинку стула, потирая виски пальцами, будто пытался прогнать ноющую боль, гнездившуюся где-то между уставшими мыслями и неутихающей тревогой. Его лицо, обычно холодное и непроницаемое, сейчас выдавало истинное состояние: морщины, появившиеся раньше времени, тени под глазами и пряди седины, пронзившие тёмные волосы. — Я понимаю, о чём вы, сеньора, — начал он, голос его был тихим, с хрипотцой, будто каждый звук даётся с усилием. — Но всё не так просто. Все улики на её стороне. Её адвокаты — настоящие акулы. У меня нет сил, чтобы продолжать этот бой. Он сделал глубокий глоток вина, которое лишь на мгновение ослабило горечь слов. — После завтра будет последний судебный процесс. Я собираюсь дать ей то, что она требует. Другого выхода я не вижу. Джиоффреда, словно не слыша его слов, зажгла новую сигарету. Она вздохнула глубоко, выпуская кольцо дыма, которое кружилось в воздухе, пока не рассеялось. — Таких, как ты, раньше на войне называли arrendevoli, — сказала она, поднимая глаза к потолку, будто обращаясь к какому-то невидимому собеседнику. — Сдающиеся. Её голос был твёрдым, но в нём слышалась какая-то странная доброта. Она знала, что его боль реальна, но также видела в нём потенциал, который он, казалось, забыл. Тэхён закрыл глаза и тяжело выдохнул. Ему хотелось верить её словам, но разум, терзаемый месяцами стресса, не позволял найти в себе ни капли надежды. Тишина, которая повисла в воздухе после слов Джиоффреды, казалась густой и тяжёлой, как вечерний воздух на побережье. Несмотря на её легкость, слова старушки были точными, как стрелы. Тэхен чувствовал это: она всегда умела точно попадать в цель, давая ему понять, что он не одинок в своих переживаниях, хотя и не всегда готов был признать это. Но сейчас его внимание было не на ней, а на том, кто стоял за окном. Чонгук продолжал стоять на балконе, слегка наклонив голову в сторону горизонта, поглощённый видами Неаполя. Город уже укутался в ночной туман, и огни на улицах начали тускнеть, будто сами уставшие от своего блеска. Всё вокруг было живым, но в его глазах не было ни веселья, ни интереса. Он был таким же неподвижным, как этот город, обременённый своими тайнами и надеждами. Именно это Тэхену и не нравилось. Чонгук был как чистый лист, готовый впитать в себя всё, что встретится на его пути. Такой открытый и наивный, что это раздражало Тэхена до глубины души. В Чонгуке всего было через чур. Джиоффреда, заметив взгляд Тэхена, не сказала ни слова, но её лицо слегка смягчилось. Слишком многое было скрыто за её лёгкой маской раздражённости и сарказма. Это было её способом контролировать ситуацию, направить разговор в нужное русло. — Выйди завтра на пляж, прогуляйся, — спокойно произнесла она, будто бы решила, что этого достаточно для того, чтобы Тэхен хотя бы на миг забыл о том, что его тревожит. — И захвати с собой этого. Ему бы не помешало отвлечься, всё равно хотел на пляж. Тэхен покачал головой, но не ответил сразу. Он не мог позволить себе выглядеть слишком заинтересованным, но в этот момент не мог не отметить, как сильно она им обоими управляет. В его глазах отразилась какая-то странная смесь уважения и неприязни. Он всё ещё не мог понять, почему её слова и действия так сильно влияли на его настроение. Когда он поднял взгляд, чтобы снова посмотреть на Чонгука, его раздражение стало почти физическим. Мальчишка всё ещё стоял, неподвижный, с видом, будто его ничего не волнует, но одновременно волнует все. На этот раз Тэхен не сдержался и произнёс: — Без обид, сеньора, но у нас с вашим внуком вполне взаимная антипатия. Джиоффреда хмыкнула, отпуская ещё одну дымку из сигареты, а затем слегка скосила взгляд на него. Было видно, что её это не удивляет. Наверняка она знала, что так и будет, но ей это даже нравилось — если не сам процесс, то хотя бы результат. В её глазах пробежала тень усмешки, почти скрытая, но видная. — Это мой внук, конечно, он тебя будет ненавидеть, — сказала она, складывая руки на груди, как бы подводя итог всему разговору. — Вспомнить бы лишь, как тебя не взлюбила я, как в первый день увидела. Тэхен не смог сдержать короткий, почти невольный смех. Он поднял руку, как будто защищаясь от её слов, но в его глазах было что-то большее, чем просто сарказм. — Ауч, сеньора, прямо в сердце, — произнёс он с игривым выражением лица, откидывая голову назад, словно играя роль невинно оскорблённого. Но его слова не имели той лёгкости, с какой они обычно произносились. В его голосе сквозила усталость, утомление, которое накапливалось в течение долгого времени. Джиоффреда, кажется, это заметила, потому что её взгляд стал мягче. Она не позволяла себе показывать слишком много заботы, но в этот момент, казалось, её внутренний мир проскользнул в её взгляд.

