Жизнь в палатке экстримом не считается

      Пожалуй, этот приветственный пир станет самым ярким школьным воспоминанием для многих. Мало того, что все увидели «косплей-шоу имени мальчика-который-выжил», так еще и преподаватели не подкачали! Их лица ученики будут вспоминать ещё долго. Один Снейп чего стоил со своей озверевшей миной! Молчаливым решением большинства, профессор был повышен из «Ужаса подземелий» до «Ужаса всея Хогвартса». На этот раз своей бледностью и жаждой покарать товарища П. он превзошёл самого себя, испугав даже самых стойких. Но он же был не один, а в окружении, имевшем не менее феерические эмоциональные проявления!       Смело заявляю, что профессора Трелони и Хагрид были лидерами по выкатыванию глаз, а Макгонагалл окрестили чуть ли не святой и обвинили в демонстрации материнского страха за Поттера (кто бы мог подумать!); её попытку объять свою необъятную грудь в поисках сердца наиболее романтичные личности сочли беспокойством за жизнь любимого ученика, а задержку на помосте – паузой для выдумывания оправданий «бедному сиротке». Ну, или попыткой загородить любимчика собой, тут кому как больше нравится. Этим вечером суровая шотландка превратилась из «злобной МакКошки» в «Мантикору» и, сама того не ведая, стала олицетворением строгой матери, вынужденной воспитывать сыновей в одиночку.       А вот, широко известная в узких кругах, мисс Долорес Джейн Амбридж, играючи смогла затмить даже Снейпа: она умудрилась за 20 минут унизить Дамблдора и школу в общем, пройтись по любимым мозолям каждого преподавателя, продемонстрировать своё пренебрежительное отношение к ученикам и оскорбить вселенское чувство прекрасного своим вульгарным розовым костюмчиком и бархатным бантом на упругих коротких кудряшках. Её попытки выглядеть как фарфоровая кукла, при внушительных габаритах и малом росте, казались комическими. Каждый блестящий перстенёк на её коротеньких пухлых пальцах и каждый слой блестящих бус на короткой шее, добавляли «камней в её огород», а дисгармоничная внешность и тоненький неприятный голосок с каждым словом опускал её в негласной иерархии всё ближе к отметке «хуже Локонса». Последний, хоть и был смазлив, но определённо оказался так же безвкусен, падок на побрякушки и неприятен в общении, как обещала быть Амбридж. А уж о его антиталантах в магии и преподавании и говорить не стоит.       Её выступление было противным настолько, насколько это вообще возможно. Речи о превосходстве Министерства походили на низкопробную пропаганду. Явные намёки и едва завуалированные оскорбления окружающих и их умственных способностей также не добавляли приязни. Бледная до зеленоты кожа с проступающими венками, кукольно-розовые румяна на толстых щеках, выпуклые, далеко посаженные глаза с почти бесцветной роговицей, приплюснутый нос, широкие тонкие губы, напоминающие скорее щель нежели рот, и безвольный подбородок, теряющийся где-то в складках на шее делали женщину бальзаковского возраста максимально вульгарной и отталкивающей. Мимика во время разговора была скорее животной, нежели человеческой: плоский рот с «кукольными» губками цвета фуксии едва шевелился, а стеклянный взгляд напоминал скорее рыбий. Вкупе с упругими набриолинеными кудряшками, розовым платьем с воротником-жабо из кружев, и розовой же мантией, унизанная сверх меры украшениями, она казалась карикатурной и непривлекательной.       И, если задержку пира ей могли бы простить многие (хотя, стоит признать, тут ей повезло, что Рональд всё ещё сладко спал в поезде), то прилюдное унижение любимых учителей приравняло её к рябчику, за которым ведут охоту. Разумеется, кличка «розовая жаба» прилипла к ней мгновенно и навсегда, но на этом никто не остановился. Долорес Амбридж ждал интересный год, полный каверз, проклятий и ловушек. Забегая вперёд, скажу, что самой изощрённой будет месть от поклонников профессора прорицаний, хотя очень многие будут бороться за вершину этого негласного пьедестала.       Гермионе сегодняшний пир казался бесконечно долгим. Ни директор, ни, тем более, Амбридж не собирались сокращать свои речи в угоду другим. А меж тем ноги у девушки всё сильнее болели и чесались, а дорога до спален была максимально далеко. Её попытка сбежать с пира через 10 минут после подачи первых блюд оказалась провальной: декан, лишь увидев, как она начала подниматься, незатейливо приклеила её чарами к сидению. Стало ясно: грядёт буря. Хотя, никто и не надеялся её избежать, участвуя в вечерней шутке.       