Sara perche ti amo

Неаполь пробуждается медленно, словно знает, что вся вечность — у его ног. Лучи рассветного солнца скользят по стенам домов, окрашивая их теплым золотом, и отражаются в волнах залива. Мягкий морской бриз несёт с собой свежесть ночи и солёный аромат, смешанный с первыми запахами города: горячий хлеб из пекарен, крепкий эспрессо, который уже готовят в крошечных барах, и лёгкий дым дровяных печей, где начинает рождаться самая знаменитая в мире пицца. На узких улочках старого города всё кажется на своём месте, как будто сцена для спектакля готова, но актёры ещё только собираются. Здесь время застыло, как в янтаре: тяжёлые ставни на окнах, обрамлённые виноградными лозами, выцветшие вывески старых лавок и каменные мостовые, отполированные бесчисленными шагами. Гул первых голосов наполняет воздух. Уличные торговцы, расставляющие ящики с фруктами, уже кричат, рекламируя свой товар. Рыбаки, недавно вернувшиеся с моря, выкладывают на прилавки серебристую добычу. Запах свежеиспечённых круассанов и обжариваемого кофе вырывается из дверей маленьких баров, приглашая прохожих на первое «caffè della giornata». На углу старой площади стоит Антонио, хозяин крохотного кафе, и громко перекрикивается с проходящим мимо соседом: — «Эй, Джованни! Ты сегодня выглядишь, как после слишком долгой ночи. Что, снова футбол до утра смотрел?» — «А что мне ещё делать, Антонио? Только «Napoli» приносит радость, не то что твой кофе!» — смеётся Джованни, кивая на стоящие у витрины чашки. Антонио притворно обижается, но в тот же миг уже с улыбкой подаёт эспрессо: «Вот, попробуй, а потом говори!» В это утро, как и каждое другое, солнце нежно касается залива, делая его гладь похожей на зеркало, где отражается величественный Везувий. Гигант стоит безмолвно, словно наблюдая за жизнью, которая бурлит у его подножия. На площади Сан-Доменико кипит жизнь. Местные жители и туристы неспешно прогуливаются между столиками кафе. На одном из них женщина поправляет светлый платок, внимательно глядя на играющих рядом детей. Чашки с эспрессо крошечные, но аромат напитка кажется бесконечно глубоким. Рядом старик, сидящий на краю фонтана, напевает что-то под нос — мелодию, которую знают здесь все. Это старая неаполитанская песня, грустная и красивая, как закатное солнце над заливом. Полдень приносит шум и хаос. Улицы наполняются звуками: звон колоколов, мотоциклы, прокладывающие себе путь через толпу, громкие разговоры соседей, которые переговариваются с балкона на балкон. Белоснежное бельё развевается в воздухе, как флаги, знаменующие жизнь. В маленьких магазинчиках торгуют свежими овощами и сыром. Здесь же, на рынке Сан-Грегорио Армено, мастера продают крошечные фигурки для вертепов, каждая из которых — произведение искусства. Джиоффреда, словно корабль, преодолевающий бурю, мерила шагами просторный балкон. Её движения были порывисты, но точны, как у капитана, чья уверенность никогда не подводит. На фоне залитого солнцем Неаполя её фигура, с узловатыми руками, несла в себе ту стойкость, что могут похвастаться лишь те, кто прожил жизнь в борьбе — с бедностью, временем и характером близких. Джиоффреда была женщиной с яркой внешностью, которую нельзя было игнорировать. Её лицо, изборождённое сетью тонких морщин, всё ещё сохраняло ту аристократическую утончённость, что, казалось, была наследием другой эпохи. Высокие скулы, прямой нос и чуть приподнятые брови придавали её облику строгость, а серо-голубые глаза с прищуром не теряли той проницательности, что заставляла каждого чувствовать себя словно под рентгеном. Её волосы, густые и седые, были аккуратно собраны в тугой пучок, из которого выбивались лишь несколько прядей — результат её постоянных забот. Несмотря на возраст, её осанка оставалась прямой, а движения — энергичными, словно она могла справиться с любой задачей, что ставила перед ней жизнь. Её руки, узловатые, с тонкими пальцами, казались одновременно сильными и умелыми. Эти руки знали, как приготовить идеальный соус, вырастить пышные цветы и указать внушительным жестом, что кто-то ведёт себя неподобающим образом. Одетая в светлое хлопковое платье с небольшими цветочными узорами, она выглядела так, словно сошла с картины об итальянских матронах: заботливых, мудрых и чуть строгих. Балкон Джиоффреды был её гордостью. Каждое утро она выходила сюда с ведром воды, глиняной лейкой и деревянной щёткой, которой натирала до блеска старую терракотовую плитку. Пышные герани свисали с перил каскадом ярко-красных цветов, похожих на капли крови, замерзшие в воздухе. Горшки с базиликом, мятой и розмарином стояли ровным строем вдоль стен, наполняя воздух ароматами свежести и тепла. На небольшом столике, рядом с фарфоровой вазой, полной лимонов, стояла плетёная корзина с только что испечённым хлебом. Однако сегодня её мысли были далеки от созерцания красоты. Джиоффреда бурчала себе под нос, бросая взгляды на закрытую деревянную дверь дома. Её голос, низкий и чуть хриплый, словно исходил из самой глубины её характера — упрямого, непокорного, как сам Неаполь. — Этот ragazzo… — начала она, но слова будто застряли в её горле. Она бросила взгляд на кастрюлю, полную густого томатного соуса. Соус был идеальным. Красного цвета, насыщенного, как закатное солнце. Она перемешивала его с деликатностью