Бетонная коробка

Что-то нехорошее происходит, я прям чую. Сука, меня будто магнитом на восьмой тянет, а я там не был уже пару дней. Возможно, придется уйти на выходные, так и не увидев перед этим Антона, потому что только я собираюсь направиться к грузовому, как меня одергивают и отправляют заниматься всякой мелочной фигней. Я не ебу, зачем мне его вообще видеть. Наверное, я хочу с ним подружиться? Димка, конечно, тоже хороший, но с ним часто не потусуешь, потому что он постоянно в разъездах — некоторые командировки затягиваются на неделю, а чтобы общаться с Виталичем или Степанычем за пределами каморки и работы в принципе, мне нужно постареть лет на пятнадцать минимум. Пятница — это короткий день, все расходятся в четыре вечера, но многие по привычке остаются до шести. Я обычно уматывал сразу, как стукало шестнадцать ноль-ноль, но сегодня сижу на диване и думаю. До конца рабочего дня остается десять минут, и я мог бы подняться на восьмой… Проверить воду в кулере… В щиток попялиться… Эм… Да просто походить по коридору, задрав голову к пожарной сигнализации. Что-то меня останавливает, может то, что кажется странным тащиться наверх, придумывая, в первую очередь для себя, причины пошляться по аналитическому. Тем не менее, я тащусь и шляюсь, только нужного мне человека не нахожу, отчего погрустневший спускаюсь обратно на первый. Честно говоря, отношение Антона — отличающееся от других — да и просто его энергетика заставляет хотеть нового разговора. Я прощаюсь с Виталичем и Степанычем и иду в вестибюль, лихорадочно пытаясь понять, где Антон сейчас может быть. Обычно офисники не уходят с работы за десять минут до конца, наоборот, задерживаются минимум на полчаса. И черт меня дергает заглянуть в столовку, широкие стеклянные двери которой как раз расположены у лестницы в главном зале. Я подхожу к стеклу и заглядываю внутрь. Очень светло, просторно, белые столы и пластиковые стулья и свежая отдраенная плитка так и кричат: недавно тут сделали ремонт! Цените это! Я не люблю это место, но сейчас оно хотя бы не напичкано людьми. Я окидываю взглядом тот кусок помещения, до которого у меня дотягивается взгляд, и не нахожу Антона и здесь, а сзади уже кто-то тычется в спину, чтобы протиснуться в столовку. Я решаю зайти внутрь, мол, я изначально так и хотел, и иду к прилавку со жратвой. Которую и жратвой-то не назовешь. Сендвичи, круассаны, пирожные без глютена и вегетерианские полуфабрикаты. Заказываю кофе, забив на то, что здесь оно стоит в три раза дороже, чем в любой другой кофейне или торговом автомате. И пока бариста шуршит пакетом с зернами, отворачиваюсь, потому что солнечный луч отражается от стекла прилавка и бьет прямо в глаза. И о Господи, спасибо этому солнечному лучу, потому что вижу Антона, что сидит за дальним столиком, который расположен в углу. Моментально начинаю волноваться, чаще дышать, будто пришел на свиданку, и наблюдаю издалека. Он сидит, сняв пиджак и уткнувшись в какие-то бумаги, и покусывает фалангу согнутого пальца. Отсюда тяжело разглядеть четко, но задумчивое выражение лица дорисовывается само собой. Со стороны раздается шлепок картонного стаканчика о стойку, так что я отвлекаюсь от разглядывания белоснежных локонов, расплачиваюсь и потрясывающейся рукой беру кофе в руку. Подойти или нет? А, похуй! Подойду. Иду. Коленки немного подгибаются, становится жарче, хотя кондей в столовке наполняет помещение прохладой — хоть где-то в этом здании, помимо серверной и нашей каморки можно не изнывать от духоты — немного неуклюже расстегиваю олимпийку одной рукой. Антон отрывает взгляд от бумаг, когда я уже почти подхожу. — Здравия, — говорю я, шуточно отсалютовав, и на его слегка хмуром лице появляется улыбка, — Позволите? Я киваю на стул напротив него. — Позволю. И давайте на «ты»? — Давайте… — сразу же исправляюсь: — Давай. Чего домой не идешь? — Надо доделать кое-что. — Я не мешаю? — Нет-нет, что ты! — суетится он, ерзая на стуле и присаживаясь чуть ровнее. Антон откладывает бумаги в папку и упирается локтями в стол, — Как раз пора сделать перерыв. — И до скольки ты тут обычно сидишь? Я смотрю на него неотрывно, но прячу губы, припадая ими к прорези в крышке стаканчика, а Антон задумывается, чуть сощурившись. — Часов до восьми. Я присвистываю. — Неужто так много работы? — Сейчас да, — отвечает он и обвивает пальцами свою маленькую чашку с недопитым, кажется, эспрессо. Рассматривая