***

Чонгук вернулся в дом, почти не замечая, как усталость берёт верх. Он проходил по квартире, где всё было тихо, словно город оставил свой шум за пределами этих стен. Сначала Чон заметил, что раздражающий сосед исчез, и, хоть на душе стало легче, неприятное ощущение осталось. Оставил после себя только следы — немытую посуду и тонкий, едва уловимый аромат дорогого парфюма. Чон глубоко выдохнул, пытаясь отпустить накопившийся раздражение, и протёр шею. Проходя на кухню, он увидел бабушку, которая, как всегда, была поглощена своим делом. Она стояла у раковины, моющая посуду, и не обращала внимания на шум, который он, наверное, создавал. Словно эта привычная картина снимала с него тяжесть, но не совсем. — Не зови его больше сюда, — буркнул Чонгук, вставая рядом с ней. Его рука потянулась к одной из тарелок, которая ещё не успела высохнуть, и он начал вытирать её, поглощённый собственными мыслями. — Какой же он раздражительный. Бабушка лишь тихо хмыкнула, продолжая свою работу, не обращая особого внимания на его слова. Чон почувствовал, как его слова теряют силу, когда она не подтверждала их привычной возмущённой реакцией. — Ты даже не представляешь, nonna, как он меня бесит! Я просто не могу его терпеть, — продолжал Чонгук, хотя его голос уже звучал менее уверенно. Он почувствовал, как его злость начинала рассеиваться, осознавая, что, возможно, всё это — просто буря в стакане воды. Возможно, даже он сам реагировал слишком эмоционально, ведь весь этот город был для него как новая и чуждая территория. Джиоффреда продолжала мыть посуду с тем же спокойствием, как если бы её ничего не трогало. Лишь вздохнув, она ответила. — Это потому что ты ещё не понял, как устроен этот мир, — её голос был мягким, но в нём чувствовался лёгкий укор. — Ты должен привыкнуть. А он, Тэхён, хоть и странный, но не так уж плох. Он всегда на своём месте и никогда не вмешивается в чужие дела. Просто нужно научиться уважать его пространство, ragazzo mio. Чонгук поморщился и снова почувствовал, как его раздражение, которое он так яростно высказывал, начинало исчезать, растворяться в молчании бабушки. Он знал, что она всегда была права, но его внутреннее сопротивление не исчезало. Он смотрел на неё, как на свой последний оплот в этом хаосе, но всё равно чувствовал, что что-то внутри него не даёт ему спокойно принять её слова. — Я не уверен, что могу так просто его понять, — наконец сказал Чонгук, отпустив тарелку и отступив назад, стараясь скрыть собственные сомнения. — Он… такой, как будто это он не хочет быть частью этого города. Но бабушка лишь снова хмыкнула, а её взгляд остался туманным, как если бы она знала что-то большее, чем он. Она продолжала свою работу, а Чонгук, отпустив эту тему, вновь замолчал. Уже не было смысла спорить — бабушке, похоже, действительно нравился этот странный тип, а он сам не знал, как найти с ним общий язык. Задаваясь вопросом, когда же всё это закончится, Чон просто продолжал мыть посуду, погружаясь в молчаливое размышление, которое только на мгновение нарушилось шумом посуды в раковине. — Какие планы на завтра? — Вопрос прозвучал в привычном шорохе воды, когда бабушка вытирала посуду и с интересом взглянула на внука, словно уже предугадывая его ответ. Чонгук на секунду замер, собираясь с мыслями. Он протер ещё одну тарелку и задумчиво уставился в пространство, как будто искал ответ среди бликов воды на плоской поверхности. В его голове быстро прокручивались возможные варианты, и, наконец, он тихо выдохнул, говоря: — Хочу пойти на пляж, — произнес он, потирая шею, будто решая себе, что это самый простой и понятный вариант на ближайшие сутки. — А ещё попробовать что-то из местной кухни, зайти в кафешку, может, поснимать что-то для Юнги. Ответ оказался таким же непринуждённым, как и сам день, но бабушка, кажется, заметила что-то большее в его словах. Она подняла на него взгляд, заиграв в глазах озорная искорка, и улыбнулась, подмигнув ему, словно выуживая какой-то скрытый смысл. — Для Юнги, или для какой-то красотки, а? — спросила она с хитрым подтекстом, явно наслаждаясь моментом лёгкого поддразнивания. Чонгук, не ожидавший такого