художника, рисующего последние штрихи на картине. — Он думает, что может провести все каникулы, спя, словно гусеница в коконе! Её слова сопровождались звуками улицы. На узкой мостовой под балконом жизнь кипела: уличные торговцы выкрикивали названия своих товаров, добавляя в их названия столько эмоций, что покупатели чувствовали себя обязанными остановиться. Дети, босоногие и весёлые, бегали между тележками с фруктами, шурша бумагой и смеясь, а из соседней булочной доносился запах свежеиспечённых sfogliatelle, так сладкий и тёплый, что казалось — воздух стал осязаемым. Но для Джиоффреды эти звуки и ароматы были лишь привычным фоном. Она остановилась перед кастрюлей, подперев бока руками, и задумалась. Перед её внутренним взором встал образ её внука — высокого, худощавого юноши с растрёпанными волосами и лёгкой небрежной улыбкой. Он напоминал ей её младшего сына в те дни, когда тот ещё был подростком: такой же упрямый, ленивый, но в то же время с бесконечным обаянием. — Я удивляюсь, как его мать с этим справляется, — пробормотала она, прищурив глаза. Её размышления прервал голос с соседнего балкона, Тэхён. Его фигура была неподвижной, словно изваяние, а взгляд — отстранённым, холодным, как у человека, привыкшего к тишине и одиночеству. Его лицо, строгое и безупречно симметричное, словно высеченное из мрамора, не выдавало ни капли эмоций, кроме лёгкого любопытства, притаившегося в уголках его глаз. Густые, тёмные волосы, аккуратно зачёсанные назад, блестели под солнечными лучами, а высокий лоб и тонкий прямой нос придавали его облику благородство. На нём была белая льняная рубашка с расстёгнутым воротом, открывавшая часть его загорелой кожи. Тэхён двигался редко и лениво, как человек, привыкший не торопиться, а каждое его движение было выверенным, будто у него была вечность, чтобы завершить любое дело. В его руках всегда находилась книга — то ли роман, то ли философский трактат, а взгляд казался устремлённым куда-то далеко, словно он смотрел сквозь суету Неаполя и её ворчание. Сегодня он стоял на балконе, облокотившись о перила, и смотрел на Джиоффреду. Его взгляд был спокоен, но внимателен, будто он видел в ней что-то большее, чем просто ворчливую бабушку. — Buongiorno, Джиоффреда, — произнёс он, его голос был низким, чуть томным, но звучал с той сдержанной теплотой, которую можно было ощутить, если знать его достаточно хорошо. — Buongiorno, ragazzo mio. — наконец за все утро выдав улыбку, произносит женщина. Тэхен стал для Джиоффреды неожиданным лучом света, проникающим в её будни, которые долгие годы казались тусклыми и однообразными. Её муж, ушедший из жизни много лет назад, оставил после себя тёплые воспоминания и пустоту, которую никакие разговоры с соседями или молитвы в церкви заполнить не могли. Сильные плечи Джиоффреды выдержали множество испытаний, но даже самая стойкая душа иногда устает от одиночества. Вначале она наблюдала за новым соседом с балкона, стараясь оставаться незаметной. Тэхен казался ей человеком чужим, почти холодным. Его взгляд был строгим, манеры — отточенными, а одежда — всегда аккуратной, как будто он каждый день собирался на важную встречу. Соседи шептались о нём, кто-то даже утверждал, что мужчина — писатель, прячущийся от мира. Но Джиоффреда была осторожна: она не любила скорых суждений и не доверяла чужим словам. Первое общение случилось неожиданно. Утро в Неаполе выдалось необычно ветреным, и белоснежные простыни Джиоффреды, развешенные на балконе, вдруг оказались в опасной близости от полёта вниз. Старушка с трудом пыталась удержать их, когда на помощь ей неожиданно пришёл Тэхен. Он, молча и уверенно, ловко подхватил ускользающий край ткани, помогая закрепить её на верёвке. — Сильный ветер сегодня, — произнёс он, и в его голосе не было ни капли пренебрежения. — Ах, да, такой редкий для нашего города, — ответила Джиоффреда, внимательно вглядываясь в его лицо, стараясь понять, что скрывается за этим строгим взглядом. С того момента их общение стало регулярным. Утро на балконе стало их маленькой традицией. Тэхен всегда первым приветствовал старушку — лёгкий кивок, иногда короткая фраза. Их разговоры начинались с погоды, но быстро переходили на более значимые темы. Они обсуждали книги, которые он читал, и события, которые она наблюдала из своего окна. Джиоффреда удивлялась, как много он знал. Тэхен мог говорить о древнеримской архитектуре, о французской литературе или даже о кулинарных рецептах, которые она помнила ещё с молодости. Он не перебивал, не спешил. Его спокойная манера разговора и уважение к словам собеседника заставляли Джиоффреду забывать о времени. С их первых разговоров Джиоффреда почувствовала, что Тэхен, как и она, несёт в себе груз прошлого. Она не задавала лишних вопросов — её возраст и мудрость подсказывали, что время само раскроет то, что нужно. Вместо этого она просто была рядом, с теплотой и открытостью, которые невозможно было не заметить. — Ты снова на своём месте, как мраморный идол, мой мальчик. Скажи, разве тебе не скучно стоять там весь день? — она бросила взгляд на его книгу, пытаясь определить, что он читает на этот раз. — Скучно? — он чуть приподнял бровь, не спеша закрывая книгу. — Нет, скука — это для тех, кто не умеет наслаждаться покоем. А вас слушать — это целая пьеса, Джиоффреда. Она