Brandy Aziraphale

Если есть на свете что-то менее приятное, чем начальство, заявившееся к вам по чрезвычайно срочному делу на рассвете, то это бывшее начальство, заявившееся к вам на рассвете по делу, которое искренне считает срочным, но которое, по правде говоря, можно было бы отложить на пару недель. — Азирафель! Я рад, что ты наконец-то проснулся! — объявил незваный гость, выстучав хозяина с кухни и дождавшись, пока кондитер впустит его в свое кафе. — Гавриил, какого… какой сюрприз, — оторопело вытолкнул из себя Азирафель, вообще-то намеревавшийся ближайшие полчаса провести в одиночестве, с чашкой чая и книгой, чтобы лучше настроиться на новый рабочий день. Но за годы общения с судьей он твердо уяснил, что озвучивать какие-либо претензии бесполезно: они скатывались с него, минуя мозг и совесть, если таковая вообще была предусмотрена природой в его организме. Проще и быстрее было уступить и сделать то, чего он хочет. — Чаю? — заранее смирившись, предложил он. — Нет-нет, твой друг напоил меня кофе, так что чай будет уже лишним, — бодро ответил Гавриил. — Вообще-то сначала он хотел угостить меня алкоголем, но я убедил его, что у меня слишком ответственная должность, чтобы употреблять дурманящие вещества среди рабочей недели. Кондитер невольно покосился в сторону бара, понимая, что нужно будет извиниться перед Кроули. — В самом деле? — Да, и он прислушался к моим словам, так что мы все пили кофе. — Всем баром? — небольшой воображаемый оправдательный монолог перед Кроули разросся до франклиновских «Извинений». — Нас было всего трое, и знаешь, там была одна прелестная девушка, Венди, мне показалось, что вы с ней знакомы… Азирафель медленно покачал головой в такт речи Гавриила, расписывавшего скромность и ум Вельзевул, мысленно прикидывая, что одними словами делу не поможешь, придется откупаться конфетами. — Так что я могу для тебя сделать? — поинтересовался он, кажется, перебив бывшего начальника посреди фразы. Тот умолк, глядя так обиженно, что кондитеру пришлось уточнить: — Я подумал, что дело срочное, раз ты пришел в… — он бросил взгляд на часы, — половину шестого утра. — Разумеется, — кивнул Гавриил. — Мне нужны документы по тому закрытому делу о подделке документов. — Я уже довольно давно не работаю в архиве, попроси у Мюриэл. — Она еще не разобралась. Судья так и не прекратил улыбаться, но сейчас Азирафелю отчего-то казалось, что эта улыбка больше смахивала на оскал. — Ну хорошо, я ей позвоню и объясню, как найти нужное тебе дело, — сдался кондитер. — Чудненько! — Гавриил удовлетворенно хлопнул в ладоши. И остался стоять на месте, глядя на Азирафеля таким незамутненно-ожидающим взглядом, что тому пришлось уточнить: — Но после начала рабочего дня. Она же все равно не сможет его достать просто из воздуха, ей надо физически находиться в архиве. — Увы, ты прав, — судья скорбно поджал губы. И вдруг снова просветлел лицом. — Тогда я пока могу вернуться к твоему другу в бар, ведь они работают до шести утра! Азирафель обреченно осознал, что если сейчас позволит ему уйти, то ни о какой дружбе между ним и Кроули речи больше идти не будет. Не то чтобы сейчас их можно было назвать именно друзьями, но… по правде говоря, ему бы хотелось однажды произнести в адрес бармена «мой друг» с такой же уверенностью, с какой сейчас это делал Гавриил. — Если кофе ты сегодня уже пил, возможно, мне стоит предложить тебе воды? — он помедлил, прикидывая, успеет ли сделать все, что хотел, до открытия кафе. — И завтрак? Судья торжественно возложил ему руку на плечо с таким видом, словно собрался прямо сейчас посвятить в рыцари. — Очень благородно с твоей стороны предложить мне подкрепить силы прежде, чем возвращаться к борьбе с преступностью, Азирафель, — провозгласил он. — Пусть ты больше не работаешь в судебной системе, но я знаю, что ты всегда останешься на стороне добра. Кондитер мысленно возвел глаза к небу: любовь Гавриила к пафосу уступала только его же неистощимой наглости. И кажется, за