поворота, тихо засмеялся и отложил тарелку на полку. Он посмотрел на неё с полупониманием, но без лишней растерянности. Намёк был очевиден, но теперь ему оставалось только подыграть. Он не стал долго молчать, хотя в его ответе слышалась лёгкая усталость, как у человека, которому всё это слегка наскучило. Он сделал паузу и тихо сказал: — Я что, не могу пойти просто на пляж, не думая о каких-то девушках? — Он пытался сдержать усмешку, но в голосе звучала нотка самоиронии. Бабушка, не потеряв своей уверенности, продолжала улыбаться, словно проницательная старушка, которая всё знает. Внезапно она как бы поняла нечто, и её глаза слегка расширились, когда осознание пришло. — Ах! — сказала она, почти громко, восклицая и поднимая ладонь, в которой ещё оставалась капля моющего средства. — Прости старушку, mio caro, я забыла, что ты у нас по мальчикам. Она не могла удержаться от ещё одного подмигивания, которое, казалось, могло прогнать все темные облака, оставив после себя только солнечную иронию. Чонгук, стоя рядом, почувствовал, как лицо его озаряется мягкой улыбкой, которую он не мог скрыть. Хотя это было всего лишь мимолётное замечание, оно было важным, как символ принятия. Именно эти маленькие моменты позволяли ему чувствовать, что, возможно, в этом мире для него тоже есть место — место, где его понимают. Он не ответил. Вместо этого взял ещё одну тарелку и тихо стал её вытирать, ощущая, как его сердце наполняет тепло. В этот момент было важно не столько, что сказала бабушка, сколько то, что она сказала это с таким принятием. Он знал, что здесь, в этом доме, никто не пытался его изменить.

***

Утро в Неаполе начинается с грохота. Море, еще не потерявшее ночную туманную дымку, неукротимо бушует, скатываясь к каменистому берегу. Его шум наполняет все пространство, переплетается с шумом города, создавая как бы музыкальный фон, в котором волны становятся ударными инструментами, а город — постоянной ритмичной серией звуков. На улицах города — неугомонное движение. Старые каменные здания, будто привыкшие к этому звуку, не реагируют на шум повседневной жизни, лишь слегка отсвечивая на солнце, как пережитые века. Под ногами трещат булыжники, на которых отразится каждое эхо. Далеко впереди можно услышать громкие разговоры, чей-то смех, звук металлических колес, стучащих по камням. Далеко в сторону — раздаются крики уличных торговцев, расставивших свои товары на узких тротуарах, пропитанных запахами свежей выпечки и кофе. Далеко слышится свист дороги и звон колокольчиков на велосипедах, когда кто-то с нетерпением пронесется по узким переулкам. Слишком громко и слишком быстро, но, как в любой большой итальянской улице, в этом есть какой-то свой ритм. Люди жестикулируют, кричат друг другу приветствия, иногда даже перебивают друг друга. Где-то поблизости, можно было бы подумать, стоит маленькая кофейня, запах которой так и тянет в себе смеси орехов, жареного кофе и ванили. И вот уже аромат свежего хлеба и морской соли начинают смешиваться с воздухом, наполненным шумом моторов и человеческими голосами. Море вдалеке не уступает этой городской какофонии. Оно словно отвечает своим мощным, но ясным звуком. Бьющиеся о камни волны не прекращают своего непрерывного движения, наполняя воздух тяжелыми брызгами, которые просачиваются в каждый уголок города. Иногда, если встать на несколько метров от берега, можно ощутить, как оглушающий шум прибоя становится почти музыкой, он как будто сливается с общим уличным беспорядком. В нем есть что-то дикое и в то же время успокаивающее. Энергия моря и энергия города, кажется, существуют параллельно, но по-своему дополняют друг друга. Гроза волн сливается с шумом людей, пересекая все грани шума, оставляя за собой только эхо: будто город и море живут по своим правилам, но в одной и той же вселенной. Чонгук проснулся гораздо раньше, чем планировал, словно город сам подтолкнул его в этот новый день. Он не стал отключать будильник, как обычно, а встал, ощущая странную легкость, которой не было даже в его родном доме. Вокруг царила тишина, но в воздухе уже витала утренняя свежесть, как обещание чего-то нового и неизведанного. Когда он