его вблизи, я замечаю, что регулярные задержки на работе отпечатываются на лице в виде кругов под глазами, которые бледная кожа даже не пытается скрыть, и в глазах, покрывая их пленкой усталости. — А можно нескромный вопрос? — Можно. — Ты сидишь в кабинете отца? Антон опускает взгляд и проводит пальцем по ободку чашки, приковывая мое внимание к этому движению. Запястья гораздо лучше видно без пиджака, и я не хочу упустить возможности поглазеть. Антон медлит с ответом, но затем кивает. — Я сейчас… у него на замене. Он в командировке затяжной, — тихо и немного скомкано отвечает он, что сбивает с толку. До этого я слышал в его голосе только уверенность. — Так тебя батяня устроил в фирму? — усмехаюсь я, и, судя по осунувшемуся лицу Антона, смешок мой он трактует неправильно. Его следующие слова подтверждают мою догадку. — Ага. «По блату», как все говорят. И чтобы развеять этот кислый тон, я добавляю: — Меня тоже папаша сюда пропихнул. Я попал в точку, ибо с лица Антона тут же исчезает виноватое и настороженное выражение, и он поднимает глаза. — Правда? — Да. Думаешь, меня бы просто так взяли сюда с шаражным дипломом? Антон улыбается одной стороной губ и пожимает плечами. На самом деле, я особо не распространяю историю своего попаданию в фирму, ибо слухи расползаются по этому улею с огромной скоростью, а с их помощью рискуешь перестать быть просто призраком и колдуном принтеров и офисных ламп и становишься в глазах воротничков неучем, который ни на что не годен. Это правило мне тоже Димка рассказал, так что о своеобразном блате знает только сам Немченко и Валерич, но Антону рассказать я не боюсь. Доверяю на каком-то молекулярном уровне. Ему вообще хочется рассказать все. А я и рассказываю, благо возможность имеется. Как-то так само получается, что на протяжении следующего месяца мы с Антохой пересекаемся в столовке в обеденное время. Первую неделю я таскаюсь сам, как бы невзначай, а потом уже и Антон звонит к нам в каморку и просит передать мне, что он будет за таким-то столиком в такое-то время. Степаныч и Валерич даже пару раз шутят, что я их бросаю, так как перестаю вонять своими дошиками и хуево пожаренной картошкой в каморке, а мне до фени их хохмы, ибо проводить целых полчаса или сорок минут в компании Антона бесподобно. Мы довольно быстро сближаемся. Уж не знаю, общая ли неординарность, что не вписывала нас в окружение, стала этому причиной, или молодость, но разговарием мы, блять, обо всем. О прошлом, настоящем, и будущем, о фирме и ее тупорылых правилах, об общих коллегах и даже некоторых сплетнях, в которые мы оба не верим. К концу мая мы пропадаем на обедах по часу — забалтываем друг друга настолько, что не замечаем течения времени, и оживаем, когда кто-то из наших коллег врывается в столовку и бубнит, что пора бы уже дальше работать. Один раз даже на парковке пересекаемся, когда я иду в курилку, а Антон возвращается из какой-то недолгой поездки в соседний район, где расположен другой филиал фирмы. Мы и тогда хуеву тучу времени хихикаем, сидя на лавке курилки, хотя Антон привычки травиться не имеет, просто прозябает за компанию. Дружим, правда, мы недолго, по-крайней мере я, и виной всему та самая ебанутая столовая, которую я возненавидел еще больше, но в глубине души полюбил безмерно. Вечно прохладное помещение становится невыносимо душным в один из дней, когда накрывается кондер, так что я обнаруживаю Антона, сидящим у окна в рубашке с закатанными, сука, рукавами, из-за которых предплечья оголяются и открывают хорошо просматриваемые вены на руках. А еще с расстегнутыми, сука, двумя верхними пуговицами воротника. А галстуки он в принципе никогда не носил, так что во время разговора мой взгляд то и дело опускается вниз, будто я пубертатный школьник, который впервые увидел сиськи навыкат. И Антон, как на зло, сидит в своей любимой позе, навалившись на стол локтями, так что моему взору открыт прекрасный вид на блестящие от испарины ключицы и начало груди. И именно в этот день я понимаю, что с Антоном я уже не дружу. Я на него западаю. Толчком к осознанию, пожалуй, становится желание увидеть, что там у него под рубашкой находится дальше. При чем не просто увидеть, а пощупать, желательно бы. С этой мыслью я приезжаю домой, с этой мыслью я засыпаю, хотя это получается из рук вон плохо. Я пытаюсь выгнать эти думы из головы, честно, но пытаюсь неохотно. Я отрицаю, что мне нравится