прошедший месяц с небольшим Азирафель начал подзабывать, каково это — тесно с ним общаться. В данный момент это означало две вещи: во-первых, завтрак ему в самом деле придется готовить на двоих; а во-вторых, он должен своему соседу очень, очень много конфет. И, вероятно, бутылку чего-нибудь поприличнее. Перехватить Кроули до начала работы кондитерской не удалось: Азирафель краем глаза увидел, как тот выходит из бара вместе с Вельзевул, но бросить Гавриила в кафе в одиночку было немыслимо. А потом настало время ставить в духовку первую порцию круассанов к открытию, доставать замороженные за ночь пирожные с компоте и взбивать крем для профитролей, и с того момента его день был расписан поминутно. Лишь единожды он сделал вынужденный перерыв, причем посреди самого наплыва посетителей — действительно позвонил Мюриэл, чтобы в пятнадцатый раз терпеливо объяснить ей, как работает архивная база данных и что означают эти буковки в названии дела. Девушка благодарила, стучала по клавиатуре так громко, что ему приходилось отодвигать телефон от уха, потом радостно пискнула и наконец-то сообщила, что «а вот же оно, совсем близко, оказывается, стояло». Азирафель терпеливо выслушал многочисленные благодарности, меланхолично подсчитывая, сколько клиентов не выдержали и ушли из очереди за время этого разговора, вежливо предложил обращаться, если возникнут еще какие-то сложности, и с чистой совестью положил трубку. А вечером, перевернув наконец табличку на двери кондитерской, он бросил взгляд через дорогу и чуть нахмурился, не заметив привычного уже света в низких окошках бара. Он еще ни разу не видел, чтобы «Fallen» закрывался среди недели, Кроули обычно отдыхал с воскресенья на понедельник, когда шансов сделать приличную кассу все равно почти не было. Значило ли это, что вчера у бармена произошло что-то настолько серьезное? Не то чтобы он хотел лезть в дела незнакомого в сущности человека, просто… ну хорошо, на самом деле он действительно хотел в них влезть. Ему было интересно. Кроули олицетворял собой тот мир, которого Азирафелю никогда раньше не приходилось касаться. Бесшабашный, живущий в основном ночами, слегка нелегальный (кондитер искренне надеялся, что только слегка), настолько отличающийся от его собственного, что в него хотелось нырнуть, словно в приключенческую книгу. Он пах соблазном, манкий, как хорошая шутка, и одновременно отталкивающий, как место давнего пожара. Его хотелось разобрать на составные части, рассмотреть изнутри, с него хотелось аккуратно снять один за другим все тончайшие слои иносказаний и многозначительных подмигиваний. И очки. Эти вечные темные очки тоже очень хотелось снять. Азирафель некоторое время постоял, глядя на выключенную вывеску и в раздумьях постукивая по бедру, потом развернулся и решительно пошел в кухню, на ходу закатывая рукава. Отчаянные времена требовали отчаянных мер.

***

Звонка на двери не оказалось. Азирафель некоторое время потоптался на пороге в растерянности, потом взялся за массивный молоток в форме Уробороса и постучал. Вообще-то у него не было никаких причин думать, что Кроули дома: свет не горел, и в окнах знакомый долговязый силуэт не мелькал. С другой стороны, это были окна прихожей, а бармен мог банально спать. К тому же, в тот раз, когда они занимались документами, кондитеру показалось, что у его соседа в принципе нет привычки зажигать свет дома. В общем, поводов считать, что квартира не пуста, не было. Зато была надежда. Которая в кои-то веки оправдалась: спустя томительную минуту дверь распахнулась, и Кроули появился на пороге, совершенно не выглядящий заспанным или больным. Вот сердитым — да, но это было уже привычное выражение его лица, судя по всему, относившееся не к конкретным людям или событиям, а к миру в целом. Азирафель молча протянул ему бутылку и небольшую коробку. Бармен некоторое время внимательно изучал внезапные дары, потом осторожно их взял и посторонился, пропуская гостя. — Я должен извиниться, — сказал