Зависимые

Февраль, 1992 год.

Что чувствует человек, жизнь которого внезапно рушится? Ира не знала, как ответить на этот вопрос. Да и рухнула ли на самом деле её жизнь? Был страх — острый, резкий и оглушающий; были сомнения, сводящие с ума; и была та самая бумажка с диагнозом, о котором она знала уже на протяжении двух дней. Январь закончился, уступив место календарному февралю — погода существенно испортилась уже в начале последнего зимнего месяца. Вместо красивых, блестящих и пушистых сугробов, на улицах были противные лужи и грязь. Минусовая температура воздуха, особенно по ночам, только ухудшала эти погодные условия, заставляя лужи замерзать и превращаться в самый настоящий гололёд, ступая по которому, Ира всякий раз гадала, окажется ли удача на её стороне, чтобы она не шмякнулась с размаху на холодную землю. Как там врач говорил? В её положении следует себя поберечь… Впрочем, как Ира ни старалась, но ей было сложно беречь себя, избегая стрессов, и постоянно при этом думая о том, какой будет реакция Вити. Не возникало никаких сомнений, что, если Пчёлкин узнает и смирится с данным фактом, то он тут же заставит Иру написать заявление по собственному, дабы уйти из милиции — причём, зная его отношение к её работе, данное условие будет окончательным и бесповоротным. Но в противовес этим мыслям, будто назло, возникали и другие: а что, если он настолько сильно не хочет этого ребёнка, что отправит её на аборт? Ведь, они жили под одной крышей и чётко знали, что в их ближайшие планы не входят пелёнки, а тут, так сказать, слишком большая разница с ожиданием и реальностью. Послав все нервирующие сомнения в одном направлении, Ира чётко поняла, что должна просто взять и сказать ему. Для себя она решила, что сделает это сегодня, однако, для этого нужно было остаться с Витей наедине, а в данный момент они находились в гостях у Пчёлкиных-старших — поздравляли Викторию Родионовну с прошедшим днём рождения. Женщина светилась от радости, глядя на них с Витей, и как-то совсем уж заговорщически пересматривалась с Павлом Викторовичем. На секунду Ира даже подумала: а что, если они сами уже всё заметили? Люди-то не глупые, притом, что за весь вечер она не позволила себе ни капли алкоголя — пила исключительно апельсиновый сок. Как говорилось на упаковке: «Сплошной заряд бодрости и витаминов!» Пчёлкин, размышляя над подарком для своей матери, сломал себе голову в многочисленных идеях и догадках. Поначалу он думал купить им с отцом какие-то путёвки в оздоровительный санаторий — тем более, что с годами здоровье обоих отнюдь не крепчало, — но потом отмёл эту идею. При необходимости Витя и так сможет их отправить куда угодно. Украшения? Тоже не слишком подходит — его мать не любила наряжаться всякими цепочками, браслетами, а единственным украшением, которое поистине было дорого её сердцу, вот уж на протяжении почти тридцати пяти лет было самое простое, неброское обручальное колечко. Нужно что-то другое — но что? Ира, столкнувшись с мозговым штурмом своего парня, на вскидку предложила купить технику для дома. Витя перебирал в голове варианты, но и тут пришёл к выводу, что ему не за что зацепиться: и телевизор, и стиральная машина, и холодильник — всё у них есть. Тогда Ира, взглянув на него, усмехнулась и замкнулась о посудомоечной машине. Чем не подарок? После каких бы то ни было застолий не нужно будет надрываться около мойки, вымывая гору посуды. Загрузил благополучно всё, на кнопку нажал — и готово. Да и в повседневном режиме существенно экономит время, и силы. На том варианте и остановились. Чтобы выбрать необходимую модель, пришлось отправиться в магазин. От многочисленных ценников у Иры, кажется, голова пошла кругом, а продавец-консультант, увидев их в отделе бытовой техники, сходу сделал вывод о состоятельности клиента по внешнему виду. Глядя на старания бедного паренька, который по возрасту смахивал на подрабатывающего во внеурочное время студента, Холмогоровой на долю секунды даже стало его жаль, потому что всё, что касается денег, для Вити было вопросом принципиальным. Он, с видом строжайшего экзаменатора, не упускал возможности расспросить обо всех функциях той или иной модели. В какой-то момент Ира даже стала сомневаться, зачем именно они здесь: чтобы купить посудомойку или проверить на стрессоустойчивость персонал магазина? — Вить, не страшай ты так парня, он уже весь белый, как мел, — когда после очередного вопроса Витя попросил предоставить сертификат с гарантией, консультант ненадолго удалился, оставив их наедине. И она решила использовать эту возможность провести «воспитательную беседу». — Ниче, зато получит прилично. — Пчёла продолжал смотреть на ближайшие модели интересующего его товара. — И потом: это его работа. Назвался груздем — полезай в кузов, слыхала поговорку? — Слушай, фольклорист медовый, ты не боишься, что доведёшь человека до обморока? Если бы я работала у вас юристом, ты б так и меня гонял? — Чисто ради интереса решила спросить, а взгляд Вити скользнул по ней ниже, остановившись на небольшом вырезе груди. Из-за температуры в помещении, резко контрастирующей с морозной улицей, Ире стало жарко и она расстегнула своё пальто. — О да, я весьма строгий босс, — его рука скользнула по её талии ниже, и ещё ниже, пока, наконец, не ухватилась за её пятую точку, от чего щёки Иры залил румянец. — Витя, мы на людях, это раз. Так что веди себя прилично, пожалуйста. А что касается строгости, то ты не в офисе. Это два. Пчёлкин вздохнул. — Интересно, я доживу до того момента, когда ты меня попросишь хотя бы раз вести себя максимально неприлично? — Этот шёпот на ухо вызвал у Иры рой мурашек, пробежавших по телу. Она отстранилась от Вити, пытаясь сохранить дистанцию. Они вместе так неприлично себя вели, что