смотреть на Антона, слушать его голос, покрываясь мурашками, ловить взгляды из-под ресниц, которые, как я рассмотрел, оказались все-таки белыми, пусть и не полностью. Отрицаю, а потом снова, как щеночек, семеню в столовку в ожидании новой встречи, и трепещу, как в первый раз. Честно говоря, хочется вынести наше общение за пределы корпоративной обстановки, но я не решаюсь. Антон и так задерживается на работе из-за командировки отца — начальника отдела — так что, судя по рассказам, его сейчас и в хвост, и в гриву, в плане обязанностей. Не хочется докучать ему своим «Давай пропустим пива вечером». Так что я мучительно жду и подгадываю момент, чтобы позвать его куда-нибудь, украсть из обители этой бетонной коробки, а до тех пор просто общаюсь, втихую втрескиваясь по уши. Самым-самым переломным моментом становится, стыдно признаться, вечер, когда я случайно на Антона дрочу. Вообще-то я сажусь дрочить не на него, справедливости ради, а просто чтобы утихомирить физиологические потребности организма, но в пиковый момент сознание само подкидывает картинку острых ключиц и изящных рук с длинными пальцами. А воображение, тварь эдакая, дорисовывает то, что эти пальцы могут делать. Ну, не будем вдаваться в подробности моих влажных фантазий. Которые, кстати, стали для меня привычкой. Каждый раз, излившись в ладонь, я сгораю от стыда, но ничего не могу с собой поделать. А на следующий день мне совестно смотреть Антону в глаза во время обеда, но это быстро проходит, когда я снова начинаю облизывать его взглядом. Нет, пожалуй, ни одного места на его теле, не прикрытого одеждой, которое я бы не обсмотрел. И мне хочется уже хоть что-нибудь сделать, только вот я не знаю, что именно. Не накинусь же я на него прямо на работе и не разложу на столе? Хотя и такие мысли были. Наступает день, когда я нахожу Антона очень радостным — он буквально светится от счастья, добавляя своим и так искрящимся глазам еще больше задора. — Чевой это ты такой? Пригубил, что ли? — усмехаюсь я, присаживаясь напротив. — И это тоже, — весело отвечает он, постукивая ладонями по столу, — Мы закрыли проект досрочно, даже до возвращения отца. Нам теперь грант на пару лямов дадут. — Ого… — Да! На-ка вот, — тараторит он, отнимая мой стакан с кофе и пододвигая свой, — Пей. Я с хитрым прищуром смотрю на него, но беру стакан и отпиваю. А потом морщусь, потому что чувствую помимо горького кофейного вкуса ярко-выраженный коньячный. Мда, Антон явно не умеет намешивать коктейли — слишком ядреная пропорция получилась. Теперь понятно, чего это его взгляд такой гуляющий и смазанный, а щеки румяные. — А-ты авантюрист, я посмотрю, — сдавленно проговариваю я, отодвигая от себя стакан. Рано мне еще набухиваться, пару гаджетов надо починить. Хотя очень соблазняет. И я сейчас даже не про Антона. Хотя и про него тоже. — Да ладно, уже скоро конец рабочего дня, — говорит он, встряхивая часы на запястье, — Мы сегодня с отделом празднуем. Если хочешь — приходи. — Бухло? — И пицца. — Не думал, что вы, офисные, умеете праздновать, — говорю я, натягивая свой фирменный нахальный оскал и приступая к поеданию притащенного из дома плова. — Ну, эти-то, может, и не умеют, — задумчиво тянет Антон, поднимая взгляд к потолку и намекая на свой восьмой этаж, — Если не хочешь с ними пересекаться, то приходи в отцовский кабинет часам к семи. Наверное, все уже расползутся. Набухаться хочется. — Душу травишь, — шучу я, а сам уже готовлюсь отсчитывать время до семи вечера. Быстренько расправляюсь с оставшейся работой, а потом ныкаюсь в пустой каморке, тупо пялясь в телик и попивая остывший кофе с коньяком, стаканчик с которым я все-таки стыбзил у Тохи. Хочется заранее немного накидаться, чтобы чувствовать себя поувереней, потому что это будет первый раз, когда мы с ним останемся наедине. То есть, прям наедине, в одной комнате. Мыслишки лезут не самые приличные, особенно когда алкоголь уже пробирается в кровь. Я не рассчитываю на страстную ночь, но уже хочется сделать первый шаг к более близким отношениям. Или, для приличия, просто попытаться понять, как настроен Антон — дружески, или нет. Кто ж знает, может, судьба повернется ко мне лицом, а не жопой. В кои-то веки. Без десяти семь я уже, как говорит моя мать, «с добрыми глазами», а стаканчик пустует, так что вырубаю телик, запираю все, вырубаю свет и сдаю ключи на вахту, после чего поддатый, но еще не бухой, еду на восьмой в