Brandy Aziraphale

— Мистер Лависта. Хастур поднял взгляд от собственных ладоней, на которые пялился последнюю четверть часа. Вдруг вспомнилось: когда-то в детстве, еще до того, как он выкурил свою первую сигарету — то есть, считай, до средней школы, — соседская девчонка решила погадать ему по руке. Вся эта хиромантия — чушь, конечно, несусветная, но в памяти с того дня отчего-то засело, что его линия жизни оказалась довольно длинной, а вот с линией ума не пересекалась. И сейчас, стоило признать, это в целом вполне соответствовало его ощущениям от собственной судьбы. — Миз Геррье, — хрипло отозвался он, быстро оглядев королевского преследователя: неизменный светлый костюм, высокий пучок, губы будто бы брезгливо поджаты, хотя это, судя по всему, было ее обычное выражение лица, не относящееся конкретно к нему. — Я бы выдвинул вам стул, но в прошлый раз это расценили как попытку нападения. — Обойдемся без любезностей. Она одернула и так безупречно сидевший жакет и села напротив. Поставила портфель у своих ног. Четкими скупыми движениями выложила на стол стопку чистой бумаги, дорогую ручку, папку с документами, диктофон. Затем помедлила пару секунд и показательно отодвинула все это подальше. Хастур прищурился. — Моего адвоката мы сегодня не ждем? — Я предположила, что вы захотите поговорить неофициально. — Без протокола? Геррье чуть дернула головой — так, словно хотела оглянуться на дверь, но в последний миг остановила себя. — Без протокола. Хастур откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — И почему я должен этого захотеть? Женщина вынула из папки несколько скрепленных между собой листов и выложила их перед подозреваемым. Он неохотно протянул руку и перевернул их, поднес ближе к лицу, чтобы прочесть. Давно пора было купить очки, но не хотелось портить собственную и так не самую удачную физиономию еще и уродскими стекляшками. Он предпочитал щуриться, но не сдаваться офтальмологам. Первой в глаза на документе бросалась белая корона на черном фоне — эмблема NCA. Чуть ниже скромно располагалась аббревиатура: UKPPS. — Так. Хастур сел ровнее и всмотрелся в мелко набранный текст уже с полным вниманием. Несколько минут в комнате стояла такая тишина, что ему чудилось, заговори он сейчас, вообще издай любой малейший звук — и его слова оглушат их обоих. Наконец он отложил бумаги — шелест показался ему громоподобным — и в упор уставился на женщину. — Защита свидетелей, ну надо же. И что такого важного, вы думаете, я могу рассказать, если готовы обещать мне настолько сладкие условия? — Мы считаем, что у вас есть нужная нам информация о работе преступной группировки, во главе которой стоит Лоуренс Голай. — Это еще что за хрен с горы? — вполне достоверно, как ему казалось, поинтересовался Хастур. — Мистер Лависта… — Геррье сцепила пальцы с замок и положила руки перед собой. — Мне бы не хотелось терять время на то, чтобы убедить вас в очевидности вашей связи с этой организацией для всех, кто хоть мельком взглянул на ваше дело. Уверить в этом же суд — дело пары минут. — Но я не… — Я готова предположить, что вы никогда не встречались с Голаем лично, — продолжила она, будто не заметив его попытки возразить. — Хотя, будем честны, ваша биография почти кричит об обратном. Но в данный момент мы готовы ограничиться сведениями о его подручных. — Миз Геррье, — Хастур покачал головой, — Пара лет за решеткой не стоят того, чтобы бросить все и уехать незнамо куда безымянным и без шансов вернуться. С моим, — он хмыкнул, — стилем жизни проще остаться и сдохнуть среди своих, чем пытаться еще дюжину лет вертеться, выживая