результат этого неприличия скоро можно будет заметить невооружённым глазом. Правда, сам Пчёла об этом ещё даже не догадывается. На этой ноте весьма удачно вернулся продавец-консультант, и их препирательства отпали в сторону. Уже спустя два часа, Виктория Родионовна, открыв дверь, не поверила своим глазам, потому что на пороге стоял сын, а вместе с ним — двое грузчиков, которые, собственно, доставили посудомоечную машину на кухню. Получив свой расчёт, грузчики удалились, а Витя, несмотря на все причитания матери о том, что это бешеные деньги, отказался возвращать покупку в магазин. — Мамуль, ну, хватит тебе, что я, не могу купить тебе такую малость? — Витюш, так я ведь сама всегда справлялась… Глядя на эту заумную технику, по типу посудомоечных машин, роботов-пылесосов или подобное им, Пчёлкины-старшие приходили в недоумение, зачем оно нужно. Павел Викторович, так и вовсе, увидев подарок, заявил, что все эти роботы создаются с одной и той же целью: заменить человека. И как ни пытались Ира с Витей доказать им, что, на самом деле, речь идёт не о замене, а об облегчении жизни, его родители только пожимали плечами и качали головой. Впрочем, внимание сына им было приятно, поэтому уже вскоре Виктория Родионовна решила опробовать технику, заявив, что они будут все вместе пить чай со свежеиспечённой шарлоткой. Поскольку праздник Виктории Родионовны выпал на будний день, среду, было принято решение собраться в тесном кругу в воскресенье. Помимо Иры и Вити, к столу заглянула ещё и близкая подруга Виктории Родионовны, живущая этажом ниже — Ольга Ильинична. И пока за столом велись оживлённые беседы, Ира не могла прекратить думать о своей беременности. Только когда Витя положил ей ладонь на колено под столом, как бы обращая на себя внимание, Ира бросила на него взгляд и услышала тихое: — О чём задумалась? — Да так… — Не говорить же, серьёзно, здесь и при всех. Казалось бы, всего два слова, коротких и быстрых, как вспышка: «Я беременна». Всего полсекунды на то, чтоб выговорить. Но на деле так не получается. Не здесь, не при всех. Ира не хочет, чтобы реакция Вити зависела от присутствующих с ними его родителей — при них он не будет максимально открытым, и, скорее всего, сыграет роль, дабы не расстраивать стариков. К тому же, сказать при них — значит, заведомо решить всё за двоих: едва ли можно помыслить о том, что, узнав о грядущем пополнении, Пчёлкины-старшие допустят вариант избавления от ребёнка. Погонят их в ЗАГС, а там будут радоваться и ждать появления на свет маленького человечка. Ира любит Витю, поэтому считает, что у него должно быть право выбора. Право на свободу в своей реакции. Она не хочет жить иллюзией и привязывать его к себе малышом. Из потока мыслей на сей раз выдернул голос Виктории Родионовны, которая ещё раз поблагодарила их с Витей за подарок. Ольга Ильинична, услышав о посудомоечной машине, заявила, что вещь, действительно, в хозяйстве незаменимая, и поведала о том, как её внук недавно тоже порадовал таким приобретением. Павел Викторович, слушая хвалебные возгласы, вздохнул: — Не знаю, мне кажется, и без этих наворотов жить можно. А то так и оглянуться не успеем, как весь мир заполонят сплошные роботы… — Паш, ну, что ты такое говоришь, — Виктория Родионовна взглянула на супруга, попытавшись сгладить разговор в более мирное русло. — Да то и говорю. Надеюсь, по продолжению рода до роботов не дойдёт… — И, вздохнув, мужчина поднялся из-за стола, желая выйти на балкон, чтобы перекурить. — Бать, — Витя, который сам был заядлым курильщиком, всё же не разделял тяги отца к этой вредной привычке, — мотор посадишь… — Не учи учёного. Он у меня пламенный… — Вить, ты сходи с отцом, а я пока на столе приберу к сладкому, — предложила Ира. Пчёлкин кивнул, поднявшись с места. И когда дверь балкона закрылась за мужчинами, Холмогорова принялась убирать грязные тарелки со стаканами. Виктория Родионовна хотела было заверить, что сама справится, но Ира только покачала головой и с улыбкой кивнула на Ольгу Ильиничну. — Вы пока поболтайте, я быстро. Оказавшись в одиночестве на кухне, Ира, как могла, пыталась отделаться от зудящего ощущения, пробирающегося с тревогой под кожу. Слова Павла Викторовича, будто нарочно, звенели отголосками в ушах, мешая сосредоточиться на приготовлениях. Наконец, загрузив всю посуду в машину и включив её, Ира подхватила стопку чистых тарелок и уже хотела было отнести их в гостиную, как в коридоре, прямо около двери, остановилась, услышав обрывок чужого разговора. — Хорошая они пара, красиво смотрятся вместе. Эх, Викуль, если б в моё время был такой красавец, как твой сын… — Да. Ты знаешь, я рада, что он вместе с Ирой. Она хоть ему, шалопаю, не даст себя погубить… — И хоть Виктория Родионовна любит своего единственного сына больше всего на свете, но не может закрывать глаза на то, что её Витя не идеален. И некоторые отголоски, как, например, его похождения по юности, не были ею забыты. — Молюсь на то, чтоб дожить до их свадьбы и внуков поняньчить… — Так а чего ж они сами-то думают? Не спрашивала? — Нет, ты что, я в это лезть не хочу. Пускай… пускай сами. А я просто буду молиться и ждать… У Иры от услышанного создалось ощущение, будто её ударили этими словами поддых. Но не боль разрослась по всему телу, а тепло. Безграничное тепло и благодарность за эти слова, невольной свидетельницей которых она стала. Рука непроизвольно коснулась живота, скрытого под тканью блузки. Ей захотелось вдруг сказать Виктории Родионовне о том, что та будет отличной бабушкой, но делать этого она, конечно же, не стала. Сперва нужно было поговорить с Витей. И, внося тарелки в гостиную, прерывая разговор своим появлением, Ира даже не догадывалась, что примерно такой же диалог сейчас проводился на балконе.

