Brandy Aziraphale

— Все хуево, да? Вельзевул скинула ботинки и втянула ноги на кресло — в черном, будто бы с мужского плеча костюме прямо поверх белья тут же став похожей на крохотную взъерошенную птицу в слишком большом для нее гнезде. Кроули развел руками. — Они свалят на него все, что смогут, и я вряд ли в силах что-то с этим сделать. А что самое поганое — я не понимаю, хочу ли вообще пытаться. Девушка вскинула на него внимательный нахмуренный взгляд. — Когда тринадцать лет назад ситуация была куда хуже, ты не задавался этим вопросом. — Кретином потому что был. Молодым, борзым и бесстрашным кретином с одним только гонором на месте чувства самосохранения. — А сейчас ты, стало быть, повзрослел, поумнел, — задумчиво покивала Вельзевул. — Приобрел стабильный доход, репутацию, крутую тачку. Любовника завел из тех правильных мудошлепов, которые худшим грехом считают чревоугодие, а при слове «хуй» обморочно закатывают глаза. Знаешь, — продолжила она, пока Кроули, уже открывший было рот, не успел ее перебить, — ты начинаешь напоминать мне твоего собственного папашу. Бармен метнулся через комнату так быстро, что сам не успел понять, как исхитрился обогнуть столик, не задев его. Ухватил Вельзевул одной рукой за плечо, придавливая к креслу, другой — за узкий мальчишеский галстук, нацепленный прямо на обнаженную шею, рывком дернул на себя, заставляя ее резко выпрямиться и поднять голову, затягивая узел сильнее. — С-следи за с-словами, — прошипел он ей в лицо, наблюдая, как в ее глазах мрачная насмешка и превосходство сменяются постепенно нарастающей паникой. Девушка попыталась что-то сказать, но не произнесла ни звука; ухватилась за руку Кроули, пробуя оторвать ее от себя, второй уперлась ему в грудь, отталкивая — безрезультатно, ее сил не могло хватить на то, чтобы бороться со здоровым мужчиной; вцепилась ногтями в сжимающие галстук пальцы, дернулась назад раз, другой — узел затягивался только сильнее, бармен держал слишком крепко, еще и провернул кисть пару раз, наматывая узкую полоску ткани на ладонь. Зрачки Вельзевул расширились, медленно сереющие губы раскрылись, словно в жутковатой ухмылке, Кроули увидел, как заполошно забился пульс на выгнутой шее; она замолотила кулаками по удерживавшей ее руке, но бармен только издевательски изогнул бровь, даже не подумав сдвинуться с места или отпустить ее. — Что, дорогая, это совсем не то же самое, что играть в удушение с клиентами? Теми «правильными мудошлепами», которые сами выдают тебе строгач и зажимы, приплатив втрое, а потом кончают от того, что ты проходишься флогером им по яйцам? Кроули еще несколько секунд понаблюдал, как все медленнее и слабее становятся движения Вельзевул, как синюшная бледность проступает даже сквозь смуглую кожу, как страдальчески искривляется рот, как тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями бесплодно скребут по шее, пытаясь найти лазейку и ослабить удавку, и… отпустил руки, перехватывая галстук за правильный конец и одним движением стягивая его с хозяйки. Вельзевул хрипло втянула воздух, закашлялась, прижимая руки к груди и горлу, снова попыталась вдохнуть и опять зашлась в приступе кашля, перевесилась через подлокотник кресла, и ее вывернуло совсем рядом с собственными ботинками. — Ублюдок! — просипела она, как только смогла вдохнуть столько воздуха, сколько хватит на одно слово. — Вот и мне больше нравится, когда не приходится такого делать, — Кроули бросил трофей на столик, упал на диван и вытянул ноги. — Жить в мире, где для достижения целей нужны всего лишь деньги, гораздо приятнее. И гораздо менее травматично, для всех сторон, — он осмотрел свою ладонь, на которой проступили красные полоски от галстука, и цокнул языком. Вельзевул наконец продышалась достаточно, чтобы не кашлять после каждого вздоха, осторожно поднялась и, чуть пошатываясь, вышла из комнаты как была, босиком. Бармен чутко прислушивался к шлепкам шагов по