Едва отгремели последние вопли близнецов Уизли, певших школьный гимн на мотив похоронного марша, деканы направились к столам своих факультетов. Зрелище непривычное и пугающее, честно говоря. Директор «сонорусом» приказал всем построиться и следовать в свои гостиные за деканами в порядке очереди, старостам замыкать строй и следить за первокурсниками. Долорес Амбридж взирала на это с пакостно-одобрительной улыбочкой, стоя подле Дамблдора.       Шипение профессора Макгонагалл: «мисс Грейнджер, где мистер Уизли? Марш к первокурсникам и не потеряйте никого!», вогнало Гермиону в ступор. А она-то тут причём?! Благо, рядом были однокашники, прекрасно всё расслышавшие. Дин и Парвати успокоили девушку и направились к первокурсникам, а Лаванда и Невилл подхватили её под руки и поддерживали весь путь. На лестнице в башне Невилл и вовсе, краснея как маковый цвет, предложил взять Миону на руки, и не дожидаясь ответа, выполнил своё предложение. В этот момент он был очарователен, хоть и покраснел до самых корней своих светлых волос, и пыхтел, как кипящий чайник. Подмигнув, Лаванда незаметно наложила на подругу «левикорпус», чтобы парень смог донести её до входа в гостиную. Ступеней было много, а очередь на вход – ещё больше. Но Лонгботтом бережно держал свою ношу, а потом неуклюже, но заботливо усадил Гермиону в кресло, за что получил горячую благодарность и поцелуй в щёку. Кажется, после этого он был потерян для общества: задыхаясь, на подгибающихся ногах, он отошёл куда-то к стене, сшибив пару старшекурсников, а потом сел прямо на пол. Его взгляд был расфокусирован и устремлён в неведомые дали, блаженная улыбка украшала пунцовое лицо, а мысли явно блуждали далеко от гостиной.       Гермиона и сама была не менее красной и смущенной, но в груди было так тепло и приятно, что даже зудящие ноги забылись. Лаванда, присевшая на подлокотник её кресла, тихо посмеивалась и гладила подругу по плечу, даже не пытаясь призвать её к вниманию.       А меж тем, в переполненной гостиной, вещала суровая дочь шотландских гор: Минерва Макгонагалл говорила яростно и строго. Эти стены давно не видели её, да и никто из нынешних учеников алознамённого факультета не смог бы вспомнить ни единого визита декана в первый учебный день. Безусловно, она посещала факультет в случае крупных ЧП или по делам, но их можно было перечесть по пальцам, так как загруженная сверх меры административными обязанностями, замдиректора, декан и профессор трансфигурации предпочитала максимально переложить контроль за учениками на плечи старост.       Заинструктировав первокурсников до легкого мандража, «Мантикора» отпустила малышей по спальням. Остальных же ждала крупная выволочка и строгие указания по поведению на уроках нового профессора по ЗОТИ: сидеть тихо, не конфликтовать, не поддаваться на провокации, если влипаете в отработки – сразу сообщать ей и не геройствовать. Сурово осмотрев притихших львов, прямая как палка Минерва МакГонагалл, отпустила всех по спальням. Выдержав паузу, она громко добавила: «А вас, Поттер, я попрошу остаться».       Толпа резко замедлилась, жаждая «продолжения банкета», и не была разочарована: фамилии Грейнджер, Браун и Патил прозвучали следом. Но профессор-кошка не желала видимых свидетелей, поэтому пригрозила самых медлительных подогнать «жалящими», так что через несколько минут гостиная таки опустела. Исключая Невилла, так и сидевшего в тени возле стены, и, как заметила Гермиона, Симуса с Дином, спрятавшихся за шторкой в закутке, закрепленном за командой по квиддичу. Фэй и Келла*, кажется, затаились в "девчачьем уголке".       Разумеется, первым, по всем пунктам, получил Гарри: его отчитали за ребячество, раскритиковали внешний вид, предположили подростковый бунт, снова отругали, а потом в порыве чувств погладили по голове…и оттаскали за ухо. Применив бо̒льшую часть доступного воспитательного потенциала, декан немного успокоилась и отпустила Поттера, с наказом немедленно бросить свои шуточки и не бесить Снейпа. На что коварный зеленоглазка применил запрещённый приём «взгляд, полный непролитых слёз», и присел на диван, картинно отвернувшись к камину. Вся поза нашего артиста выражала оскорблённую невинность. Декан явно дрогнула, но не поддалась.       