***

Пчёлкин стоял рядом с отцом, затягиваясь сигаретой, и думал над тем, как же быстро меняется жизнь. Ещё совсем недавно он прятал от отца свои сигареты и старался зажевать каждую скуренную папиросу жвачкой, чтобы не учуяла мать — знал, что не одобрит, хоть и лекций о здоровье читать не станет, но расстроится. А Витя слишком сильно любил и оберегал своих родителей, чтобы позволять себе расстраивать их или волновать, потому привык обо всём молчать. Молчать и о том, каким именно образом он, в свои годы, без высшего образования, зарабатывал в день столько, сколько получал его отец, когда-то трудившийся на заводе в две смены, чтобы обеспечить всем необходимым жену и сына. Сам Павел Викторович тоже думал о том, что жизнь несётся быстро, и его сын, которого он ещё недавно ловил на куреве и обещал надрать уши, если ещё хоть раз учует запах никотина — в его пятнадцать-то лет рано таким баловаться — ныне стоял рядом с ним и вполне спокойно наблюдал за тем, как дитё само травится. Дитё… Двадцать два года, под метр восемьдесят ростом! — Бать, чё за похоронное настроение? — Решив не тянуть быка за рога, а кота — за яйца, Пчёла спросил прямо. Привык, что отец никогда от него ничего не утаивал и говорил всегда начистоту, как есть. Но взамен он не ожидал услышать того, что услышал в самом деле: — Скажи мне, у вас с Ирой как? — В каком смысле? — В прямом. У вас всё серьёзно? Витя, честно говоря, не понимал причины, по которой вся эта тема поднялась вдруг наружу. Тем не менее, честно ответил: — Да. — Ты меня не принимай за ханжу, но вы живёте вместе уже год… — В понимании Павла Викторовича, подобное было более, чем серьёзно, потому что ни одна девушка прежде не задерживалась рядом с его сыном дольше чем на пару ночей. Причем, исключительно ночей. — И? — И мы с матерью ждём каких-то логичных перемен. — Вон оно, значит, как. Витя кивнул. Ну да, в принципе, неудивительно. — Мать с утра вся светится, думает, вы о своей свадьбе объявите наконец. А ты, как я понимаю, не сильно торопишься… — Бать, стоп, — Витя поймал себя на мысли, что у него сейчас вскипит мозг, — вы с чего вообще взяли, что мы жениться будем сейчас? — А коль не сейчас, то когда? Сколько ты ещё ждать хочешь? — Да мы вообще об этом не говорили и не думали. — Ты, может, и не думал, но по Ире видно, что она напряжена. Это тебе она может из гордости не говорить, что хочет, а сама, небось, тоже ждёт и надеется… Пойми, сын, жизнь проходит, несётся с бешеной скоростью, и всем, так или иначе, рано или поздно, нужно определиться. — Я тебя услышал, но мы сами со всем разберёмся. — Витя не хотел говорить о том, что ему не всё нравилось в их с Ирой жизни. Её работа стояла костью в горле Пчёлкина. Впрочем, впутывать в свои отношения родителей он совершенно точно счёл неправильным, и делать этого не собирался. — Ну смотри. Не повторяй наших с матерью ошибок. — Это ты о чём? — Витя не видел сходства. — О том, что всё надо делать вовремя. И жениться, и детей заводить, чтоб иметь силы поставить их на ноги, и иметь здоровье — внуков дождаться… — Павел Викторович, потушив сигарету, бросил бычок в жестяную банку и удалился обратно в гостиную. Витя, проводив отца взглядом, только вздохнул. Этот разговор, вне всяких сомнений, слегка выбил его самого из колеи.

***

По дороге домой Ира молча смотрела в окно машины. Они проносились мимо улиц Москвы, сияющих в вечерних огнях. Зимой всегда темнело так рано — если не знать наверняка, что сейчас только половина седьмого вечера, можно подумать, что уже глубокая ночь. Улицы были практически пустынны, несмотря на такое детское время, из-за погоды люди предпочитали отсиживаться вечерами дома. Зато как только грянет весна, и всё снова оживёт: не только природа проснётся ото сна, сбрасывая снежное одеяло с веток деревьев и примеряя зелёную листву. Несмотря на её протесты, Витя сел за руль — Ире категорически не нравилось то, что Пчёлкин, позволяя себе выпить хоть каплю алкоголя, мог спокойно водить машину. Нет, конечно, опыта ему не занимать, как-никак, с шестнадцати лет за рулём, но всё же это можно было расценивать как прямое правонарушение. А если сейчас на дорогу выскочит какой-то сумасшедший, и падёт прямо под колёсами его мерседеса? Впрочем, об этом Пчёла даже не думал — любого сумасшедшего он в два счёта отпугнёт, если не своим гонором, то припрятанным в бардачке стволом… Когда по салону стала разноситься трель мобильного телефона, Ира недовольно цокнула языком — конечно, сейчас самое время водить разговоры. Витя, сделав вид, что не заметил её эмоций — а заметил ли он их в самом деле? — перехватил удобнее аппарат и, нажав на кнопку, прислонил к уху. Как ей стало понятно с первых секунд, на том конце провода был Белов. Витя говорил о каких-то договорах, которые помогут им увеличить прибыль в ближайшее время; Ира молчала, стараясь не вслушиваться в его разговоры, и всё так же смотрела в окно, принципиально отвернувшись от Пчёлы. А про себя отсчитывала секунды их длящегося разговора, которые перетекали в минуты… — Чего они хотят, ещё раз? Ах, юриста прислать? Ну пусть присылают, чё! — Витя крутил руль, выводя машину на поворот. Ира почувствовала, что в один момент они едва не забуксовали из-за творящегося на дорогах гололёда — пришлось покрепче ухватиться за дверную ручку, сжав пальцы. — Жаль бедолагу, весь день к хуям потратит за просто так… Светофор перед ними замигал жёлтым, и секунду спустя — красным. По всем правилам дорожного движения, Пчёлкину следовало остановиться, тем более, что впереди — зебра, и здесь даже любого сумасшедшего, выскочившего в данный момент на дорогу, посчитают жертвой, но он, как ни в чём не бывало, только поддал газу. — Слушай, я не пойму, а чё они так нам не доверяют? Мы, как-никак, партнёры! Ты Фаре звонить там не пробовал, с ним покумекать? А то такими темпами скоро каждую букву под лупой смотреть начнут… — Саша что-то ему ответил и Витя хмыкнул. — Вот будет-то веселье… Ну ладно, Сань, давай, а то я за рулём, и Ира во мне сейчас дыру прожжёт через окно, что я лясы с тобой точу… — Видимо, всё-таки заметил. Как