коридору, стуку двери, приглушенному шуму воды — и в обратном порядке. Даже не попыталась никуда свернуть, ну надо же. — Блядь, я же теперь работать не смогу, — девушка вернулась, на ходу вытирая лицо и тут же прижимая к шее мокрое полотенце. — Сможешь, — Кроули пожал плечами. — Ты ведь уже давно не берешь тех, кто ставит свои условия — так скажи им, что шарф или высокий воротник — это твоя новая форма на несколько дней. — Я вообще довольно давно никого не беру сама, — Вельзевул подошла к холодильнику, изучила его содержимое, коротко вздохнула и налила себе простой воды из-под крана. — Какой же ты мудак, Кроули. — Эффективный, — хмуро ответил он. — Зато ты сразу вспомнила, каково это — ходить под Ним. Девушка покачала головой, допила второй стакан воды и, подойдя к креслу, мстительно вытерла зловонную лужу рядом полотенцем. Скомкала его и отправила в мусорку. — И что, предлагаешь сдаться, вообще не вступая в борьбу? — негромко спросила она, не став садиться — так и застыла напротив Кроули, босая и выглядящая совсем девочкой в слишком просторной для нее одежде. — Предлагаю воспользоваться мозгами и связями и попробовать разузнать, от чего именно Люцифер так кипишит. Можно подумать, это первый раз, когда попадается какая-нибудь шушера, способная сдать пару человек выше себя, а те в свою очередь — свое начальство, и так по цепочке. Теоретически это, конечно, возможно, но на практике все реально влезшие в систему понимают, что дешевле молчать — так во всяком случае есть неплохой шанс выжить. — Я попробую что-то узнать у Гейба, но… — Ах, он уже «Гейб»? — гадко ухмыльнулся Кроули. — Не люблю длинных имен в постели, — отмахнулась Вельзевул. — Он не слишком разговорчив, знаешь ли. — В постели? Она закатила глаза. — Когда-нибудь я все же тебя прибью. — Непременно, детка, — мурлыкнул бармен все с той же усмешкой. — Он почти ничего не рассказывает о работе, а когда я спрашиваю, удивляется вопросу — ну ты знаешь, как он умеет, так, что совершенно непонятно, это он настолько тупит или так изощренно издевается — и отговаривается тем, что «все это совершенно неинтересно, давай поговорим о тебе», — Вельзевул состроила гримаску и передернула плечами, но Кроули показалось, что она слегка лукавит. — Неужели он тебе в самом деле нравится? — хмыкнул он. Вельзевул молча выразительно чиркнула пальцем по горлу. В сочетании с быстро наливающейся черным широкой бороздой на шее это смотрелось особенно эффектно. — А что твой кондитер? — спросила она. — Тот еще тип, — Кроули задумчиво покачал носком ботинка, сосредоточиваясь на том, чтобы не улыбнуться во весь рот. — Не уверен, что он в курсе нынешних дел магистрата и тем более полиции, но я попробую что-то выяснить. Кстати, он знает частную наркоклинику, где может замолвить за Хастура словечко. — Если к тому моменту будет, за кого, — мрачно кивнула девушка. — Это еще одна причина, почему я считаю, что нужно действовать осторожно. Вельзевул глубоко вздохнула. — Ты прав, — спокойно сказала она. — Завтра же вызвоню Гейба и вытрясу из него все, что он вообще сможет рассказать. — А я попробую расспросить Азирафеля, — согласно кивнул Кроули. — Вот же имечко, — хмыкнула девушка. — Как только родители не называют своих детей. — Ну, могло быть хуже. — Например? — Дик? Или, скажем, Нимрод? Кукурцаполь? Вельзевул вскинула руки. — Все, все, ты прав. Кто вообще в здравом уме сейчас назовет ребенка Диком? Или, скажем, «Пятьдесят один». Ты в курсе, что в Китае кто-то дал дочери имя «Пятьдесят один»? Нет? Ух, ты многое упускаешь, сидя в своем баре… Кроули кивал в такт разошедшейся подруге, втайне довольный, что она съехала с прошлой темы. Не спорить же с ней по такому пустяку, в котором и себе-то признаваться отчего-то стыдновато: странное имя «Азирафель» с некоторых пор ему очень даже нравилось. Но думать о этом он предпочитал сам с собой, а почему — что ж, об этом можно поразмыслить в более подходящее время.

