Зависимые

— Долго нам ещё идти? — Недовольный вопрос Сельской долетел до ушей. — Судя по координатам, которые нам дали, минут пять, — сделал умозаключение Прохоров, вертя головой во все стороны. Ира тоже осмотрелась по сторонам, потирая озябшие ладони. Температура воздуха продолжала стойко держаться на отметке ниже десяти градусов по Цельсию, вот уж какой день заставляя людей ёжиться, от сковывающего щёки мороза, и кутаться в свою одежду потеплее. В данный момент Холмогорова пеняла себя за то, что забыла дома перчатки — так, глядишь, руки бы сейчас не мёрзли, а хоть как-то отогревались. Сунув их в карманы и с силой сжав пальцы в кулачки, она двинулась дальше, к углублению в лес, ступая по скрипучему снегу и небольшим веткам, надёжно упрятанным плотным слоем белоснежного одеяла. Если не отрываясь смотреть только себе под ноги, на этот снег, то Ире кажется, что она видит прозрачные круги перед глазами, доводящие до лёгкого головокружения. Каждый шаг стоило бы делать с опаской, потому что в здешней местности даже не было понятно, где земля резко обрывалась, уходя в чащу леса — по невнимательности запросто можно навернуться и отделаться, в лучшем случае, каким-нибудь вывихом, напополам с испугом. А в худшем… Впрочем, думать об этом сейчас нет ни сил, ни времени. Очередное ночное дежурство выматывало. Ира изрядно устала от этой череды протоколов, допросов, от бесконечных придирок Карпова. Она не понимала, что с ней происходит — казалось, будто что-то внутри сломалось, перегорело. То у неё словно не было никаких сил, то её так и подпирало ринуться, как говориться, в работу с головой. Приступы энтузиазма сменялись апатией, хорошее настроение — депрессивными отголосками. Она даже стала замечать за собой чрезмерную плаксивость, что было ей крайне несвойственно: буквально на пустом месте, как несколько дней назад, когда она увидела на улице мёртвого голубя. Ира, конечно, никогда не была «чёрствой сукой», но чтоб настолько близко принимать к сердцу смерть простой птицы, которую ей в секунду стало невообразимо жалко… в этом было нечто странное. В какой-то момент она подумала, что это всё — результат постоянного нервного напряжения. Конечно, она ведь живёт, как на пороховой бочке: дома — проблемы в отношениях с Пчёлой, на работе — проблемы в отношениях с самодуром-начальником. Шутка ли, выдержать бешеный темп её рабочих будней и при этом не поехать крышей от того, что она не ломовая лошадь и не стальной робот, чтоб работать без перерыва? Если бы могла — поставила бы какие-то внутренние батарейки, чтобы те подзарядились, а так… Каждый раз, вспоминая их с Витей разговор после того злополучного «заключения» в четырёх стенах, Ира хотела вытравить из себя это дурацкое ощущение опустошенности.

На часах было уже за полночь, когда Пчёлкин соизволил появиться на Патриарших. Ира вздрогнула и тут же проснулась — со сном у неё тоже начались проблемы, он стал каким-то особенно-чутким к любым, даже самым малейшим звукам. Слышала, как он разувался в прихожей, но сама не издавала ни звука. От неудобной позы на диване в гостиной у неё затекла шея — Ира попыталась её размять, проводя ладонью, но это слабо унимало ноющую боль. Наконец, Пчёла показался на глаза, остановившись на пороге в гостиной. Ира посмотрела на него и уловила в голубых омутах неимоверную усталость. И если поначалу её так и тянуло съязвить в его присутствии, то теперь она не решилась, понимая, что у него, судя по всему, был не очень-то и простой день.

— Привет.

— Привет… — Пчёлкин плюхнулся на диван рядом с ней, попутно ослабевая хватку галстука на шее.

— Как прошёл день?

— Плохо.

— Проблемы в офисе?

— И в офисе тоже.

Разговор не сильно клеился.

Ира приблизилась к нему, уложив свою голову на его плечо. Скользнула рукой к мужской груди, ощупывая массивную золотую цепь — её подарок ему на прошедший Новый год. Пришлось потратить немаленькую сумму, которую она копила в течении долгого времени, но тогда она не думала об этом, желая сделать ему приятное. И ей самой стало приятно вдвойне, когда она увидела, как в его глазах блеснуло восхищение к вещице и благодарность — к ней. Такая тёплая, граничащая с чем-то невысказанным, но вполне понятным ею. А потом, вместо тысячи слов, был поцелуй.

Крышу сносящий, дух захватывающий, заставляя всё тело покрываться мурашками от Витиных крепких рук, обнимающих за талию и прижимающих ближе к себе.

Почему всё так? Почему их отношения напоминают то штиль, то шторм? Неужели они не могут найти свою золотую середину?..

— Вить, ты прости меня. — Пчёлкин бросает на неё искоса взгляд, когда Ира, отняв голову, заглядывает ему снова в глаза. В самую душу.

И в этот самый момент, пожалуй, Ира может с точностью сказать, что она знает, что такое любовь.

Это бесконечные компромиссы.

Это говорить что-то, наступая на горло самому себе, запихивая свою гордость глубже.