Кроули вместо приветствия, и кондитер озадаченно завис, едва переступив порог. — Вообще-то я думал, что это мне предстоит просить у тебя прощения, — наконец ответил он. — За Гавриила. Бармен на удивление философски пожал плечами и кивнул в сторону гостиной. — В некотором смысле его присутствие было даже на пользу. Во всяком случае, так считает Вельзевул, — он поставил принесенное на столешницу. Азирафель лукаво прищурился. — То есть когда он решил, что может вернуться к тебе и досидеть еще полчасика до закрытия, нужно было его отпустить? — Ни в коем случае, — прочувствованно сказал Кроули. — Я и так подозреваю, что теперь он зачастит, а мне… — он осекся, нахмурился и тряхнул головой. — Да, я же хотел поблагодарить тебя за налоги. Вчера ты застал меня в очень неудачный момент, но на самом деле я правда не знаю, что бы без тебя делал. — Не спал бы еще пару дней, — кондитер пожал плечами. Бармен предостерегающе поднял руку, и Азирафель поспешно замотал головой. — Нет-нет, я не лезу. Честно. Открой коробку? Кроули только головой покачал. Потом осторожно раскрыл картонные борта на подарке и молча отступил на полшага, словно любуясь произведением искусства. — Двенадцатилетний «Боумор» и шоколадный торт, — наконец проговорил он. — Кажется, это самые необычные извинения, которые я получал в своей жизни. Ты уверен, что это вообще можно употреблять вместе? — Я вообще не уверен, что островной виски можно употреблять, — честно признался Азирафель. — Мне он всегда казался жуткой гадостью. — И именно поэтому ты решил принести его мне? — откровенно развеселился Кроули. Кондитер невозмутимо кивнул. — Если уж тебе понравилась лакрица. — Логично, — признал бармен. — На самом деле ты угадал, я правда люблю островные сорта. — Вот и отлично, — улыбнулся Азирафель. — Надеюсь, торт тебе тоже понравится. А уж будешь ты его есть с чаем или с виски — решай сам. Только поделись потом мнением, это новый рецепт. — Зачем потом? — рассеянно отозвался Кроули, нашаривая в ящике нож. — Прямо сейчас и попробуем. Достань тарелки там, в углу. Кондитер смутился, но просьбу выполнил. — Я вообще-то не хотел напрашиваться в гости, — сказал он. — Думал, просто зайду, отдам тебе и все. — Ну значит считай, что я тебя приглашаю, — пожал плечами бармен. — Соблазняю, можно сказать. Представляешь, какая удача: ты зашел, а у меня как раз случайно есть виски и отличный шоколадный торт, — он аккуратно разложил куски по тарелкам. И чай для тех, кто не ценит «Боумор». — Все равно как-то неловко вышло, — вздохнул Азирафель. — Ангел, — проникновенно начал Кроули, — ты не представляешь, насколько мне сейчас жизненно необходимо пообщаться с нормальным вменяемым человеком. Без всего этого… — он сделал замысловатый жест в воздухе. — Ну хорошо, — кондитер несколько повеселел. — Но виски будешь пить сам! — С превеликим удовольствием, — заверил его хозяин дома. И в самом деле открыл бутылку. Комната тут же наполнилась запахом горелого торфа. Азирафель слегка поморщился, Кроули с видимым удовольствием потянул носом и налил себе сразу чуть ли не полстакана, но не отпил ни глотка, занялся чаем для гостя. — Чего от тебя хотел Гавриил? — поинтересовался он, когда оба расположились на привычных уже местах вокруг журнального столика. Кондитер закатил глаза. — Чтобы я рассказал нынешнему архивисту, как найти нужное им дело. — Срочное? — Если бы. Оно вообще закрыто, понятия не имею, зачем им снова понадобились эти материалы. Бармен вытянул ноги и сделал большой глоток. — Он тот еще мудак, да? — Кроули! — Я неправ? Азирафель неодобрительно покачал головой, затем вздохнул. — Вообще-то прав. Но мне как-то неприятно думать, что я столько лет работал под началом у… — он покосился на хозяина дома, — мудака. — То, что больше не работаешь, говорит в твою пользу. — Наверное… А ты почему его так не любишь? Кроули наклонился к столику, ковырнул вилкой торт, отправил его в рот, внимательно посмаковал, словно дорогой напиток. Наконец