вышел на балкон, бабушка уже была на своем привычном месте — поливала цветы, тщательно и с любовью ухаживая за каждой растенницей, как будто каждое растение было частью её души. Чонгук почувствовал, как тепло её рук и её взгляд, наполненный гордостью, окутывают его. — Я на пляж, nonna! Чонгук спешил, но все вокруг него словно двигалось в замедленной съемке. Он заметил, как улицы, пропитанные утренним светом, начинали наполняться жизнью, словно сам город просыпался с ним. Люди везде, как и всегда, с улыбками и живыми глазами, приветливо обмениваются взглядами, даже если не говорят слов. В кафе у тротуара — старики и молодые, некоторые с бокалом утреннего вина, другие с чашкой горячего эспрессо, раскуривая сигареты, поглощая запах утренней свежести и аромат кофе. Чонгук шел с сумкой, в которой аккуратно сложены полотенце и плавки, надеясь на предстоящий день на пляже. Но уже через пару шагов по улице ему стало понятно, что даже его подготовленность не совсем соответствовала местным традициям. Люди тут, по сути, ходят на работу, в магазин и на пляж в одном и том же. Купальники, летние платья и шлепанцы — привычный уличный стиль, особенно для тех, кто торопится в сторону моря. Многие уже спешат занять лучшие места на песке, а кто-то покупает свежее мороженое у уличных продавцов, держа в руках небо, которое уже разгорается в золотистом сиянии. Чонгук продолжал шагать, ощущая, как его ноги, чуть замедленные чуждым ритмом, привыкают к этому простому, но по-своему неповторимому утреннему хаосу. В голове крутились мысли, что, возможно, и не стоило так серьезно готовиться к дню у моря. В воздухе витал тот легкий, почти неуловимый запах соленого океана, и, несмотря на всю его нервозность, Чонгук почувствовал, как спокойствие города медленно проникает в его сердце. Чон задумчиво идет дальше, но тут что-то меняется. Он вдруг начинает ощущать шаги позади себя. Шум улиц, обрывки разговоров, звуки трамваев и автомобилей — все это становится едва слышным на фоне этих шагов, которые словно следуют за ним, чуть быстрее, чуть громче. Сначала он не обращает внимания, но шаги не исчезают, и это начинает раздражать его. Он ускоряет шаг, но шаги тоже начинают торопиться за ним. Чон начинает чувствовать, как его грудь сжимается, его раздражение растет, и вот, не сдержавшись, он резко поворачивается. Перед ним стоял тот же мужчина, с тем же безразличным выражением лица, с легким саркастичным взглядом. Тэхен был выше Чона, и этот факт как будто усиливал его спокойствие, его ощущение безвременности и абсолютной уверенности в себе. — Ты? — сквозь зубы произнес Чон, сжимая кулаки. Его взгляд встретился с глазами мужчины, и он почувствовал, как внутри у него все закипает. Не было ни интереса, ни удивления — только раздражение. Он искал повод для ссоры, и вот он был. Мужчина, не изменяя выражения лица, усмехается и с досадой проговаривает: — У меня есть имя, fessoi, — небрежно ответил мужчина, будто его это совсем не беспокоило. Он осмотрел Чона с ног до головы, словно изучая его внешний вид, а затем издал саркастичный смешок. — Ты куда собрался? Одет так, будто на важную встречу. Чонгук инстинктивно опустил взгляд на себя. Вроде бы все нормально: черные джинсы, свободная футболка. Обычный городской стиль, не то чтобы наряд, но вполне себе подходящее для утра на пляже. Он снова посмотрел на Тэхена и заметил, как тот был одет. Белая рубашка, распахнутая в верхней части, открывающая мускулистую грудную клетку, а на ногах — пляжные плавки и сандалии. Чон ощущал, как его лицо краснеет от раздражения. Это был тот типичный образ местного, легкого человека, который на фоне Чона выглядел словно выходец с обложки модного журнала. — Ты следишь за мной? — произнес Чон, не веря своим словам. Они выходили из его уст с каким-то ненужным налетом злости, словно он сам пытался оправдать свое раздражение. Тэхен с сарказмом рассмеялся, его смех был холодным и дерзким. Он указал пальцем сначала на себя, потом на Чона, словно для того, чтобы показать, кто тут на самом деле владеет ситуацией. — Я? За тобой? — ответил Тэхен, его голос был такой же спокойный и уверенный, как и его лицо. — Ты