только Витя отключился, положив мобильник в карман, в салоне снова повисла жгучая тишина, но продержалась она недолго. Ира, почувствовав его ладонь на своей коленке, хотела убрать руку Вити, но он ловко перехватил её пальцы, чуть сжав. — Чё ты хмурая такая, красна девица? — Ничего. — Не ври. Я ещё у родителей заметил, что ты поникшая сидела. Что-то случилось? — Задавая в этот момент вопрос, Пчёла волей-неволей прокручивал в голове голос отца. Что, если причина действительно в этом? Ира перевела взгляд на Витю. Тот смотрел на дорогу, время от времени бросая взор на зеркала, чуть прикусывая изнутри нижнюю губу. — Ир? — Не услышав её ответа, Витя глянул на неё, чтобы убедиться, что она всё ещё рядом с ним, а не витает где-то в своих облаках, задумавшись. А Ира вздохнула, понимая, что момент, судя по всему, настал. Сейчас или никогда. — Ты прав, случилось. — Пчёлкин кивнул, снова поворачивая машину, уже на их улицу. До их дома оставалось меньше ста метров. И прежде чем он успел спросить что-то ещё, она набрала в лёгкие воздуха и на выходе выпалила, как будто отрезала: — Я беременна. Резкий свист тормозов — кажется, он переборщил, нажимая на педаль, потому что в тот самый момент, когда Ира произнесла эти два слова, не пойми откуда выскочила навстречу чья-то «бэха»: за чёрными тонированными стёклами не представлялось возможным разглядеть лица водителя, на котором, в общем-то, Пчёла сейчас не акцентировал ни малейшей доли собственного внимания. Вместо этого пришлось приложить все усилия, чтоб не врезаться в ближайшую бетонную плиту, которая уже месяц стоит у них на въезде во двор — тоже непонятно откуда взявшуюся. Иру по инерции резко толкнуло вперёд и, по всей видимости, если бы не ремень безопасности, она с лёгкостью протаранила бы своей головой лобовое стекло. Но ремень не отпустил и буквально через полсекунды так же резко притянул назад, заставляя стукнуться о мягкую оббивку сиденья. Да уж, она выбрала наиболее «подходящий» момент для этого признания. — Ты сейчас пошутила? — Вопрос, прозвучавший в повисшей тишине, полоснул по сердцу. — Ты считаешь, такими вещами стоит шутить? — Отбрасывает в ответ. Витя на мгновение замер, уткнувшись взглядом в одну точку перед собой и не замечая света фонаря, падающего прямо на капот его машины, которая несколько секунд назад лишь чудом уцелела, не врезавшись в бетонную плиту. «Ты же хотел услышать правду, Пчёл, ты её услышал.» Тишина больно давила на виски. — Подожди, — Витя вдруг усмехнулся, взглянув на неё, и в выражении его лица Ира не увидела радости. В данный момент там был только шок, — как?! Как это… — Как это получилось? — Ира посмотрела на него в ответ, и на губах её появилась соответствующая горькая усмешка. — Мы оба с тобой прекрасно знаем, как. Хотя, я понимаю твою реакцию… — Да чё тут понимать, мы с тобой предохранялись! — В данную секунду Витя Пчёлкин медленно, но верно охуевал от этой жизни. «А чё ты хотел? Любишь кататься, люби и саночки возить. Или ты, Пчёл, наивно полагал, что детей в капусте находят или их аист подбрасывает? Самое время развеять мифы.» Нет, он, конечно, знал, что и как, но не думал, что это случится с ними. Он совершенно точно не был к этому готов. — Ты знаешь, врач мне объяснил, что, оказывается, не всегда это помогает. Риск остаётся, так что мы с тобой, Пчёлкин, рискнули и прогадали. Понимала ли она его? О да, ещё как. Но в глубине души Ире всё равно было обидно. Наверное, потому, что часть её, которая оставалась немного наивной, давала хотя бы малейший процент на то, что Витя, всё же, отреагирует как-то иначе. — Ир, я… — Расслабься. Я не собираюсь привязывать тебя к себе ребёнком. — Раздался щелчок — Ира отбросила ремень безопасности, надавив пальцами на ручку двери. — Ты не готов, и я тоже не готова. Значит, дело остаётся за малым. Её последние слова будто ударили его поддых. Пчёла понимал, что она имеет ввиду, и от одной только мысли, что Ира может решиться на подобное, его будто окатило ледяной волной. Он не успел даже и рта раскрыть, как она вышла из машины и, с каждым шагом набирая скорость, уже спустя несколько секунд добралась до двери подъезда, скрываясь внутри дома. А вот у него самого, казалось, от переизбытка эмоций, в это мгновение всё тело и движения сковывал шок. Пчёлкин уткнулся руками в руль, глядя в одну точку перед собой, а по вискам эхом продолжали звучать обрывки её голоса, будто желая добить его. «Я беременна… …мы с тобой, Пчёлкин, рискнули и прогадали… Значит, дело остаётся за малым…»

***

Первое, что увидела Ира, открыв глаза — свет. Яркий, ослепительный свет — он был повсюду: куда бы ни натыкался её взгляд, лез в глаза, заставляя щуриться. Она прислушалась к окружающим звукам — до ушей доносилось отдалённое пение птиц и крик чаек. Странно, откуда чайки? Сейчас же зима, она в Москве… Но странным было не только это. Отовсюду, куда бы она ни смотрела, ничего нельзя было разглядеть, словно всё застилал белый, неприглядный туман. Его клубы окутывали её, будто нарочно мешая увидеть что-то очень важное. Или кого-то? Место, в котором она очутилась, было сложно описать. Это было похоже на перрон — она стояла совершенно одна, на пустынной платформе. Не было ни поезда, ни толпы людей, как это обычно присуще, ни проводников, зазывающих пассажиров в вагоны, проверяя перед этим билеты. В который раз оглянувшись и ничего не увидев, Ира нерешительно двинулась вперёд, и успела сделать всего пару шагов, как вдруг позади раздался голос. Казалось бы, давно позабытый ею, ласковый голос, зовущий её по имени с такой интонацией, что внутри всё сжалось. Так её звал лишь один человек, которого уже давно не было среди живых. — Мама?.. — Ира не верила своим глазам и едва слышно вскрикнула, когда перед её лицом появилась она. Будто из-под земли или из воздуха — но это, действительно, была она. С густой копной каштановых волос и ослепительно-яркими, голубыми глазами, которые унаследовал Космос — Евгения ничуть не изменилась. Она выглядела так же, как в последние дни при жизни: красивой, молодой, и в данный момент, скорее, смахивала на старшую