В глубине души, конечно же, ожидая того же от Пчёлкина.

— Мы с тобой оба были неправы, согласись.

— Не соглашусь…

— То есть?

В наступившей тишине Ире кажется, что этот разговор снова как-то накаляется. Но в её голосе нет ни намёка на сталь, а в глазах — только вопрос. Ей нужна правда.

— Меня реально достала твоя работа.

— Я знаю. И я была тоже неправа. Но ты запер меня, а это не выход.

— А что тогда выход? — Пчёлкин разговаривал с ней сейчас тоже, вполне спокойно, никак не нарываясь на конфликт.

Разве что вину свою отказывался признавать.

— Послушай, — взяв её ладонь в свою, Витя поцеловал нежную кожу на тыльной стороне руки, — я был неправ в том, что упрекнул тебя с Жаровым, хотя в моих словах есть доля правды, и ты это знаешь. Но в остальном… Я — твой мужчина, и ты должна считаться с моим мнением, и держать своё слово. Хочешь правду? Я был бы счастлив, если бы ты свалила со своей работы с концами. Да, это так, — Ира пытается одёрнуть руку, но он не отпускает, только сжимая чуть крепче. Не давит, но даёт понять, что не позволяет, — я за тебя переживаю и просто не хочу, чтобы ты нарвалась на неприятности, а рано или поздно они будут. Ты можешь говорить всё, что угодно, но твоя работа не только опасна для тебя, она опасна и для нас двоих. Знаешь, мне даже интересно, если тебе придётся сделать выбор, ты вообще задумаешься над тем, чтобы выбрать меня? — С его губ сорвался смешок.

Ира замерла. Она не знала, что говорить.

— Спокойной ночи, — в моменте, возможно, Пчёла действует грубо, прижимая её к себе и оставляя на губах жадный поцелуй. Ира не успевает толком ответить, как Витя, отстранившись, удаляется в спальню, оставляя её снова одну.

И даже сегодня, когда она уже собиралась отправиться домой и по-человечески выспаться, дежурный нарушил её планы, сообщив, что её бригаду в срочном порядке вызывают в лесополосу Подмосковья. А по порядку это звучало так: двое мужчин решили выбраться на рыбалку — причём, местечко они себе выбрали специфическое, судя по тому, что Ира топает от машины уже минут семь и никак не доберётся до цели — приехали, пробили лунку, стали ловить рыбу. На улице было ещё темно, поэтому они удивились, когда увидели небольшое освещение где-то в двухстах метрах. По их словам, освещение смахивало на какой-то ручной фонарь. Ира уж не знала, какой чёрт их дёрнул пойти и проверить, но, приблизившись к месту так называемого «освещения», они увидели труп и вызвали милицию. Дежурный заверял, что нужно дождаться опер-группу, но, когда они прибыли к назначенному указателю двадцать третьего километра, их никто не встретил — да и машины, на которой приехали эти самые рыбаки, не было. Видимо, мужчины решили, что они достаточно сделали и смотали удочки от греха подальше, пока их не заподозрили в чём-то противозаконном. Шаг, шаг, снова шаг — ничего не слышно, ничего не видно. Только скрип снега и лёгкие, слегка недовольные, вздохи Жанетты Петровны, которая минуты три тому назад стойко отказалась от помощи криминалиста Садовского, предложившего свою руку в помощь, чтобы нигде не навернуться. — Твою мать… — Голос Гриши, внезапно раздавшийся где-то в метрах пятнадцати, выдернул Иру из потока собственных нерадостных мыслей. Повернув голову, она заметила, что Прохоров успел уйти чуть в сторону, сбившись с их, казалось бы, чётко намеченного пути. — Нашёл? — …нашёл. — Хрипло прозвучало в ответ. Ира поспешила подойти к товарищу, но, стоило увидеть всё своими глазами, как сама же лишилась дара речи. Зловонный запах, даже сквозь колючий мороз, резко ударил в нос. «О Боже» — проскочило в мыслях за секунду до того, как мозг стал анализировать увиденное. Это было тело подростка, совсем ещё мальчишки. Но поражало не то, что его убили, а то, каким образом это сделали. Практически ни одного уцелевшего участка кожи не было видно; вместо туловища — наружу торчали кости, мышцы и ошмётки человеческого мяса, словно стая хищных собак его разорвала на куски; из головы выколоты глаза; а кожа на ногах в сплошных гематомах, переливалась оттенками от синего к буро-малиновому. Или, последнее было всего лишь следами крови? Впрочем, едва Ира успела об этом подумать, как ей стало совсем не до того — рвотный рефлекс напомнил о себе. Содержимое желудка благополучно вывалилось наружу за одним из деревьев. Обхватив столб одной рукой, чтобы не свалиться на землю, она согнулась пополам, ощущая, как её всю начинает трясти. Рвота длилась недолго, но ощущая, как содержимое желудка поднимается к горлу, обжигая пищевод, Ире эти секунды показались вечностью. Когда, в конце-концов, рвать стало нечем — за последние несколько дней её аппетит так же оставлял желать лучшего — она закашлялась, сетуя на себя за то, что не взяла с собой никакой воды. Воду, впрочем, любезно протянул Садовский, которому от данной картины тоже стало нехорошо, но он, в отличие от неё, сдержался. В моменте Ире стало стыдно перед остальными, хотя никто, пожалуй, не заострял на этом внимание и не воспринимал её реакцию как нечто из ряда вон выходящее — как-никак, а не каждый вызов обязывал их видеть настолько изуродованное тело, а в Ириной практике подобное было вообще впервые. Наиболее стойкой, как и ожидалось, была Жанетта Петровна, для которой, после многочисленных вскрытий в морге, данная картинка не была особо впечатляющей. Кивнув Иннокентию Степановичу в качестве благодарности, Ира сделала несколько небольших глотков. Затем, закрутив бутылку, отошла чуть в сторону, стараясь вдохнуть более свежего воздуха в лёгкие. Мороз, щипающий за щёки, понемногу помогал прийти в себя. Зачерпнув горсть снега, Ира провела рукой по лицу. Всё из-за чёртового стресса. Прав был папа, когда говорил, что от нервов — все болячки на этом свете… Однако, если бы в этот момент она смогла более детально обдумать своё состояние за последнее время, то несомненно пришла бы к выводу, что стресс тут ни при чём — хотя его, конечно же, было немало.

