Реанимация

По ординаторской летают бумаги, посуда, шахматная доска и пустой цветочный горшок, каждый раз приземляясь на свои места. Питер не может усидеть на месте и кидается размытым силуэтом из стороны в сторону, попеременно донимая Скотта, разбирающего шкафчик, и добивая состояние комнаты, пока не появляется Джин. Питер останавливается, и Скотт облегчённо выдыхает. Прошлым утром он должен был приехать к другу и пересказать всё, что выведал, но, к слову, выведать удалось немного. Максимофф остался недовольным и принял решение взяться за Джин, которая вернулась намного позже, из-за чего пришлось ждать всю ночь до начала смены. Не вламываться же к ним в дом. Ординаторка знала, поэтому оттягивала свой приход до последнего, пусть и приехала вместе со Скоттом. – Ты нереально долго, – жалуется Питер и устраивается за столом, закинув ногу на ногу. – Привет, Питер. Извини, что со всех ног не бежала к тебе со сплетнями, – саркастично отвечает Джин, закинув легкую зелёную сумку с длинными лямками на полочку. Саммерс с пониманием того, какой долгий рассказ ждет чужие уши, шагает к двери, намереваясь покинуть компанию. – Скотт? Не собираешься послушать? – удивляется Максимофф, но до него доходит ровно под конец вопроса, и лицо приходит в самое обвиняющее выражение. – Джин мне уже всё рассказала, – объясняет он и исчезает за дверью.

***

Солнечные лучи настойчиво пробираются сквозь задёрнутые шторы, заставив девушку неприятно поморщиться и все-таки выпрыгнуть из чужой постели, предварительно прикрывшись одеялом. Посчитав это действие необязательным, она отпускает краешек одеяла и глазами ищет одежду. Смятый в подобие клубка лонгслив без плеч, болотистого цвета джемпер на застёжке, который ничем не отличается по состоянию, клёш на низкой посадке и чёрные, узорчатые перчатки оказываются на ближайшем комоде. С ужасом Мари отмечает, что потолки в комнате стеклянные и спала она в зале, с тремя котами под боком, на чем сама настояла ночью. В голове тут же проясняются недавние события, и возникает желание поскорее разбудить хозяина, закрепляемое картиной на часах – двадцать минут девятого. Реми не хочется прерывать сон, частично походящий на реальность. У изголовья кровати стоит самая лучшая женщина на свете и держит его за клок темновато-русых волос. Вид у неё не самый довольный, но разобрать возмущения выходит проблематичным заданием, так что мужчине приходится подняться на локтях и ответить пристальным взглядом горящих изнутри глаз. – Мы проспали, Реми. Ты слышишь? Мы проспали. Как ты умудрился заманить с ночёвкой меня в своё логово? После смены или как выдастся свободная минутка, будь уверен, твоя голова полетит не только от миссис Бёрд. Мы проспали. Можно подумать, что-то мешало ей поставить будильник. Можно подумать, они спали в одной кровати. Можно подумать, не сама Мари охотно согласилась остаться переночевать. Но Реми восторженно улыбается и начинает собираться под упрёки Мари, мечтая и надеясь, что когда-то это будет типичными его буднями. Верит, что раз получилось сейчас, повторится позже. И пусть им обоим нужны перчатки, чтобы касаться друг друга, никакой интим не заменит проведенного вместе времени на закате, воровских баек, от которых губы Мари вовлечённо подрагивали, вида на светящиеся многоэтажки, отражающиеся в её глазах, тёплого дыхания в шею, долгих часов один на один с ягодным шлейфом.

***

Питер держал Джин в заложниках проклятые двадцать минут, и она даже подумывала усыпить его и взять пациента, но пришла к выводу, что и сама хочет обсудить нового сосудистого. – Доктор Ксавьер очень грустно смотрел на него после нашего раскрытия и… Не выдержал, предложил подвезти. Джин под тон диалога делает слегка печальное лицо, чтобы поддержать реакцию Питера, уже открывшего рот для ответа. Вспомнишь солнце, вот и… – А я согласился, – беззаботно добавляет Эрик. Ординаторская пополняется предметом обсуждения, и Максимофф изучающе сверлит взглядом Леншерра, пока не начинается монолог с вопросами, вопросами и вопросами. – Здравствуйте, доктор Леншерр. Вы новый сосудистый хирург? А я Питер Максимофф, ординатор. Нет, не доктора Ксавьера и не доктора Хоулетта. Ничей типа. Сам по себе. Я вас так ждал, не представляете. Но, наверное, целесообразнее мне направлять вас в ориентирах, а вам – меня в медицине. Хотя я хороший врач, ещё никто не жаловался. Из пациентов. У них обычно не получается говорить после моего лечения. Я шучу, не бойтесь. Но в Израиле уровень выше, чем у нас, да? Давно работаете? А почему сосудистым? Я вот на общего пошёл… Вообще меня мама заставила, чтобы за ум наконец взялся, а мне понравилось вроде как. Благодаря Джин и Скотту. Правда они иногда заставляют их карточки заполнять, так что вы не ведитесь. И как они вам, кстати? Правда Скотт забавный? И Джин очень умная, только раздражается часто. Потом достаётся кому-то. Я как-то прое… потерял её отчеты, так доктору Ксавьеру пришлось полчаса мои мозги чинить. Совершенно не помню, что она тогда сделала. Но раз мозги задела, значит они есть, а мне часто говорят, что моя голова пустая. Понятно, что там куча всего, вот вы, например. То есть не только о работе думаю, ну и о работе тоже, конечно, я же здесь живу почти. Круглые сутки на дежурствах… Доктор Ксавьер постоянно просит подменить его, только вы не спрашивайте из-за чего. Личное не публичное всё-таки. Но меня можете спросить о чём угодно. Вчера у меня единственный выходной за почти две недели был, а вы пришли как назло, не смогли познакомиться в первый же день. Восемь дней работал без продыху, представляете? Но с вами будет легче. Мои смены, то есть доктора Ксавьера, перейдут вам. Их не так много, если что я всегда готов… Эрик не слышал половины, а то и больше, слов. Ординатор ужасно тараторил, торопился настолько, что в ушах начинало жужжать. И прервать его было невозможно, умеет же заставить себя слушать. Конечно, Леншерр это всё проигнорирует, но как мальчика терпят остальные? Судя по уходу Джин сразу после «раздражается», не особо-то и терпят. Вот если получится сблизиться с Питером, он сможет выручить, и не раз, Эрик уверен. Стоит попытаться сохранить его настрой. – Приятно познакомиться, Питер. Ничей, говоришь? Я тебя возьму, зайду сегодня к начальству, – обещает сосудистый, следом накидывая. – К доктору Шоу. Трёх человек после ДТП везут, беги принимать. Ординатор послушно кивает и через секунду ожидает жертв аварии в приёмном. Эрик остаётся, чтобы переодеться в медицинскую форму и настроиться перед рабочим днём. Ночь выдалась беспокойной, но не настолько безнадежной, как он рассчитывал. Похоже, кто-то постарался.