на новом месте. — Пара, может, и не стоит, но в вашем случае речь идет о пятнадцати. Хастур прочистил горло. Затем провел подрагивающей пятерней по волосам, приглаживая вечно вслокоченную шевелюру. — Речь шла максимум о семи? — он сам не понял, как так вышло, что его слова прозвучали с вопросительной интонацией. — Это было бы верно, если бы вы действовали в одиночку. Но поскольку ваша связь с преступной группировкой, как я уже говорила, доказана, вступают в силу гораздо более серьезные статьи и сроки. — Я могу подумать? — По закону я должна подать ходатайство о включении вас в программу за десять рабочих дней до слушания, так что, увы, с учетом времени на составление всех документов сегодня последний шанс согласиться. — И вы конечно же специально дотянули до этого момента, — пробормотал подозреваемый. — И я выбила у судьи Хэмма обещание, что он примет ходатайство даже после завершения рабочего дня, — сухо возразила женщина. — Я понял, — хрипло отозвался Хастур. Помолчал некоторое время, пристально вглядываясь в свои ладони. Была ли среди линий на них хоть одна, еще способная вывести его на верный путь? — Я понял, — совсем тихо повторил он. — Что именно вы хотите знать? Он мог поклясться, что в глазах Геррье на миг блеснуло торжествующее хищное выражение, прежде чем смениться обычной для нее чопорной серьезностью. Королевский преследователь щелкнула ручкой, занося ее над стопкой пока что чистой бумаги. — Расскажите мне про Энтони Кроули.

***

— Ты шутишь, — Азирафель пораженно откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. — Увы, ангел, я серьезен как никогда, — Кроули заглянул в прискорбно опустевший бокал, коротко вздохнул и отставил его подальше. — Сам подумай, все сходится. Мишель Геррье — тогда, вероятно, она носила другую фамилию — и есть та, кого Люцифер оставил в Кембридже много лет назад, забрав ребенка. Как именно это произошло, я не берусь угадать, но последствия, судя по всему, придется расхлебывать именно нам… Я имею в виду, нам с Вельзевул и прочими, — поспешно поправился он. — Господи, я чувствую себя персонажем скверного детектива, — пробормотал кондитер, помотав головой. Гость невольно улыбнулся, глядя на то, как закачались светлые кудряшки. — Почему именно скверного? — поинтересовался он. — На мой взгляд, сюжет как раз закручен довольно лихо. Впрочем, ты ведь еще не знаешь довольно существенной его части… — Потому что только в посредственных книгах бывает совершенное зло, воплотившееся в одном-единственном человеке, — сердито фыркнул Азирафель. — А в жизни просто по определению должно быть иначе! — Должно воплощаться только совершенное добро? Кондитер укоризненно посмотрел на Кроули, и тот довольно ухмыльнулся: поддразнивать ангела было почти так же приятно, как наблюдать за работой его мысли. Соображал он, надо сказать, действительно очень быстро, неудивительно, что его ценили в юридической сфере. — Ни один человек не может быть на все сто процентов хорошим или плохим, — проговорил Азирафель с такой интонацией, словно являл эту истину миру впервые за все время его существования. — А как же ты сам? — бармен расплылся в совсем уж широкой улыбке. — Кроули! — строго одернул его Азирафель. Но гость успел заметить, как на долю секунды его лицо осветилось смущенной радостью — вон он и скулы машинально коснулся пальцами, словно проверяя, так ли она горит, как кажется ему самому. — Жизнь сложнее придуманных нами схем, ангел, — негромко сказал Кроули, с некоторым даже беспокойством ощущая, как неуместная сейчас нежность встает поперек горла горячим комом. — По крайней мере, в