Победителей не судят

      Романтичный, влюбленный, полный вдохновения город встретил все такой же грязью и спертым воздухом по началу. Погода, будто почувствовав прибытие уже позабытого гостя, решила показать всю свою суровость. Поднявшийся ветер нагнал темные тучи, отбирая и так слабый солнечный свет.       Одинаковые невысокие дома стояли вплотную друг к другу, создавая лишь узкие проходы неровной дороги между собой. Гроза и ливень настигли Тэхена по неизвестному пути, который он спрашивал у прохожих, вспоминая французский. Крупные капли не останавливали его, идущего на недавно законченный голос колоколов, а башни, что тянулись к небу, были маяком для омеги. Собор возвышался над всеми домами и виднелся издалека, притягивал всю энергию города через стены и ограды, призывал к себе своим величием и хмурым видом. Тэхен под этим гипнозом шел вперед.       Сейчас он не чувствовал той безопасности, ему казалось, что на каждом углу его кто-то поджидает; плелся как в бреду, стирая с лица потоки дождя, олицетворяющего слезы. Собственные не лились — шоковое состояние пронесло эти дни долгой дороги будто за одну секунду. Помнит только постоянные спазмы в животе, заставляющие искать место для передышки, будь то скамья, то ступени какого-то здания. Повозка с мешками овощей, какая привезла парня в Париж, покормила и укачала, подарив хоть мимолетный отдых и покой.       Многие оглядывались удивленно на внешность, простолюдины могли вовсе состроить рожу с нелепой пародией и залиться смехом. Тэхен не обращал внимания на это, старался: он снова оказался в центре обсуждения и осуждения, желая накинуть на голову глубокий капюшон мантии, как тогда — в детстве.         Тяжелыми, промокшими насквозь шагами он добрался до соборной площади и, кажется, ощутил защиту и свободу, смотря на «тяжелое» здание и падая у самой лестницы на колени. Ноги гудели, а душа стремилась покинуть тело от усталости. Капли, стекающие с волос на лицо, уже не мешали, а наоборот — охлаждали припухшие веки. Сейчас Париж казался таким беспощадным и убийственным, пуская холодный осенний ветер по мокрой рубашке.       Все молитвы сразу же всплыли в голове и друг за другом крутились на пухлых губах шепотом. Веки болезненно прикрыты, но глаза под ними бегают непослушно то в одну сторону, то в другую на любой шорох поблизости и шум. Слух будто пропал, оглушение, сплошной писк.       Собрав силы и всю храбрость, Тэхен приоткрывает тяжелую дверь, заглядывая внутрь таким взглядом, с каким возвращаются с войны, где потеряли всех своих близких.             Мужчина-священник пожилых лет с седыми кудрявыми волосами, глубокими морщинами и добрыми голубыми глазами мудрого взора почувствовал что-то неладное за стенами собора и, взглянув на выход, сразу вспомнил мальчишку-бету с невероятной, нереальной внешностью, что отличалась от всех лиц горожан. Особенно его глаза — кошачий разрез с длинными густыми ресницами. Но каково было его душевное удивление, когда пришло осознание, что это вовсе не бета, а сильный духом омега.       Священник не показал этих эмоций на своем лице, лишь глубоко вздохнув, он повел парня в закрытую от людских глаз комнату, чтобы отогреть и накормить. Он на подсознательном уровне понял, — этот промокший беглец носит под сердцем новую жизнь, отчего густые серые брови едва свелись к переносице в раздумьях.              — Что ты бы ни пережил, Бог тебя защитит, — проговаривает на таком чистом и молитвенном для ушей Тэхена французском, идя на впереди монотонными шагами.              — Я не молился все эти месяцы, пока не настигла беда, — признается парень, опустив голову.              — Беда? Это не беда, это — твое счастье, — открывает скрипучую невзрачную дверь, впуская в пустую келью этого пугливого котенка.       С собой не было ничего; одинокая и плачущая душа, стремящаяся к теплу, но и надежда на это потерялась где-то между железнодорожными путями, если не в море, где околевшее тело тряслось от морозного ветра с легким бризом на палубе по ночам. Никакой сумки или маленького мешка даже с перекусом не имелось; руки были пусты, к которым прилипала ткань уже посеревшей рубахи. Теплый пиджак мог быть спасением от непогоды, но тот благополучно остался лежать на пыльном ипподроме, затоптанным. Обыкновенные классические брюки в какой-то момент порвались под коленом: Тэхен не помнит, как это произошло, а обувь — благодарность ей — не развалилась от сырости и довела гудящие стопы до финала.       Оставшись наедине с мыслями, приходит осознание настоящего и всего итога: где он и почему? Ноги, уставшие после долгого пути, двинулись к пристроенной к стене полке и повалили тело на старое толстое одеяло, что лежало вместо матраса. Пыльная и пахнущая сыростью подушка принялась впитывать в себя разгоряченные слезы, которые держались в горле все эти дни и месяца. Омега крепко поджимает под себя мешок с перьями и заглушает им свой жалкий голос: он пытался не думать о будущем, но сюжет жизни сам лез в голову.       Принесенные сухие вещи и еда остались у двери на полу, не отвлекая Тэхена от очищения эмоций. Это сейчас важнее было.