***

Чарльз мельком пробегается глазами по анамнезу, полагаясь на знания в головах принимающих медсестер, пока санитары спешат отвезти пациента с разбитой головой и кашей вместо живота в операционную. – Ассистент? Китти, кто с нами? – не отставая от каталки, интересуется хирург. – Сейчас Логан подойдёт, – получает в ответ. Неудовлетворительно. – Логан? Нет, спасибо, позови мне доктора Леншерра. – Но он только приш… – медсестру технично перебивают, казалось бы, из-за обычной прихоти. – Именно доктора Леншерра. Очень нужен сосудистый, – просит Чарльз. Китти непонимающе поднимает бровь, но соглашается и возвращается на пост, игнорируя существование каждой двери по пути. Эрик не упирается, пусть и в его планах было понаблюдать за Питером в деле и прооперировать руку, а не живот, и не заставляет Ксавьера долго ждать. – Что у нас? В комнате висит характерный запах крови, и хочется сжать руки, заключенные в неприятный материал перчаток, чтобы избавиться от беспорядочного скопления железа. Но приходится работать по-человечески. – Привет, Эрик. Я занимаюсь закрытой черепно-мозговой, а ты – внутренним кровотечением в области живота, – уж слишком жизнерадостно звучит от Чарльза. – Понял. Не похоже правда, что пациент в наркозе, – сомневается Леншерр, обращаясь к анестезиологу. Девушка типичной славянской внешности с цепким взглядом хмыкает, отрываясь от кардиомонитора, и принимается за объяснение. – Лучше. …короткое и не самое понятное объяснение. Поэтому Ксавьер берёт эту задачу на себя. – Организм мисс Грин вырабатывает яды и позволяет ей выбрать их предназначение и степень. Хорошо помогает нам экономить на анестезии. – Поразительно, – с нижайшим энтузиазмом отвечает Эрик, погрузившись с головой в чужие внутренности. – Сушить. Медсестра протягивает сосудистому зажим с ватой под переглядки нейрохирурга и анестезиолога.

***

Последним из операционной вышел Чарльз, довольный прошедшей операцией и готовый отчитываться перед родственниками. Но более интересующим на данный момент было совместное опоздание Мари и Реми. Доктор Ксавьер снимает с верхнего кармашка халата ручку, щёлкает и расписывается, как закончивший операцию, пока медсестра на посту загруженно переставляет папки. – Мари, а ты сегодня поздно. Опоздала на целых три с половиной часа, – начинает Чарльз, отвлекая её от скучных раздумий. – Доброе утро, у тебя очень плохо с математикой. И я пришла сразу после того, как ты начал операцию. – Прошу заметить, мы с доктором Леншерром начали. Без Реми. Полагаю, пришли вы вместе? Лицо Мари приобретает более равнодушное выражение, но искры в глазах никуда не исчезают, концентрируюсь в глубоких зрачках. – Какой догадливый. Да, вместе. Не смотри, я расскажу сама. Чарльз принимает требование и ладонью подтверждает, что ни шагу в чужое сознание, даже если будет невыносимо интересно. А невыносимо интересно уже. Главным зрителем разворачивающегося сближения коллег он был преданно и долго. Долго – это про месяцы, в которые и медсестра, и анестезиолог представлялись самыми свободными людьми, и месяцы, в которые было только положено начало. Мари каждый раз заглядывалась на Реми и одёргивала себя. Дело было не столько в касаниях, сколько в нём. Не скрывающийся вор и мерзавец с неприемлемым поведением. Его намёки и флирт казались дешёвыми, средненькими, девушку унижало чувствовать себя на таком уровне. Поиграется и оставит. Соберёт вещи и выставит. Уйдёт или выгонит. Проверять не хотелось, как и обвинять Реми в том, что он ещё не делал. Но Лебо увлёкся с головой и, похоже, влюбился. В отказы, в вечные «нет» и «никогда», в поставленные ограничения, в неподпускающую мутацию, в волю и сдержанность. Правила и цели игры изменились, но Реми не собирался уходить проигравшим. Желание добиться и подчиниться защекотало низ живота и отозвалось в сердце. Характер Мари не получится смягчить, и мужчина с радостью остепенится сам. Чарльза это заинтриговало, он стал поочерёдно допрашивать обоих для полноты картины, а уже с него выдёргивали информацию остальные, ведь не он один следил за событиями. Оповестив родственников об удачной операции и разрешив им зайти к пациенту, доктор Ксавьер отправляется в ординаторскую. И первое, что он там видит, это двух толкающихся студентов под столом, а второе – активно обсуждающих их хирургов постарше и помладше. – Я в этой позе часто в ординаторской стою, – делится Питер, мельком поглядывая на ползающих раком Скотта и Джин, но заметив реакцию Эрика, уточняет. – Ну, в смысле тоже помогаю искать то, что завалялось. Леншерр коротко смеется, а ординатор обращается к вовремя зашедшему Чарльзу. – Доктор Ксавьер, не поможете? Нейрохирург показательно потягивается, расположив руки на пояснице и выгнувшись назад. – Дорогой, я оперировал три часа, помощь сейчас нужна мне. А серьга, которую вы ищете, за левой дальней ножкой. Ползания под столом длятся ещё не более пары мгновений, прежде чем половинка украшения оказывается в руках у Джин, уже стоящей на ногах. – Нашла, спасибо, – девушка окидывает окружающих благодарным взглядом и неловко добавляет. – Всем. – Да не за что, если бы не я… – начинает Питер и получает три почти смертельно осуждающих взгляда. Эрик же беззвучно забавляется. Чарльз несколько раз хлопает по собственным ногам, едва опираясь на внешнюю сторону подлокотников дивана, и встаёт у двери с предложением. – Рад был помочь. Кто пойдёт со мной пить самый жутчайший кофе из автомата? Леншерр положительно отзывается и выходит вслед за ним. И капучино, и эспрессо, великодушно взятые Чарльзом, и правда оказываются жутчайшими. В такой компании можно и помучиться, так что получив свой кофе с молоком, Эрик случайно залипает на снующее по коридорам поразительное количество мутантов, к которым ещё не привык. И стоит ли привыкать? Все держатся на расстоянии, но не из-за его спрятанной за холодностью растерянности, а собственного незнания. Пресвитериане привыкли знать прошлую жизнь друг друга, а новый сосудистый не распространялся о своей, к чему добавлялось полное молчание интернета и начальства. Ни личное дело посмотреть, ни у виновника спросить, потому что смотрит чуть ли не с мировым презрением, о чём свидетельствуют круги, первый и пятый по Данте, под глазами. По крайней мере, так ощущалось, а разбираться практически никому не хотелось. Например, Логану, но не из общего настроения игнорировать и побаиваться. Наёмник и хирург как специальности для одного человека слишком противоречивые, но сейчас никто не шугается, страх растворился в шутках. Джин и Скотт показывают себя с дружелюбной стороны, даже инициативят, но ни одного вопроса о том, что его сюда привело. Зато Питер не мелочился, завалил ими сходу и не получил ответа ни на один. Удобно, когда можно пропустить из предложенного абсолютно всё. Только доктор Ксавьер осведомил прямо и ничего с этим не сделал. В голове не укладывалось, почему террориста не выкинули за шкирку, не увезли за город и бросили, не осудили. В тоне Чарльза ровно ничего не изменилось, как будто он понимает Эрика. Но понять мутанта, пользующегося своими способностями ради массовых убийств, значит быть таким же. И поэтому он бы не хотел, чтобы его понимали. С толку окончательно сбила беседа, длившаяся все полчаса езды. Дружеская, не напряжённая, безопасная. Позволил себе расслабиться и не заметил, как начал с восторгом говорить и слушать о превосходстве их расы, генетике, политике. Тогда коллектив укрепился в сознании в лучшем ключе, чем ожидалось. С его составом будет несложно выстроить крепкие, доверительные отношения. Но собирается ли он вообще задерживаться? Договор подписан на два месяца, а дальнейшее будущее представляется совсем хлипко. Прятаться и бегать всю жизнь - сомнительное удовольствие, поэтому мысли о том, чтобы остаться, кажутся более не такими страшными. Первый шаг, чтобы залечь на дно, сделан. – Не отвлекаю тебя от обхода? – вдруг спрашивает Чарльз, легонько болтая одноразовый стаканчик. Вообще сосудистый надеялся скинуть эту обязанность на кого-то другого, ибо навещать нациста, будучи евреем, даже если это не так заметно, опасно. Да и хоть капля самоуважения должна быть. Но медсестре Китти с тем же происхождением не помешало пройтись по палатам и уделить агрессивно настроенному пациенту время, Эрик сам видел, но настроить себя оказалось вне сил. – Не волнуйся, допью кофе и бегом работать, – с дружелюбной улыбкой отвечает Леншерр, и свободная рука Чарльза нежнейше падает на его плечо. Но Эрика болезненно прошибает. Сердце тихонько замирает, выпирающие вены яснеют на напряжённых руках, пульсация отдаётся в висках, белая стена плывёт перед глазами и меняет оттенок на более тёмный. Также неожиданно за ухом щёлкает, стряхивается туманность, кровь вновь нормализовано течёт по сосудам. «Что, блять, это было?» Чарльз к этому времени уже прощается и оставляет друга наедине со своим облупляющимся состоянием. Организм нередко устраивает вытравление, и удовольствия от этого мало. Еще меньше идей, от чего оно происходит. Определённо стресс. Потеря жены и дочери, спущенный с рычага гнев, ослабленный контроль и дни как на пороховой бочке, добавить к этому нестабильные питание и сон и можно отсчитывать дни до воссоединения с близкими. Не дождёшься.