***

Ира с детства испытывала острую неприязнь к больницам и любым медицинским учреждениям. Людей в белых халатах Холмогорова старалась избегать и не сталкиваться с ними без особой надобности, однако, пропускать ежегодный профилактический осмотр было нельзя. Сидя в очереди возле кабинета гинеколога, Ира подмечала висящие на стенах различные плакаты с изображением плода в утробе у будущей матери, описанием симптомов ранней беременности и, в целом, расхваливания родительства — будто каждый человек в этой жизни прежде всего должен стремиться к тому, чтобы завести потомство и продолжить род. Часы, висящие на стене, показывали уже половину шестого — Ире чертовски хотелось поскорее попасть домой, но уйти она не могла, хоть и была уверена, что у неё нет никаких проблем, а весь этот осмотр будет не более, чем простой галочкой в графе её медицинской карты. Когда, наконец, дверь открылась, Ира заметила вышедшую молоденькую девушку. На вид ей было лет восемнадцать-девятнадцать, не более — совсем ещё молоденькая, но с уже заметным, округлившимся животом. Придерживая его и улыбаясь, незнакомка направилась по коридору в сторону лифтов, а Ира, убедившись, что новых лиц за это время в очереди не наметилось, проследовала внутрь. В кабинете было светло — яркая лампочка, горящая на потолке, заливала помещение белым светом, контрастируя со сгустившимися сумерками за окном. В воздухе пахло свежестью — очевидно, недавно помещение хорошо проветрили, а ещё — резиновыми перчатками. Ира уловила новый, ещё не открытый комплект на столе у врача. Мужчина лет тридцати сидел за письменным столом и просматривал её медкарту. Как только Ира опустилась на стул напротив него, он поднял на неё взгляд и добродушно улыбнулся. — Ну что, Ирина Юрьевна, жалобы у вас какие-нибудь по моему профилю имеются? — Да нет. — В этом сейчас будем убеждаться, проходите за ширму, раздевайтесь, я к вам через пару минут подойду, — Ира кивнула, поднявшись с места. Уже находясь в гинекологическом кресле, она вдруг почувствовала странную, накатившую на неё тревогу. И хоть это был далеко не первый осмотр в её жизни, но почему-то именно здесь и сейчас ей стало как-то не по себе. От одного взгляда на инструменты, размещённые рядом на кушетке, в специальных стерильных металлических подставках, и от осознания их предназначения, хотелось соскочить. Но Ира успокоила себя, мысленно заверила, что дольше пары минут этот осмотр не продлится, и максимум, что ей светит — это гинекологическое зеркало. Ощущение, конечно, не самое приятное, но ради собственного спокойствия и здоровья можно потерпеть. Когда врач зашёл за ширму и приступил к осмотру, посыпались обычные вопросы: — Полных лет сколько? — Двадцать один. — Половой жизнью давно живёте? — Два с половиной года. — Партнёр постоянный? — Да. — Вредные привычки были, есть? — Курение. Казалось, вся эта беседа протекает ради того, чтобы смягчить возможное смущение, но Ира не чувствовала ничего — ни облегчения, ни того самого смущения. Внутри будто бы всё замерло и чувства притупились. Взяв мазок на анализ, врач стянул с рук перчатки и выбросил их в урну. — Можете одеваться, — сам удалился обратно к рабочему столу. Ира, впрыгнув наскоро в свои джинсы и сунув ноги в ботинки, поправила низ кофты и тоже вышла, снова присев на стул. Вслушиваясь в размеренное тиканье настенных часов, она ожидала, когда ей, наконец, скажут, что всё в порядке и на ближайший год она свободна. Однако, вопрос, который сорвался с уст врача, немало её удивил: — А кем вы работаете? — Следователем в милиции. Это имеет значение? — Ира наблюдала за тем, как мужчина записывает что-то в карточку и чувствовала, что с каждой секундой всё больше начинает напрягаться. Повисшая в кабинете тишина ей не нравилась. — Непосредственное. Нервная работа плохо сказывается на состоянии здоровья, а у вас, к тому же, ещё и не самая безопасная… — Повисла пауза. — В общем, учитывая состояние вашего здоровья, я бы рекомендовал вам как можно скорее уйти с работы. — Простите, Леонид… — Андреевич. — Леонид Андреевич, но я себя чувствую хорошо, просто, видимо, усталость сказывается. Я постараюсь побольше отдыхать. — Ира не собиралась