хмыкнул. — А знаешь, между прочим, неплохо сочетается. Думаю, если ты решишь внести этот рецепт в число постоянных, у него появятся преданные фанаты. Он помолчал, делая вид, что не замечает все более настойчивого вопросительного взгляда гостя. — Я вообще не люблю законников, — наконец все же ответил он и тут же поправился: — Ты вроде как исключение, но ты и не работаешь на них больше. А Гавриил может быть опасен для тех, кого я причисляю к близким. — Вельзевул так, видимо, не считает? — У этой девчонки отличные мозги, она сама разберется. А вот… — Кроули осекся и снова поднес стакан к губам. — А у того парня… — нерешительно начал Азирафель, — который пришел к тебе вчера еще до открытия — у него нет? Бармен медленно, с едва слышным стуком отставил стакан на столик и развернулся к гостю всем телом. — У кого? Азирафель сглотнул. У него появилось отчетливое ощущение, что если он сейчас скажет или сделает что-то не так, то у Гавриила будет очень веская причина осудить самого Кроули — за преднамеренное убийство, например, или хотя бы нанесение тяжких телесных повреждений. — Азирафель? — Я случайно увидел, как к тебе в бар вчера заходил парень, — тихо повторил кондитер. — До открытия. Ну то есть как заходил… он довольно долго сидел на лестнице, я потому и обратил внимание, а после уже пошел внутрь. И ты потом еще что-то искал на улице. Я подумал, наверное это как-то связано. — И как же это может быть связано? — обманчиво-ласково поинтересовался Кроули. Азирафель глубоко вздохнул. — Я не собираюсь никому ничего рассказывать, не беспокойся. — Что именно? Кондитер выпрямился, сцепил руки в замок и положил их на колени, уставившись в собственные ладони так внимательно, словно там была зажата шпаргалка с ответом. — Моя мать… она имеет некоторое отношение к реабилитационной клинике для наркоманов. Я очень хорошо знаю, как выглядят героинщики, Энтони. Сложно не знать, когда столько лет отсиживаешь среди них каждую воскресную службу. Последовавшее молчание было таким долгим, что Азирафель успел окончательно определиться со своей судьбой: он был уверен, что в данный момент хозяин дома неторопливо и очень тщательно продумывает, где именно и в чьей компании будет прятать труп. И когда голос бармена наконец прозвучал, кондитеру стоило больших усилий вздрогнуть не слишком заметно. — Кроули. — Что? — Азирафель поднял голову. Бармен смотрел прямо на него — во всяком случае, такое создавалось впечатление, глаза как обычно скрывались за темными стеклами. — Я просил называть меня Кроули. Кондитер кивнул, благодарный, что его собеседник не стал развивать сложную тему. В самом деле, и зачем вообще ему, Азирафелю, понадобилось спрашивать про того парня и вообще лезть в то, что Кроули явно считал личным? Соседи вообще обычно так не поступают, они ведут какие-нибудь нейтральные разговоры, обсуждая что-нибудь вроде погоды или чудачеств посетителей, на крайний случай ругают премьер-министра или гадают, кто победит в Лодочной гонке. — Я так и не нашел шприц. Бармен вновь наполнил свой стакан чуть ли не доверху, расслабленно откинулся на спинку дивана и вытянул ноги. Азирафель смотрел на него, ощущая, как губы совершенно некстати разъезжаются в улыбке, а кончики пальцев теплеют от того, что сердце вдруг разогналось и слишком быстро гонит кровь. Он прочистил горло, стараясь, чтобы всколыхнувшаяся внутри радость не прорезалась в голосе. — Так вот, что ты тогда искал… Думаешь, он где-то поблизости? — Черт его знает… Вообще-то у Хастура всегда хватает — хватало — мозгов не гадить там, где он живет. Но до вчерашнего дня я думал, что у него и сил завязать хватило. — А если спросить у него? Кроули издал невеселый смешок. — Спрашивал, но он был не слишком расположен разговаривать. А когда хотел спросить снова, он сбежал. — В таком состоянии? — Не, — бармен покачал головой. — Проспался у меня в комнате за баром, относительно воскрес, понял, видимо, что произошло, и сбежал. Через окно, — зачем-то уточнил он. — Теперь