идешь за мной. Чон почувствовал, как его раздражение достигло пика. Он цокнул ногой по тротуару, проклиная этот город и всю его непредсказуемость. — Не льсти себе, — добавил Тэхен с легким наклоном головы. — Просто ты идешь туда же, куда и я. Чон почувствовал, как все его внутреннее напряжение расплылось в этот момент. Он остался стоять на месте, сжав кулаки, но не знал, что делать дальше. Этот разговор не привел к чему-то конструктивному, и, может быть, он вообще не должен был иметь место. Тэхен просто был там, и Чон не мог понять, почему его это так бесит. Чон хотел что-то ответить, но чувствовал, как его слова теряли силу. Он ведь не был тут хозяином, а всего лишь прохожим в чужом городе. Чонгук сжимал пальцы до белизны, не желая показывать, как сильно его задевают слова Тэхена. Внутри всё кипело, но он сдерживался. Ответ, который он приготовил, был на грани сарказма и раздражения, но он так и не смог произнести его вслух. — Я иду на пляж, — произнёс он, стараясь сделать свой голос как можно более ровным, хотя по факту это была лишь попытка скрыть свою неловкость. Чон не хотел признаться себе, что в этом странном столкновении с Тэхеном он был не прав. Но от этой мысли ему становилось только хуже. В глазах мелькнуло раздражение, которое он пытался держать в себе. Тэхен не спешил отвечать, только приподнял брови и издал тихий смешок, который заставил Чона почувствовать себя ещё более неловко. Мужчина шагнул вперёд, и каждый его шаг приближался так, будто с ним было невозможно спорить. Он стоял прямо перед Чоном, но даже с этой небольшой дистанции излучал какое-то внутреннее напряжение, которое невозможно было игнорировать. — И? Что с того, что ты туда идёшь? Этот пляж что, принадлежит одному тебе? — Тэхен наклонился немного вперёд, подчеркивая каждое слово, как будто хотел прощупать слабые места в Чоне. Он знал, что его слова точно попадут в цель. Он не просто поднимал вопросы, он насмехался. Чон почувствовал, как под кожей начинает пульсировать злоба. Чонгук сжал челюсти, пытаясь сохранить спокойствие. Он знал, что этот разговор точно не выйдет таким, как он себе представлял. С каждым его словом Тэхен словно шагал по натянутым нервам, и каждое его слово становилось всё более болезненным. — Бабушка просила за мной присмотреть? — коротко и немного агрессивно спросил Чон, не думая даже, что мог бы сказать что-то более адекватное. В его голосе чувствовалась лёгкая настороженность. Мужчина снова хмыкнул и ответил, уже с явным презрением в голосе: — Я не собачка, чтобы выполнять приказы твоей бабушки, — он ухмыльнулся, его слова явно попадали в цель. Он видел, как лицо Чона меняется, как тот не может скрыть свою боль от насмешек. Тэхен знал, что он заставляет его злиться. — Да ты что? А вчера за обеденным столом всё казалось совсем по-другому. Вы так близки, — не смог удержаться от сарказма Чон. Он хотел задеть его, понять, что за игра у Тэхена. Тэхен ухмыльнулся ещё шире, и в его глазах блеснуло что-то игривое. Он шагнул чуть ближе и, с едва заметным насмешливым акцентом, произнёс: — Зависть играет на душе, tesoro? — Он протянул слово «конфетка», будто бы оно было ласковым, но на самом деле было невыносимо неприятным. — Вижу, ты уже забеспокоился. — Скорее непонимание, почему бабушка вообще решила с тобой связаться, — Чон почувствовал, как его слова начинают терять вес, но ему было уже неважно. Он не собирался уступать этому человеку, даже если тот был прав в своих замечаниях. Тэхен снова тихо хмыкнул, словно приняв его слова как комплимент: — Я просто очаровательный, — сказал он, не стесняясь в своей самоуверенности. Каждое слово казалось выплеском презрения. — Ты раздражающий, — Чон не смог скрыть своего раздражения. Эти бесконечные игры, сарказм и игривые замечания выводили его из себя. Тэхен взглянул на него с лёгким удивлением, но его ответ был точен и прям. Он подошёл ещё ближе, словно бы проверяя, сколько ещё Чон сможет выдержать: — Ты меня не удивил. Я ожидал большего. — Урод. — Merda Тэхен отходит от Чона, по дороге здороваясь с несколькими людьми и обмениваясь мягкими улыбками, продолжает свой путь. Вот и обменялись любезностями.

