A Gallows Marriage | Свадьба под виселицей

      Гермиона никак не могла избавиться от чувства страха, пробирающего её до глубины души, пока делала вид, что пьёт давно остывший чай.              «Самый молодой приговорённый к Поцелую за последние 100 лет».              Она в пятый раз переложила бумаги, надеясь, что порядок на столе каким-то образом поможет распутать тот клубок мыслей, которые роились в голове.              «Конец двум древнейшим родам из Священных двадцати восьми».              Гермиона постукивала кончиком пера, заставляя себя забыть слова с первой полосы «Ежедневного пророка» и сосредоточиться на проекте кентавров, который необходимо доработать к концу недели. Она была нужна кентаврам. Не древнейшим родам, священности которых, пожалуй, давно пора было положить конец.              «Назначен на 15 июня».              Он в последний раз встретит день рождения. Пока она ждала министерский лифт, перед глазами стояла картинка, как роскошная сова несёт упакованные в серебряную бумагу посылки. Гермиона обычно гордилась своей памятью, но в этот миг ей хотелось забыть, что за праздник приходится на июнь. И забыть этого мальчика.              Уже не мальчика, вообще-то.              Прошло пять лет после войны. Войны, которая чуть не разрушила Британское магическое сообщество и чуть не лишила Гермиону жизни. Перед сном она проверяла защитные барьеры минимум дважды, прежде чем погасить свет. Возле камина держала расшитую бисером сумочку, набитую запасной одеждой и базовыми зельями. Лгала себе, что это на случай пожара, хотя, можно подумать, магия не сумела бы погасить пламя. У неё на предплечье до сих пор было вырезано то слово. Когда мир становился особенно тих и она могла поклясться, что чувствует пронизывающий холод зимнего леса Дин, начинала медленно прощупывать каждую букву, напоминая себе, что она в безопасности. Она победила.              Уже не мальчик. Двадцатитрёхлетний мужчина.              Гермиона тряхнула головой, пытаясь прогнать образы, преследующие её весь день. Едва притронувшись к сэндвичу с яйцом и салатом, она улыбнулась Энтони Голдштейну. Гермиона надеялась, он не заметил, что она не слишком вслушивалась в историю о том, как его двоюродная бабушка сцепилась с МАКУСА.              По пути обратно на четвёртый этаж в Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними она твёрдо решила больше ни секунды не думать о грустных серых глазах, холодных усмешках или ещё чём-то таком, что снова напомнило бы о нём. Гермиона поступила по совести и дала показания в его пользу вместе с Гарри и Роном (последний сделал это с большой неохотой). Она простила его за подлые школьные выходки и признала, что он был ребёнком, которого взрослые поставили на неправильный путь. Он стал таким же солдатом, как и она, и ему слишком рано пришлось принимать сложные решения. Они были двумя сторонами одной медали. Гермиона внесла свой вклад в войну, жизнь общества и помощь бывшему врагу — она сделала достаточно, её плечи больше не вынесут этот груз. Право судить оставалось исключительно за Визенгамотом.              Она сделала достаточно.              Она повторяла эти слова, пока ещё раз проверяла барьеры.              Она повторяла эти слова, пока убеждалась, что расшитая бисером сумочка по-прежнему у камина.              Она повторяла эти слова, пока, калачиком свернувшись под выцветшим одеялом, подушечками пальцев водила по рваной букве «Г» на коже.              Она сделала достаточно.       