фыркнула, отвернувшись к своей кастрюле, но уголки её губ дрогнули в лёгкой улыбке. Её раздражение постепенно таяло перед этим хладнокровным, почти безразличным спокойствием. Тэхён усмехнулся, отложив книгу в сторону. Его взгляд блуждал по её фигуре, сильной, но изящной в своих движениях старушке, по пышным цветам на её балконе. — Ваша кухня, как всегда, вдохновляет, — заметил он, кивнув на кастрюлю. — Но я начинаю думать, что ваш соус пропитан не только базиликом, но и раздражением. — Irritazione? — переспросила она, фыркнув. — Это не раздражение, это правда жизни. Молодые сегодня ничего не ценят. Сон, как благословение, а труд, как наказание! Тэхён нахмурился, явно заинтригованный её словами. — Молодые? — переспросил он, в его голосе звучала неподдельная заинтересованность. — Chi è? — Mio nipote , — с деланным раздражением произнесла она. — Приехал сюда, и всё, весь день спит, как медведь зимой. Даже не знает, что жизнь начинается с утра! Этот юноша, высокий и худощавый, с растрёпанными каштановыми волосами, приехал к ней на каникулы всего неделю назад. И вот уже семь дней его главной заботой было пересыпать утро, день и даже часть вечера. — Я его мать уважаю, — добавила она, бросив взгляд на Тэхёна, — но она должна была раньше научить его просыпаться по утрам! Впрочем, у меня ещё есть время исправить это. Она бросила взгляд на кастрюлю, как будто оттуда тоже ожидала поддержки, затем махнула рукой в сторону дома. — Ты бы видел его, — продолжала она. — Молодой, здоровый, сильный. А лежит, как старый кот на солнце! — Старый кот на солнце? — переспросил Тэхён, и его улыбка стала шире. — Мне уже интересно. Когда он появится, позвольте познакомиться. — Появится? — Джиоффреда вздохнула так глубоко, что даже листья гераней чуть дрогнули. — Если он вообще выйдет из своей комнаты, считай, чудо! Тэхён тихо засмеялся, и этот смех был настолько лёгким, что казался частью окружающего воздуха. Джиоффреда бросила на него косой взгляд, но в её глазах блеснуло что-то тёплое. — Ты смеёшься, а мне потом с ним разбираться, — проворчала она, отворачиваясь. Тэхён лишь мягко улыбнулся на реплику Джиоффреды. Её ворчливость была для него привычной частью утреннего ритуала, как шум рынка или звон колоколов. Медленным, ленивым движением он достал из кармана пачку сигарет, неспешно вытянул одну и, прикурив, сделал глубокий вдох. Его длинные пальцы, грациозно держащие сигарету, добавляли его образу едва уловимую утончённость. Дым лениво поднимался вверх, смешиваясь с ароматом базилика, герани и свежего соуса, который готовила Джиоффреда. Тэхён вновь взял свою книгу в руки и перевернул страницу, и даже в этом простом жесте была спокойная грация человека, который всегда сохраняет контроль над временем и обстоятельствами. Он вновь углубился в чтение, его поза оставалась расслабленной, а взгляд — сосредоточенным, словно весь мир вокруг не существовал. Но Джиоффреда, словно прочитав его мысли, решила вернуть его к реальности. Она перестала помешивать соус, и сложив руки на груди, изучающе посмотрела на своего соседа. Слегка прищурившись, она наклонилась вперёд, пытаясь разобрать название книги. — «Спеши любить», — произнесла она с нажимом, будто читая не название книги, а какой-то особенный упрёк. — Mamma mia! Тэхён, ragazzo mio, хватит с тебя этих романов! Тэхён даже не поднял головы, но уголки его губ дрогнули в слабой усмешке. Джиоффреда этого не заметила или сделала вид, что не заметила. Она продолжила с нарастающим азартом, жестом изобразив в воздухе что-то вроде драматической волны. — Посмотри на себя! Высокий, красивый, как эти манекены из журналов, да ещё и при деньгах! — Она ловко изобразила пальцами жест, обозначающий денежные купюры. — А сидишь здесь, куришь, читаешь… Мamma mia! Ты бы лучше вышел на улицу, оглянулся вокруг. Столько прекрасных девушек! Они только и ждут, чтобы ты свистнул. Тэхён наконец закрыл книгу, медленно поднимая на неё взгляд. Его глаза, тёмные и глубокие, были спокойными, но в них блеснуло что-то похожее на мягкую иронию. Он сделал ещё одну затяжку, выпустив дым так медленно, будто растягивал удовольствие, а затем заговорил. Его голос, низкий и слегка бархатистый, звучал размеренно, словно он подбирал каждое слово. — Моя прекрасная Джиоффреда, il mondo è pieno di persone. Но далеко не все из них интереснее хорошей книги, — произнёс он, аккуратно стряхивая пепел в пепельницу, стоящую на балконе. — Ах ты, философ! — всплеснула руками Джиоффреда. — А я думаю, что жизнь вон там, на улицах, среди людей. А ты — книги, сигареты! Это всё не жизнь! Её взгляд упал на сигарету в его руках, и она нахмурилась ещё сильнее. — И брось ты эту гадость! Никакой девушке не понравится парень, от которого пахнет табаком. Тэхён улыбнулся, но всё же потушил сигарету в пепельнице. Он вновь опёрся о перила, держа в руках книгу, но теперь его взгляд был направлен на Джиоффреду. — Вы ведь знаете, Джиоффреда, что я слушаю вас только из уважения, — сказал он с лёгкой насмешкой. — Но, если я когда-нибудь встречу девушку, обещаю, вы узнаете об этом первой. Джиоффреда только закатила глаза, но на её лице мелькнула лёгкая улыбка. — Ну-ну, посмотрим! А пока — вернись к своей книге, философ. Я пойду проверю, не сгорели ли мои макароны. Хотя, с тобой тут, курящим под