Цветение

Ликаны и волколаки крутились у него под ногами. Самый большой и агрессивный из выкормышей Моро настойчиво отваживал прочих от копыт его лошади, отирая её бока своим густым мехом, но Грета, надо отдать должное храбрости этой девочки, его совершенно не боялась. Гордо неся свою ношу в самом центре разыгравшейся стаи, белая малышка чувствовала себя настоящей королевой. До горы было еще далеко, но местность впереди могла показаться иному чужаку непроходимой. Однако хорошо знавшие её ликаны выбирали для всадника безопасный путь, и Карл принял решение немного их сопроводить. Давно он не подпускал тех столь близко к деревне, и сейчас ликаны радостно тянули носами морозный утренний воздух, скалясь и глубоко дыша, наслаждались свежим ароматом, среди которого особенно выделялся запах просыревшей древесины заброшенных людских жилищ. Минувшей ночью долину накрыли последние заморозки перед грядущим теплом, уже готовым двинуться вверх по склонам румынских гор, освобождая их подножия от оков изо льда и снега. Что ж, если раньше крестьяне радовались тому, как расцветают отвоеванные у зимы горные пастбища, то сейчас Карл больше размышлял о том, как далеко вверх придется подниматься его стае вслед за своей мигрирующей добычей по вновь зазеленевшим склонам. Ульвар с частью самых удачливых охотников уже был наверху, и остальным ликанам не терпелось к ним присоединиться. И все же они были рады побывать здесь: память тянула их в прежние места, но пищи тут не было — только смутные не воспоминания даже, а тени их теней, так всё изменилось для этих тварей. Да, первые, примитивные создания Матери Миранды обладали счастливым благословением — не сожалеть и не помнить о прошлом. Хайзенберг тоже наслаждался шумным оживлением там, где прежде всё напоминало о смерти, крепко удерживая поводьями Греты — ей явно хотелось туда же, куда было пора отправиться и ее четырехлапым приятелям: далеко в просвет между густыми кустами и прочь, прочь к призрачной свободе диких зверей, которую она разок уже вкусила. Все-таки эта лошадка совершенно не ценила свою жизнь, зато просто невероятно обожала приключения! — Жратвы! — закричал Хайзенберг, и ликаны радостно притихли, замерли в ожидании указаний, — И не убивать всё без разбору! Мне нужна пара оленей или, черт побери, уйма зайцев, но не всё живое в этих гребаных лесах, иначе вам придется заходить на охоту всё дальше и дальше в горы! Вы меня поняли, псы? — почти проорал он им вслед, в то время как лошадка радостно фыркала, неутомимо танцуя под ним. С Гретой путешествия по долине превращались в сплошное удовольствие. Конечно, пришлось навесить ей на морду побольше железа: вкупе с подковами это хоть как-то ограничивало бешеный темперамент роковой блондинки. А вот покладистую Илону все чаще приходилось оставлять дома — она так нервничала в присутствии окружавших ее чудовищ, что Карлу было стыдно принуждать эту чувствительную девочку к прогулкам в их большой компании. Прежде он никогда не думал, что лошади бывают такими впечатлительными, но его Илоне категорически не нравились его солдаты, да и он сам временами тоже. Теперь животинке больше не придётся терпеть его ежедневные осмотры территории, а ему — ее нервные вздохи, когда кто-то из волкодавов или расшалившихся солдат проносился чуть ближе, чем «никогда ко мне не приближайся». Сейчас малышка грустно вздыхала под крышей, отходя от приключений последнего объезда Деревни, и Карл даже чувствовал себя немного виноватым. Илона явно находилась под впечатлением от встречи с единственным раздобытым Карлом штурмом, который пронесся мимо нее вчера, вполне контролируемый лордом — но бедняжка-то об этом не знала. По правде, Карл уже скучал по ней: все же власть над каду была чем-то совершенно иным — она вовсе не предполагала свободы выбора и той привязанности, что естественным образом возникает между живыми