***

Утро определенно удалось: отменно выспавшись, Азирафель проснулся за несколько минут до будильника и некоторое время лежал в приятной полудреме, перебирая в голове воспоминания о минувшем вечере. Стоило признать, ухаживать Кроули умел с шиком. Картинки лениво сменяли друг друга в памяти, почему-то запечатлевшись словно бы бликами: вот изломы света на гранях бокала, пальцы, сомкнувшиеся на темно-стеклянном горлышке бутылки, громадные глянцевитые листья, любопытно склоняющиеся к столу. Вот свечи, и свечи, и еще свечи, дрожание десятков огоньков, настоящих и не очень, повсюду, и их отражение в золотистых глазах напротив. Вот капли, поблескивающие в рыжих прядях и сбегающие по шее. Вот отражения фар в истерзанных дождем лужах. Он с силой зажмурился и прикусил губу, пытаясь удержать счастливую улыбку: казалось, дай он ей волю — и она разорвет его изнутри, разойдется шире физически возможных величин и вспыхнет так, что будет больно глазам: столбом слепящего света, искрящимся фонтаном, теплым волнующим сиянием. Или, может, полной многоцветной радугой, перекинувшейся через улицу — на другую сторону, где в такой час наверняка крепко спит Кроули. Нехорошо будить уставшего человека на рассвете, если рабочий день у него начинается гораздо позже полудня. И потому нужно держать себя в руках, не давать радуге расцвести в полную силу, а просто бережно носить ее в груди, дожидаясь, когда можно будет дать себе волю. Возможно, всего через несколько часов? К открытию кондитерской Азирафель успел сделать столько всего, что появившаяся на пороге Анафема только присвистнула. — Кто-то сегодня в хорошем настроении, босс? Вижу, зря я за вас вчера беспокоилась. Кондитер сверкнул несколько смущенной, но совершенно счастливой улыбкой и выдал ей стаканчик кофе с шапкой взбитых сливок такой высоты, что она напоминала скорее шпиль. Анафема приняла подношение с видимой опаской. — Выглядит как взятка за что-то, что мне предстоит сделать, — с подозрением предсказала она. — Дорогая, мне нужна ваша помощь! — признался Азирафель. Оглянулся, словно полагал, что в кафе вместе с Анафемой мог просочиться кто-то еще, наклонился ближе и с заговорщическим видом, понизив голос, продолжил: — Куда молодые люди нынче ходят… ну… развлекаться? Девушка взглянула на него, приподняв брови. — Вы имеете в виду, развлекаться в смысле развлекаться? — она особенно выделила последнее слово, придав ему многозначительно-бархатную интонацию. — А я думала, вы запали на рыжего. Кондитер ощутил, как у него мгновенно запунцовели щеки. Он прочистил горло. — Я имею в виду, ну… что сейчас делают, когда приглашают симпатичного человека провести время вместе? — Вы так говорите, словно вам семьдесят. — Несколько меньше, но… я всегда увлекался совсем другим. И боюсь, мои представления о свиданиях несколько устарели. — То есть застряли где-то в начале прошлого века? — понимающе кивнула Анафема. — Что ж… — она ухватила со стойки ложечку, ковырнула ей сливочный шпиль, отправила ее в рот и наконец уселась, размышляя. — Вы как насчет потанцевать? — О, танцы — это чудесно! — просиял Азирафель. — Когда я играл в театральном кружке, мне говорили, что я неплохо танцую гавот. Девушка замерла на миг, потом очень осторожно отложила ложечку, поставила локти на столик, сцепила пальцы и положила на них голову. Несколько секунд прошло в молчании, в течение которого она рассматривала босса, и тот под пристальным взглядом все отчетливее ощущал себя диковинной давно вымершей зверюшкой. Предположительно сумчатым бегемотом. — Я имела в виду нечто более современное, — наконец сказала она, явно тщательно подбирая слова. — Вальс? — предположил кондитер. — Меня