***

Звук работающей капельницы разливается по палате, девушка в белом халате заканчивает осмотр пациентки и отвлекается на появление другого врача. Не желая задерживаться, она размеренным шагом удаляется, оставляя за собой напряжение, повисшее в воздухе. Сосудистый хирург замечает за окном внушительно сгущающиеся тучи, предвещающие не слабый дождь. А ведь обещали ясную погоду. Да и пару минут назад небо было кристально чистым. Доктор Леншерр без лишних эмоций интересуется состоянием больного, прослеживая недовольство на его лице, проверяет функциональность руки и выходит практически вслед за своей коллегой, уложившись в пару минут. Найти Ороро удаётся в приёмном. Мари сочувственно держит её за руки и соглашается с каждым обвинением. Хотя, несмотря на подавленность, она не выглядит обиженной, скорее возмущённой, но у медсестры получается это сгладить. Эрик останавливается рядом, всем своим видом предлагая себя вместо Мари, на что та благодарно кивает. Ороро поднимает на него отчуждённый взгляд и соглашается отойти и пожаловаться снова. – Мой пациент что-то наговорил? Или хуже? В сказанном ощущается злость, нарастающая и ищущая повода, и Монро не хочется её разжигать. – Ничего особенного, – уверяет она, – просто оценил мой цвет кожи. И акцент. Посмеялся, обрадовался, что его лечащий врач не я. – Пусть сильно не обольщается, его врач – еврей, – бросает Эрик посреди рассказа, что вызывает у говорящей слабую улыбку. – Когда мои глаза обесцветились, замолчал. Испугался, наверное. Или картину за окном увидел. Мутанта бояться легче, чем обычную кенийскую женщину, – Ороро пожимает плечами и быстро переводит тему, вероятно, избавившись от желания обсуждать нациста и дальше. – Как Вам в нашем коллективе? Эрика слегка сбивает вопрос. Не со всеми ещё познакомился, отработал с натяжкой полтора дня, а уже нужно сделать вывод. О нём наверняка сделали ещё вчера. Не самый худший, раз кто-то соглашается контактировать. – По-новому. Никогда не видел столько мутантов, которые, к тому же, работают так слаженно. Удивлён в хорошем смысле. Состав отделения и правда вызывал в нём такие чувства. Эрик считал мутацию даром, а не проклятьем, и после увиденного твёрдо намеревался это доказать. Вопрос в том, кому и в какие сроки. Выходить на мировой уровень слишком смело и отчаянно, поэтому избранная Шоу тактика действовала эффективнее, и магнитокинетик готовился приноровиться. – Согласна. Работаю здесь всего пару недель, но с нашими намного приятнее, чем с людьми. При всём уважении. – Пару недель? Вы пришли недавно? Только сейчас возник интерес к тому, когда вообще в ход пошла программа и как отбирали персонал под неё. Впрочем, если Эрик спросит – Шоу ответит, что-то уж точно, но нужна правда. – Отделение кардиореанимации расформировали, меня перевели сюда. Миссис Бёрд пригласила из-за того, что в какой-то момент заметила мои способности. Или кто-то подсказал, но суть та же. Хирурги не спеша шли по коридору, выбиваясь из общего ритма, пока не приблизились к кабинету с табличкой главврача. – Вы управляете погодой, это бесподобно. Во сколько сегодня заканчиваете смену? Не фальшивое восхищение затормаживает Ороро и заставляет договориться поехать домой вместе. На метро, так что придётся отказать Ксавьеру – какая жалость, но этого Эрик и добивался – и промучиться на общественном транспорте.