***

      Синяки под глазами от недосыпа, впалые скулы усталости на бледной коже; парень впервые выходит на улицу самостоятельно, по своему желанию и в дневное время, щурясь от ослепляющего солнца. В такую погоду жизнь кипит на каждом углу любой улочки, но Тэхен еще не был готов все к тем же взглядам ему вслед: его внешний вид удивлял в страхе верующих жителей — похожий на смерть, будто вышедшей только из гроба. Капюшон черной мантии не спасал, легкий ветер запросто раскрывал острые черты лица.       Ему было необходимо выйти на улицу, увидеть сияющее солнце перед новыми тоскливыми днями, где на каждом шагу расположатся лужи. Пока природа доцветает свои дни и дарит свежий воздух — им нужно питаться и придавать своей коже оттенок жизни.

***

      — Он думал, что я поверю во всю эту чушь? Поверю ему? — Чонгук истерично смеется и отрицательно мотает головой, вытряхивая из себя все те услышанные слова. — Какой он ему сын? Какой омега? Убей меня, если я поверю!       Чимин старается не смотреть в глаза, молчит, чувствуя и свою вину. Его молчание теперь ничем не поможет и не спасет. Может, оно и к лучшему? Тэхен бы был растерзан дикими собаками, оставшись здесь, ведь ярость и злость в глазах Чонгука мерцают сквозь неверие и оправдания.       С того дня прошла неделя. Он каждый вечер повторяет одни и те же слова своему преданному слушателю, который лишнее сказать боится и лишь иногда кивает. Альфа уезжал домой тогда в спешке и даже не думал искать Тэхена, не думал разговаривать с Намджуном ни секунды больше в этой жизни: правило их уговора. От толпы тяжело скрыться, а еще тяжелее молчать; Чон согласно кивал на все вопросы, делая вид, что все так и было задумано. Дом встретил радостными аплодисментами и поздравлениями, увидев в руках кубок, но и они же быстро утихли под шепот Чимина, что шел следом за господином.       И досада на душе, и расслабление. Но нет радости за победу, к которой парень шел долго и упорно: ему казалось, что он проиграл. И проиграл не просто свои имения, а что-то большее: сердце. Тэхена не хватает среди этих стен, не хватает его игры, его французского и вечно опущенных в пол глаз; того самого умиротворения наедине с ним. Все оборвалось так резко, что мозг не мог поверить: бета просто отсыпается и вот-вот выйдет к конюшне. Увы.       — Ты что-то знаешь, Чимин? Почему ты всегда молчишь? — альфа с широко открытыми глазами оборачивается к повару и трясет за плечи.       — Не имею никакого понятия и объяснения ситуации.       — А что ты думаешь сам?       — Я думаю, что так будет лучше. Без него. И Вам, и ему.       — Почему? Каковы твои взгляды, чтобы так говорить?       — Вы разные. Больше объяснений и не нужно, сами понимаете, о чем я.       Намджун, потерявший свою честь, в тот день молча сидел в кресле до самого вечера, пока все зрители расходились. Он не мог поверить и даже были мысли, что это все сон и бред от жары. Но нет: виноватые глаза Джина выдавали всю реальность произошедшего. Отец ничего не сказал, одарив презренным взглядом, — наказание за такой проигрыш будет суровым. С Чонгуком же пересекаться он более не собирается, держа свое обещание перед ним. Да и позориться еще сильнее тоже не хотелось. Потерянная победа, достоинство, сын и, вероятнее всего, внук, рождение которого будет таким же нежеланным как и этот проигрыш. Как род Ким может пересечься с Чонами? Никогда такого не было и не должно быть!       Середина осени начинает показывать всю свою суровость и плаксивость, поливая землю нескончаемыми дождями. Выходить из дома — не лучшее решение, хоть и работу никто не отменял. Все-таки хвора настигла и Чона окончательно: отрешенность от всех дел, бессилие и молчание. Он целыми днями сидел в любимом семейном кресле у окна и с чашкой чая читал очередную книгу, дабы отвлечь себя сюжетом от мерзких мыслей о тоске по одному человеку. Мозг прокручивал постоянно тот день, то, как Тэхен держался на седле на последних силах; его испуганный и потерянный взгляд, а после — бесследное исчезновение.       Дни летели, переходя в зиму, а печаль превращалась в отвращение.       — Перебери все его вещи и выброси, — холодно цедит Чон, поправляя ворот рубашки. Альфа ждал и надеялся на возвращение, но терпение его точно уже лопнуло, а на другом конце города ждала новая пассия.       — Может, подождем еще? — с замершим сердцем произносит Пак.       — Мне достаточно этого времени, чтобы понять и принять окончательное решение. Жизнь должна идти дальше.       — А если найти его? Он без вещей и денег далеко бы не ушел.       — Где я его скать буду?! Ты сам понимаешь, что говоришь? Это его выбор — не возвращаться.