том, что касается совершенного зла. К тому же, я ведь говорил тебе, что у Люцифера довольно много привлекательных качеств. — И это совершенно его не оправдывает, даже наоборот! И мне довольно сложно представить, что подобный человек живет в том же городе, что и я, что ты общался с ним много лет, и… Бармен, не выдержав, все же потянулся, взял ладонь Азирафеля в свою и прижался к ее тыльной стороне щекой. Прикрыл на миг глаза, переводя дух, собираясь с мыслями — пользуясь тем, что кондитер моментально затих, почти замерев. — А ведь это только половина истории, — наконец проговорил он. — Будешь слушать дальше или рассуждать о банальности зла? Кондитер глубоко вздохнул и мягко высвободил руку. Но не успел Кроули пожалеть о том, что момент закончился, как Азирафель повернул ладонь и несмело погладил его по щеке, затем по виску, скользнул пальцами выше, пропуская сквозь них рыжие пряди, осторожно обвел ухо. Бармен тут же растерял все и так бывшее не слишком-то яростным желание продолжать разговор. В самом деле, ну кому он нужен, когда можно просто повернуть голову и прижаться губами к близкому пульсу под пахнущей смесью пряностей кожей? Это куда лучше любых детективных историй, лучше даже тыквенного тарта! — Ладно, будем считать, что мы квиты, — пробормотал он, усилием воли отстраняясь — и отмечая, что в первое мгновение Азирафель машинально потянулся за ним. Впрочем, тот быстро опомнился и попытался состроить серьезное выражение лица. В сочетание с радостно горящими глазами эффект получался не слишком правдоподобным, но Кроули очень, очень хотелось разделаться наконец с недомолвками, закончить рассказ и выслушать, что кондитер думает по этому поводу, поэтому он сделал вид, что верит. Правда, был довольно большой шанс, что Азирафель осмыслит всю историю, сочувственно покивает и доходчиво объяснит, куда теперь он может идти со всеми своими проблемами. С другой стороны, бармен думал так уже не один раз — и в вечер знакомства соседа с Вельзевул, и в тот, когда обдолбанный Хастур заявился в бар, и тем более когда в его подсобке нашли героин, — а вежливого, но твердого посыла ко всем чертям отчего-то все не следовало. Напротив, казалось, с каждым всплывающим… кхм… несовершенством кондитер все решительнее утверждался в намерении никуда не исчезать из жизни Кроули. Сколько бармен ни твердил себе, что нельзя верить, нельзя поддаваться этим ласковым взглядам и участливым жестам, логичная часть него давно поняла: в этот раз он безнадежно проиграл. От этого осознания хотелось рычать, швыряться чем-нибудь звонким, чтобы весело разлеталось по всей комнате… и улыбаться так, чтобы сводило скулы. — Не знаю, выдержу ли я продолжение истории, если она продолжится в том же духе, — вздохнул Азирафель. Кроули моргнул, выплывая из собственных мыслей. — Боюсь, дальше будет хуже, — хмыкнул он. — Или интереснее? Во всяком случае, точно не скучно. — Не то чтобы я скучал в последние дни, — проворчал кондитер. — Ладно, я готов. Итак, ты остался с Адамом наедине. — Почти наедине, — кивнул Кроули. — И знаешь, спустя несколько первых недель, когда я наконец отошел от первого шока, выяснилось, что Люцифер был не настолько уж и неправ. — В каком смысле? — Ну… понимаешь, в какой-то момент, где-то между очередной ночной побудкой и сменой футболки с запачканной (только не спрашивай, чем) на чистую (которая, я точно это знал, будет оставаться такой примерно полчаса) я понял, что мне это нравится, — Кроули смущенно отвел взгляд и тут же заставил себя снова посмотреть на собеседника. Азирафель не выглядел ни удивленным, ни насмешливым, просто