***

Главврач начинает с того же вопроса о коллективе, и хирург быстро отстраняется от ответа прямым: – Я зашёл не по этому поводу. Расстроившимся Шоу не выглядит, да и жалеть его сейчас в любом случае никто не собирается. Эрик, не касаясь, двигает стул со стальным каркасом и присаживается, сложив руки, как прилежный ученик. Шоу прямо готов прослезиться от воспоминаний. Какое-то время сосудистый был студентом у него, более чем студентом. Смерть матери неслабо ударила по нему, а преподаватель услужливо подобрал мальчика на избитой судьбой тропе и вложил в голову содержимое своей. – Питер рассказал, что не приставлен к врачу. Я подумал, что мог бы взять его на себя, – начинает Леншерр. – Максимофф? Не удивлён, от него все отказались. Миссис Бёрд хотела передать его в другое отделение, но пригодились его силы. – Ленивый? Или с плохой концентрацией? – Больше второе. Всегда торопится, пока проводит осмотр, успевает побывать в десятке других мест и отвлечься. А мог бы догнать Саммерса по уровню. Себастьян собирается продолжить, но решает предоставить доктору Леншерру возможность высказаться. – Чувствую, что способный. И мутация полезная, – вслух размышляет он. – Уверен, что хочешь его взять? – Больше некому. Не из жалости, просто на Питера складываются определённые планы. Всегда нужно иметь людей рядышком, учение Шоу. Чем больше соберёшь вокруг себя, тем легче будет выйти сухим из воды. Нырять Эрик не готовился, но не ему выбирать.

***

В чашку с кипятком медленно опускается чайный пакетик, и вода постепенно окрашивается в более темный, насыщенный бурый, позволяя повлиять на себя. – Дорогая, ты же знаешь, я умею разводить людей на диалог. Напротив Чарльза сидит девушка с нетипичным – индиго – цветом кожи. Золотистые глаза с раздробленными зрачками переливаются, обращённые в кружку с идущим от неё паром. Плечи съёживаются после разминки, отчего подобие мелких, чешуйчатых перьев на них дёргается и по обнажённому телу расходятся заковыристые узоры, напоминающие сетку вен. – Сегодня не смог. Видимо, ваш новый хирург не выдержал и одной поездки с тобой, – шутит Рэйвен, подталкивая чай брату. – Поверить не могу. Ещё никто так быстро от меня не отделывался, – с ноткой задетого достоинства отмечает Чарльз. Причина наверняка есть. И несложно догадаться в чём. Эрик боится воздействия телепатов, особенно после вчерашнего. В его голове сплошной крик, окрашенный разными людьми в один оттенок крови. Ни один среднестатистический хирург не видит столько смертей и не чувствует столько вины за погибших. Ксавьер должен был испугаться увиденному, но возникло только сопереживание, а страх остался у Эрика. Трудно предположить, как скоро и остальные телепаты нащупают режущую грань тревоги в нём и обшарят каждый уголок его разума. Но если Леншерр постарается, спрячет каждое переживание под семью замками и отдаст ключ ото всех Чарльзу – этого не произойдёт. Осталось лишь тактично к нему подобраться и предложить пси-блок, а это вообразить не легче, раз нейрохирургу предпочли симпатичную повелительницу погоды. И телепат знает, что дело не в её привлекательности. – Кто-то должен был это сделать, смирись. Ксавьер задумчиво молчит и не двигается, сложив руки на груди и сливаясь с обширной кухней, залитой верхним светом и активно сближающимися атомами. Размышления прерывает микровзрыв, ударивший током по воздуху рядом с плитой. Чарльз тяжело вздыхает и обращается к сестре. – Как Дэвид? – Спроси у него сам. Хочешь знать моё мнение? Мальчик не разберётся без тебя. Он понимает. Но Дэвид слишком сложный ребёнок, чтобы с первого раза к нему подступиться и одержать победу в убеждении. Попробуй докажи, что твои намерения искренны, а помыслы чисты, если он не хочет и слушать чужих мыслей, активно способствуя этому. Как будто не хватало Чарльзу проблем до прихода Эрика в отделение.

***

– Значит, вы отказываетесь от лечения? Незамедлительно звучит твёрдое «да». Доктор Хоулетт кивает пациенту в возрасте, который старательно пытается застегнуть пуговицы, но промахивается из раза в раз и хватается пальцами за ткань рубашки. В приёмном мужчину ждёт жена, несколько минут назад норовившая проводить осмотр вместе с хирургом и полностью контролировать состояние мужа. Его отказ получает очевидную громкую реакцию с ожидаемыми переубеждениями, истериками и слёзными просьбами обследоваться. Осознав, что повлиять на больного невозможно, женщина переключается на доктора Хоулетта, но получает от него лишь подписанный документ, означающий, что их добровольно выдворяют, пока мужчина не передумает или не свалится от боли. Логан не в восторге от такого расклада, но он не нанимался уговаривать пациентов лечиться, тем более попытки были. Конечно, никто не будет слушать, пока не… Свалился. На холодный пол самозабвенно падает мужское тело, что привлекает внимание всех в приёмном, особенно жены, начавшей созывать медсестёр и врачей. – Ну, кто-нибудь поможет моему мужу? Если бы он хотел, чтобы ему помогли. Об анализах приходится забыть. Пациент попадает на стол с согласия жены под руку самого взрослого и, пожалуй, опытного хирурга города, который ещё в общей сложности полчаса во время и после операции выговаривается ординатору и анестезиологу. – Только дураки так забивают на здоровье. – Или бессмертные, – выдвигает Питер, гремя у кухонной стенки. – Нет смысла думать о своём здоровье, если регенерация починит всё за считанные секунды, – оправдывается доктор Хоулетт – Логан, интереса ради, давай тебе конечности отпилим и в разных местах закопаем. Отрастут? – предлагает Реми, но поднимает руки в знак поражения, как только замечает своё отражение в адамантиевых когтях. – Только попробуй. Твои точно не отрастут. Идиллию хирурга, ординатора и анестезиолога прерывает обволакивающий голос доктора Ксавьера, взывающий пройти в приёмное и заняться массовой травмой.