***

Чонгук сидел на берегу, вглядываясь в горизонт. Море, несмотря на свою безбрежную красоту, не могло заглушить его внутренний беспорядок. Он продолжал прокручивать ленту в Instagram, раздражённо поглощая фото друзей, которые отдыхали на разных курортах, наслаждались свободой и счастливыми моментами, тогда как его жизнь по-прежнему была в разладе. Он даже не знал, что писать в своём профиле: «Скучаю», «Ненавижу этот город» или «Когда это закончится?» с лицом на котором едва ли можно было увидеть что-то, кроме раздражения. Чон собирался просто отдохнуть, уйти от шумной жизни Сеула, обрести какую-то тишину, успокоить свою душу, но вместо этого он оказался в этом городе, где вместо покоя его терзали новые раздражающие обстоятельства и этот сосед, а проблемы не исчезли. Чон откинул телефон в сторону, стиснув зубы. Он оказался здесь, не зная, что делать. Единственное, что могло его успокоить — это море, которое, казалось, идеально подходило для того, чтобы просто молчать и забыть обо всем. Он сложил ноги под собой, положив голову на колени и тихо выдохнул. Его мысли метались между беспокойством и усталостью, и Чон не заметил, как кто-то присел рядом. Лишь спустя пару секунд он почувствовал холодное прикосновение к ноге. Проклятие, кто-то опять завоевывал его личное пространство. Чон повернул голову и увидел незнакомца. Молодого парня с мокрыми, блондинистыми волосами, которые слегка липли к его коже от воды. На нем не было верхней одежды — только плавки и пляжные сандалии. В руках он держал стакан с мороженым, которое неожиданно оказалось на ноге Чона. Мороженое было в шоколаде, внутри плавали кусочки фруктов, а сам парень держал его с тем видом, будто это самый нормальный момент на свете. Тот взгляд — легкий сарказм, весёлое безразличие, его не беспокоила ситуация. Чон не мог понять, что за странное спокойствие он излучает. — Non è consuetudine essere tristi a Neopolie, tizio, — произнес парень с лёгким акцентом, показывая, что в этом городе не принято унывать. Чон просто смотрел на него, не в силах сразу ответить. Мужчина заметил его замешательство и уточнил, протянув мороженое в его сторону: — Я говорю, что у нас здесь не принято грустить. Чон не стал возражать. Он сидел, не зная, как реагировать. Мальчишка с этой шоколадной сладостью, которая вдруг оказалась у него в руках. А потом он просто взял. За что? Почему? Всё равно не мог понять, но этот момент был каким-то новым. Чон приподнял стакан и откусил кусочек. Мороженое было на удивление вкусным. Шоколад оказался насыщенным, а фрукты — яркими, свежими. — Спасибо, — произнес Чон, хотя это казалось странным, ведь он не был уверен, за что именно он благодарит этого парня. Парень кивнул, будто всё в порядке, и ничего и не произошло. Как будто так и должно было быть. Они сидели в спокойной тишине, оба покусывая мороженое со своего стаканчика и смотря на море. — Я Чонгук, — первым представился Чон, не отрывая взгляда от горизонта, где синяя гладь моря встречалась с небом. Он все еще скучал, тихо посасывая мороженое, но, возможно, это было не так уж и плохо. Ему было нужно хоть немного тишины, хоть немного времени, чтобы забыться. — Piacere di conoscerti, — ответил блондин, улыбаясь, — зови меня просто Чим. Парень протянул руку. Чон бросил быстрый взгляд на мокрую ладонь, затем не удержался и улыбнулся, пожимая руку, добавляя: — Тогда ты тоже зови меня просто Чон. Они оба улыбнулись, будто бы этот момент был легким и непринужденным, как сама жизнь. Чон вновь вернулся к мороженому, продолжая наслаждаться холодным лакомством. Оказавшись рядом с этим человеком, Чон почувствовал, как его напряжение немного спадает. Не было спешки, не было шума. Он даже почти забыл, что у него