еще месяц не покажется. Ну или если совсем припрет, а денег достать не выйдет, тогда конечно заявится. — И ты ему поможешь? — Азирафель не успел остановить вопрос, хотя вообще-то хотел просто сочувственно покивать. Кроули поморщился. — Боюсь, у нас с ним слишком сильно различаются представления о помощи в такой ситуации. — А ты… Впрочем, нет, забудь. — Ты хотел спросить, принимаю ли я? — бармен залпом допил остатки виски, отставил стакан и поднялся, а потом вовсе вышел из комнаты. Азирафель в растерянности проводил его взглядом. На его взгляд, гостя, задающего неудобные вопросы, имело смысл выкидывать за дверь, а не оставлять сидеть в гостиной в обществе очень вкусного, без ложной скромности, торта и в ожидании непонятно чего. Откуда-то из недр квартиры тем временем раздавались странные звуки: мягкие удары, шелест какой-то ткани, потом стук чего-то мелкого, словно металлические шарики раскатились по полу. Тишина, шорох бумаги, звук выдвигаемых и задвигаемых обратно ящиков. Снова тишина, довольный возглас и наконец — приближающиеся шаги. Кроули вошел обратно в гостиную, небрежно покручивая что-то на пальце, а когда приблизился, кинул на столик небольшой треугольный брелок, тускло фосфоресцировавший в вечном здешнем сумраке. Азирафель посмотрел на него с уважением. — Десять лет чистоты? — Вообще-то двенадцать, — бармен в своей излюбленной манере рухнул обратно на диван и снова вытянул ноги, по ощущениям — на полкомнаты. — Но после десяти уже не дают. — Это требует огромной воли и внутренней силы, — негромко сказал кондитер. — Что-то я не видел в себе этих мифических воли и силы, когда подсел, — хмыкнул Кроули. — И ведь плотно тогда увяз, с долгами на порядок больше того, что я зарабатывал, да и какая нормальная работа в таком состоянии. — И как тебе удалось, ну… освободиться? — Просто в какой-то момент стало чрезвычайно жалко мир. — В каком смысле? — Ну я подумал, а как же этот мир будет без такого замечательного меня? — бармен выразительно поднял брови. Азирафель не выдержал и тихо рассмеялся. Чувство юмора у Кроули было черноватое, но острое, к тому же, до сих пор оно никогда не обращалось против самого кондитера. Он потянулся, налил в хозяйский стакан еще немного виски и поднял свою кружку с чаем. — В таком случае — за мир! — За мир, — охотно согласился Кроули, легонько звякнув стеклом о керамический бок чашки. Он выглядел спокойным, расслабленным и в кои-то веки довольным жизнью, и Азирафель решился. — Послушай, я хотел спросить тебя еще об одной вещи, но если не стоит, ты скажи. — Могу поспорить, что знаю, о чем именно, — хмыкнул Кроули. — Рискни. Кондитер почувствовал, как у него заранее начинают розоветь уши. — Твои очки… — он замялся, но бармен кивнул, словно подбадривая, и пришлось продолжить. — Это привычка с тех времен? — Надо было спорить на деньги, — вздохнул Кроули. — Они почему-то интересуют всех. — Возможно, потому, что обычно люди не имеют привычки сидеть в темных очках в помещении, где и так не слишком светло? — Азирафель жестом обвел комнату. — Возможно, — не стал спорить бармен. — А что ты будешь делать, если я скажу тебе, что это просто элемент стиля, в котором не заключен никакой особый смысл? Кондитер пожал плечами. — Приму этот ответ, конечно. И уясню для себя, что ты мне не доверяешь. — Это шантаж, — проворчал Кроули. — Это попытка лучше узнать человека, который вызывает симпатию, — спокойно отозвался Азирафель. И тут же поспешно добавил: — В смысле того, что это симпатия как к человеку. В плане дружбы, я имею в виду, конечно, я не хотел сказать ничего… — Расслабься, ангел, — бармен мягко улыбнулся. — Ты тоже мне нравишься «в плане дружбы, конечно», — он вполне достоверно передразнил испуганные интонации гостя. — Отвечая на твой вопрос — нет, очки я начал носить гораздо раньше. — Как элемент стиля? — вздохнул кондитер. — Как амулет от окружающих со слишком нервной душевной организацией, а заодно защитный оберег от слишком яркого