***

Первый этаж клиники ломится от количества прибывших людей. Около двадцати пострадавших, их встревоженные близкие, ещё не выпровоженные врачи и фельдшеры скорой помощи, полторы смены хирургов, которых удалось вытащить из дома в выходной. Обвал в торговом центре. Очевидно, теракт, но никто не говорит прямо. Полиция подъедет через минут десять и начнёт донимать пациентов, едва держащихся за нити жизни. Из раза в раз приходится объяснять одним и тем же людям правила поведения в больнице. «Нет, вы не можете поговорить сейчас с мистером Чейзом». «Нет, никто не даст вам сейчас показаний». «Мужчина, не мешайте везти пациента на операцию». «У вас своя работа, у нас – своя, ждите в приёмном, пока мы закончим». С некоторыми взрослыми ещё сложнее, чем с детьми. Когда они напуганы и трясутся от шока, возможность узнать о том, что случилось, падает. Понимают это почему-то только врачи. Доктору Леншерру и доктору Монро достаётся работник торгового центра лет тридцати с оскольчатыми ранениями в грудной области. Операция на открытом сердце, несложная и обречённая на успех. Доктор Ксавьер и ординатор Грей занимаются гематомой туриста, влетевшего головой в угол стола на фудкорте. Доктор Хоулетт и ординатор Саммерс проводят лапаротомию, спасая печень пожилой женщины. Ординатор Максимофф осматривает пациентов с менее тяжёлым состоянием и бегает по кабинетам, собирая анализы. В свободное время, а оно только у него и есть, помогает Мари. Анестезиологов едва хватает, как и хирургов, поэтому некоторые пострадавшие обречены ждать. Пока подтягивается вторая смена, за скальпель берётся доктор Шоу, а руководит тем, что обычно невозможно удержать в руках, миссис Бёрд. Старшую медсестру Адлер дёргают с разных сторон, ибо все палаты и операционные заняты, на анализы длиннющие очереди, а больных не перестают везти. Медсестра на посту чуть ли не дёргается от нервов, отвечая на очередной вызов скорой помощи «у нас всё забито, везите в Лангоновскую». Спасает её только Питер, единственный успевающий всё. Лёгких очевидцев осмотрел, раны обработал, выписал, отправил к операм, да и сам к ним заскочил. – Скучаешь? Рядом со свободным мужчиной в форме возникает ординатор, лениво переминающийся с одной ноги на другую. – Жду, пока ваша заведующая уделит мне время, – отчитывается офицер полиции и, поднимая взгляд на знакомого, закатывает глаза. По голосу не узнал. Или не расслышал. – Позвать? – предлагает Питер и начинает озираться в поисках миссис Бёрд. Возможно, успел бы пробежаться по отделению, но Риктор его приостанавливает. – Нет, придёт как освободится, не мешай ей. Максимофф замедленно кивает и возвращается к работе. Поток поглощает его, не успевает офицер и спросить про утверждения потерпевших. В голове оседает мысль, что ординатор удивительно немногословен сегодня, видимо, не в настроении. Первыми из оперблока выходят Логан и Скотт, но картина в приёмном настоятельно убеждает вернуться обратно. На колоннах вывесили списки с погибшими и пострадавшими. Родственники сломленно располагались на скамеечках, ютились в уголках, хранили надежду и делились ею с другими. Близкие умерших недоверчиво спорили и обвиняли Мари, занимающуюся одновременно и обновлением информации, и переносом плановых операций, и связью с бригадами скорой, и общением с родственниками. Голова противно ныла в висках, ноги подкашивались, пальцы беспокойно тряслись. Пришлось накапать себе и преимущественной части посетителей успокоительного. Легче стало, но впереди ждали долгие часы оказания медицинской помощи и расследования. Полицейские подцепляли сидящих в приёмном, отпущенных Питером и отошедших от наркоза и рвались в реанимационные палаты, от чего их уберегла миссис Бёрд, пригласившая Риктора в свой кабинет.

***

Волнения потихоньку отлегают, люди расходятся, измотавшие и себя, и персонал, который дружным организмом выдыхает. Оперы однако никуда не собираются и продолжают вытягивать каждую деталь происшествия. Медиков это откровенно злит, как и заведующую, прямым текстом уведомляющую офицера о своём терпении. Но расследование провести необходимо именно здесь с учетом того, что любой из пациентов может оказаться террористом или случайным виновником взрыва. Эрик старается держаться от этих разборок подальше. Не потому что его могут узнать, а из-за нахлынувших воспоминаний недавнего времени. Менее чем за пять дней вышло вытеснить крики и переживания, но это даже не полбеды. И чтобы заглушить мысли об инциденте в Хайфе, он вливается в более подходящую среду и отдаёт себя пациентам на растерзание. С надеждой прилечь отдохнуть после трёх пациентов доктор Леншерр доползает до ординаторской, но обнаруживает нейрохирурга, томно заваривающего чай. Очень крепкий чай. – Как операция? – интересуется Эрик, из последних сил держась на ногах. – Умер, – отвечает Ксавьер, пытается печально улыбнуться, но не выходит. Мысли колючей проволокой сворачиваются в клубок и давят на мозг. Лицо Эрика меняется с расслабленного на сочувствующее, и его рука обнадёживающе падает на плечо Чарльза. – Ты не виноват, – пытается успокоить он. Ярко-голубые глаза блестят, и это расстраивает, ведь огонька в них нет, только потухшая надежда и приветливая вина под веками. – Ох, Эрик, я виноват. Я задел артерию. Разрыв аневризмы, кровотечение, давление упало и… – Чарльз перешагивает через миллион неумолкающих голосов, звенящих в ушах, – асистолия. – У твоего пациента ведь не нашли аневризму? – Потому что не искали. Ну да, начинать нейрохирургическую операцию без МРТ и КТ, на что стоило надеяться? Тяжёлая голова падает на открытую ладонь, как только Ксавьер садится за стол и пытается отпустить мысли людей вокруг. Пять часов у операционного стола прошли относительно тихо благодаря контролю, но после ошибки доктор размяк, и телепатия примагнитила знакомые мозговые излучения. «С этим намного легче. Не напрягайся, Риктор, я присмотрю свободного телепата». Свободным телепатом, как правило, послужит Чарльз, и в восторг его это не приводит. Ксавьер напряжённо трёт переносицу, заливает в себя совершенно не остывший кипяток с тремя ложками сахара и принимается за нелегкую мутантскую работу. Разум сосредоточенно блуждает между палатами, слегка касаясь содержимого в головах пациентов. Внимание заостряется на студенте, прооперированным доктором Шоу, и химической бомбе, созданной и взорванной им.

***

Тело хирурга мёртвым грузом лежит в мягком кресле. Ноги закинуты на подлокотники, одна рука блуждает по верхушке спинки, а вторая болтает тумблер с шотландским золотистым напитком. Чарльз не здесь и не сейчас. Ничего не имеет значения, кроме того, что он себе позволил в операционной. Самое страшное то, что он не помнил той ошибки. Думал о сыне и его состоянии, что сказать, придя домой, и какие меры вообще предпринять, параллельно с орудованием тупфером. Очнулся от планов, а аневризма разорвалась. Реми и дефибриллятор пытались исправить наделанное Ксавьером, но тщетно. «Время смерти – шесть часов вечера, девятнадцать минут. Джин, запишешь». Операционную нейрохирург покинул опустошенным. Каждая из его ошибок раннее была нестрашной, лёгкой, но эта привела к летальному исходу, даже при том, что разрыв аневризмы априори аннулирует любое хирургическое вмешательство. Никто не сможет предъявить доктору Ксавьеру, но это угнетало не меньше. Не начальство, так Чарльз сам себя накажет и вынесет приговор. Можно было бы рассказать Эссексу, как самому близкому к роли родителя и превосходящему его медицинский уровень, но, вероятнее всего, тот занят своими учёными делами, да и если выслушает «сына», не проявит и капли осуждения, предложит взять отпуск или вовсе уйти в теорию. Выходит, советоваться с ним – плохая идея. У Рэйвен проблем не меньше – с тем же Дэвидом, в театре, с собственной мутацией. Выливать на неё своё поганое настроение ничем не лучше. Обсудить с Дэвидом его здоровье, тем самым решив одну из задач? Чарльз не представляет, где его блудное дитя, когда вернётся и в каком расположении. Так он и пришёл к компании виски и сборнику Гераклита. Сестра, конечно, и в таких обстоятельствах пыталась в настоятельную помощь, но не вышло.