уходить с работы. Да, если у неё имеются проблемы со здоровьем, она готова взять больничный, готова обследоваться, но она ведь хорошо себя чувствует и не верит, что в этом есть острая необходимость. — Ирина Юрьевна, вы меня неправильно поняли. Кратковременный отдых здесь не поможет. — Врач снова поднял на неё взор, и в его глазах промелькнуло нечто лукавое. — Нет, конечно, если ваш отдых будет как минимум ближайшие восемь месяцев… — Сколько? — Ира не поверила своим ушам. — Ну, если я правильно подсчитал, то примерно в августе у вас ожидается пополнение. Как обухом по голове. Гром среди ясного неба. На какую-то долю секунды ей показалось, что все эти слова — глупый розыгрыш, но перед ней сидел высококвалифицированный специалист, который не имел привычки в принципе шутить с подобными диагнозами в этом кабинете. Секунды продолжали отсчитывать ритм, стрелка настенных часов двигалась с характерным звуком. Цок-цок-цок. А у Иры перед глазами проносилась вся жизнь за последние несколько лет и под кожей зарождалась паника. Пальцы ухватились за сиденье стула крепче, буквально до боли и побелевших костяшек вцепились в твёрдую почву, удерживавшую её от того, чтобы не грохнуться в обморок. Всё таки, хорошо, что она присела, а то мало ли, как бы отреагировала, находясь стоя. — Вам плохо? — Врач, заметив её состояние и замерший в пол взгляд, беспрерывно пялящийся в одну и ту же точку, и сам забеспокоился. — Может, нашатыря? — Нет-нет, — Ира приподняла руку, останавливая его, а сама всё так же продолжала смотреть в пол, усыпанный какими-то причудливыми элементами, по типу маленьких квадратиков, походящих на мозаику, и пыталась осознать то, что до неё только что донесли. Она беременна. — Просто это как-то… неожиданно. — Хотя, это слово ещё мягко характеризовало происходящую ситуацию. Неожиданно? Да они даже с Пчёлкиным не планировали этого, они в принципе не обсуждали вероятность того, что когда-нибудь у них будут дети, у них в отношениях сейчас — чёрте что творится, вспомнить хотя бы, как он её запер в квартире, а тут… Как он отреагирует, если она ему скажет, что у них будет ребёнок? Ира не тешит себя мыслью, что Витя обрадуется — нет, слишком Пчёла далёк от типичного семьянина, который мечтает о домашнем очаге и обо всей этой семейной идиллии, которой между ними даже и не пахло. А она? Она ведь сама не лучше него — не представляла себя в роли матери, никогда особо не хотела заводить ребёнка, а сейчас уже сделанного не воротишь, результат, как говорится, на лице… У неё работа, у неё были совсем другие планы, она, чёрт побери, ещё сама совсем недавно только начала жить для себя, а теперь, учитывая озвученную новость, вся её жизнь грозится измениться до неузнаваемости! — Что ж тут неожиданного? Вы молодая, привлекательная и вполне здоровая женщина, если у вас есть постоянный партнёр, то неудивительно, что всё приводит к беременности, — врач улыбнулся, возможно, пытаясь её как-то подбодрить, но Ира в данный момент не находила в его словах повода для радости. — Мы с моим молодым человеком предохранялись. — Ни одни контрацептивы не могут гарантировать успех на все сто процентов, существует погрешность примерно 10-15% в зависимости от тех методов, которых вы придерживаетесь — так что риск всегда остаётся. Если бы Ира могла, она бы, наверное, нервно рассмеялась от осознания того, какие они с Витей «везучие» — попасть в эти самые несчастные 10-15%, но навалившийся на неё ступор мешал трезво осмысливать и воспринимать собственные эмоции, не то, что толком анализировать ситуацию. Возможно, ей нужно на свежий воздух, и там станет легче — по крайней мере, по дороге домой она теперь будет думать не о том, что приготовить на ужин, а о том, как дальше жить и что со всем этим делать. — Срок у вас семь недель. Я бы рекомендовал вам становиться на учёт в ближайшие дни и сдавать все необходимые анализы — кровь, моча, всё, как полагается. Да, выпишу вам ещё направление на УЗИ… — Простите, а… Аборт сделать возможно? — Если бы кто-нибудь ей сказал, что однажды она сама поставит этот вопрос врачу, Ира бы ни за что не поверила. Тем не менее, с языка эти слова сорвались быстрее, чем она успела