света, — совершенно серьезно сказал Кроули. А потом он наконец снял очки. Азирафель вдруг подумал, что за всю свою жизнь никогда не видел ничего более интимного и доверительного. Он вглядывался в лицо Кроули, кажущееся сейчас совершенно беззащитным, уперевшись взглядом в зажмуренные веки напротив, и у него было ощущение, словно перед ним разделись донага, вывернулись самым сокровенным наружу — смотри, ты же спрашивал, смотри же! Вдруг стало очень жарко, щеки запульсировали горячим, он приложил к левой тыльную сторону ладони и тут же отдернул, сцепил пальцы в замок, стиснул их, повел плечами, будто пытаясь сбросить ознобные мурашки. Кроули глубоко вздохнул, словно решаясь. — Ладно, я предупреждал. И медленно, почти неловко, щурясь, словно совсем недавно появившийся на свет котенок, открыл глаза. Азирафель замер. Хаос, только что роившийся в слишком тесном для него черепе, вдруг умолк. Застыл, будто взгляд напротив был горгоньей природы и умудрился даже мысли обратить в камень. Суматошные удары сердца разносились между этими внутренними камнями эхом, создавая почти невыносимый гул. Узкие вертикальные зрачки дрогнули, чуть шевельнулись — вверх, влево, снова прямо, глаза в глаза. Кроули поднял руку, попытался снова надеть очки, но Азирафель мгновенно перехватил его за запястье. — Ух ты, — выдохнул он. — Это… это… — Это колобома, — негромко сказал бармен. — Крайне редкий вид и так нечастой мутации радужки. Еще пару столетий назад меня бы показывали в цирке уродцев как человека-змею, повезло, что я догадался родиться в двадцатом веке. — Ну вот еще! — Азирафель возмутился так, словно они в самом деле обсуждали, не стоит ли Кроули поработать человеческой диковиной. И тут же продолжил откровенно обиженным тоном: — Ничего эти цирководы не понимают, это же так красиво! Так необычно и так… прекрасно? Бармен отвел глаза. Осторожно потянул свою руку к себе, и Азирафель наконец спохватился, отпустил крепко стиснутое запястье. — Прости, — смутился он. — Тебе в очках комфортнее? Глаза болят? Кроули мотнул головой. — Сейчас нормально, когда света почти нет. Если он неяркий, то тоже вполне можно жить. Летом тяжелее всего, — признался он с таким удивленным видом, словно не планировал этого говорить. — Тогда оставь пока так, пожалуйста, — как можно мягче попросил кондитер. — Такой цвет, надо же, почти золотой… — Были карие, — неохотно ответил Кроули. — Выцветают со временем, врачи говорят, к старости чуть ли не серыми станут. Если доживу. — Обязательно, — твердо сказал Азирафель. — Я имею в виду, обязательно доживешь. Бармен нервно усмехнулся. — С моим стилем жизни и знакомыми у меня на это, честно говоря, не слишком много шансов. — Среди твоих знакомых есть еще и я. — А-ангел, — протянул Кроули, теперь улыбнувшись вполне искренне, и Азирафель мысленно себя с этим поздравил. Он собирался уже задать следующий вопрос — обрывочные знания по человеческой анатомии, застрявшие в голове еще со школьных времен, настойчиво нашептывали, что при такой особенности радужки острота зрения должна неуклонно падать, — но бармен вдруг обернулся на тихое жужжание. Дотянулся до другого конца дивана, куда бросил телефон, поднес его к уху, отвечая на звонок. — Да? Спустя несколько секунд закрыл глаза и долго — Азирафелю показалось, чуть ли не четверть часа, хотя на деле вряд ли прошло больше пары минут — молча слушал собеседника. Потом все так же не произнеся ни слова нажал отбой. — Хастур нашелся, — наконец сказал он. — Тот мой приятель, который… В общем, ты понял. Что-то в его тоне кондитеру очень, очень не понравилось. — Мертвый? — едва шевеля губами, спросил он. Кроули распахнул глаза. — Что? Нет, конечно! С чего ты… — он помотал головой. — В полицейском участке. Жив, относительно цел, капитально обдолбан. — Задержан по обвинению в торговле героином. Он надел очки и словно бы снова обрел обычную уверенность в себе. — Хотя знаешь, — криво усмехнулся он. — Возможно, твоя версия была бы для него лучшим вариантом.