***

За стеклянными дверьми седой дым, тонкими облачками расползающийся по потолку. На стенке висит план здания, справа от него техника безопасности и дополнительная информация. Когда столько времени проводишь с сигаретой во рту, выучиваешь наизусть всё, что под руку попадается, лишь бы о своём не думать и выходить к людям спокойным, готовым. – Ты же бросаешь, – напоминает Логан, между пальцами сжимая сигару с крепчайшим, смертельным составом. Зато никто не просит, не отвлекает. – Не сегодня, – выпуская печальные сгустки пелены после тонкой шоколадной chapman, отвечает Чарльз. Настрой совсем уж отчаянный, но останется он здесь. За пределами курилки солнечно, люди гуляют, цветы отстаивают последние дни, приближается грибной дождь, а там глядишь и радуга. И так хорошо всё у всех, что прям не верится. Потому что телепата обмануть невозможно, даже если он сам этого хочет. Не успевает Чарльз закончить с сигаретой, как его припрягают только прибывшей пациенткой. Тридцать пять лет, острое отравление, потеряла сознание на выходе из аэропорта, на месте провели сердечно-лёгочную реанимацию. Доктор Ксавьер ставит передозировку и зовёт эндоскописта, который подтверждает это тем, что в желудке девушки лопнул презерватив с наркотиками. Видимо, неопытная курьерша не думала, что соляная кислота разъест контейнер. В планах вытащить его эндоскопом и вызвать полицию. – Как люди могут идти на такое? Медсестра поправляет светло-голубую маску после вопроса и внимательно смотрит на монитор с изображением внутренностей пациентки. – Китти, обстоятельства бывают разные, мы же её совсем не знаем, – цепляя и выводя лопнувшую резинку, отвечает Чарльз. – Всё, закрывай. Прооперированная быстро приходит в сознание. Ослепительно-белое оборудование, звуки капельницы и сосредоточенный доктор Ксавьер, улавливающий медленное движение ресниц боковым зрением, – первое, что она видит после окончания полёта. – С пробуждением, дорогая. Вы в больнице, у вас лопнул презерватив с наркотиками, мы его извлекли. Но в силу перевозки запрещенных веществ нам придется сообщить в полицию. Пациентка молчит, разбитым взглядом окидывая помещение и врача перед ней. – Нет, нет… – слабым голос шепчет она, откашливается и уже увереннее продолжает, вцепившись пальцами в рукава халата. – Вы не можете, я ведь в первый раз. Всё ради сыночка, вы не понимаете. Он маленький совсем, Джимми, мой сыночек, ужасно болен. Ему нужна операция, иначе он не выживет. Умоляю вас, не надо… Внутри что-то трескается и ухает за грудиной, когда переживания становятся громче и звучат в голове Чарльза расплывающимися слайдшоу.

***

Доктору Хоулетту везёт не меньше. Мужчина сорока двух лет, тошнота, рвота, пульс сто сорок, передняя брюшная стенка напряжена. Напоролся на садовые ножницы, сам вызвал скорую. В смотровую присоединяется Скотт и под предводительством Логана надавливает на раскромсанный живот, назначает общий анализ крови и группу, предполагая внутреннее кровотечение. – Лапаротомия? – испытывает знания ординатор, оборачиваясь к хирургу. – Да, занимай операционную и неси документ для согласия, – отвечает Логан и вспоминает о пациенте. – Вы ведь согласны? Мужчина положительно кивает, пытаясь не трогать размашистый порез. – Всё подпишу, сделайте что-то, больно невыносимо, – просит он, врачи выполняют. Разобравшись со своей частью, доктор Хоулетт снимает перчатки и оставляет Саммерса в операционной зашивать. В отделении тихо, родственники ещё не добрались или сегодня их вовсе не будет. В таких условиях работается спокойнее, но не всю же смену проводить в скуке. Питер вот только и делает, что развлекается. Цветные детальки на экране падают, сталкиваются в ряд и исчезают с надписями по типу «excellent» и начислением десяти баллов. – Интересно? – спрашивает Логан, наблюдая за тем, как ординатор бездельничает. – Безумно, – не думая, отвечает Питер и продолжает складывать кубики друг на друга. – Да я вижу. Иди давай, дармоед, обход, карточки, поступившие, – перечисляет задания хирург и конфисковывает затянувшую игрушку. Максимофф открывает рот, но не находит слов для возражения и убегает выполнять, пока Логан плюхается на его место и продолжает уровень за Питера, который не сбавляет скорость, чтобы не попасться на глаза миссис Бёрд.

***

Сердце Чарльза было слишком добрым, а мозг – сообразительным. Сложно сочетать в себе сострадание и рациональность, работая в клинике тем более, но он справлялся. И поэтому сидел сейчас перед заведующей и объяснялся. – Миссис Бёрд, она ведь не преступница, я вижу это. Согласилась на опасность для своего здоровья и свободы из отчаяния. Мы не можем отдать на растерзание бедную женщину. Мелани мнения подчинённого не разделяла как ответственное лицо, но как жена и мать подписывалась под каждым словом. Ей ли объяснять, что не сделаешь ради близких? Конечно, она поступила бы также и ещё хуже, если бы не оставалось выбора, кроме как смириться. Телепат это знал. Знал, куда давить, как склонить, чем вывести. Свою слабость перед ним заведующая прятала за железной выдержкой, предоставленной опытом. – Нет, Чарльз, ты с ума сошёл? Полиция ждёт в приёмном, а ты хочешь скрыть факт обнаружения наркотиков? Причины не имеют никакого веса, даже не думай. – Послушайте, я могу это скрыть, но только с вашего разрешения. Всего одного слово и мы спасём чью-то семью, – напирает Ксавьер. – Она везла эти наркотики таким же сломленным людям. Их жизнь в обмен на жизнь другого человека? Перестань, мы не станем прикрывать такое. Вместе с Мелани смолкает и Чарльз. Настенные часы препятствуют тишине и рождают подступающую к горлу тошноту, вязким комком уцепившуюся за стенки. На женщине повисает горькое сочувствие. – Они твои. Если что-то всплывёт, неважно через сколько времени, ответственность понесёшь ты, – твёрдо решает миссис Бёрд и отпускает одержавшего победу над законом.