есть телефон и что мир вокруг не всегда так спокоен. — Так ты местный? — спросил Чон, забавляясь неожиданным темпом беседы. Чимин весело кивнул и слегка наклонил голову в сторону моря. — Я тут главный спасатель, — сообщил он, сдвигая волосы с лба. — Вся эта толпа, всё это беспокойство. Ты не представляешь, сколько людей не слушаются! Уходят за буйки, как будто их жизнь не стоит того, чтобы немного подумать. А мы тут, как сумасшедшие, кричим, пытаемся их вернуть, а они всё равно идут дальше. Чон не мог не рассмеяться. В его голосе слышалась искренность, и эта беседа вдруг становилась чем-то настоящим, простым и важным. — Ты, наверное, каждый день мучаешься, — сказал Чон, поджимая губы, чтобы скрыть очередную усмешку. — Мучаюсь? Нет, — ответил Чим, поднимая руки в театральном жесте, как будто хотел показать, что вся его жизнь — это не что-то серьёзное, а скорее забавная комедия. — Я просто работаю, и всё. Люди — они такие! Они думают, что море — это как бассейн, где можно просто плавать, где угодно. Да не тут-то было. Lascia che mi lecchino il culo! Чон присмотрелся к спасателю. Его живые, блондинистые волосы светились на солнце, а сам парень так эмоционально рассказывал о своей работе, что Чон не мог не втянуться в его ритм. Они смеялись, болтали о пустяках, и всё это наполняло его душу легкостью, какой давно не было. Когда Чим размахивал руками, рассказывая очередную забавную историю про «непослушных купальщиков», Чон чувствовал, как его тело расслабляется от смеха. Чимин был живым, настоящим и искренним, не обращая внимания на всех вокруг. Он как будто был частью этого города, частью его солнечного пляжа, не боясь быть смешным или открытым. Чонгук же, забыв обо всех своих проблемах, начал чувствовать, что, возможно, эта поездка не такая уж и плохая. По крайней мере, здесь он нашел кого-то, с кем можно было просто поговорить, посмеяться, забыть обо всех напряжениях.

***

— И чем этот тип тебя так раздражает? — спросил Чимин, плавно покачиваясь в теплых водах, удерживая надувной матрас, на котором лежал Чонгук. Он смотрел на почти вечернее небо, где едва угадывались последние следы дня. Чонгук, его лицо слегка прищурилось от солнечного света, казался задумчивым, поглощенный туманной красотой неаполитанского заката. Вечер на пляже был чем-то средним между сонным безмолвием и медленным прощанием с днем. Закат, как акварель, ярко переливался через небеса, заполняя их оттенками красного, оранжевого и золотого. Они казались хрупкими и почти эфемерными, как если бы вот-вот растворились, уступив место темному индиго ночи. Линия горизонта размывалась, переходя из ярких огней в глубокие, скрытые темные уголки неба, где растворялись звезды, еще не готовые пробиться наружу. Плавные переходы цвета как бы стирали грань между небом и землей, создавая иллюзию бескрайности. Морской бриз приносил с собой терпкий, соленый запах, который плавно смешивался с ароматами готовящейся еды. Ветер нёс запахи пиццы и свежеприготовленных паст, донесенные с прибрежных кафе, создавая ощущение полной гармонии с этим местом. На фоне этого аромата не так заметны были легкие звуки — смех, разговоры, шаги босых ног по песку, тихие, как шепот самой земли, которая, казалось, хранила память о каждом, кто когда-то ступал по ней. Легкие волны, как старые друзья, ласково целовали берега, оставляя свои следы и унося их обратно в море, в которое люди входили с осторожностью, как в привычную, но всё же неизведанную стихию. На берегу, почти в темноте, остались последние отдыхающие — те, кто не хотел расставаться с теплотой дня, вдыхая влажный, освежающий воздух. Кто-то еще загорал на больших полотенцах, держась за сумки с пляжными принадлежностями, а кто-то входил