***

      Мягкая музыка вытекала из крохотной комнатки, заполняя нотами коридор всего второго этажа, лаская слух соседей: они были только рады, узнав, что за стеной будет жить музыкант, который разрушит эту душную тишину до завтраков и после ужинов. Жюлиет, встретившая ослабленного омегу с потерянным взглядом в центре Парижа. Парень вышел на рынок не с целью что-то приобрести, а поглазеть и наполнить свой взгляд красками. В первые секунды встречи он подумал, что это все галлюцинации, но после рухнул в эти заботливые объятия, скрывая свое лицо от надоедливых глаз, что так пялились не пропуская ни секунды. Женщина укрыла его и успокоила: не от слез, а от сжимающих грудную клетку страха и паники.       Келья, к которой Ким привык довольно быстро, к ее пыли и запаху; привык к больной спине и голове из-за спального места, была покинута в тот же вечер. Жюлиет приютила Тэхена как родного сына, в соседней от себя комнате, какая пустовала пару лет. Пианино, оставшееся от старого хозяина, вытянула на лице омеги еще большую улыбку.       Привыкать к новой-старой жизни было не так просто: Тэхена быстро прокатили на качелях вперед и резко отдернули назад, назад от свежего воздуха и чистого неба, где его обнимали и принимали таким, каким он есть. Все было как во сне теперь кажется, глаза открыл: снова Франция, снова этот язык. Клавиши напоминали о тех прекрасных моментах, когда была уверенность в завтрашнем дне. В его счастье и покое.       И забытые старые вещи, пылившиеся в шкафу, достались Киму, подойдя один в один по размеру. А за обедом он изливал душу на возлюбленном и о возлюбленном — Жюлиет с интересом и восторгом слушала, пока суть истории не дошла до ее финала, когда Ким болезненно опустил голову и проведя один раз ладонью по собственному боку. Новая жизнь ощущается не только перепадами настроения и аппетитом, но и физическим состоянием, пугая. Что будет через пару месяцев? Тэхен пытается не зацикливаться на этом: тянущая боль ушла. Он лишь надеется на здоровье обоих, которое только в его руках, старается не переживать и пропускать все невзгоды мимо себя.       Никаких денег и работы взамен женщина не просит, для нее важно скрасить одиночество за чашкой чая по вечерам; собственных детей нет, поэтому принимает омегу как родного сына, за которым хочется ухаживать и дарить свою любовь и ласку. Для Тэхена же это становится неловко все с каждым днем: думает уже соглашаться на любую работу, чтобы хоть как-то отблагодарить и не чувствовать себя должником. Упреки и запреты Жюлиет теряли свою силу, омега стоял на своем, блуждая по городу и присматриваясь к тому, где мог пристроиться по своим возможностям и силам — послушался лишь в этом — никакой тяжелой работы.       Улицы города заиграли другими красками, яркими, огненными под лучами солнца. Листья с деревьев кружили от ветра и ложились плотным оранжевым ковром. Носки стареньких ботинок шаркали по земле и раскидывали листву в стороны; Тэхен улыбался теперь даже этому, греясь под последними теплыми лучами. Он другими глазами смотрел на витрины магазинов со всякими разными украшениями и нарядами, восхищаясь и рассматривая каждую деталь, подмечая, что приобрел бы и себе когда-нибудь в будущем. Белоснежный костюм с пышным воротом рубашки, а поверх нее бежевая жилетка с пятью маленькими пуговичками; тонкая серебристая цепочка с кулоном, который лежал бы прям между ключица, подчеркивал чуть открытый, благодаря расстегнутой верхней заклепки воротника, образ. Рядом же в глаза бросились такие же светлые брюки с высокой талией; Тэхен подумал: если бы его фигура соответствовала омежьей, то купил бы их первым делом. Всякие разные броши с камнями всех цветов и такие же браслеты. Ким стоял и глядел через стекло как ворона присматривает золото: с манящим интересом.       