носом, весь аромат уже потерян! Она вернулась на свою маленькую кухню, но продолжала бросать на него быстрые взгляды. Тэхён же вновь погрузился в чтение, его лицо вновь стало спокойным и отстранённым, словно разговор только что был не более чем коротким эпизодом в его длинном, неспешном дне. Тишину их неспешного диалога вдруг разрывает громкий возглас, донёсшийся изнутри дома Джиоффреды. Тэхён, подняв взгляд от книги, посмотрел на её балкон, где старушка уже выглядела заметно уставшей. Её серо-голубые глаза подёрнулись тенью раздражения, но в глубине всё равно светилась добрая, хоть и скрытая, привязанность. Она чуть наклонила голову в сторону, откуда доносился шум, и, с деланным драматизмом, заявила: — Проснулся. Вздохнув так, будто с неё сняли последние силы, Джиоффреда вновь вышла на балкон, но на этот раз, подняв глаза к небу. Её лицо, изборождённое морщинами, выражало не столько усталость, сколько театральную мольбу о пощаде. Это зрелище вызвало у Тэхёна тихий, почти незаметный смех, который он всё же не пытался скрыть. Тэхен не успел даже ничего сказать, как резко раздался резкий, неприятный звон его телефона. Звук был громким, режущим, словно кто-то безжалостно разрывал тишину, которая царила в утреннем воздухе. Мужчина зажмурился, как будто сам звонок был слишком болезненным. Он выдохнул, почти с тяжёлым вздохом, и достал мобильный из кармана своих брюк, протёр переносицу пальцами, чувствуя, как напряжение, накопившееся в его теле, не хочет отпускать. — Этого только не хватало, — сказал он почти себе под нос, его голос был низким и усталым. Его взгляд упал на экран телефона, но в его глазах не было ни любопытства, ни решимости ответить — только усталость. Джиоффреда, стоявшая у перил, наблюдала за ним, ощущая, как в воздухе меняется что-то — напряжение, которое исходило от мужчины. Она знала его достаточно долго, чтобы заметить малейшие изменения в его поведении, и сейчас что-то в его позе, в его жестах, заставляло её насторожиться. Она сдвинула брови, беспокойно наклонившись вперёд, опираясь на старые деревянные перила, которые скрипели под её весом. — Опять она? Что на этот раз? — её голос был мягким, но в нём звучала тревога. Она кивнула в сторону телефона, который Тэхен держал в руке, и её взгляд, как всегда, был полон заботы, несмотря на годы и усталость, которые накапливались на её плечах. Тэхен взглянул на неё, его лицо на мгновение смягчилось, но так быстро, как это появилось, напряжение вернулось в его глаза. Он слегка поднял голову, его губы изогнулись в горькую ухмылку, которая была скорее самокритичной, чем насмешливой. Его пальцы всё ещё сжимали телефон, и он не сразу убрал его в карман, словно решая, как долго ещё будет тянуть момент. — Вы же её знаете, — произнёс он, его голос был низким, сдержанным, как если бы он хотел скрыть всё, что стоит за этими словами. — Она не успокоится, пока не добьётся своего. Такова уж моя участь. Тэхен перевёл взгляд в сторону, его глаза блеснули, когда он поднял голову, глядя на небо, где ещё не растворился утренний туман. Он глубоко выдохнул, словно пытаясь избавиться от тяжести, что опустилась на его плечи, и медленно застёгнул верхнюю пуговицу своей рубашки. На ткани оставались мелкие следы от ветра, а её края вздувались, как крылья, готовые к полёту. Он выпрямился, но внутри его что-то осталось напряжённым. Он не хотел показывать Джиоффреде, как сильно его беспокоит это сообщение, но не смог сдержаться. — Я бы остался, познакомиться с вашим внуком, — сказал он, чуть замедлив свои движения, словно всё ещё размышляя, стоит ли продолжать. — Но… Не успев закончить фразу, он заметил, как Джиоффреда, стоя на балконе, махнула рукой. Это движение было резким и решительным, почти как команда, которой она привыкла отдавать, когда что-то шло не по плану. Старушка не позволила ему продолжить, её взгляд наполнился упрямством, и она, несмотря на её пожилые годы, смотрела на него как мать на сына, пытаясь вытолкать его из её дома и мыслей. — Убирайся ты уже — её голос был твёрдым, почти отчаянным, но в нём была та самая, привычная для неё, забота. — Не надо мне тут любезностей, я сама справлюсь. Ты же всегда так — хочешь остаться, но уходишь. Но уже на полдороге к лестнице она громко крикнула ему в след, как будто это было её последним словом в их сегодняшней беседе. — Не забудь сегодня прийти ко мне! Я буду тебя ждать на пасту. Не дам тебе уйти без ужина, слышишь? — её голос звучал как приказ, но её улыбка, которая появлялась на лице, была полна тёплого юмора. Тэхен обернулся на её слова, и на его лице появилась улыбка, но не просто улыбка — настоящая, искренняя, которая говорила о благодарности. Она была едва заметной, но достаточно яркой, чтобы старушка успела её увидеть. — Обещаю, сеньора Джиоффреда, — сказал он, покачав головой и поднимая руку, словно прощаясь с ней. Джиоффреда стояла на балконе, смотря ему вслед. Она слегка наклонила голову, и её взгляд стал задумчивым. Она сжала пальцы на перилах, ощутив в себе ту же потребность заботиться, которая, как и раньше, никогда не угасала. В этот момент, как только Тэхен исчез, дом, казалось, ожил. По нему пронёсся ураган шагов, громких хлопков дверей и неразборчивого бормотания, пока на балкон не вылетел юноша. Парню было лет двадцать два, но его