***

      Гермиона пялилась в потолок.              На неё взирали клубящиеся облака, звёзды и круглая луна.              Люминесцентное сияние слабо отражалось от ногтей, пока она ковыряла кутикулу. Трюки волшебства. Очередную бессонную ночь она провела в попытках воссоздать над кроватью ночное небо, напоминавшее о замке далеко на холмах Шотландии. Место, с которым связано множество воспоминаний, великих и ужасных.              На этот раз мерцающие звёзды и лунный свет только запутали и без того беспокойные мысли.              Она обещала себе перестать думать о нём.              Совершенно не контролируя себя, Гермиона повернула голову к созвездию, имя которого не давало ей уснуть. Скопление из семнадцати звёзд. С годами она осознала, что чересчур долго разглядывает лишь его одного. Точно так же, как иногда чересчур долго разглядывала лишь одного мальчика.              Гермиона почувствовала, как жар заливает щёки, и прижала ладони к глазам, будто физически могла прогнать эти мысли. Она была одна, но это никак не помогало избавиться от стыда. Детской влюблённости. Нет, даже не так. От любопытства.              Гермиона всегда была любопытным ребёнком. Любительницей головоломок. Она жила ради моментов, когда всё встаёт на свои места. И не могла устоять перед соблазном разгадать новую тайну, разобраться в её внутреннем устройстве и найти объяснение. С её магловским воспитанием чистокровный мальчик казался ей как раз такой загадкой. Она не могла объяснить (или не хотела), почему Рон никогда не вызывал подобного интереса. Нет, это не было влюблённостью. Гермионе просто было любопытно. Не то чтобы она думала о нём дольше, чем одно мгновение. Много раз за эти годы это скопление звёзд становилось причиной её гнева. Он был жесток, и эта жестокость часто вызывала отвращение.              Нужно было поспать. Ничто так не объясняло её невольное путешествие по аллеям памяти, как нехватка сна. Она уже не та одиннадцатилетняя девочка, которая открывает дверцу кареты и видит, как на неё недоумённо смотрит светловолосый мальчик с серыми глазами и острым подбородком. И не та четырнадцатилетняя девочка, дающая пощёчину этому же остролицему мальчику, который стал выше её и чуть шире в плечах, нежели раньше. И она уже не та семнадцатилетняя девочка, которая переживает за мальчика, выглядящего таким одиноким и испуганным.              Нет.              Она уже не та девочка. А он перестал быть тем мальчиком пять лет назад, когда стоял на вершине Астрономической башни одной июньской ночью. В тот же месяц, когда у него день рождения. В тот же месяц, когда он умрёт.       

***

       Гермиона попыталась подавить неуместный зевок. Она не помнила, как заснула, но разбудил её солнечный свет на пару с недовольным мяуканьем. Требования Живоглота позавтракать иногда были единственным, что заставляло её вставать с постели по выходным.              — Гермиона, выглядишь уставшей. Ты нормально спала?              Она быстро подняла голову, поняв, что её уличили в измождённости.              — О, всё в порядке, миссис Уизли. Просто эти правки по кентаврам отняли много сил, — ложь слетела с языка с привычной лёгкостью.              Миссис Уизли слегка поджала губы, но ответ приняла и решительно протянула Гермионе крепкого чая. Она ценила то тепло, которое дарила треснутая кружка. К тому же появился повод чем-то занять руки и, делая большой глоток, потянуть время, пока на неё неотрывно смотрел материнский взгляд карих глаз.              Гермиона была очень благодарна миссис Уизли за то, что та осталась рядом, даже когда у них с Роном не сложилось. Они не расставались: обычно, чтобы закончить отношения, нужно их сперва начать. После войны они пытались наладить связь, сплотиться в новом мире, в котором не нужно тайком сбегать после многочасовых миссий или прятаться в потрёпанных палатках. Пару месяцев они ходили на свидания и занимались сексом, а потом ещё пару месяцев просто трахались. Ничего так и не вышло. Гермиона приступила к полезной, но зачастую тяжёлой работе в Отделе регулирования магических популяций. Рон стал строить карьеру мракоборца.              