***

В приёмном возникает молодой мужчина в костюме, держащийся ладонью за левое предплечье и явно скрывающий что-то малоприятное. Он ненавязчиво подходит к посту и обращается к медсестре. – Мне бы врача. – Будет, – кивает Мари и жестом подзывает Джин, направляющуюся в ординаторскую. Нейрохирург затормаживает и откликается. К её быстрому приходу самообращённый убирает руку, демонстрируя вилку, четырьмя зубчиками укрепившуюся в коже. Раз стоит на ногах, значит ничего не задето, тем лучше. Однако реакция девушек незамедлительная. Мари удивлённо моргает и отправляет Джин, неловко приоткрывшую рот, с пронзённым в первую смотровую, где мужчина делится историей болезни. – Хотел девушку пригласить на танец в ресторане. Ординатор Грей внимательно осматривает кровавое пятно на его пиджаке и на ощупь касается основания вилки. – Не успел договорить, только тронул со спины, а она… – красноречивый взгляд падает на раненую конечность, – вот. Приготовившись и рассчитав силу, Джин медленно вытаскивает столовый прибор. Как и предполагалось, сосуды и нервы не задеты, кровотечение скудное, давление в норме. – Мистер Тодд, как чувствуете себя? Пациент выпрямляется, двигает рукой и благодарно отчитывается. Про себя врач смеётся с глупенькой ситуации в ресторане и приступает к наложению бинтов, предварительно попросив мужчину снять верхнюю одежду. А медсестра на посту принимает ту самую страстную женщину с агрессивной самообороной. – К вам должны были привезти мужчину, – начинает кареглазая брюнетка, – с вилкой в плече. – Осматривают. Вы родственница, жена? – Нет-нет, я не… Как он? Ответом становится вышедший после ординатора Грей мистер Тодд с забинтованным предплечьем, сжимающий в кулаке вилку. Лицо его становится обрадованным при виде причины его травмы. Девушка упирает руки в бока и внимательно его осматривает. – Живой. – Ещё бы. Вы извините, я просто хотел Вас на танец пригласить. – Ресторан не закрыт. Я потанцую с Вами, если Вы меня простите. Мужчина мигом соглашается и под руку с брюнеткой покидает клинику, пока Джин, Мари и из ниоткуда взявшийся Реми провожают их поражённым взглядом. – Сhère, пообещай мне, что никогда не воткнёшь в меня хоть что-то из столовых приборов, – после пояснения Джин требует Реми, осторожно касаясь рыжеватых волос Карлайл. – Обещаю, но учти, вилка мне для того, чтобы навредить, совсем необязательна, так что живи в страхе. Грей мечтательно закатывает глаза, предвкушая реакцию Скотта на эту ситуацию.

***

Не прошло и двух недель, как Эрик целиком вписался в пресвитерианский круг. Больше никто не обходит за километр и смотрит, как на чудную зверушку. Отношения со всеми приблизительно налажены. Ординаторы слушаются, персонал уважает, Ороро ездит с ним на метро, а Чарльз приглашает на поздне-летние свидания, практически формальные. – Эрик, чем занимаешься в выходные? Хирурги уже сдали смену и заканчивали переодевание в обычную человеческую одежду. Ксавьер проверял содержимое своей сумки из натуральной кожи, что не обошлось без странного взгляда Леншерра, и за весь день наконец решился на нескромное предложение. – Обычно? Магазин, уборка, сон. Город смотрю, если сил хватает, – беспечно отвечает сосудистый, натягивая чёрное поло. Чарльз улыбается ответу и, вероятно, не только ему. Наверное, стоило добавить в вопрос «эти», но предложению это не помешает. – Приглашаю посмотреть город вместе. Мы оба не дежурим завтра. Эрик замирает, то ли от неожиданности, то ли от восторга, и еле заметно кивает. Если быть честным, он соскучился по прогулкам в приятной компании. В памяти, будто вчера, пикник с родными Магдой и Ниной на берегу Хайфского залива, который повторить больше не выйдет. – Принимаю приглашение. Позвоню тебе, хорошо? – уточняет Леншерр, открывая двери и пропуская друга. Но Ксавьер непонимающе выгибает бровь и мягко протестует перед тем, как выйти из ординаторской. – Могу подвезти, у тебя всё равно моего номера нет. А получаса вполне хватит на обсуждение места и времени. Ороро сегодня не приходила, ехать на проклятом общественном транспорте не с кем, так почему бы не согласиться? И Эрик, наперекор своему недавнему правилу, вновь садится в машину телепата.

***

Мари принимает звонок бригады скорой и вызывает доктора Хоулетта, безмятежно занятого кофе. – Ларри Фишер, девятнадцать лет. Прыгнул в реку с моста. Кратковременная потеря сознания, подозрения на перелом шейного отдела, рук-ног не чувствует. Анамнез приземляется на регистрационную стойку, перехватывается Логаном, и поступившего везут в противошоковый. На медсестру остаётся его друг, вытащивший Ларри из воды и вызвавший скорую, и объясняет, что от попытки суицида здесь ровно ничего. Прыгнувший просто хотел впечатлить компанию, возможно, кого-то конкретного из неё. Игла касается кожи четырех конечностей, но после каждого «больно?» от врача следует «нет» от пациента. Хоулетт переглядывается с Китти и списком поручает отвезти его на КТ шейного, грудного отдела, КТ головного мозга, общую кровь и биохимию, а сам отправляется уговаривать доктора Фрост на консультацию. Над результатами проекции стоит высокая, элегантная девушка со светлейшим блондом, тонким станом и мерцающими лавандовыми частичками губами. Её сосредоточенность перебивает хирург. – Как обстоят дела? – Смотри, вот тут осколок. Может быть повреждён спинной мозг, – доктор Фрост указывает на снимок. – Плохо дело, даже если вытащим, не многое изменится. – Чудесно, но мы попытаемся. Поприсутствуешь? Серьёзный взгляд Логана встречается с лёгкой надменностью, и Эмма поднимает очки в серебристой оправе на основание чёлки, чтобы одарить его смягчённостью синих глаз. – С тобой? Бери Джин и подавай в операционную через пятнадцать минут. – Это вместо да? – уточняет Хоулетт. – Зовёте меня, только когда Чарльза нет, – обиженно бросает Эмма, видимо подтверждая, что это вместо да. До операции Фрост успевает выловить Джин, что-то яростно доказывающую Скотту. Грей замечает её ещё раньше из-за особенностей мутации и не особо располагает к диалогу, но впереди долгая операция с ней и никуда не деться. – Джин, дорогая, Логан уже сообщил тебе о нашем раздолбанном позвоночнике? – вместо приветствия начинает гостья из отделения нейрохирургии. – О, да, здравствуй, Эмма. Но я не особо в курсе состояния пациента, помимо раздолбанного позвоночника. Скотт, неисправимо стоя рядом со своей женой, вежливо здоровается, но и по его виду ясно, что никто из них двоих не испытывает восторга. – Поправимо, – равнодушно бросает Эмма и окидывает ординаторку не самым довольным взглядом. – У вас такая уродливая форма. Тебе, милая, намного больше бы подошла моя. В нейрохирургии форма состояла из белой футболки, штанов цвета морозного неба и халата, недостающего до колен, а в отделении неотложной помощи основным оттенком, помимо смертельно белого, была лягушка в обмороке, как выражалась Фрост, она же ненасыщенный болотный. Вероятно, Джин считала не иначе, но показательно соглашаться не спешила. Операция для трёх хирургов сложной не являлась, обойтись можно было и двумя, но Логан не специализировался на мозгах, Джин недоставало опыта, а Эмма отказывалась участвовать без неё. – Осколок устранён, канал свободен. Что дальше? Вынутый доктором Хоулеттом объект покинул внутренности пациента, и встал вопрос о последующих действиях. – Делаем пересадку сосудистого пучка, – предполагает Джин, меняя зажимы. – И сшиваем повреждённые корешки, – подтверждает Эмма с ощущаемой гордостью за ответ «ученицы». Появилась даже жалкая возможность того, что реабилитация займёт меньше полугода и пострадавший от собственной глупости сможет ходить.