пытались научить, но… — Да нет же! Я про обычные современные танцы — ну, когда звучит ритмичная музыка, и под нее просто можно двигаться, как хочется, вдвоем или в одиночку, или вообще компанией. Азирафель надолго умолк, размышляя. Анафема наконец расправилась со сливками и пила кофе, не торопя своего начальника. — Честно говоря, я никогда не пробовал, — наконец ответил он. — А как же школьные дискотеки? Выпускной? Студенческие вечеринки? Нет? — девушка явно различила откровенную панику на его лице и сбавила темп. — Ладно, в конце концов, необязательно начинать именно с этого. Вполне можно просто посидеть где-то в приятной атмосфере. — Мне бы не хотелось, чтобы он счел меня настолько отставшим от времени, — расстроенно сказал Азирафель. Прежнее лучезарное настроение понемногу испарялось, оставляя вместо себя ощущение несоответствия и неловкости. И зачем он вообще завел этот разговор? Анафема потянулась через столик и успокаивающе погладила его по руке. — Просто пригласите его в модное место, тут в окрестностях много таких. Например, в баре Yard всегда рады парочкам, а по выходным там неплохие диджеи. И студентов не слишком много, для них дороговато, все больше публика постарше. Посидите, выпьете вместе, послушаете музыку. Если захочется — пригласите его на танец. Сомневаюсь правда, что он знает, как танцуют гавот, но это уж вы сами разберетесь. — То есть без этого все же не обойтись? — вздохнул кондитер. Перспектива импровизации под незнакомую музыку его откровенно нервировала. — Ну почему. Я просто подумала, что среди своих вам будет проще расслабиться, а почти во всех гей-клубах так или иначе танцуют. — Гей-клубах?! — Что вас настолько шокировало? Азирафель помотал головой, потом встал, дошел до стойки, налил себе воды и вернулся, сделав несколько осторожных глотков. — Я бы все же предпочел более спокойные занятия. Что-то вроде, скажем, прогулки в парке или, к примеру, пикника. — С такой громадной корзиной, в которой лежат холодная ветчина, накрахмаленные салфетки и домашняя наливка? Босс, мне кажется, вы слегка торопите события. Используйте этот вариант лет через двадцать, если еще будете вместе. А знаете, я, кажется, придумала: всегда есть отличный вариант сходить в кино. Возможно, даже на ретроспективу, если вы предпочитаете классику. Что-нибудь черно-белое, это стильно. — В самом деле? — кондитеру показалось, что нависшая было над ним гильотина благополучно просвистела мимо. — Будьте уверены, — кивнула девушка. — Просто выберите фильм и постарайтесь не слишком громко причмокивать во время поцелуев. — Анафема! Я ни за что… Она коротко рассмеялась и вскинула руки. — Вы-то, может, и «ни за что», а вот за вашего рыжего приятеля я точно не поручусь, — подмигнула она. — Открываться-то будем сегодня, босс? Уже пятнадцать минут как должны были. Азирафель бросил взгляд на часы, ойкнул и бросился к двери: к ней как раз подходила знакомая ему пожилая пара. Он вежливо улыбнулся постоянным посетителям, пропустил их внутрь и пошел в кухню, краем уха слушая, как Анафема принимает первый за сегодня заказ. «А этим двоим очень подошла бы корзина для пикника», — вдруг подумалось ему, и картинка встала перед глазами как живая: побережье где-нибудь в Брайтоне, наглые чайки, пытающиеся своровать еду, уютный клетчатый плед, соленые брызги, то и дело долетающие от накатывающихся на песок волн. И ветер, треплющий ничуть не потерявшие яркости медные пряди. Он замер у стола, не дозавязав свой фартук, и тихо рассмеялся самому себе: ни у одного из людей, сейчас стоявших у прилавка в зале кафе, не было рыжих волос. Но в очаровавшей его картинке именно они были самой главной, единственно важной деталью.