В конце концов они не расстались, а просто потухли. Никаких ссор — только тихое признание того, что время ещё не пришло. Гермиона часто задавалась вопросом, а придёт ли оно когда-нибудь. Просто иногда Рон смотрел на неё и улыбался так, что она чувствовала себя любимой и нужной, и она снова могла представлять себе свадьбу в семейном саду и жизнь с праздниками в Норе. Такую семью, частью которой она не чувствовала себя с тех пор, как наложила на родителей Обливиэйт.              Гермиона крепче сжала быстро остывающую кружку, раздумывая, сможет ли разбить керамику голыми руками.              — Гермиона! Ты давно здесь? — В комнату вошла Джинни с метлой, длинные рыжие волосы слегка липли к потному лбу.              — А, может, час уже.              — Мы бы закончили игру, если бы знали, что ты пришла! У меня такое ощущение, словно мы не виделись целую вечность.              Гермиона улыбнулась, узнав румяное лицо и голос лучшего друга. Неважно, сколько лет прошло: когда она смотрела на тёмные волосы, которые как будто никогда не лежали ровно, и на поразительные зелёные глаза, то видела только Гарри. Не Гарри — лучшего мракоборца и не Гарри — мужа. Просто Гарри, мальчика в очках, которые часто приходилось протирать или чинить.              — А я тут с удовольствием выпила чай с миссис Уизли. Вы же знаете, я не фанат квиддича, но такая погода хорошая, что я бы не стала вам мешать. И извините, я была занята…              — Поправками к кентаврам, — раздался хор голосов, сменившийся хохотом. Гермиона тут же смутилась.              — Возможно, ты пару раз уже упоминала об этом, — объяснила Джинни.              — Или не пару, — добавил Рон, волочащий за собой метлу. Он весело улыбнулся, давая понять, что не хотел её обидеть, и Гермиона смягчилась. Рон правда притягивал к себе. Его волосы чуть потемнели, приблизившись к каштановому, и сам он изрядно вытянулся. Повзрослев, он стал чертовски хорошим мракоборцем и обрёл уверенность, которой ему так не хватало в юности. К Гермионе, случалось, приходила такая убеждённость, будто она может любить Рона и быть любимой им, что она начинала поражаться, почему у них ничего не вышло. Это ещё одна загадка, над которой она ломала ночами голову.              — Эй, Гермиона, рад, что ты здесь, — Рон обнял её. От него пахло травой и потом, но она разрешила себе на мгновение утонуть в нём. Именно он дарил ей лучшие из этих самых мгновений.              — Естественно, Рональд, я бы не пропустила такое.              И это было правдой. Хотя Гермиона и не думала, что однажды станет такой же частью их семьи, какой был Гарри ещё до того, как женился на Джинни, она была счастлива просто находиться рядом с ними.              — Гермиона!              Отцовство пошло Биллу на пользу: пока он приветствовал её объятиями, его покрытое шрамами лицо светилось теплом. Стоявшая на шаг позади Флёр держала на руках светловолосое дитя, похожее на херувима, и выглядела при этом изящно, как и всегда.              Она быстро расцеловала Гермиону в щёки, а затем бесцеремонно обменяла ребёнка на уже остывший чай.              — С днём рождения, Виктуар, — сказала Гермиона двухлетней девочке с бумажной короной. Та заулыбалась и принялась рассказывать какую-то замысловатую историю, состоящую по большей части из детского лепета. Уже через несколько минут маленькие пальцы потянулись к кудрям.              — О нет, не надо, милая, — Билл ловко высвободил пряди из пухлых ручек дочери и забрал её. — Извини, Гермиона, у неё стадия вырывания волос. — С этими словами они ушли, а совсем рядом послышался смешок:              — Занятно, да? Не представляю, как миссис Уизли справилась с семью такими.              Она была согласна с Гарри.              — Понимаю, почему у моих родителей только один ребёнок.              — Да, — кивнул он, — но я думаю, это даже здорово. Всегда есть с кем поиграть. Есть с кем попасть в приключение.              — Кажется, в детстве мы пережили достаточно приключений.              Гарри закатил глаза:              — Да, но я про обычные приключения, типа научиться летать на метле или предложить друг другу попробовать разные конфеты «Берти Боттс». А не сражаться против злого тёмного волшебника каждый год, ещё и перед летними каникулами.              