сама себя остановить. Леонид Андреевич, кажется, от такого вопроса слегка опешил — за свою, пускай и не такую долгую, медицинскую практику, он полагал, что научился разбираться в людях. К нему на приём попадали ведь разные девушки, пообщавшись с которыми, он мысленно уже составлял своё собственное мнение, впечатление. И сидящая перед ним пациентка не походила на тех, кто с лёгким сердцем решался на прерывание беременности, а потом жил себе, припеваючи, не испытывая мук совести. Чего уж греха таить — в жизни самого Голубева был близкий человек, совершивший подобную ошибку, и по сей день горько жалеющий о неправильном выборе. И хотя он понимал, что не имеет права ни уговаривать, ни настраивать на аборт или его избежание, в данном случае, было достаточно одного взгляда, чтобы осознать, что сидящая перед ним, весьма молодая и привлекательная женщина, просто находится в состоянии шока. Неудивительно, учитывая ту новость, которую он ей сообщил — о таком узнают, всё же, не каждый день. А сколько существует женщин, которые, приходя к нему на приём, желают услышать те самые заветные слова, что никак не становятся реальностью? За пять лет он видел и тех, и других. Но есть ещё и такие, как она — которым в пылу первого волнения и шока главное не натворить бед. А когда эмоции поутихнут, смогут рассуждать здраво и, в большинстве своём, Голубев потом доводил их беременность до самых родов, весьма благополучно. — Ирина Юрьевна, я буду говорить с вами откровенно, как врач, — взгляд упал на медкарту, где чёрным по белому была указана группа крови: третья, резус отрицательный, — у вас первая беременность. Если вы решитесь на прерывание, ни я, ни любой другой врач не смогут вам гарантировать, что лет через пять, обретя желание родить, вы сумеете забеременеть. Более того, даже если после аборта наступает беременность, риск выкидыша существенно возрастает. Я прошу вас: подумайте о себе, о своём будущем, и поговорите с отцом ребёнка, он имеет право тоже знать и решать вместе с вами сложившуюся ситуацию. Ну, а вне зависимости от того, какое решение вы примете, я буду ждать вас у себя на приёме для дальнейшей консультации. Он протянул ей заключение и она онемевшими пальцами взяла клочок бумажки, на которой чёрным по белому был выведен её диагноз. — Я полагаю, вы понимаете, что курение в вашем положении так же под запретом, даже пассивное. Постарайтесь отказаться от этой вредной привычки как минимум на ближайшие полтора-два года, а ещё лучше — совсем исключите. Вам следует себя поберечь, первый триместр — самый сложный. — Спасибо. Всего доброго, — Ира поднялась с места и выскочила из кабинета, в моменте почувствовав себя какой-то грязной. — И вам. — Мужчина проводил её взглядом и, как только за пациенткой захлопнулась дверь, тяжко вздохнул. Сама же Ира, оказавшись в коридоре, брела по нему, не замечая никого и ничего вокруг. Казалось, весь окружающий мир в одну секунду перестал существовать, оставив в голове лишь обрывки чужого голоса. Добредя до подоконника, она остановилась, упёршись запястьями в твёрдую поверхность. Взгляд судорожно метался по внутреннему двору больницы, различая в свете фонарей прогуливающихся будущих мамочек под руки со своими мужьями. Все они выглядели такими счастливыми, светясь улыбками — и многие с уже заметно округлившимися животиками, как и та молодая девчушка, которая была на приёме перед ней. — О, звезда моя, а ты что здесь стоишь? — Внезапный голос, донёсшийся до ушей, вывел из вороха мыслей. Повернув голову, Ира не успела толком убрать испуг с лица, как убедилась, что перед ней стоит Екатерина Николаевна, тётка Саши. — Перепуганная вся, Господи… Случилось что? — Эта женщина всегда умела распознавать чужие эмоции на лицах, поэтому такому вопросу Холмогорова не удивилась. — Нет, я… Так, задумалась просто, — ляпнула первое, что пришло в голову и, по всей видимости, прозвучало это неубедительно. Под пронзительным взглядом голубых глаз она чувствовала себя, словно под прицелом микроскопа. Катя кивнула на справку, которую ей только что выписал врач, но, благо, всё самое интересное было повёрнуто к Ире, так что ни слова прочесть из написанного она не