сестру, нежели на женщину, которая имеет такую взрослую дочь. — Здравствуй, моя девочка, — она улыбнулась, и Ира почувствовала, что на глазах выступили слёзы, делая её образ расплывчатым, — не надо плакать, в твоём положении это вредно. Ты позволишь? — Её ладонь коснулась живота, но, вместо холода, Ира почувствовала от прикосновения обжигающее тепло. — Какая ты у меня красавица стала… Мгновение — и Ира не выдержала, бросившись к ней с объятьями. В эту секунду она не походила на взрослую женщину; не была ни на йоту схожа со следователем Холмогоровой; она будто превратилась в ту восьмилетнюю девчонку, потерявшую самого близкого человека. Слишком рано и незаслуженно, слишком больно. Да, Ира никогда не была одинокой; у неё по-прежнему был Космос, был папа, были друзья, но маму никто и никогда не смог ей заменить. Даже Виктория Родионовна, всегда с теплотой и заботой относящаяся к ней, не могла сравниться с родной мамой, которой ей так не хватало все эти годы. И в особенности — сейчас, когда она так запуталась, когда ей до безумия страшно, и она не знает, как поступить… — Мамочка… — Я рядом, родная, я рядом, — Евгения гладила по голове, как когда-то, в детстве, обнимая одной рукой, и тепло улыбалась, прижимаясь щекой к дочке, — ну, что ты? Всё хорошо… Ира так много хотела ей рассказать, посоветоваться, но здесь и сейчас все слова будто разом выкачали из неё, и она не могла ничего, кроме как плакать, прижимаясь к ней, и отчаянно усиливая хватку объятий — словно боялась, что если отпустит хотя бы на секунду, мама тут же исчезнет. Она не могла её потерять снова. — Я всё знаю, знаю, милая… — Мне так страшно… — Сквозь рыдания, выдавила из себя признание Ира. — Я не знаю, что делать… Мне совсем не с кем посоветоваться, я боюсь, что меня не поймут и… — Тот, кто любит, всегда тебя поймёт. — Евгения отстранилась от неё, улыбнувшись, и лёгким касанием стёрла слёзы с покрасневших щёк, совсем как в детстве, когда Ира разбивала коленки, падая с велосипеда. — А то, что тебе страшно, это абсолютно нормально. Всем страшно. Но все, так или иначе, справляются, и ты тоже справишься, ты ведь у меня сильная. Ира кивнула, закусив губу. Она сильная. Только вот в последнее время эти силы подводят её. — Витя не в восторге от моей беременности… — Просто он, точно так же, как и ты, испугался, — Евгения улыбнулась, — его жизнь тоже поменяется, причём, очень и очень сильно, с появлением вашего малыша. Знаешь, какой красивый ребёночек у вас будет? — Заправив выбившуюся прядь волос за ухо дочери, она кивнула в подтверждение собственным словам. — Не ври себе, ты не сможешь его убить. Ты ведь всегда любила детей. Помнишь, ты даже присматривала за младшими детками, когда к нам с папой приходили в гости его друзья, коллеги? Ира помнит. Помнит всё до мельчайших деталей, хотя прошло уже больше тринадцати лет. После того, как мамы не стало, все эти друзья резко испарились, прекратив их навещать, и Ире с Космосом пришлось самим думать, как справляться с депрессией, поглотившей отца. — И его ты тоже полюбишь. — А если нет? Что, если я не справлюсь? — Никаких «если». Обязательно полюбишь и справишься. Вот увидишь. По перрону пронёсся гудок. Это было похоже на оповещение о прибытии поезда. Ира завертела головой по сторонам, но ничего так и не смогла увидеть. Евгения, поджав губы, с лёгкой грустью вздохнула и произнесла: — Мне пора. — Как? Уже?.. — Увы. Тебе со мной нельзя, тебе ещё слишком рано. — Мам, не уходи… Пожалуйста… — Я никуда не уйду. Я всегда рядом… Ира не хотела отпускать её, но, как бы она ни старалась зацепиться за неё, остановить, ничего не получалось. Она будто утекала сквозь пальцы, растворялась. Поднявшись в воздухе выше, словно поставив ногу на невидимую ступеньку, Евгения в последний раз оглянулась на свою дочь, чтобы сказать: — Береги себя, и малыша тоже береги. — Мам… Мам, подожди, не уезжай!.. — Ира пыталась догнать её, но, стоило ей хотя бы на шаг приблизиться, как разом всё исчезло. Исчез свет, исчезла платформа, исчезло лицо мамы, и осталась только темнота. Вздрогнув, Ира резко распахнула глаза и подорвалась на кровати, судорожно вдыхая комнатный воздух. В спальне, как и во всей квартире, стояла жгучая тишина. Настенные часы, цокая стрелкой, показывали половину второго ночи. Сбросив с себя одеяло, Ира опустила ноги вниз, касаясь голыми ступнями холодного пола. Добравшись до кухни, щёлкнула выключателем — люстра на потолке тут же зажглась, заливая помещение желтоватым светом. Набрав в стакан холодной воды, Ира трясущейся рукой поднесла его к губам, сделав залпом несколько глотков. Этот сон, который ей приснился, всё ещё очень явно сохранялся в памяти, и Ира почему-то была уверена, что не скоро сможет его забыть, если вообще ей это когда-нибудь удастся. Потому что ей снилась её мама — мама, которая умерла почти тринадцать лет тому назад. И каждый свой сон, в котором она появлялась, Ира помнила до мельчайших деталей — подобное случалось редко, но метко. И вот, в этот раз, тоже. Рука коснулась живота. Её ребёнок ещё совсем маленький, и беременность внешне даже не заметна, однако, Ире в эту секунду показалось, что страшно не только ей самой, но и ему тоже. Или ей. Она ведь даже понятия не имеет, кто там: мальчик или девочка? В ушах снова прозвучали отголоски женского голоса: «Знаешь, какой красивый ребёночек у вас будет? Не ври себе, ты не сможешь его убить.» Ира закусила губу, приблизившись к телефону в коридоре. Пока набирала номер, в глубине души надеялась, что абонент на том конце провода ей ответит. Вити не было дома — после их разговора, в квартиру он так и не вернулся, и Ира понятия не имела, где он сейчас находится. Длинные гудки тянулись целую вечность, после — сменившись короткими. Он не ответил. Ира попыталась набрать ещё раз. Результат был тот же. Наконец, поняв, что сейчас до него ей не дозвониться, Ира положила трубку на место и пошла в спальню, с твёрдым осознанием того, что завтра ей обязательно нужно с ним поговорить. А ещё — поехать и написать заявление. Мама была права — она не сможет убить собственного ребёнка.