Гермиону всегда удивляла беспечность, с которой Гарри говорил об их необычном детстве. Когда она спросила, как он может так легко относиться к этому, он просто ответил: «Мы победили, Гермиона. Мы справились. Нам можно жить дальше».              Потом он начал объяснять, что победа над одним из сильнейших волшебников в семнадцать лет давала ему право этим хвастаться, а иногда и получать еду бесплатно, и она ткнула его локтем в бок.              — Знаешь, мы с Джинни подумываем о детях в будущем.              Она, конечно же, знала. Гарри хотел создать большую семью, которую у него отняли. Только почему-то упоминание об этом по-прежнему пугало Гермиону. Моментами она ощущала себя так, словно всё ещё сидит в палатке в лесу, в то время как Гарри подумывал о детях. К ней подкатил противный приступ зависти. Не то чтобы Гермиона не хотела, чтобы Гарри и Джинни, её лучшие друзья, были счастливы. Просто они к этому счастью были ближе, чем она.              — Не сразу, разумеется, Джинни же любит «Гарпий», а я хочу, чтобы она играла столько, сколько пожелает. Может, скоро, может, и нет. Но когда-нибудь.              Гермиона сглотнула ком в горле.              — Ты будешь замечательным отцом, Гарри. — Она знала это так же, как и то, что амортенцию нужно варить в золотом котле, а единорог в нумерологии обозначается единицей.              — Спасибо, Гермиона, — его щёки порозовели.              А потом они вышли на улицу, где царило веселье, достойное малышки в бумажной короне.       

***

      Солнце уже опускалось, когда любящий отец поднимался по лестнице, неся на руках сонную именинницу.              Мистер и миссис Уизли отчитывали Джорджа, который опробовал на Роне новые ириски из «Всевозможных волшебных вредилок», отчего тот целых тридцать минут невольно крякал («У разных вкусов разные звуки! Нужно ведь проверить, как долго эффект продлится! Я уверен, скоро всё пройдёт!»). Гарри сидел на диванчике рядом, на его плече покоилась голова Джинни. Рон же, не переставая издавать утиные звуки, доедал кусок торта. В открытое окно задувал ветерок. В комнате царила атмосфера, которая бывает только в не по сезону тёплый майский вечер в окружении друзей. Гермиона была счастлива.              — Видела статью про Малфоя в «Пророке»? — внезапно спросил Гарри.              И тут всё счастье выпорхнуло из комнаты с последними лучами весеннего солнца.              — Поверить не могу, что они правда приговорили его к Поцелую, — продолжал он. Джинни будто стало неуютно — так она заёрзала на диване. — Я знал, что такое возможно, но, если честно, думал, что твои показания будут иметь вес.              Гермиона не хотела об этом говорить, и даже думать не хотела, но с тех пор, как прочитала статью, не могла избавиться от практически бесконечных мыслей.              Она видела колдографию.              Гермиона всегда восхищалась магией. И когда прочитала свою первую магическую книгу и поняла, что картинки могут двигаться, то испытала восторг.              Сейчас восторг был последним, что она могла почувствовать, глядя в пустые глаза, когда-то бывшие ярко-серыми. Черты его лица всегда были острыми, прямыми, но уже не осталось ничего, кроме худобы. Волосы, которые он так тщательно укладывал в школе, висели длинными и спутанными прядями. Это напомнило ей о том, как выглядел его отец. В детстве Малфой хотел быть похожим на него. Сейчас у него это выходило лучше, чем когда-либо.              Призрак.              Вот что было первым, о чём подумала Гермиона. Он выглядел как призрак. Смотрел прямо в камеру, не моргая. Ни гордости, ни злости, ни страха. Пропащий.              Гермиона не хотела об этом говорить.              Гарри мотнул головой:              — Я пытался обсудить это с Робардсом, но он был немногословен. Возможно, потому что я уже дал показания. Видимо, заседание Визенгамота было закрытым. Нас же тогда заставили давать их письменно, а не оглашать на суде. Они и получаса не совещались. Шли туда, уже зная, чем всё кончится.              — Это вообще законно? — Гермиона не поняла, как слова слетели с губ, пока не услышала свой голос. Она старалась принять непринуждённый вид, отламывая уже подсохший торт, который до этого катала по тарелке.              — Мне кажется, это серая зона. Суды над Пожирателями уже столько лет идут. У Тома была куча последователей, многие совершали гораздо более чудовищные поступки — всем хотелось поскорее с ними расправиться. Поднять моральный дух страны после войны. Малфой несколько лет сидел под домашним арестом, а год назад его посадили.              — Ни капли этики. Система не должна так работать. Он заслуживает справедливого суда.              Гермиона уже слышала тяжёлое биение собственного сердца, всё больше расстраиваясь. Она никогда не оставалась в стороне, когда осознавала, что творится несправедливость. В ушах раздался гул — её переполнял гневный адреналин.              — Не думаю, что много кто потребует справедливого отношения к Пожирателям смерти. Опять же, законы зыбкие. Большинство магических законов очень старые и целую вечность не обновлялись. В смысле, я читал пару дурацких, и они, мне кажется, уже не актуальны, но формально это всё ещё законы. Вот например, если ты владеешь фестралами, тебе нужно, чтобы их было как минимум восемь. Просто у создателя закона было как раз восемь, и он подумал, почему бы и нет. Вот тебе и причина, почему так трудно получить лицензию на…              Она перебила его:              — Так за действия, которые он совершал ребёнком, его приговорили к смертной казни, и это решение было принято за полчаса? Просто нелепо! — Гермиона выпрямилась, с громким стуком отставив тарелку на стол.              Сейчас она была в шоке, ведь думала, что шло полноценное судебное разбирательство. Когда её попросили дать показания письменно, Гермиона решила, что так нужно для протокола. Сама она не хотела участвовать в заседании, потому что верила, что судьбой Малфоя распорядятся так же справедливо, как судьбой любого другого человека. И она ошиблась.              Гермиона ненавидела ошибаться.              — Ну, он же всё равно виновен.              Все головы повернулись к Рону, наконец переставшему крякать.              — Не похоже, что Малфой не при делах. Мы все знаем, что он был Пожирателем смерти. Мы все знаем, что он впустил Пожирателей в Хогвартс. И да, это не он выстрелил Убивающим заклятием в Дамблдора, но он и не пытался найти выход. И после смерти Дамблдора продолжал быть Пожирателем.              — Он был ребёнком! В его доме жил Том! У него не было выбора! — Гермиона сжала кулаки.              — Ага, какие-то выборы всё равно были. Не забудь про те статьи в «Пророке». Он использовал Непростительные на людях. На маглорождённых.              Гермиона тяжело сглотнула. Она читала их. О том, как юный Малфой оттачивал Круциатус на приведённых в поместье пленниках. О том, как Малфой с каменным лицом выпускал проклятия, а за его спиной Беллатриса Лестрейндж раздавала ему указания. Гермиона неосознанно почесала левое предплечье рукавом свитера.              — Малфой не хороший человек. Он сделал свой выбор. И теперь сталкивается с последствиями. Люди погибли. Он занял не ту сторону.              — Он не мог выбрать сторону, Рон. Ты бы пошёл против своей семьи? Всей своей жизни?              — Ну, моя семья была на правильной стороне. Вся его семья — плохая, Гермиона. Ты только что сама это сказала. Понимаю, тебе нравится защищать всяких существ и тех, кто, по твоему мнению, не может защитить себя сам. Но Малфой — плохое существо, и ты никак не сможешь решить эту проблему. Даже самая умная ведьма своего возраста не сможет спасти человека от Поцелуя.              Рон не грубил. Напротив, говорил мягко, как будто общался с ребёнком, который только что спросил, существует ли Зубная фея на самом деле. Как будто нужно было разжевать мысль, чтобы осознать её до конца.              Гермиона такая Гермиона. Гермиона спасала эльфов, пока все над ней смеялись. Гермиона совала бумаги Министерству, надеясь на перемены. Гермиона твердила о проекте, который обеспечил бы кентавров безопасными землями, ведь у них столько отняли. Возможно, всё это было важно только для неё одной. И для кентавров, конечно, если они когда-нибудь ответят ей.              — Не все заслуживают спасения, Гермиона. Да и Малфой наверняка даже не захотел бы, чтобы его спасала такая, как ты.              Ай.              Она всегда гордилась своим происхождением, даже когда её пытались им пристыдить.              Люди часто упоминали о её крови, стоило только задеть их, и ей это нравилось. Рон же бросил фразу так небрежно, словно в этом крылась истина. Отчего-то стало ещё больнее.              Она знала, её любопытство не было взаимным. Даже в школе, когда Гермиона могла поклясться, что он смотрит на неё краем глаза, или когда прямо замечала ухмылку в ответ на свой остроумный комментарий, улучённые моменты рядом с ним омрачались. Он глумился, насмехался и плевался желчью. Нет, любопытно было только ей. Драко Малфой чистокровный. Гермиона Грейнджер — нет.              — Рон, не будь таким придурком, — Джинни посмотрела на него так, как это может сделать только сестра.              — Нет, Гермиона, ты же знаешь, я не это имел в виду.              — Рон, серьёзно, ты ведёшь себя как придурок.              — Она знает, что я не это имел в виду!              Гермиона не знала. Однако то лёгкое чувство, которое она сегодня испытала, как только увидела Рона, быстро сменилось привычной мыслью: столько лет прошло, а он до сих пор понимал её не так хорошо, как ей того хотелось. Им обоим часто по ошибке казалось, что они подходят друг другу.              Она вздохнула и натянуто улыбнулась:              — Да, Рональд, конечно, знаю.              Порой лгать было не так утомительно.              Они допили чай максимально комфортно — молча. После этого Джинни проводила её к камину, а Рон и Гарри ушли помогать Джорджу с уборкой, которой его наказали за ириски.              — Не обращай на Рона внимания. Ему уже гораздо лучше, но смерть Фреда… ну, сильно ударила по нему. И он ещё не совсем оправился. Не уверена, что он вообще когда-нибудь оправится. К тому же Малфой всегда был для него предметом споров. С Гарри Малфой соперничал, но относился к нему почти как к равному. Рон же был просто грязью под ногами. Но я его не оправдываю. Прости за него. Если хочешь, могу подсунуть ему ещё пару ирисок.              Гермиона рассмеялась и обняла Джинни.              — Спасибо, что всегда готова защитить мою честь. Я знаю, что Рон не подразумевал ничего плохого. И я знаю, что иногда могу увлечься своими идеями.              — У тебя потрясающие идеи, Гермиона. Ты хороший человек, и ты борешься за то, во что веришь. Не стыдись этого.              Она почувствовала покалывание в уголках глаз от этих слов поддержки. Слов, в которых иногда нуждалась больше, чем готова была признаться самой себе, не говоря уже о ком-то другом.              — И я знаю, что Малфой для тебя больное место.              Гермиона растерялась:              — В смысле?              Джинни лукаво улыбнулась.              — Гермиона, не ты одна здесь умная. Я замечала, как ты смотрела на него, пока никто не видел. Пусть характер у него и так себе, внешне он хорош. Я же девушка — могу это признать. И я знаю, что здесь не за что бороться. Школьные влюблённости быстро проходят.              — Джинни, ты за такую школьную влюблённость вышла замуж.              — Да, но он чуть не умирал каждый год, а потом всё-таки умер. Если бы я была тогда умнее, поступила бы на Пуффендуй. Я просто хочу сказать, что твоя влюблённость…              — Любопытство, не влюблённость.              — Ладно, любопытство, как скажешь. В общем, приговор, он… настоящий. И это пугает. И я сразу говорю, что мне очень жаль. Я тебя знаю. Я знаю, ты будешь чувствовать себя виноватой из-за того, что не спасла его, но ты сделала всё, что могла. Ты сделала достаточно.              Эти слова не выходили у Гермионы из головы, когда она вернулась домой и выполнила свой ночной ритуал. Проверила барьеры, посмотрела сумку и потрогала шрам.              Она сделала достаточно.              Только теперь она не была уверена, что сумеет притвориться, будто верит в это.