могла. — Как твои дела-то, как Витя? — Всё хорошо. Извините, мне нужно бежать, — да уж, уровень «всё хорошо» просто высший пилотаж, совсем ничего не заметно. Но в данный момент думать об излишней конспирации и притворяться, натягивая на лицо улыбку, Ира просто не могла. Развернувшись, она быстрым шагом направилась прочь, искренне надеясь, что Сашина тётка не сопоставит дважды два. А даже если и сопоставит, то промолчит. Катерина, впрочем, и не думала верить той иллюзии, провожая её взглядом. Однако, и бежать следом за Холмогоровой не стала — тем более, что опытный глаз и без того подметил всё, что было нужно, а огромную табличку с надписью «АКУШЕР-ГИНЕКОЛОГ» грех было не увидеть в своём собственном отделении. Поразмыслив, Екатерина подошла к двери и постучалась. Услышав краткое вопросительное «Да?», тётка Белова толкнула дверь и, улыбнувшись, спросила: — Леонид Андреевич, у вас тут не занято? Ира же, забрав пальто из гардероба, выскочила на улицу. Вот уж какой день падающий снег создавал на улицах Москвы видимость настоящей зимней сказки. И если раньше Холмогорова не отказывала себе в том, чтобы полюбоваться красотой, то сейчас ей было плевать и на этот снег, и на эти радостные лица, которые окружали её, обмениваясь разговорами в предвкушении появления на свет своих собственных детишек. Пожалуй, если бы её спросили, она бы не смогла найти точных слов, чтобы описать то, что происходило у неё на душе: с одной стороны, Ира понимала, что она совершенно не планировала становиться матерью, да ещё и так рано; её пугала перспектива родов, беременности и вообще всего, что с этим связано; с другой — она точно так же боялась сказать Вите правду, боялась принимать это решение самостоятельно и безумно боялась того, что все те инструменты, которые она видела в кабинете у врача, могут понадобиться ей для решения этой проблемы. Подумать только, она идёт по улице и всерьёз рассуждает о том, что ребёнок, который сейчас находится внутри неё — это проблема! Уходя из больницы, Ира прятала глаза, не желая сталкиваться взором с этими развешанными повсюду плакатами, чувствуя, как пустота внутри неё осязаемо начинает заполняться чем-то. Удивительно: стоило только услышать слова врача, а ей уже казалось, что в организме происходят нерушимые изменения. И как она могла раньше не заметить своего положения? Впрочем, ответ на этот вопрос лежал на поверхности её последних недель: работа отнимала столько времени и сил, а выяснения отношений с Витей только подлили масла в огонь. Ира замечала за собой, что стала раздражительной, что могла по любому поводу и без резко почувствовать подступивший к горлу ком и жжение в глазах. Свои слёзы она предпочитала скрывать от кого бы то ни было, считая, что нагрузка просто её вымотала, что это — всего лишь стресс, что нужно подождать и скоро это пройдёт… Сейчас же, идя по аллее парка в сторону дома, Ира понимала, что она даже не заметила, как наступил момент задержки. Но мысль о возможной беременности ни разу не посетила её, ведь они с Витей действительно были предельно осторожны, предохраняясь. Однако, как оказалось, этого было недостаточно… Остановившись у одной из лавочек с урной, покрытыми снегом, Ира достаёт из кармана пачку сигарет и спички. Последние под слоем падающих снежинок быстро начинают намокать. Рука отбрасывает крышку пачки — взгляд натыкается на пять жёлто-белых папиросок, от которых даже на таком расстоянии Ира улавливает запах табака. При стрессе последних недель ей жутко хотелось то курить, то плакать. Но сейчас она понимает, что при всём желании просто не может позволить себе вставить сигарету между зубов и насытиться этим никотином. Перевернув пачку дном вверх, Ира смотрит, как все пять папирос вылетают в урну. Небольшие песчинки табака со дна пачки — сыплются туда же. С силой сжав уже пустое табачное изделие, до побелевших костяшек, Ира вдыхает полной грудью морозный воздух. Затем, отправив смятый шарик туда же, вытаскивает из другого кармана ту самую справку, подставляя строчки под свет фонаря. Тонкая бумага тоже начинает намокать, но Ира стоит ещё с секунд десять, не в силах заставить себя отвести взгляда от размашистых букв.