Следующими на очереди были девушки. Их пожурили за участие в авантюрах, сообщили, как они разочаровали преподавателя, доверявшего им, и велели немедленно завязывать с глупостями и приступать к учёбе. Особенно Минерва подчеркнула, как разочаровалась в Гермионе, ведь она доверила ей роль старосты, а та её так подставила!       Раскаяния, которое женщина рассчитывала увидеть на девичьих лицах, так и не появилось. А вот крайняя степень удивления, которую Мио выражала каждой своей клеточкой, заставило декана притормозить, и, наконец-то, поинтересоваться, а где, собственно, мистер Уизли и почему мисс Грейнджер без значка старосты.       Первый вопрос все игнорировали принципиально, а вот по поводу значка все дружно высказались, что впервые слышат о назначении и как же это теперь возможно? Разумеется, Герми рассказала, что ей предстоит длительное лечение, да и бандаж на ноге и явное изменение походки заметили все, после триумфального шествия по Большому залу. Об этом же она рассказала профессору Макгонагалл, заметив, что справки были высланы в школу ещё 30 числа и на имя директора, и на имя медиведьмы, а о зельях заключен контракт с профессором Снейпом.       Удивление, сочувствие и возмущение на лице декана сменялись друг за другом несколько раз, в итоге посулив кары небесные то ли Дамблдору, зажавшему документы, то ли Помфри, безусловно, уведомленную, то ли на Снейпа, изменившего себе и не сострившего по этому поводу. Уже было готова помчаться выяснять отношения, профессор, однако, опомнилась и снова спросила об Уизли. Все дружно заявили, что сидели в своих купе и никого из рыжих не видели. Честнее всех при этом смотрел Поттер, что заставляло интуицию профессора-кошки просто вопить, но внешне придраться было не к чему, так что она просто решила подумать об этом завтра.       Ушлый Гарри предложил назначить старостами Дина и Парвати, вызвавшихся проводить первокурсников, на что тех сразу же и подписали, не спросив. Дин, вроде как, даже не присутствовал, но никого это не смущало. В конце концов, кто первый встал, тому и огребать.       Назначив ответственных, многозначительно посмотрев в сторону занавески, за которой прятались Дин и Симус, декан покинула гостиную, намереваясь выяснить, где недостающие ученики и кто съел её письма. Поболтав немного, подростки разошлись по спальням. И, пусть на завтра уроки не были запланированы, спать до обеда никто не собирался.       Для Гермионы ночь была тяжёлой: ноги гудели, как будто она весь день карабкалась в горы, кожа нестерпимо зудела. Казалось, что едва провалившись в сон, она уже просыпалась, пытаясь ногтями расчесать кожу. Мазь будто бы с каждым разом действовала всё меньше и хотелось выть. Не добавлял расположения духа чей-то наглый книзл, решивший оккупировать кровать девушки. В общем-то, она была не против чужих котов и частенько засыпала в обнимку с пушистиками. Но это были хорошо знакомые пухнастые книзлы, которых на первом курсе она вычёсывала по просьбе старшекурсниц, а потому любившие её как родную (исключая вредного Снежка, вскрывающего вены всем, кто к нему прикоснётся – того вычёсывали под чарами и в четыре руки).       Этот же оккупант был незнаком, рыж, упрям и тарахтел как старый холодильник. Герми предположила, что это кот кого-то из первокурсников. Пару раз выгнав того из спальни, но вновь обнаруживая его хрипящее-мурлычащую тушу у себя на ногах, она смирилась – просто не было больше сил. Ноги кололо, потому что они затекли, кожа чесалась, но зверь был упрям и ложился обратно сразу, как Гермиона прикрывала смазанную кожу простынёй.       Так и промаявшись до рассвета, девушка встала измученная и побрела в душ. Ей предстояло полгода «менять кожу», как змее, снимая ожоги специальной мочалкой под действием зелья.       Вернувшись обратно мокрой и измученной, Мио присела на кровать, чтобы наложить мазь снова. Но была оперативно деморализована в очередной раз рыжим гигантом. Кот залез на колени и бодал её лбом в живот, требуя ласки. Она сдалась. Зверь затрещал как мотоцикл без глушителя. Как уснула – она уже не вспомнит, но соседки едва растолкали её к завтраку. Кот к тому моменту ушёл.