бледная, утомлённая физиономия, худощавое телосложение и неуклюжесть делали его больше похожим на подростка, которого неожиданно вытащили из кровати. Его волосы были взъерошены, как будто он провёл ночь в схватке с подушкой, а лицо выражало неописуемую смесь паники и жалости к самому себе. Попутно пытаясь застегнуть рубашку, он срывающимся голосом обратился к старушке: — Бабуля! — Его голос дрожал, а глаза метались в поисках спасения. — Я же просил меня разбудить! Джиоффреда, будто бы заранее подготовившись к этой сцене, сложила руки на бёдрах и посмотрела на внука с укором. Затем, не говоря ни слова, одним точным и неожиданно сильным движением шлёпнула его по макушке, щедро наградив его подзатыльником. — Ай! — вскрикнул мальчишка, хватаясь за голову. Его лицо выражало смесь растерянности и обиды. — За что?! Джиоффреда подняла палец вверх, как будто собиралась прочитать ему целую лекцию, но вместо этого спокойно, с ледяным спокойствием произнесла: — Я не бабуля, я nonna! Она выпрямилась и добавила, разводя руки в сторону: — Хочешь жить в моём доме — говори на моём языке! Парень смущённо почесал затылок, его губы сжались в лёгкую усмешку, а глаза уткнулись в пол, когда он, как всегда, чувствовал на себе взгляд Джиоффреды. Он пробормотал что-то себе под нос, словно пытаясь найти оправдание своему поведению, но в конце концов понял, что слова не помогут. Он чуть развернулся, чтобы скрыться обратно в дом, надеясь избежать дальнейшего упрёка. — Иди, умывайся. На тебя даже смотреть стыдно, — сказала Джиоффреда, поднимав руку, как бы отмахиваясь от него, но в её голосе не было злости — только лёгкая ирония, и в её глазах мелькнула тёплая улыбка. Она не могла его не любить, несмотря на все его мелкие недостатки, что, казалось, ещё больше придавали ему обаяния в её глазах. Чонгук застыл на мгновение, понимая, что упрёк его не обидел. Он улыбнулся, и даже его стойкая решимость уйти обратно в дом была немного разбита этой искренней, почти детской улыбкой. — Ладно, ладно, иду, — сказал он, хотя знал, что всегда будет любить её. Пусть она ворчит, пусть называет его ленивым, медленным, пусть называет его поступки недостаточно активными для этого города, но в её словах не было ни тени сомнения в его любви. Когда Джиоффреда с тихим смехом последовала за ним, её шаги были спокойными, неторопливыми. Она, казалось, не торопилась — её дни давно не требовали спешки. В её душе было много места для каждого момента, пусть даже для таких, как этот — моменты, когда её внук, Чонгук, с его странной неспешностью, казался чуть медленным и даже чуждым этому месту. Но несмотря на его спокойствие, он всё равно был любим — любим своей бабушкой, которая видела в нём не только молодого мужчину, но и того мальчика, которого она когда-то растила. Несмотря на все различия, несмотря на то, что он не вписывался в ритм Неополя с его бурным, неуемным темпераментом и бесконечной энергией, Джиоффреда никогда не скрывала своей любви к нему.

***

Чонгук шагнул за порог и на мгновение замер. Его глаза слегка прищурились от яркого утреннего солнца, которое только начинало подниматься, окрашивая небо в нежно-розовые и золотистые оттенки. Он вдохнул глубоко, ощущая свежесть морского воздуха, который наполнил лёгкие. Это был тот воздух, который так отличался от того, что он привык чувствовать в родном городе. Он был более насыщенным, пах морем и специями, свежими фруктами и горячим кофе, который только начал вариться в маленьких кафе. Он выдохнул, отпуская напряжение, которое накопилось за все дни, проведённые в этом чуждом для него месте. Сегодня было другое утро. Он чувствовал, что впервые за время, проведённое в Неополе, по-настоящему смог вырваться из дома и увидеть город. Не из окна, не через призму бабушкиных рассказов, а своими глазами. Неопольская улица встретила его многоголосым шумом, который сначала сбивал с толку, но с каждым шагом становился более понятным и родным. Вдалеке звуки шагов, кто-то смущённо переговаривается на своём диалекте, явно с раннего утра погружённый в повседневную суету. Он замедлил шаг, наблюдая, как одна женщина в ярком платке спешит в пекарню, держа в руках корзину с овощами, а рядом с ней две старушки тихо ведут разговор, прислонившись к стене дома. Их слова несли в себе тепло, даже несмотря на видимые следы старости на лицах. Чонгук огляделся. Узкие улочки, которые вели куда-то вглубь старого города, были заполнены резким контрастом старых и новых зданий. Многоэтажные дома с покосившимися балконами и выцветшими фасадами, где по углам красовались цветочные горшки, стоящие на крылечках, или висящие зелёные лианы, создавали уютное впечатление, словно времени здесь не было. В то же время открытые магазины, стоящие вдоль улицы, с яркими вывесками и приветливыми продавцами, продавали всё — от свежей рыбы до домашнего вина. Он сделал несколько шагов вперёд, чувствуя, как под его ногами стучит старый каменный тротуар. Где-то вдалеке раздавался звон велосипеда, а за углом кто-то громко обсуждал футбол. С каждым шагом, с каждым взглядом город становился всё более знакомым. Он слышал, как один торговец кричал на другом — что-то про лучшие помидоры в городе, а когда проходил мимо маленькой пиццерии, запах изнутри заставил его остановиться на мгновение. Чонгук продолжал