в теплые воды, чтобы напоследок насладиться их мягкостью и обвораживающим прикосновением. Вода была еще теплой, но с каждым новым шагом становилась чуть прохладнее, как бы прощаясь с летним состоянием. Волны встречали их, будто забытые друзья, обнимали, утешали. Молодежь собравшаяся в небольшие группы, распевала старые итальянские песни, в которых было столько ностальгии и искренности, что казалось, сами слова тянулись в бескрайнее прошлое. Где-то вдали, на камнях, пожилые пары сидели рядом, молча наблюдая за вечерним морем, как если бы оно было единственным свидетелем всех их воспоминаний. Смех, тихие разговоры и шаги босых ног, легко касающиеся теплого песка, сливались в бесконечный ритм, создавая атмосферу простого счастья, где каждый момент был ценен и важен. — Он такой… понимаешь… упрямый и черствый, с ним невозможно поговорить! — с явным раздражением сказал Гук, его рука поднялась в жесте, как будто подчеркивая каждое слово. Он сжался в своих мыслях, все тело как бы наполнилось этим раздражением, и он продолжил, сложив руки на груди: — А моя бабушка в нем прямо души не чает. Чимин продолжал внимательно слушать, кивая, когда слова Чонгука еще больше поглощали его внимание. После небольшой паузы, когда он осознал, что еще не до конца понял, кто именно раздражает его нового друга, он спросил: — Как его зовут, хоть? — Тэхен, — ответил Чонгук, не скрывая разочарования и неприязни в голосе. Чимин, который резко остановился рядом, на мгновение застыл в воде. Его взгляд метнулся на Чонгука, и его брови сразу нахмурились. Он замер, поднимал руку, как бы меряя высоту, и с любопытством сказал: — Примерно вот такого роста? — его рука после остановилась на уровне груди, он поднес ее к лицу, продолжая вглядываться в лицо юноши. — Постоянно с хмурым видом, шатен, да? Чонгук молча слушал, его взгляд на секунду оторвался от неба и скользнул по спасателю, стоящему рядом и спросил с некоторым удивлением: — Ты его знаешь? Чимин ответил с почти театральным подчеркнутым спокойствием, его лицо едва заметно расплылось в улыбке: — Ты лучше спроси, кто его не знает. — Он тихо хмыкнул, потом повернул взгляд на Чонгука и, опершись на матрас, продолжил: — Мистеро. Знаешь, как говорят здесь, маленькая легенда этого места. Все его тут любят. Ты — первый, кто на моей памяти так о нем думает. Чонгук нахмурился, его мысли, казалось, растворялись в попытке понять, кто этот загадочный Тэхен. Он не был готов сразу поверить, что за этим человеком стоит нечто большее, чем просто раздражение. — Как ты его назвал? Мистеро… что? — произнес он медленно, словно пытаясь уловить смысл. Чимин кивнул и повторил, его глаза блеснули, как если бы он с удовольствием делился чем-то важным: — Мистеро, — сказал он. — Это означает тайна. Согласен, прозвище, может, и не самое красивое, но это, наверное, лучшее описание для такого человека, как Тэхен. Появился будто из ниоткуда, не по понятным причинам и сразу стал помогать всем вокруг. Знаешь, как много про него легенд тут. Кто то говорит, что он писатель, который скрывается от всего мира, кто то наоборот, считает, что Тэхен мафиози какой — то, Короче, какой-то…человек загадка, что ли. Чимин на мгновение посмотрел на спасательный домик, стоящий чуть в стороне от них, и сказал, не отрывая взгляда: — Он для пляжа многое сделал, ты знаешь. Построил этот домик, чтобы спасателям было проще работать, заботился о том, чтобы здесь не валялся мусор. В общем, чувак, — Чимин усмехнулся, — похоже, только у тебя с ним проблемы. Чонгук откинулся на спину, уставившись в ночное небо, и, глубоко вздохнув, сказал, сжимая руки на груди: — Он никакой не Мистеро, он просто… — он с трудом подбирал слова, выражая свою неприязнь, — хуило.