***

Утро определенно не удалось: продрав глаза после довольно нервной ночки, Кроули первым делом обнаружил, что не может дышать. Не потому, что теперь уже его кто-то попытался умертвить таким популярным нынче способом, а из-за банального, но чрезвычайно противного насморка. «Карма», — мрачно подумал он, выдирая себя из постели: позволить себе проваляться подольше он сегодня не мог. Второй сюрприз тоже не заставил себя долго ждать: от первой же попытки сглотнуть горло резануло болью, и судя по ее интенсивности, об идее отделаться обычными ментоловыми пастилками можно было забыть. Черт, как же не вовремя. Он добрел до ванной, с каждым шагом все больше осознавая, как противно ноет все тело, а голова то и дело порывается закружиться, причем с каждой попыткой — все успешнее, и уставился на собственное отражение. Отражение уставилось в ответ совершенно больными глазами. — Ибупдофен в дошадидой дозе, двойдой эспрессо и пидок под зад, чтобы быстдее шеведидся, — гнусаво озвучил он рецепт самому себе. «Горячее молоко, второе одеяло и спать-спать-спать!» — отозвалось изрядно искаженным эхом в голове. Причем кружка с молоком почему-то представилась в руках Азирафеля, и заботливо оборачивать одеялом вечно замерзшие ноги бармена тоже должен был именно он. Кроули с усмешкой покачал головой, не удивляясь собственной фантазии, скорее смиряясь с ней, и ему пришлось на миг зажмуриться, чтобы переждать очередной приступ головокружения. М-да, надо было что-то с этим делать. Он заглянул в оранжерею, проверяя, что все в порядке, обозрел оставшийся после вчера бардак и вопреки здравому смыслу не ощутил досады при мысли о том, что все это рано или поздно придется приводить в порядок. Наоборот, умиленно улыбнулся, вспоминая, как ангел стоял на пороге, в буквальном смысле разинув рот и явно не зная, куда сначала бросаться, чтобы все рассмотреть. Всплывшая перед глазами картинка явно пошла Кроули на пользу: от воспоминаний о том, с какими звуками Азирафель поглощал десерт, организм очевидно взбодрился, и остаток пути до кухни удалось проделать довольно резво. Кофе, щедро сдобренный ибупрофеном, был той еще дрянью, но дело свое сделал: спустя полчаса Кроули если и не был готов совершать подвиги, то хотя бы выйти из дома был в состоянии. А ему в сущности именно это и требовалось. — Привет, ведьма! — он махнул рукой Анафеме, заворачивая за стойку к служебной части кондитерской. Та невозмутимо кивнула ему, не отрываясь от приготовления кофе, потом вдруг окликнула: — Эй, рыжий! — Мм? — Кроули притормозил у самой двери. — Ты гавот танцевать умеешь? Бармен молча оглядел бариста, выразительно покрутил пальцем у виска и скрылся в служебной кухне. Анафема за его спиной довольно хмыкнула, подтверждая свою репутацию крайне странной особы. Но Кроули было уже не до нее. — Доброе утро, ангел, — мурлыкнул он Азирафелю чуть ли не на ухо, воспользовавшись тем, что тот в данный момент не мог оторваться от готовки. — Кроули, — ласково улыбнулся кондитер. — Между прочим, уже почти два часа пополудни. — «Пополудни», — вздохнул Кроули. — Думаю, ты единственный, кто до сих пор употребляет это слово, — И, наклонившись еще ближе, полушепотом добавил: — Это заводит. Азирафель усмехнулся, чуть наклонил голову, касаясь его щеки виском, и вдруг нахмурился. Осторожно отставил поднос с тортом, над которым колдовал, отложил шпатель, обернулся, стянул перчатку и бережно коснулся лба Кроули тыльной стороной ладони. Тот на секунду блаженно прикрыл глаза: пальцы у кондитера были прохладные, и хотелось просто остаться стоять вот так, и