идти, оборачиваясь, чтобы заметить, как дети на углу, смеясь и бегая, играют в петанку. Их крики — такие лёгкие, беззаботные, — заставили его улыбнуться. Он остановился у маленького киоска, где продавали свежие цитрусовые. Женщина с серыми волосами, улыбаясь, протянула ему апельсин, но он лишь поблагодарил её жестом, чувствуя, что здесь, на этих улицах, где каждый человек знаком с каждым, стоит остановиться хотя бы на секунду, чтобы ощутить этот мир. С каждым шагом, с каждым новым взглядом, Чонгук всё больше понимал слова бабшки — он начал ощущать настоящий ритм Неополя. Это был город, где время не торопится, а жизнь не стоит на месте. Чонгук не мог не фотографировать всё подряд — от старинных дверей, украшенных виноградной лозой, до улыбающихся людей, которые, казалось, готовы были стать частью его кадра, даже не зная, кто он. Люди здесь были открытыми, искренними, и для него, чужака, это было в какой-то степени удивительно. Он по-настоящему почувствовал, как приятно быть частью этого потока. Незнакомцы с радостью позировали, щедро даря свои улыбки, и когда замечали, что Чонгук не понимает их языка, с живым интересом, на ломаном английском, просили показать им сделанные фотографии. Он не мог поверить, насколько дружелюбен этот город, насколько здесь легко обменяться улыбкой и мгновением, словно каждый проходящий мимо был частью огромного, бесконечно живого фильма. Неопольцы не только не чувствовали себя чуждыми, они принимали всех в своё тепло, не требуя ничего взамен, и это радовало Чонгука. Когда он подошел к пляжу, его взгляд просто зацепил горизонт. Солнечные лучи отражались на воде, превращая её в сверкающий ковер, который будто простирался до самых облаков. Песок был таким мягким, что Чонгук невольно снял обувь и почувствовал, как тепло обволакивает его ноги. Пляж был невероятно красив, и в какой-то момент он ощутил сожаление — плавки остались дома, и теперь, среди всей этой красоты, он не мог позволить себе насладиться освежающим морем. Чонгук с грустью отметил про себя, что в следующий раз он обязательно захватит их. Он сидел на побережье, чувствуя, как всё вокруг замедляется. Никакого суетного шума, только шелест волн, их ритм, успокаивающий мысли. Он откинул голову назад, наслаждаясь этим моментом тишины. Здесь было по-настоящему спокойно. И хотя сам город был полон жизни и динамики, Чонгук ощутил в этом месте нечто особенное — настоящий внутренний покой, которого так не хватало в суете повседневных дней. Это было нечто иное, чем привычный шум города. Это была природа, это был пляж, это было настоящее, настоящее счастье. Достав телефон, Чонгук сделал несколько снимков, чтобы сохранить это ощущение — момент, который он не хотел забывать. Потом он открыл чат с Юнги и отправил фотографию пляжа. Написал короткое сообщение, которое отражало всё, что он сейчас чувствовал. «Юнги, это не город, это мечта.» Он долго смотрел на экран телефона, а когда ответ не пришел сразу, просто положил его в карман, чтобы ещё немного насладиться видом. Море было прекрасным, а каждый момент здесь — наполнен магией. В Неополе было что-то такое, что заставляло его забывать обо всём. Всё, что ему нужно было, — это просто быть здесь, в этом моменте, в этом городе.

***

Чонгук возвращался домой, поглощенный вечерней атмосферой Неополя. Город, наполнившийся золотыми огнями фонарей, словно просыпался к ночи. Шум моря становился всё громче, накатывая мягкими волнами на берег, а в кафе и ресторанах жизнь била ключом — громкие голоса, смех, музыка. Казалось, что улицы Неополя наполнялись новым дыханием, как только заходило солнце, и каждый уголок, каждая улица начинала казаться частью одного большого праздника. Чонгук улыбался, наслаждаясь моментом, и в голове мелькали мысли о том, как прекрасно здесь, как живо и весело. Но, несмотря на всю эту атмосферу, всё еще оставался тот маленький кусочек тревоги в груди — чуждость города. Время от времени Чонгук чувствовал, как его обволакивает странное чувство, будто он все-таки не совсем здесь. И хотя люди, которые встречались ему на пути, были добры и улыбчивы, каждый поворот улицы, каждый новый квартал давали ему понять, что еще многое предстоит узнать. Небо постепенно темнело, и, несмотря на жаркий день, воздух становился свежее, а вечерний ветер приносил с собой запах моря и жареных пирогов с рыбой. Чонгук шёл, как ему казалось, размеренно, но взгляд его метался между новыми впечатлениями и чувством, что ему пора вернуться. Уже трижды звонила бабушка, и это было сигналом для него. Он шагал по узким, лабиринтным улочкам, наслаждаясь красотой вечернего Неополя, но вдруг — резкий звук мотора пронзил тишину, и Чонгук замер на месте. Непредсказуемо быстро, словно разорвав воздух, перед ним остановился черный Aston Martin, и через секунду он уже оказался на середине дороги. Водитель машины, кричал на него, и его слова обрушились как гром среди ясного неба: — Piccolo bastardo! E se ti colpissi, idiota?! Голос старого итальянца был наполнен яростью, он, видимо, не оценил, что пешеход решил пройти дорогу на красный свет. Чонгук ошеломленно замер, его глаза расширились, а внутри его мгновенно поселилась паника. Мир, который казался таким прекрасным и волнующим всего минуту назад, вдруг стал жутким и агрессивным. В глазах Чонгука промелькнул