существами. Напротив, она всегда рушила эти связи. Два волколака, единственные, которых он отыскал у водохранилища, не примкнули к стае охотников, остались рядом, сопровождая своего нового хозяина на фабрику. Казавшиеся потерянными создания Моро охотно ушли от мельницы Отто, и теперь старались быть где-то неподалеку и радовались, когда оказывались в компании собратьев-ликанов. Прежде Карл почитал их за одиночек, однако же те оказались не против разношерстных компаний лорда. В замок Хайзенберг их не пускал, и по ночам те бродили вокруг, как заправские сторожевые, разве что зря не брехали. Взобравшись к горе мусора, выросшей рядом с бывшей фабрикой, Хайзенберг не стал спешиваться, наблюдая, как его громилы работают: первыми из-под завалов он вытащил этих пятерых своих более-менее целых созданий, и с их и какой-то матери помощью расчистил путь до немногих еще откликающихся каду. Разбор фабрики в некоторой части был закончен: Карл откопал всех отзвавшихся на его зов солдат — совсем немногих, в том числе одного штурма. В распоряжении лорда остались не более двух десятков покалеченных ушлепков — каждый на вес золота. О восстановлении фабрики в ближайшее время думать не приходилось, и Хайзенберг выуживал из её недр металл и оставшиеся в целости инструменты. Пронаблюдав, как последний из его муравьишек вновь скрывается в недрах бывшей фабрики, Карл повернул лошадь в сторону, продолжая объезд территории, и с неудовольствием кинул взгляд вверх. Облака пока еще скрывали его от спутников, но долго ли продлится его везение, он не знал. Навряд ли, подорвав все здесь к чёртовой матери, нападавшие перестали следить за этим местом. Они, B.A.S.S.A., или кто-то еще другой. Сюда не нагрянули бы только местные власти — этим слишком хорошо платили. А тех, кто не соглашался молчать, тут извели многие десятилетия назад. Мамаша расстаралась. Это был ее личный рай и ад Хайзенберга: погодные особенности этого мирка — частая облачность, повышенная влажность. Мегамицелий её обожал, а техника ненавидела. Лагеря разведчиков под боком ликаны пока не находили, но Хайзенбергу всё одно нужно было знать, что здесь происходит — воочию видеть рубежи своих владений. Грета понесла его вскачь, и волколаки кинулись вперёд, словно похваляясь перед кобылицей своей неуклюжей прытью. Спустя минуту Карл притормозил распалившуюся беляночку и заставил идти более размеренной рысцой. Смерть от падения с лошади ему не грозила, но вот сама Грета легко могла переломать себе ноги — нормальную тропку вкруг места ритуала толком не протоптали. На десяток секунд его провожатые остановились, закружили, вынюхивая что-то, глянули призывно и скрылись слева за склоном. Карл не торопясь приблизился к месту их остановки. И заскрипел зубами. Глубокие следы были смазаны вчерашним моросящим дождем, но всё еще легко читались. Так эта тварь жива и даже не нанесла ему визит вежливости? Хайзенберг повел лошадь по следу и убедился, что повозка Герцога проезжала здесь дважды, и одни следы наслаивались тут на другие, когда тот подбирался — да, к тому самому месту, куда ускакали волколаки. Интересно, ради чего Герцог проник в его владения? И почему кружил тут? Его песики примчались обратно — еще шустрее, чем унеслись вперед, роняя слюни и странным образом прижимаясь к земле. Серая шерсть их стояла дыбом, носы были сморщенны, выдавая явное недоумение на морде. Карл резко осадил лошадь и потянулся за молотом. Мотнул головой, приказывая показать дорогу, и вслед за своими сторожами двинулся вбок с узкой тропинки — дальше от края воронки и вниз, к лесу, а точнее, к небольшой почти плоской проплешине перед тем, засыпанной взрывом и с тех пор мрачно темнеющей среди камней и поваленных деревьев. Здесь копыта Греты стали предсказуемо скользить и увязать в рыхлой поверхности. — Стой! Кобыла послушно остановилась, поведя назад ушами. Там, в мягком гнездовье