Его больше не волновали чужие взгляды и шепоты за спиной — к этому давно надо было привыкнуть. Определенно многим и не нравилось, торговцам и хозяинам ларьков, как этот неизведанный мальчишка, что не похож на остальных, так пристально любуется товаром. Он не собирается ничего воровать и покупать, дразнит себя и рисует образы в своей голове, пока не подходит к ряду детских вещей и остального необходимого.       — Что-то приглядел? — неожиданный, но знакомый чуть писклявый голос Жюлиет прервал раздумья. Женщина в это время всегда прогуливается по такому торговому району и каждый раз что-то приобретает в свою тканевую сумочку, которую Ким помнит ещё с детства.       С недавних пор, как оказалось, Жюлиет подрабатывает в лавке с овощами, решив скрасить свои серые и однотипные будни. Наследства, какое досталось от родителей, ей бы конца жизни, ведь отец был против того, чтобы его дочь работала, а занималась исключительно тем, что ей нравилось: а нравилось ей учиться и познавать новые науки. В молодости она могла проводить лекции для студентов или обучать маленьких детей как временная няня. С возрастом эта любовь не прошла, но усталость от капризов появилась. Всех своих учеников она принимала как родных, Тэхен не исключение: одним только взглядом зацепил ее где-то за душу.       Небольшая лавка, которую Ким даже не видел своими глазами до сих пор, привлекла внимание женщины, ведь так она может увидеть всех своих знакомых, угостить их и поделиться новостями: разговаривать любила и очень много, но больше всего ей теперь греют души воодушевление рассказы Кима и его корейский. Парень помог ей выучить несколько слов и фраз как на звучание, так и на письменный лад.       — По правде говоря, страшно даже представить, что ждет меня впереди. Я боюсь не справиться.       — Ты преодолел столько трудностей, а это — дар Божий, ты полюбишь его больше, чем кого-либо.       Своих детей у нее не было, как бы она не старалась — болезнь забрала на тот свет возлюбленного в молодом возрасте, другие мужчины не привлекали: да и сама считала себя проклятой. За пять лет жизни в браке не было и намека на беременность.       — Очень сомневаюсь в себе.       С опечаленным видом парень глубоко вздыхает и пытается снять с себя это лицо грусти, натягивая маску, какую он обычно демонстрирует, привычную для второй матери, чтобы не расстраивать ее своими волнениями и смятением.       Вечернее, перед ужином, время отныне проводилось в стенах собора, успокаивая душу тишиной и запахом свеч, камня и благовоний, что перекрывали еле заметную сырость. Немноголюдно, тихо и убаюкивающе; парень сидел на скамье, что стояли в ряд, где-то по самому центру, накинув на голову капюшон.       В такие моменты лезут мысли обо всем, о том, чем голова не должна быть забита сейчас. Что происходит в семье? Как там отец и брат? Не волнуют ли они больше Чонгука? Хотелось даже написать письмо, но в адрес и лично Чимину, спросить о его жизни, об альфе.       Голова вроде и освободилась, но осадок остался, пока глаза гуляли по колонам и цветастым мозаикам на окнах. Последним облегчением был опустошающий выдох и путь к кислороду, на улицу, где вместо солнца тускло светили окна тусклостью через занавешенные шторы.