образ злого старика за рулем, который с негодованием махал рукой, крича в окно. Он даже не успел среагировать, как уже замер на месте, как будто его тело отказалось двигаться. — Он все равно стоит на месте, двигайся, stupido straniero! — крикнул водитель, добавив ещё одну порцию агрессии, прежде чем снова взорвался гудок, сотрясая воздух. Казалось, что каждое слово этого старика было как удар. Чонгук стоял, будто застывший в пространстве, его ноги не слушались. Всё вокруг исчезло, и он оказался в центре этой невообразимой ситуации, не зная, как поступить. В этот момент его внимание резко привлекло движение сзади. Он почувствовал, как кто-то быстрым движением перехватил его за руку, и вот уже его тело притянуто к другой стороне улицы, далеко от автомобилей и яростного водителя. Чонгук оказался в крепких руках. Мужчина, словно чувствуя, что всё уже слишком близко к беде, резко притянул его к себе, защищая от возможной опасности. Чонгук стиснул зубы, ощущая, как его грудь прижалась к сильной и мускулистой фигуре сзади, а его сердце начало возвращаться в привычный ритм. Водитель автомобиля продолжал ругаться, но теперь его слова казались Чонгуку туманными и далекими. — Бога ради, спасибо Тэхен! А то он бы так и стоял как осел на дороге! — выкрикнул водитель, видимо, наконец осознав, что его крики не дойдут до Чонгука, и что человек внизу явно не в состоянии был сделать шаг. Чонгук стоял на улице, его глаза ещё следили за удаляющимся черным Aston Martin, который, несмотря на свою скорость, быстро исчез за поворотом. Воздух, наполненный солёными запахами моря, казался свежим и холодным после пережитого напряжения, но его тело всё ещё дрожало от шока. Комок в горле не давал ему спокойно дышать, и его руки чуть заметно дрожали, пока он пытался собраться с мыслями. С каждым вздохом Чонгук возвращался к реальности, но его сердце продолжало стучать быстро, а мысли путались. Он повернул голову и увидел Тэхена, стоявшего рядом. Высокий и неподвижный, Тэхен не был похож на человека, который только что спас ему жизнь. Его глаза, холодные и отстранённые, были прикованы к светофору. Он стоял, не спеша, отпуская локоть Чонгука, и в его теле не было ни тени волнения. Он как будто был частью этого города, частью его неспокойных улиц, где время шло в своём ритме, а люди привыкли к хаосу. Чонгук тяжело сглотнул, пытаясь вернуть себе контроль, и произнёс, слегка спотыкаясь: — С-спасибо, боже, это было так неожиданно, как хорошо, что вы оказались рядом и помогли мне, я… очень благодарен… Однако, вместо того чтобы услышать тёплые слова или хотя бы слова поддержки, он встретил взгляд Тэхена, который не был наполнен ни сочувствием, ни пониманием. Мужчина продолжал смотреть вперёд, словно игнорируя его слова. А когда тот наконец заговорил, его голос был низким и совершенно бесстрастным: — Твоя мать не научила тебя переходить улицу? Слова словно ударили молнией. Чонгук застыл на месте. Его грудь сжалась, как будто кто-то вдруг вырвал у него воздух. Он не мог поверить, что только что пережил момент, который едва не стоил ему жизни, и теперь стоял перед этим мужчиной, который вместо того, чтобы понять его страх или обеспокоенность, сделал такую едкую заметку. Чонгук моргнул несколько раз, пытаясь понять, что происходит, а затем его лицо отразило растерянность. Он посмотрел на Тэхена, в его глазах — неподдельное удивление и недоумение. — Извините…? — сдержанно пробормотал он, не веря, что его спаситель, тот, кто буквально вытащил его из опасности, теперь так холодно и дерзко обращается с ним. Но вместо извинений или хотя бы объяснений, Тэхен продолжил, не отвлекаясь от дороги: — Научитесь пользоваться улицами, а потом выходите из дома. Каждое его слово отзывалось эхом в голове Чонгука. Он ощущал, как жар разочарования и гнева заполняет его грудь, медленно перехватывая дыхание. В его глазах мелькнуло возмущение. Он пытался справиться с этим новыми словами, но вместо них вырвался только короткий, взрывной ответ: — То, что делала моя мать, вас не должно интересовать! На мгновение казалось, что этот резкий выпад всё ещё висит в воздухе, но Тэхен не удостоил его ни взглядом, ни реакцией. Он просто сделал ещё один шаг вперёд, словно не заметив, как ранил Чонгука, и двинулся дальше, к светофору. — Меня не вы, не ваша дорогая матушка не интересуете. Чонгук стоял, как окаменевший, не понимая, что делать. Его дыхание стало неровным, а ноги как будто отказались двигаться. Он открыл рот, но не мог найти слов. Вдруг в нём вспыхнул гнев, и он, не выдержав, выкрикнул вслед Тэхену: — Хамло! Но Тэхен лишь лениво помахал рукой и пробормотал, почти не останавливаясь: — Ceffo. Эти слова прозвучали так же равнодушно, как и всё, что он говорил ранее. Чонгук почувствовал, как горячие щеки запылают от стыда и злости. Он стоял, словно парализованный, не зная, что делать с этим бесполезным ощущением в груди. Слова Тэхена продолжали звучать в его голове, но он не мог успокоиться. Этот странный, холодный человек, который спас его, теперь стал для него олицетворением всего, что было не так в этом городе. Он наблюдал, как Тэхен удаляется, и почувствовал, как его внутренний мир распадается. Всё, что он думал о Неополе, о людях здесь, как-то сразу потеряло свою яркость. Не город, а мечта, ну конечно.