чтобы прикосновение никуда не девалось. — Дорогой мой, у тебя жар, — констатировал Азирафель. — Ерунда, просто еще не успел остыть после того, как вылез из-под одеяла. Спешил к тебе! — Лжешь, — спокойно ответил кондитер. — Если я сейчас попрошу тебя снять очки, то что увижу? Кроули вздохнул и отстранился, разрывая касание. — Успокойся, ангел, ничего крамольного, обычная простуда. Я уверен, что не заразный. — Дело же не в этом, — Азирафель стянул вторую перчатку, с сомнением покосился на торт, пробормотал «одну минуту» и быстро убрал его вместе со всеми разложенными по столу ингредиентами в холодильник. — Тебе вообще не стоило вставать. Это все из-за вчерашнего дождя… Прости, — понурился он. — Перестань, ангел. Конечно, ливень за шиворот — не самая моя любимая прелюдия, но оно того определенно стоило. Кроули с удовольствием отметил, как губы кондитера дрогнули в улыбке. — В любом случае, мне нужно было с тобой поговорить, — продолжил бармен. — И не по телефону. — Что-то случилось? — мгновенно напрягся Азирафель. — Да не то чтобы случилось… — слегка слукавил Кроули. — Слушай, мы можем подняться к тебе? Здесь такой яркий свет, что даже очки не спасают. — Конечно, — кондитер кивнул, зачем-то взял его за руку, словно боялся, что самостоятельно бармен не найдет дорогу, и потянул за собой по лестнице. В окружении книг и местного особого запаха отчего-то сразу стало легче — словно кто-то очень родной обнял и баюкает в руках. Кроули сказал бы «как в детстве», если бы его детство было хоть немного похоже на это ощущение уюта, безопасности и… да, пожалуй, любви, которое мягко обволакивало тех, кто оказывался в этой квартирке. Горячего молока захотелось с утроенной силой, но бармен взял себя в руки, разрешив себе единственную вольность: сесть в кресло (клетчатое, разумеется). Азирафель устроился напротив, внимательно вглядываясь ему в лицо. — Так о чем таком важном ты хотел поговорить? — спросил кондитер, когда пауза слишком уж затянулась. Кроули мысленно вздохнул: очень уж было приятно просто находиться здесь, делая вид, что пришел не по делу, а просто потому, что можешь. — Вчера после твоего ухода заглядывала Вельзевул, — ответил он. — Она беспокоится, говорит, в районе происходит что-то странное. Такое ощущение, что полиция вместе с магистратом затевает что-то масштабное. Вот так. И не соврал, и про Метатрона рассказывать сейчас явно было не время. — Так ты за нее переживаешь? — уточнил Азирафель. — Не только, — коротко отозвался Кроули. — Хастур тоже вполне может влипнуть гораздо серьезнее, чем мы предполагали. — А ты? — прозорливо поинтересовался кондитер. Бармен помедлил, подбирая слова. — Вряд ли. Все мои… ошибки были совершены не сейчас и не вчера, так что срок давности по ним уже вышел. — Ну хоть не убийство, — пробормотал Азирафель себе под нос достаточно разборчиво, чтобы Кроули его услышал. — А почему ты мне все это рассказываешь? — спросил он уже в полный голос. — Потому что не хочу врать, пытаясь вытащить из тебя какую-то информацию тайно, — честно сказал Кроули. — Мне показалось, ты не в слишком большом восторге от прежнего места работы, так что, возможно, сочтешь нужным помочь. — Да, но чем? — кондитер беспомощно пожал плечами. — Ты же общаешься с бывшими коллегами. — Но не узнаю от них ничего о текущих делах. Бардак в архиве — вот и все, о чем я имею сейчас представление. Но это, как ты понимаешь, не новость. Кроули вздохнул и прочесал пятерней волосы. — Ангел, это в самом деле важно. Если мы будем в курсе того, что происходит, возможно, удастся избежать большой