внимательным и — ну да, понимающим. И отчего-то очень теплым, хотя бармен прекрасно понимал, что это определение теоретически подходит любому живому человеку. — Дорогой, но это же замечательно, — мягко сказал кондитер. — Почему ты так этого стесняешься? — Анге-ел, — почти выстонал Кроули, — в самом деле, просто посмотри на меня! Можно это, — он выразительно подергал себя за волосы, — заподозрить в любви к бессмысленному агуканью и кислотно-зеленым резиновым зайцам? Азирафель послушно обвел его взглядом сверху вниз, потом снизу вверх, наконец снова встретился с ним глазами и уверенно кивнул. — Не вижу никаких препятствий. Кроули сокрушенно помотал головой. Кажется, для одного конкретного ангела его репутация совершенно ничего не значила. — Думаю, ты единственный во всем мире, кто так считает, — он пригладил волосы обратно и поправил сползший к плечу ворот пижамной рубашки (пижамной рубашки, Господи прости, спасибо, что не ночной сорочки с кружевами!). — Я же не виноват, что никому не приходит в голову заглянуть чуть глубже, — пожал плечами Азирафель. Взгляд его при этом так откровенно скользнул от лица к шее Кроули, а потом и ниже, что тот машинально проверил, застегнута ли пуговица на груди. — Ладно, — спустя несколько секунд прочистил горло гость. — К этому разговору мы еще вернемся. Так вот, что касается Адама: выяснилось, что мы в некотором роде ладим. Не сказать, что я был счастлив спать урывками по паре часов, но в остальном дела шли на удивление неплохо. Я никогда с самого детства не жил на всем готовом, но в детстве к моему обеспечению прилагался свод негласных правил, которые менялись чуть ли не каждый день, причем мне об этом сообщить не спешили. Здесь же правила были предельно ясны, и притом передо мной стояла только одна реальная задача: сделать все, чтобы младенец был сыт, доволен и как можно меньше времени как-либо звучал. Знаешь, мне даже героин не мешал, честное слово: на него вполне хватало того времени, когда Адам спал. Кроули не хотел поднимать взгляд. Он и тему-то развивать не хотел, просто пришлось к месту, поэтому он быстро продолжил: — Конечно, не помешала бы возможность выйти из дома, но у Люцифера был небольшой собственный сад, и мне разрешали возиться в земле, пока младенец спал в комнате под распахнутым окном. Растения… — он чуть замялся и сглотнул, — они всегда меня успокаивали. — Ты тогда и решил сделать собственную оранжерею? — Честно говоря, я ее не планировал, так случилось само собой. Просто в какой-то момент количество горшков и подсветки увеличилось настолько, что проще всего стало выделить им собственную комнату. Но у меня ощущение, словно ты нарочно сбиваешь меня с темы, — бармен прищурился, все же взглянув на собеседника. — Прости, дорогой, — Азирафель выпрямился и чинно сложил руки на столе перед собой. — Обещаю больше не перебивать. — Это очень кстати, потому что сейчас начнется самая захватывающая часть, — Кроули криво усмехнулся. — Когда Адаму было чуть меньше трех месяцев, в нашу комнату вдруг вошел Люцифер. Он всегда входил так — не стучась, не предупреждая, его излюбленная манера — появиться словно бы из ниоткуда, совершенно бесшумно. Просто в какой-то момент поворачиваешься и вздрагиваешь, обнаруживая, что за тобой уже некоторое время пристально наблюдают. Будто ему было недостаточно камер, распиханных по всему дому… Вот и в тот раз он будто бы просто возник на том месте, где еще несколько минут назад никого не было, причем я мог поклясться, что дверь в комнату не открывалась. И тем не менее, он был здесь. И первыми же его словами были «ребенок должен умереть».