***

Чонгук вошел в дом, закрывая за собой дверь с тихим, но отчаянным звуком. Он сразу сбросил кеды и уставился на пол, пытаясь оправиться от того, что только что пережил. Злость бурлила внутри него, как неутихающий шторм. Он был уверен, что его раздражение не уйдет так быстро, что этот странный и неприветливый мужчина, спасший его, оставит в его памяти неприятный осадок. В комнате, где царила уютная тишина, кроме его быстрых шагов, раздался звук его резких выдохов. Чонгук снова и снова повторял себе под нос ругательства и проклятия, обращенные к Тэхену. — Хамло! Урод! Как он мог так со мной заговорить, кем он себя вообще возомнил?! Пусть он будет проклят! — его голос звучал неистово, полный ярости, как будто он пытался вылить всё свое раздражение на пустоту. Он хватал воздух, размахивал руками, словно пытаясь отпустить все эти злые слова, которых у него было столько, что казалось, его грудь вот-вот разорвется от напряжения. Он не думал о том, как сильно ругается, и не замечал, что его движения становились всё более резкими и бурными, как у человека, который пытается вырваться из клеток своего разочарования. В это время из кухни вышла Джиоффреда. Её старые глаза, несмотря на хмурый взгляд, были наполнены знакомой заботой, но одновременно с этим и скрытым разочарованием от того, что внук так себя ведет. Она, как обычно, была спокойной и собранной, и эта её строгость даже немного успокаивала Чонгука. Потирая руки полотенцем, она взглянула на него с явным интересом, но при этом с недовольным выражением на лице. — Тебя, мальчишка, нельзя пускать на улицу, — сказала она, как будто это было очевидно, как будто её слова были не вопросом, а констатацией факта. — Ты какую-то беду на свою голову навлек, да ведь? Она откинула полотенце на плечо и с привычной нетерпеливостью застучала ногой по полу. В этот момент Чонгук почувствовал, как его гнев немного ослабевает от присутствия бабушки, но он был всё еще взвинчен. — Basta, basta , убери это хмурое лицо и проходи вперёд. — Она строго посмотрела на него, но её голос, как всегда, не был жестким. Он был властным и одновременно заботливым. — Тебе нужно помочь бабушке, у нас будут гости. Чонгук глубоко вздохнул, чувствуя, как его внутреннее напряжение не уходит, но становится немного легче. Он снял с себя кеды, но выражение на его лице не изменилось. Мрачное настроение всё ещё было с ним. Он медленно посмотрел на бабушку и с легким вопросом в голосе спросил: — Какие гости? Джиоффреда уже была на пути обратно в кухню, продолжая заниматься своими делами, словно ничего особенного не произошло. Она не обратила внимания на его недовольство, лишь крича с кухни: — Мой сосед. Чонгук на мгновение замер, его глаза сузились, и он почувствовал, как его настроение ещё больше ухудшается. Это было последнее, что он хотел — знакомиться с соседом. Он даже не знал, что этот человек заходит к бабушке, и теперь ему предстоит провести вечер в компании незнакомца. Он громко выдохнул, чуть скривив губы, и сказал, с ноткой недовольства в голосе: — Класс. Только соседа не хватало. Чонгук, стоя у раковины, бездумно мыл тарелки, чувствуя, как водяные капли стекают по его пальцам. Он задумчиво разглядывал свои руки, пока мысль о загадочном соседе бабушки не обуревала его сознание. За время их с бабушкой подготовки к ужину, он успел выудить лишь несколько обрывочных фраз о нем. Бабушка говорила о нем с такой теплотой, что казалось, будто он — почти член семьи, но при этом вся информация, которой она его наградила, была как будто сдержанно обтекаемой. «Очень хороший парень, да вот только в любви ему никак не везет.» «Такой начитанный, ты не можешь даже себе представить, mio caro.» «Сколько лет? Даже не знаю, coniglietto, наверное около тридцати точно, но выглядит все равно потрясающе» И всё. Имя мужчины, тем не менее, так и не было озвучено, и для Чонгука это не стало чем-то важным. Он был уверен, что ничто не потревожит его спокойствие (которое он еле как вновь обрел) в этот вечер. Нужно было просто поужинать, отдохнуть и отправиться спать. Но вот звонок в дверь — знакомый, чуть резковатый звук, который на мгновение вывел его из раздумий. Бабушка, размахивая полотенцем и следя за своей лазаньей, не скрывала волнения: — Открой, это наверное Тэхен! Имя его пронзило воздух, и Чонгук вдруг ощутил, как что-то щелкнуло в его памяти. Он слышал это имя. Где-то слышал… но он никак не мог вспомнить, где. Неизвестно почему, но это тревожное чувство пробудилось внутри, хотя в глубине души он знал, что не стоит обращать на это внимание. Бабушка уже продолжала свои приготовления, она никак не задерживала его, как всегда, суетливо стремясь к своей цели. Чонгук прошел к двери, его ноги несли его будто бы сами. Он услышал бабушкин голос: — Сотри ты уже со своего лица эту хмурую физиономию, не вздумай мне испортить вечер! Не успев толком осознать, что происходит, он всё равно громко ответил, повернувшись к бабушке, давая отпор её очередному напутствию: — Если хочешь, чтобы твой прекрасный соседушка не знал, какое хамло ходит по улицам его города, так уж и быть, я не расскажу про этого урода с улицы. Он был уверен, что успеет скрыть неудовлетворение в голосе, но едва ли почувствовал, как фразы, произнесенные им, несли в себе гораздо больше, чем он предполагал. Тон стал резким, словно что-то застряло в горле, и ощущение острого раздражения ворвалось в его душу. Но дверь открылась, и перед ним появился он — мужчина. Тот самый мужчина. Спокойный, даже несколько равнодушный, с тем неуловимым выражением на лице, которое затрудняло восприятие его настоящих намерений. Тэхен. Чонгук застыл, почувствовав, как внезапно теряет всякую уверенность. Господи, это же он, тот самый урод. Тэхен встретил его взглядом, не проявив ни удивления, ни интереса. Это было так непривычно для Чонгука, который привык к ярким и шумным реакциям. В ответ мужчина едва заметно качнул головой, как будто бы этот момент не стоил его внимания. И вот Тэхен переводит взгляд вниз на мальчишку, у которого то ли гнев, то ли раздражение на лицо, и с тихой, присуще лишь ему одному ухмылкой, Тэхен произносит: — Этот урод соврёт, если скажет, что глубоко ранен вашими словами. С этим он сделал шаг в сторону и устремил взгляд к двери, которая открылась чуть шире, открывая пространство для того, чтобы он мог войти. Чонгук стоял, не зная, что делать, его мысли метались в голове, но в груди что-то сжалось. Бабушка, как всегда, сразу же приняла на себя инициативу, не обращая внимания на молчание внука. — Господи, встал у двери как истукан, ты, как всегда, не в себе. — Обращается она к Чону, мягко уводя за собой Тэхена, оставляя Чона в гордом одиночестве. — Блят. — Чонгук вздохнул, его сердце тяжело сжалось, а мысль, как будто невидимая рука, стиснула его грудную клетку. Он поднял взгляд, уставившись в потолок, и, как будто весь накопившийся стресс и раздражение вырвались наружу, произнес с легким акцентом, растягивая слова, словно в театральном монологе: — К черту ваш этот Неополь, хочу домой.