рассыпчатой земли, лежало нечто. Нечто страшно знакомое ему по трудам Матери. Черная масса переродившегося существа, странно неподвижная и еще не осознающая себя в живое. Псы-переростки тряслись, припадали к земле. Они были растерянны, впрочем, как и Карл. Мысли роились в его голове. Так значит, его воскресил не ритуал, не Миранда, а сам «Чернобог»? Кого тот возрождает здесь следующим? Кого-то из лордов долины? Матерь? Карл застыл над этим не существом даже — силуэтом, словно вылепленным из полужидкой грязи крестьянскими детьми. Только то была не грязь, а черная влажная плесень с едва угадывающимся в ней телом в позе зародыша. Очертаниями своими то напоминало высокую женщину или мужчину. Оно явно не принадлежало Альсине или Моро — это всё, что Хайзенберг понимал. Но кому именно? За этим Герцог приходил? Избегает Карла, но ждет возрождения — кого же? — Вы, оба! — рявкнул Карл, и волколаки обернули к нему свои большие яркие глаза, наконец избавленные его волей от первоначального беспокойства и нерешительности. — Крутитесь здесь рядом и не подпускайте к этому телу никого. А если оно... возродится, возвращайтесь! Просто возвращайтесь ко мне, — зло бросил он, отвернув Грету от любопытного ей зрелища, и послал ей сигнал к галопу. Ночью он почти не спал, сидел за чертежами подвалов. В коридоре едва слышно возился Хенрик и бесшумно крались мертвые слуги замка, привыкшие опасаться показываться хозяевам на глаза. Что, если это Миранда? Любой из лордов был Хайзенбергу по зубам, но Матерь... Против нее в его нынешнем состоянии у него не было бы шансов. Утром он во весь опор мчался обратно. Волколаки радостно кинулись ему навстречу, обнюхали шею Греты, подошву ботинок лорда и с явным удовольствием сопроводили его до места, которое охраняли. Карл спрыгнул. Ботинки на сантиметр утонули в мягкой земляной подушке, насыщенной талыми водами и сдобренной плотью разорванного мегамицелия. Он крепко перехватил рукоять ножа. Никогда не любил это оружие. Оно напоминало ему о детях, которых закалывала безумная сука в попытках вернуть свою дочь, о крестьянах, исколотых и иссушенных четверкой Димитреску. Но он должен был разобраться с этим сейчас, пока то, что созревало в лоне мегамицелия, еще беззащитно, словно человеческий плод в утробе матери. Карл подошел к скрючившемуся на обнажённой ране земли фигуре. Теперь та казалась уже более по-человечески очерченной. И что-то она ему напоминала. Обгоревшие тела его солдат. Карл хотел и не мог приблизиться, сесть рядом. Он должен был дотронуться. Вплести свои пальцы в это вот влажное вязкое месиво, чтобы поднять то, что являлось головой, а потом полоснуть, отделяя голову, затем — руки и ноги. Расчленить. Облить горючим. Поджечь. Он почти решился, когда увидел знакомый край рукава. Очень примечательный рукав, и если ладонь еще не была узнаваема, то рукав — он вспомнил, как держал руку в подобном, до последнего надеясь на согласие. Он реально считал, что однажды кто-то может понять его. Кто-то не отсюда. Его, похищенного когда-то у матери «Матерью» Мирандой — тот, кто пришел за своим ребенком. А, черт! Карл поднялся. Ублюдок убил его, отчего же не отплатить ему той же монетой? Сейчас, когда тот даже не осознает, кто именно его уничтожит. Да что там, Итан Уинтерс наверняка даже без понятия, что снова будет жить. Волколаки опасливо держались на расстоянии, и только малышка Грета подошла, фыркнула, обнюхивая ту жижу, что была у чертового счастливчика вместо лица. Карл потянул ее за поводья, отводя прочь. — Ебаный ублюдок, — процедил он, посылая нож в ножны, а те в свою сумку. — Нахера он тебя воскресил? Здесь нет ни Миранды, ни Розы. Так что убирайся за дочерью, папаша. В ад или... или куда-то ещё! Он вскочил в седло, отвернул морду лошади одной лишь своей силой — за металл, скрепляющий сбрую — и, выбравшись на твердую поверхность, во весь дух помчался домой.