ФИО: Холмогорова Ирина Юрьевна

Дата рождения: 27.11.1970

Полных лет: 21

Диагноз: Седьмая акушерская неделя маточной беременности

Дата осмотра: 31.01.1992

Врач: Голубев Л.А.

Подпись.

***

Ужин уже был давно готов, но Вити ещё не было. Ира, находясь в квартире одна, никак не могла перестать думать о той новости, которая ждёт Пчёлкина впереди. Как ему сообщить? Ведь это же не «доброе утро» сказать, тут нужно подготовиться самой и подготовить как-то его… Ей, вон, сказали, она от неожиданности в прострацию впала, да такую, что даже сейчас не сильно-то и отпускает. Ей казалось, что вся её собственная личность разделилась на две сущности. На правом плече восседал голос совести, который с сомнением спрашивал, не желая угомониться: «Ты в самом деле сможешь это сделать? Сможешь убить своего ребёнка?» И тут же — в противовес ему — звучал другой голос. Не совести и, скорее всего, не здравого смысла. От него веяло какой-то порочностью, противоречием принятым в обществе взглядам: «А привязать к себе его с помощью ребёнка ты сможешь? Ты уверена, что он ему нужен? Был бы нужен — в тебе бы даже сомнений не возникало!» «Сомнения — черта умного человека. Хорошо подумай, прежде чем что-то совершить, иначе потом будешь жалеть о сделанном всю жизнь…» «Или жалеть о несделанном…» «Замолчи! Ты понимаешь, на что ты её толкаешь?! Да любая женщина мечтает рано или поздно родить ребёнка, особенно — от любимого человека. Не каждой дана такая участь, а ей — повезло, потому что она его любит!» «Любимый человек должен принимать тебя таким, какой ты есть, а не запирать в четырёх стенах, чтобы было время «подумать»! Он бы ещё её к батарее привязал и, словно собаке, кость за послушание бросал!» «Что ты вообще понимаешь?! Он переживает за неё, и пытается это показать, как может! И вообще, если бы не эта работа, не было бы никаких ссор и проблем!» «Сегодня от большой любви он её запер в квартире, а завтра — наденет кандалы и скажет, чтоб она вообще не смела никому на глаза показываться, потому что он, видите ли, за неё волнуется! Чушь! Каждая женщина вправе сама решать, хочет она рожать или нет. Мужчинам что? Попыхтел, получил удовольствие — и дело с концами, а нам потом мучайся: токсикоз, больницы, обследования, перепады настроения, роды!..» «Зато потом, когда эти, как ты говоришь, мучения, закончатся — появится смысл всей жизни!» «Смысл?! Смысл жизни — стирать пелёнки и ограничивать себя в том, чтобы построить нормальную карьеру?!» «Да кому нужна твоя карьера?! Можно подумать, что карьера в старости стакан воды принесёт! И врач был прав — этот ребёнок не только её, он имеет право знать и принимать решение вместе с ней!» В моменте Ире хочется зажать уши, чтобы не слышать этих препирательств двух борющихся между собой сторон внутри неё самой. Направление на УЗИ ей дали на вечер понедельника, а до того момента нужно как-то поговорить с Витей. Впереди для этого у Иры — целые выходные. Готовься — не хочу… Перед глазами всплывает обрывок из прошлого лета, когда в июле, после возвращения из Одессы, они пришли в гости к её отцу. Академику Холмогорову исполнялось целых пятьдесят лет — значимая дата, юбилейная. Она долго думала, что такого бы подарить ему, и, наконец, Витя подкинул идею в виде изысканных наручных часов. А чтобы придать подарку толику торжественности, Ира заказала гравировку. План был идеальным, вот только она не взяла в расчёт то, что человек, с которым она вместе с Витей ездила договариваться и оформлять заказ, оказался тем ещё склерозником и сказочником — вместо «от любимой дочери и будущего зятя» написал «от любимой дочери и будущего внука». Когда в разгар веселья имениннику преподнесли подарок, он поначалу знатно удивился и прямым текстом спросил у Иры, когда она планирует сделать его дедушкой. Надо ли уточнять, что от этого вопроса они с Пчёлкиным синхронно выпали из жизни? Зато Космос, оценивший гравировку, от души поржал над чужим проёбом. Ире было неловко, но отец, не прекращая улыбаться, быстро заверил, что ему очень приятно и часы — вещь стоящая, а что касается внуков — то он готов подождать. И горе-работника тоже настигла своя участь, когда, на следующий день, Витя заявился по адресу магазина, чтобы популярным методом объяснить человеку отличие между словами «внук» и «зять».

— Единственная просьба от старика: вы уж не затягивайте до того момента, пока я стану совсем немощен…

— Пап, ну, что ты такое говоришь? — Ира не хотела даже представлять себе то, что однажды её отец ослабнет настолько, чтоб его можно было назвать немощным, а Юрий Ростиславович лишь покачал головой и упрямо произнёс:

— Я ведь не молодею…

— Мы вовсе не планируем… — Ира терялась, не зная, как толком разрядить обстановку. — У нас ещё всё впереди, вон, я же только недавно институт окончила…

— Так-то оно так, конечно, вот только человек предполагает, а Бог располагает. Не сердись на меня, дочка, я не хотел тебя обидеть, — увидев, что настроение Иры несколько изменилось, Юрий Ростиславович поспешил исправить ситуацию и приобнять её, — Витя, и ты тоже не серчай. Живите своим умом, ребята, но я вас прошу: не глупите, если вдруг что…