беды. Азирафель прищурился, глядя на собеседника. — Энтони Джей Кроули. Почему я уверен, что ты не рассказал мне всего? — Прямо всего? Это был бы слишком длинный рассказ, — буркнул гость, глубже забиваясь в кресло. — Но я могу попробовать. Ну знаешь, одни говорят, что вначале сотворил Бог небо и землю, а другие — что все началось с Большого взрыва… — Меня заботит гораздо более краткий период, дорогой, — оборвал его кондитер. — В самом деле, ангел, сейчас не время рассказывать все. Но я… — Кроули запнулся и прочистил горло, тут же поморщившись от боли. — Я надеюсь, что это время придет. Азирафель задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику, потом хлопнул по нему ладонью. — Ну хорошо. Мне очень хочется тебе доверять, и я бы в самом деле помог, но вряд ли тебя интересуют архивные дрязги. — Меня сейчас интересует все. Кондитер глубоко вздохнул: было видно, что решение дается ему, привыкшему придерживаться правил, нелегко. — Из архива украли дело. Вернее, содержимое дела, саму папку оставили, словно хотели, чтобы в конце концов ее кто-нибудь нашел. — Что за дело? — Пустяковое по большому счету, — Азирафель поморщился. — В том году я перебирал бумажки о регистрации смертей, совсем по другому поводу, и наткнулся на фальшивое свидетельство о смерти. Кто-то подделал документы о гибели ребенка. Мы завели дело, но очень быстро его закрыли за недостатком улик. Вот, собственно и все, там было-то страниц пять, причем ни одного оригинала, все подлинники хранятся в полиции. — И давно? — Да буквально на той неделе. — Я о другом. Давно погиб ребенок? — бармен не изменил позы, он вообще старался всем своим видом показать, что интересуется подробностями просто из любопытства, и они ничего для него не значат. Кондитер назвал дату. Кроули стоило громадных усилий не вскочить тут же, чтобы… Чтобы что? Вот именно, нестись некуда, сиди, сыщик, и слушай дальше. Внимательно слушай. — Да, в самом деле какая-то ерунда, — как можно беспечнее проговорил он. — Но спасибо, что рассказал, вдруг это как-то пригодится. Больше ничего? Азирафель покачал головой. — Теперь ты пойдешь в постель? — Звучит как приглашение, — гость поднял брови и выразительно покосился в сторону спальни. — В целом я не против, — внезапно согласился кондитер. — Но ты отправишься туда один и будешь лежать там, пока тебе не станет хоть немного лучше. Кроули хотел отказаться. Нет, он в самом деле хотел встать, гордо вскинуть подбородок, заявить, что он вполне способен сам позаботиться о себе, раз уж дожил до своих лет, и удалиться в ледяном молчании. Но по горлу снова наждачкой прокатилась боль, он шмыгнул носом и неожиданно для себя почти жалобно поинтересовался: — А молоко у тебя есть? Азирафель улыбнулся и поднялся, встал совсем рядом, чтобы коротко и очень ласково погладить бармена по щеке. — Ну конечно, только оно внизу. Я подогрею и приду, а ты располагайся, — он махнул рукой в сторону спальни. И Кроули, который вообще-то терпеть не мог ночевать где-то, кроме собственной постели, отчего-то с облегчением сковырнул ботинки, скинул с себя одежду и зарылся в пахнущую ангелом постель, словно в гигантское мягкое гнездо. Когда Азирафель поднялся обратно, его гость уже спал, подмяв под себя подушку и укутавшись в одеяло до самого носа. Кондитер тихо поставил на прикроватную тумбочку термокружку с молоком — есть шанс, что не остынет до пробуждения, — и наконец осуществил давнее желание: укрыл этого невозможного ершистого бармена пледом поверх одеяла. Клетчатым, разумеется, ведь эта расцветка, по его мнению, буквально пахла уютом.