***

Весь выдавшийся выходной Эрик провёл в состоянии между дёргающим напряжением и абсолютным равнодушием. Идея проветриться казалась неправильной. Одиннадцать с натяжкой дней прошло с инцидента, дважды ударившего по нему, и выходить сейчас из дома, не чтобы скинуться с моста, выглядело как проявление эгоизма и неуважения к умершим, всем умершим тогда. Он знал их по именам и каждый вечер напоминал себе, чью жизнь унёс в обмен на месть за жену и дочь. Со временем крики затихли, и остался лишь один звонкий голос. Нины. Она приходила к Леншерру во снах вместе с матерью, но Магда всегда молчала, а девочка повторяла вопрос, который когда-то задавала отцу. «Тебя же никто не заберёт?» Лучше бы его забрали, лучше бы его лишили жизни, и все были бы в безопасности. Просыпался Эрик всегда с этими мыслями и застывшими слезами на ресницах. Может он умер и таков его ад? Но в аду был Чарльз, пригласивший его посмотреть город, что наталкивало на поиск подвоха. Вариантов было два – либо он нарочно сближается, чтобы ударить после этого больнее, либо он поощряет сотворённое магнитокинетиком. Пугает и то, и то. И Эрик обещает себе, что не поведётся на такую помощь снова. К пяти часам в машине Ксавьера уже сидит приглашённый, нервно поглядывая в окно и имея желание покурить прямо в салоне. Водитель вряд-ли одобрит, а ещё он уже пять сигарет уничтожил дома. Чарльз замечает его настроение и неожиданно кладёт правую руку на ногу выше колена Леншерра, пытаясь подбодрить. – Не переживай, я тебя не съем, и бог тебя тоже за небольшую вылазку не накажет. Успокоил. – Ну да, ты же сказал, что поедим в ресторане, я в таком случае и за перекус не сойду. На лице Эрика виднеются проблески улыбки, а значит, не всё потеряно. – Я мог бы поработать над твоими снами, – предлагает телепат, – ты мучаешься, недосыпаешь, ложишься в кровать нехотя, доводишь себя до… – Это видно по моим глазам или? – беспощадно перебивает великий мученик. – И по глазам, и по мозгам. Не подумай, я не стану насильно разлучать тебя с ними, но тебе нужно их отпустить. Чем раньше, тем лучше, для тебя не секрет. Вообще-то были предположения, что Чарльз уже поработал над его снами. В Эрике начинает нарастать злость, теплея в костяшках пальцев, но она быстро угасает. Это удивляет его самого и заставляет сжать-разжать кулаки. Гнева нет, будто и не существовало никогда, а он обычно захватывал сознание за считанные секунды. – Дай мне неделю, – решает Леншерр. Ксавьер смотрит на него внимательно, спасибо красному огоньку светофора, и принимает условия. Неделя на то, чтобы в последний раз увидеть и услышать их, а потом ни вины, ни надежды. Пустота. И никакой сон её не перекроет. Спустя часы Эрик понимает, что зря сопротивлялся. Центральный парк, Таймс сквер, ВТЦ, яркие картинки вокруг, американская музыка, вдохновение, расползающееся по воздуху, Чарльз под боком со своими прогрессивными взглядами и вечными объяснениями. Вот, что обычно спасает, только спасение ещё нужно заслужить. – Антимутанские организации не редкость, поэтому мы и сидим ниже травы, тише воды. В любой момент могут объявить закон о регистрации, уже хотят. Люди боятся, и их можно понять, но мутанты всем скопом не представляют потенциальной опасности. Наличие ножа дома не говорит о том, что им воспользуются в негативных целях. А они так не считают. Есть сила, так разрушай и меняй под себя. Судят по себе, поэтому и стремятся ограничить. В душе они хотят быть такими же, получается либо им, либо никому. Разрабатывают программы, действуют изнутри, мы научились у них. Правительство заполнится мутантами, в школах, больницах, органах половина будет наша, – с гордостью вещает Чарльз, а Эрик слушает-слушает-слушает проекцию своих же мыслей и вникает. – Икс-ген – не болезнь, не проклятие. И лучше бы не доказывать homo sapiens, что это дар. Они вцепятся в наши ДНК, извлекут их для себя и будут насмехаться. Знаешь, сколько подпольных и государственных исследований проводится над мутантами? Так и до оружий против нас недалеко. Клин клином вышибают, а от нас избавятся собственными способностями. Или приручат, как животных. Подчиняться ничем не лучше, чем быть убитым своей силой. Но ненавидеть и запугивать в ответ – не выход. Мы – наследники Земли, и им не стоит знать об этом раньше положенного. Лезть на рожон и что-то доказывать слишком отчаянно и радикально, нам нужно обезопасить себя. Этим и занимаемся, поддерживая идею отделения мутантов. Когда-то мы сможем заявить о себе, и люди примут нас. Одно место сменялось другим, как и темы, на которые болтали мужчины. Эрик в очередной раз почувствовал себя расслабленным и отданным воле Ксавьера. То ли влияние его мутации таково, то ли внутреннее очарование. Медленно подобравшись к ужину, врачи зашли в ресторан, выбранный Чарльзом. Леншерр очень долго бегал глазами по меню, сомневаясь и взвешивая. Выбор пал на бифштекс и лист салата. Так и сказал, лист салата. – Эрик, тебе необязательно продолжать жить на растительности. – Поэтому я и взял мясо. Нина была вегетарианкой, из-за сильнейшей любви к животным и вытекающей из неё жалости. И чтобы приобщаться к мнению ребёнка, Магда и Эрик тоже исключили из своего рациона мясо. Но сейчас малышки нет и некому попрекать за поедание говядины, которая когда-то была живой коровой. С другой стороны, это расценивается как предательство. Своей любимой дочки, её интересов и правил. Только та жизнь закончилась, пора учиться новой. И возвращаться к мясу.