***

Мэйфейр, 13 лет назад

— Ребенок должен умереть, — голос Люцифера прозвучал так буднично, что в первый миг Кроули решил: ослышался. Он аккуратно уложил задремавшего наконец младенца в кроватку и пару раз качнул ее, убеждаясь, что трюк удался. Поправил одеяльце, повернул большой садовый зонт, стоявший прямо за окном и укрывавший ребенка от дневного солнца. Огляделся, проверяя, все ли в порядке, и только потом развернулся, оказываясь между кроваткой и начальством, на этот раз откровенно слетевшим с катушек. Люцифер усмехнулся, явно оценив диспозицию, и устроился на единственном в комнате стуле. Кроули скрестил руки на груди, и не думая никуда двигаться. — Об Адаме стало известно снаружи, — Он так выделил последнее слово, будто все за пределами дома было отравленной ядовитой землей, моментально заражающей любого на нее ступившего смертельной болезнью. — Вы всегда знали, что мы не сможем скрывать его вечно, — напряженно отозвался помощник. — Совершенно верно, — кивнул Люцифер. — Хотя я рассчитывал, что у нас в запасе есть хотя бы полгода. Но мои конкуренты — совсем не идиоты, увы. — Кто именно? — Мот. — Ч-черт… — Почти, — улыбнулся валлиец. Впрочем, его улыбка моментально угасла. — А где он, там и остальные. В Лондоне полно дерьмовых «ясновидцев», способных за лишний фунт разболтать любому желающему интересующую его информацию. А те, кто ее получат, с радостью примутся меня шантажировать. То есть, если быть откровенным, уже начали. Первая проба оказалась неудачной, но мы все понимаем, что такой удобный рычаг давления упускать никак нельзя. — Значит, об Адаме теперь знают. Хреново… — Кроули невольно обернулся на спящего ребенка и еще понизил голос. — И все же мне кажется, что я не совсем верно расслышал вашу первую фразу. — В самом деле? Мне показалось, я выразился довольно ясно: мой сын должен умереть. И снова этот спокойный, ничего не выражающий тон. С такой интонацией говорят «сегодня пасмурно» или «выбери вино сама». Кроули так и этак повертел прозвучавшую фразу в голове, пытаясь найти в ней крупицу смысла, но спустя несколько секунд все же сдался. — Что вы имеете в виду? — наконец решился спросить он, прикидывая, сколько времени у него будет между тем моментом, когда он шарахнет Люцифера по голове его же собственным ноутбуком, выданным помощнику во временное пользование, и тем, когда в комнату ворвутся рассвирепевшие охранники. И хватит ли этих секунд, чтобы схватить младенца и пробежать через половину дома к выходу — хотя бы вынести его наружу, тогда его шанс выжить повысится в разы… Люцифер, кажется, откровенно забавлялся, глядя на душевные метания помощника: он скроил самое невинное из выражений своего лица и даже улыбнулся, так лучезарно, что Кроули пробрала дрожь от затылка до самого копчика. — Всего лишь маленький невинный подлог, — ответил валлиец, вдоволь налюбовавшись паникой подчиненного. — Мне нужно, чтобы всем стало известно: Адам умер. Полицию мы, разумеется, тревожить не будем, у нас ведь достаточно талантливых людей, способных самостоятельно составить нужные документы. — А… мальчик? — шепотом поинтересовался Кроули, опускаясь на край кровати: он еще не был готов поверить мозгами, что все обошлось настолько малой кровью, но тело уже облегченно выдохнуло, и ноги подогнулись сами собой. — С ним придется разобраться тебе. Да не бледней ты так, я не прошу ничего сверхъестественного — просто найди место, где он сможет расти под нашим присмотром, при этом не подозревая о нем. — Вы хотите, чтобы я отдал его в приют? Я что-то сомневаюсь, что можно так просто заявиться на порог какого бы то ни было приюта на манер коммивояжера и заявить «эй, у меня тут бесхозный ребенок, вам случаем не нужен?» — Я уверен, ты найдешь выход, — Люцифер поднялся и покровительственно похлопал помощника по плечу. — У тебя неделя, в будущую пятницу эта комната должна быть пуста. И он вышел, сделав это так же бесшумно, как при появлении. Кроули несколько долгих минут пялился на закрывшуюся дверь, затем встал, подошел к кроватке и всмотрелся в детское личико. Адам причмокнул во сне и наморщил нос, словно учуял что-то неприятное. — Полностью с тобой согласен, пацан, — едва слышно вздохнул Кроули. — Пахнет откровенным дерьмом.