***

«Метелица» или, как её между собой называли бригадиры, «Метла» — была злачным местом. Здесь всегда царила шумная атмосфера: музыка грохотала, отливая от танц-площадки к стенам, у которых располагались столики; небольшой тесноватый коридорчик вёл в специальную зону для VIP-клиентов, которые, за определённую сумму, могли позволить себе там уединиться — в основном, в обществе прекрасных дам, статус которых зачастую сразу бросался в глаза. И именно в одной из таких VIP-зон, отделённой ширмой, сейчас находился Виктор Пчёлкин, правда, прекрасной дамой рядом с ним даже и не пахло — зато пахло скуренными подряд тремя сигаретами и коньяком, который он хлестал, как не в себя, прокручивая в голове прошлое. Пчёла пил — безбожно и безостановочно, вот уже третий час находясь в собственном внутреннем конфликте. Хаос мыслей в голове, пробегающих по кругу, не давал ему возможности оправиться от происходящего и толком проанализировать сложившуюся ситуацию. Хотя, он полагал, что как раз таки анализом и занимался, а на деле — самобичеванием. «Я беременна.» Он прокручивал в голове моменты — в целом, всю свою жизнь. За свои двадцать два года Витя Пчёлкин, пожалуй, успел немало натворить, чтобы придти к выводу, что обычная семейная жизнь — не предел его собственных мечтаний. Нет, конечно, он умеет любить, или, во всяком случае, считает, что умеет — Пчёла искренне дорожит людьми, которые ему дороги: родителями, друзьями, и Ирой, но… Мог ли он представить себе, что всё то, что выстраивал в голове, весь его сценарий, по крупицам сложившийся и только-только начавший воплощаться в жизнь, вот так лихо вдруг разрушится, спутав все карты и ориентиры? «Я беременна.» Витя, откровенно говоря, не понимал, как такое могло с ними произойти. Как, если он, блять, лично всё привык контролировать в этой жизни?! Тем не менее, кто-то наверху явно решил посмеяться над ними с Ирой, подбросив вот такой вот нежданный «сюрприз». «Я беременна.» Пчёла соврёт, если скажет, что, услышав эти слова, он подумал об аборте. Нет. Такая мысль, как бы там ни было, даже не возникла в его голове — будучи бандитом; человеком, ежедневно готовым наставить ствол на любого, кто встанет у него на пути, Витя не был тем, кто безо всякого зазрения совести подпишет смертный приговор своему собственному ребёнку. Просто… Он испугался. Да, чёрт возьми, он именно, что испугался, представив себе, насколько изменится их привычная жизнь! «Я беременна.» Ему стало страшно. Страшно не потому, что он хотел от всего этого отказаться и отправить Иру под нож, а потому, что он попросту не знал, что ему делать. Он не представлял, каково это, быть отцом: иметь дочку или сына, за которого ты — в ответе. Раз и навсегда. Дети меняют абсолютно весь твой привычный устой. До определённого момента жизни ты живёшь, будто король, а потом — раз — и вдруг появляется кто-то, без кого уже нельзя жить. Кого нельзя оставить, забыть, вычеркнуть — потому что это твоё. Потому что оно привязывает тебя к себе похлеще всяких верёвок, штампов, печатей, клятв и прочего. «Я беременна.» Витя испугался, внезапно ощутив на себе эту ответственность: ну, какой из него отец? Что он может дать своему ребёнку? При его ритме жизни, да при ритме жизни Иры — это же сплошная, ежедневная угроза и риск. Вон, вспомнить хотя бы то, как им недавно под дверь подбросили банку с чьими-то глазами — да у Пчёлы внутри после такого всё нахрен перевернулось, он сам едва не выблевал от брезгливости и ужаса содержимое собственного желудка. Особенно, когда Ира сказала, что это глаза подростка, которого убил какой-то маньяк… «Я беременна.» Разве дети должны жить в таком мире? В мире, где правят стволы и жестокость; где идёт расплата кровью за любую, даже самую малейшую оплошность. Пчёла вдруг представил себе на секунду: а что, если его самого убьют? Ведь, как бы сильно он ни пытался это ото всех скрыть, но мысль всё равно сидела в нём уже довольно долго и глубоко: их бригада сколачивает своё состояние незаконным путём; каждый из их четвёрки находится под прицелом врагов, которым только дай волю — загрызут без промедления и сожаления; и они сами, чтобы выжить, были вынуждены порой поступать точно так же. Потому что слабым среди них нет места. Но, даже несмотря на такую философию, они — Витя искренне хотел в это верить — по-прежнему оставались людьми, и ничто людское — касаемо близких — им ни было чуждо. Больше всего в жизни он боялся именно смерти, но, услышав Ирины слова, понял, что теперь этот страх будет разбавлен ещё одним, куда более ужасающим. «Я беременна.» Страх за жизнь собственного ребёнка — и за то, что с ним будет, если самого Пчёлы не станет. «Я беременна.» Очередная порция коньяка отправилась внутрь его организма, обжигая глотку и пищевод. Витя закусил лимоном, морщась от кислого вкуса. Тело его, несмотря на выпитое количество алкоголя, не желало расслабляться, потому что эти мысли всё никак не улетучивались из головы. «Я беременна.» — Пчёл, я, конечно, безмерно счастлив, что ты меня пригласил, а не стал