Когда голоса растворяются, Ира не замечает сама, как на лице её прорезается слабая улыбка. Её отец мечтает о внуках, и для них с Космосом вовсе не секрет, что он был бы только рад подобной новости. Деда Юра будет гораздо более лояльным и покладистым к собственным внукам, нежели когда-то — к детям, ибо не зря говорят, что все бабушки или дедушки так или иначе внуков любят больше. Дети — это твоё творение, а внуки — творение твоих детей… Едва она успевает подумать об этом, как из прихожей доносится знакомый щелчок замка — Витя вернулся домой. Поднявшись с места, Ира бросает на себя взгляд в стеклянные двери серванта напротив, и выходит из гостиной в коридор, пытаясь собраться с духом, чтобы озвучить новость, которая однозначно заслуживает его внимания. Но Пчёла, занятый разговором по телефону, кажется, не очень-то искрит желанием поговорить. — Да, Сань, я тебя услышал. Что? — Разувшись, Витя сбросил своё пальто и, повесив его на крючок, подхватил портфель с документами с мягкого пуфика возле зеркала. — Нет, все договора в порядке, я проверил, каждый пункт — чист, как слеза младенца, — Саша, вероятно, ответил ему что-то смешное, отчего Пчёла коротко рассмеялся: — да ну тебя с твоими шуточками! Все вы юмористы… — Ира буквально шла за ним по пятам до спальни и, только оказавшись там, Пчёла обернулся и, заметив её, бросил Белову короткое: — Повиси, — прислонив руку к динамику, спросил уже у неё: — ты чёт хотела? «Обнять тебя и сказать, что мне страшно, потому что у нас будет ребёнок, а мы к этому оба не готовы» — пронеслось у неё в голове, но, взглянув в Витины выжидающие глаза, Ира поняла, что ему сейчас не до этого. Он целиком и полностью погружён в важную беседу с Беловым. — Нет. — Я с Саней ещё немного поговорю о работе, — Пчёлкин подошёл ближе и, поцеловав её в висок, чуть подтолкнул к выходу из спальни. Ира развернулась, выходя снова в гостиную. — Слушай, Белый, а что насчёт поставок с… — Обрывок фразы потонул за закрывшейся дверью. И в одну секунду ей стало отчего-то так грустно, что Ира почувствовала возникший ком в горле. Поистине, с этой беременностью она хочет плакать больше, чем когда бы то ни было в жизни. И хоть умом она понимала, что ничего такого не произошло, что это обычная, рядовая ситуация, когда Витя загружен по полной программе, — уж ей ли не знать, как это тяжко, успевать всё на работе — но отчего-то внутри что-то надорвалось. Какая-то струна натянулась до предела, и Ира почувствовала здесь и сейчас себя лишней. Шмыгнув носом и приказав себе успокоиться, отгоняя подобные мысли, она направилась на кухню, чтобы разогреть приготовленный ужин. И дальнейшие двадцать минут провела в одиночестве, ожидая момента, когда же Виктор Павлович Пчёлкин сочтёт нужным явить себя в пределах её поля зрения. Сама она стояла лицом к окну, наблюдая за снегопадом, когда он вошёл на кухню и занял за столом своё место. Впрочем, если Ира ждала, что они нормально отужинают, то в считанные минуты Витя похватал со стола всё, что смог, и поднялся с места. Чмокнув её в щёку, Пчёлкин поблагодарил и сказал, что всё было очень вкусно, но ему нужно ещё пару часов поработать над бумагами. — Ты чего расстроенная такая? Всё ж, вроде, хорошо, — он старался не грызться с ней из-за её работы, а других проблем, если ему не изменяет память, у них нет и не было. — Устала просто. День был долгий. Ладно, Вить, ты иди, работай, я посуду помою, не хочу тебя отвлекать. Ещё раз чмокнув её в щёку, Пчёлкин удалился в гостиную и, кажется, даже не заметил, что Ира проводила его весьма нерадостным взглядом. Наверное, она могла бы сейчас бросить в спину эти чёртовы слова с признанием о беременности — это бы огорошило его и встряхнуло так, что он позабыл бы обо всех своих бумагах, но Ира не стала этого делать. Просто он сказал, что сейчас у него нет времени и он занят, а она отнеслась с пониманием. Интересно, а сам он вообще замечает за собой подобные вещи, когда думает упрекать её работой? Хотя, думать об этом ей сейчас совершенно не хотелось — закончив с мойкой посуды, Ира расстелила кухонное полотенце, влажное от капель воды, на батарее, а сама же направилась в спальню. Однако, в коридоре пришлось притормозить — раздавшийся звонок в дверь вынудил повернуться и посмотреть в глазок. Никого. Она сама не могла объяснить, какой чёрт дёрнул её повернуть ключ в замке и открыть дверь. По всей видимости, какой-то очень хитрый и коварный. Как и тот, кто оставил ей символическое послание прямо около коврика в виде обычной банки, которую пристроили на обычный бумажный конверт. Скользнув взглядом по лестничному пролёту и не заметив ни следа от какой-то тени, Ира постаралась прислушаться к звукам, но в подъезде стояла жгучая тишина. Всё, что было слышно — это собственное дыхание. Наклонившись, она подняла банку с конвертом и тут же вернулась в квартиру, замкнув дверь на все замки. — Чё, дверью ошиблись? — Предположил из гостиной Пчёлкин, услышавший её возню. Однако, Ира ему не ответила, потому что взгляд её наткнулся на содержимое банки и от увиденного, казалось, она потеряла дар речи начисто. Потому что внутри, сквозь стекло, без труда просматривалась какая-то жидкость и… два глазных яблока. Человеческих. Перед глазами всплыла картинка изуродованного тела мёртвого подростка в лесу — двенадцатилетнего Андрея Гордеева. От осознания того, что она держит сейчас в своих руках, у неё слегка подкосились ноги. Ира поставила банку на пуфик — в ту же секунду к горлу подкатил рвотный позыв и пришлось бросить зажатый меж пальцев конверт туда же. Скрывшись за дверью ванной, она согнулась над унитазом, наблюдая за тем, как весь её ужин оказывается на дне белого друга. И чёрт его знает: то ли это беременность при осознании так на неё влияет, то ли то, что ей подбросили такой «сюрприз», но к тому моменту, когда она выходит из ванной, умывшись напоследок холодной водой, Пчёла, чётко расслышавший нелицеприятные звуки, уже стоит в коридоре и держит в руках конверт с посланием. В его глазах один немой вопрос, который секундой позже он озвучивает вслух: — И кто, позволь спросить, шлёт нам такие «охуенные» подарки? Ира на это ничего не ответила, вырвав из его рук листок. На белой, словно мел, бумаге, размашистым почерком было выведено всего несколько слов: «В следующий раз там могут быть твои.

Ф.»