нажираться в одиночку, но, может, озвучишь повод, по какому мы тут собрались с такой весёлой атмосферой? — В голосе Фила, сидящего рядом, звучал неприкрытый сарказм. Однако, не было и намёка на упрёк, потому что, глядя на товарища, Филатов понимал, что дело, судя по всему, серьёзное. Вите нужно было с кем-то посоветоваться, но за своими размышлениями он умудрился даже забыть о присутствии друга. Это осознание вызвало горькую усмешку на лице, больше похожую на нервную. — Просто хотел узнать, как у тебя жизнь, — с губ сорвался смешок. Это всё нервное. «Я беременна.» — В два часа ночи? — Филу подобное рвение было непонятно. — До утра было не втерпёж досидеть? — Не втерпёж… — Медленно проговорил Витя и, вздохнув, хлопнул себя ладонями по коленам. — Как там Томка с Филиппычем? — В отличие от нас с тобой, видят уже десятый сон, — покидая тёплую кровать после полуночного звонка, Валера сделал всё возможное, чтобы не разбудить ни супругу, ни наследника, но Тома всё равно проснулась и поинтересовалась, куда он собрался ночью. Кратко объяснив ситуацию, Фил чмокнул сонную жену на прощание в губы и поспешил покинуть квартиру, буквально на цыпочках проходя мимо детской. — А вообще, как оно… Отцом быть? — Пчёл, не пугай, ты чё вопросами такими сыпать вздумал? — Одного взгляда на переменившееся лицо товарища было достаточно, чтобы понять, в чём причина того, что его дёрнули сюда посреди ночи, оторвав от самых родных и дорогих сердцу людей. — Да ладно… — Прохладно… — Пчёл, ну, я тебя поздравляю! — На лице Филатова появилась искренняя радость за друзей. — Чё ты кислый такой, будто помер кто? Это ж, наоборот, счастье привалило! — С какой стороны посмотреть… — Не понял, ты сейчас о чём? — Скорее уж, о ком. Мне Ирка когда сказала, я прям знатно охуел… — Ещё и додумалась, блин, сказать о таком, когда он был за рулём! Пчёла поражался тому, как легко и просто, во всяком случае, со стороны, прозвучали всё её слова. — Не успел даже обмозговать всё, как следует, мы ж не готовы к этому были и… — Только не говори, что ты ей наговорил всякой хуйни, — Валера, пожалуй, в эту секунду мог бы переменить свой настрой и дать Пчёлкину хороших пиздюлей. Хотя, учитывая ситуацию, такими темпами начнёт выстраиваться очередь из желающих, где Космос будет явно не последним человеком. — Да говорю ж, даже наговорить толком не успел… — А что успел? — Валера, выслушивая его рассказ, не понимал, как так могло получаться. Вроде, взрослые люди, есть головы на плечах, а рубят сгоряча, что мама не горюй! — Пчёл, я фигею с вас, дорогая редакция! Ну ты дурак, что ли? Тебе надо было не отпускать её, а в охапку сгребсти и поговорить толком! Шок-шоком, но ты ж мужик, а у неё сейчас, считай, мозги набекрень переворачиваются, и вообще весь организм перестраивается, ей в тыщу раз страшнее, чем тебе! Ёлы-палы… — Ты будто первый день её знаешь, она так ускакала, что даже и слово вставить не успел… — И вместо того, чтоб действовать, ты пришел сюда бухать. Класс! — Фил готов аплодировать стоя и, возможно, будь у него при себе Оскар за тупость по опрометчивым поступкам, он бы сию секунду вручил его этой сладкой парочке, но, к сожалению, Оскара при нём не было. Зато был здравый смысл, а это было куда важнее. — Ты башкой своей не подумал, что ей волноваться нельзя, что она, может, переживает, где ты там и с кем? Дай сюда мобилу, — выхватив аппарат, который Пчёла достал из кармана, из руки, Фил глянул последние пропущенные: — что и требовалось доказать! Ира телефон там уже тебе обрывала, да ты, олух, на «беззвучный» поставил… Давай, поднимай свой седалищный нерв, — Филатов подхватил его под руку, заставляя подняться. — Ну и куда ты хочешь ехать? — Ты, кажется, говорил мне недавно, что любишь её и хочешь быть с ней, так? — Так. — А вот раз так, то поехали… — Фил понимал, что надо друга подтолкнуть к правильному поступку, который, так или иначе, всё равно бы рано или поздно произошёл, как бы эти двое не отмахивались, что им оно не надо…

***

Когда в квартире раздался телефонный звонок, Ира, успевшая забыться беспокойным сном, разлепила глаза. Комнату уже заливало лучами утреннего рассвета. Поднявшись с постели, Холмогорова подошла к разрывающемуся аппарату связи, отвечая на звонок сонным голосом: — Алло? — Ир, это я… — Витя? Ты где? — Выгляни, пожалуйста, на балкон. — Пчёлкин отключился, оставив ей короткие гудки. Ничего не понимая, Ира подхватила с дивана сложенный плед и, укутавшись в него, одёрнула полупрозрачные занавески, открывая себе проход к балкону. Дверь поддалась её манёвру, впустив в квартиру зимнюю прохладу. Мороз коснулся щиколоток и ступеней, когда Ира сделала шаг вперёд, выходя из гостиной. Удивление разом сменило остатки сна, когда она увидела его — Пчёлкин стоял по ту сторону, в нескольких метрах от их балкона, поднятый с помощью крана-манипулятора. Когда он махнул кому-то рукой и его подвинули ближе к их балкону, Ира с опаской выглянула вниз, по прежнему не понимая происходящего манёвра, но ничего не смогла рассмотреть, кроме машины, которая управляла краном. — Вить, я хотела с тобой поговорить… Он покачал головой, перебивая её: — Погоди, дай я скажу. Держи, это тебе… — Из-за его спины ей прямо в руки угодил пышный букет ромашек. — Я знаю, что я повёл себя неправильно, но я растерялся поначалу. — Ира вслушивалась в его слова и ловила себя на мысли, что впервые видит настолько волнующегося Пчёлу. Это серьёзно он стоит перед ней сейчас? Тот самый бандит и в прошлом — рэкетир, наводящий на своих недругов страх? — На самом деле, я понял, что я хочу этого: хочу просыпаться с тобой каждый день, хочу, чтобы всё было, как у людей. И я хочу, чтобы ты родила мне ребёнка. Я постараюсь стать ему хорошим отцом, хоть и, признаюсь честно, боюсь, потому что это для меня первый опыт моего отцовства. Ир, — Ира в шоке смотрела на то, как Витя опускается на одно колено перед ней, сжимая в руке бархатную коробочку. В эту секунду он не похож был на самого себя. В эту секунду происходило то, чего Ира никогда от него не ждала. — Вить…? — Она, всё ещё отказываясь верить своим глазам, не могла осознать, что всё происходящее, действительно, не сон. Может, она сейчас откроет глаза и снова проснётся в постели одна? Но его следующие слова окончательно разделили её в этом: — Выходи за меня замуж. Первая эмоция, которая пришла к ней — это шок. Ира, живя с Витей под одной крышей столько времени, уже давно смирилась с тем, что свадьба, семья и дети, прогулки по выходным и прочие детали обычной, рутинной жизни — это не про них. Она не то, чтобы горела желанием остаться незамужней или, наоборот, надеть на палец кольцо — просто не думала, что услышит от него когда-то эти слова. — Вить, ты… Ты правда этого хочешь? — Ей казалось, что он делает это всё не потому, что любит её, а потому, что она беременна. Но она ведь не хотела давить на него обязательствами, она хотела, чтобы, если они и поженятся, то уж точно не только ради ребёнка. — Хочу, — и то, как твёрдо он произнёс это слово, стёрло в её голове всяческие сомнения. В горле появился ком. «Просто он, точно так же, как и ты, испугался.» Ира смотрела в голубые глаза Пчёлкина, в которых плескалось неприкрытое волнение и неподдельная искренность. И в эту секунду она поняла, что страшно, в действительности, не только ей. И что это абсолютно нормально. — Ир? — По всей видимости, она до неприличия затянула с ответом, заставив его волноваться ещё сильнее. — Я согласна. — Она согласилась! А когда внизу раздались чьи-то радостные выкрики, Ира высунула голову вниз, чтобы понять, кому Витя крикнул это, и уловила в поле зрения Тамару с Валерой, и Филиппыча в коляске; а ещё — соседей, которые, оказавшись в такой ранний час на улице, смотрели наверх с нескрываемым шоком. Ухватившись одной рукой за перила, Пчёла перелез на балкон, оказавшись теперь рядом с ней. — Ты как это всё спланировал? — Долгая история, — ему не хотелось грузить её рассказами о том, как Фил звонил в три часа ночи режиссёру, чтобы одолжить со съёмок этот кран, и как тот в ответ материл его, недоумевая, на кой хрен он понадобился им в такое время суток. — Вот уж никогда не думала, что ты сделаешь мне предложение с помощью крана и на уровне седьмого этажа… — Ну мы ж с тобой лёгких путей не ищем, правда? — Витя усмехнулся, и Ира, подняв голову, посмотрела прямо в его голубые глаза. — Ты прости меня, я наговорила тебе тоже лишнего, и вообще… Если бы не моя работа, мы, наверное, не ссорились бы всё это время и… — Витя приложил палец к её губам, не давая договорить. — Забыли. Сейчас самое время для поцелуя жениха и невесты… И, когда Пчёлкин поцеловал её, она растворилась в этом ощущении, позволив себе забыть обо всём плохом, что имело место быть прежде. — Я люблю тебя. — Когда Витя первым отстранился от неё, прошептала Ира, продолжая прижимать к себе пышный букет ромашек. И Пчёла, глядя прямо ей в глаза, взял её лицо в свои ладони и тепло улыбнулся, проводя большим пальцем по щеке. — Я тоже тебя люблю… И его. — Взгляд упал ниже, на живот. — А может быть, её? Вдруг, там девочка? — А без разницы. — Его выражение лица стало серьёзным, и в эту секунду Ира уже чётко осознавала, что этот момент запомнится на всю жизнь. И что Витя ни капли не иронизирует. — Я вас люблю. Что чувствует человек, когда его жизнь рушится? На этот вопрос Ира, пока ещё Холмогорова, не знала ответа. Зато она точно знала, что здесь и сейчас, находясь в крепких объятиях мужчины, которого любит, она абсолютно счастлива. И пускай это известие о беременности свалилось на них, как гром среди ясного неба, но разве это отнимает то, что было у них до этого? Несмотря на все ссоры, несмотря на все недопонимания, которые, так или иначе, случаются у каждой пары; несмотря на страх, который присутствовал у них при одной мысли о родительстве; несмотря ни на что — в эту секунду Ира мысленно поклялась в себе, что будет всегда рядом с ним. И будет его любить. И, как бы наивно это ни звучало, но Ира верила, что, после случившегося, Витя Пчёлкин никогда не заставит её нарушить эту, данную самой себе, клятву.