пассажирском лифте. Этаж, на удивление, тихий — почти никого, только лишь две краснощекие женщины, поддерживая друг друга за локти, пьяно проплывают мимо меня к лифту и щебечут между собой. Я направляюсь к нужному кабинету и стучу в прикрытую дверь, после чего, не дождавшись ответа, вхожу. Антон, склонившись над столом, прибирается — повсюду пластиковые стаканчики, пустая бутылка ликера и шампанского рядом с факсом, на одном краю дивана две наложенные друг на друга коробки пиццы. Видимо, праздновали прямо тут, в логове отсутствующего босса. — Ты как раз вовремя, все разошлись, — говорит Антон, кинув взгляд через плечо, и составляя в общую гору тарелки из-под нарезки с овощами, — Угощайся. Я и сам хотел, так что подхожу к коробкам и открываю верхнюю, выуживая похолодевший кусок пиццы. Есть не особо тянет, но я присаживаюсь на подлокотник дивана, разъезжаюсь по нему и жую, наблюдая, как Антон хлопочет. Солнце уже начало понемногу садиться, так что его предзакатные лучи пробиваются через жалюзи полосками и падают на Антоновский профиль, заставляя и так розовые щеки отливать персиковым. Он снова без пиджака, и снова с закатанными рукавами рубашки. Отсюда не видно, расстегнуты ли пуговицы ворота, но зато лучше видно обтянутые строгими брюками бедра, ткань на которых провокационно натягивается при наклоне над столом. Ловлю себя на том, что неприлично долго пялюсь на чужую жопу, жуя пиццу, так что опускаю взгляд в пол. — Так, ну все. Остался еще коньяк. Будешь? — Буду, — радостно говорю я, встав на ноги и отряхнув руки от крошек. Я подхожу к столу, у которого Антон разливает алкоголь по стопкам. Организм, заведенный «приправленным» кофе, требует продолжения банкета, так что я уже в нетерпении, чтобы набухаться и провести время с Антоном в, наконец, неформальной обстановке. Пусть и все еще в помещении офиса. Тоха протягивает мне стопку и мы с улыбками чокаемся. — За то, что эта пиздастрадальня закончилась! — произносит он, приподняв руку, и опрокидывает алкоголь, а я немного медлю, потому что до этого еще ни разу не слышал, как Антон матерится. Это необычно, и одновременно приятно слышать. После этого я чувствую с ним еще большее родство, и он нравится мне еще больше. Я наблюдаю, как он запрокидывает голову, вскинув локоть к верху, как его кадык скачет во время глотка — блин, вгрызться бы — и как потом морщит нос, шумно вдыхая. Пью сам, поняв, почему Антон так остро отреагировал. Крепкое пойло. И когда мы оба более менее отходим от выпитого, то начинаем тупо друг на друга смотреть. Кажется, будто Антон чуть-чуть, совсем капельку, пьянее меня — оно и понятно — но он не находится в кондиции «В слюни», это видно по его не потерявшему осмысленности взгляду. Наоборот, глаза вдруг отражают особую задумчивость, а губы поджимаются, будто он что-то взвешивает в своей голове, а потом начинает лихорадочно обсматривать мое лицо. — Подожди, я рыбок забыл покормить, — вдруг говорит он смущенно и разворачивается, со стуком опуская стопку на стол. Я лишь пьяно улыбаюсь и смотрю, как он удаляется к аквариуму. А потом иду за ним, тоже оставив стопку, встаю за спиной и наблюдаю из-за плеча, как он кидает корм в воду, и как после этого треугольные рыбки взмывают вверх, ловя комки прикорма своими губастыми ртами. Мы молчим, но я не чувствую неловкости. Наоборот, с Антоном я чувствую себя очень спокойно. Пока он продолжает делать свое дело, я обсматриваю его шею и затылок, перебарывая в себе желание просто податься вперед и коснуться губами кожи у линии воротника. Сейчас это его только напугает, отложим на потом. Если вообще получится когда-нибудь это осуществить. Вдруг он сто-процентный натурал? От этой мысли я обреченно вздыхаю. — Ром? — спрашивает он, не оборачиваясь. — М? — У тебя есть девушка? — Нет. А что? В моем голосе явно слышны нотки удивления, потому что до этого про дела любовные мы ни разу не говорили, а тут вдруг такой вопрос. Антон поворачивается ко мне с очень серьезным лицом, и это смешно контрастирует с банкой корма для рыб в его руке. — А ты не гей? Что, блять? Этот вопрос звучит еще страннее, и мне вдруг кажется, что задан он был с осуждением. А что я сделал-то? Может, перегнул палку, когда пялился? Или встал сейчас слишком близко? Я округляю глаза и приоткрываю рот в удивлении. — Я… Договорить мне не дают, впиваясь в губы с внезапным и сразу грубым поцелуем. В глазах у меня на мгновение темнеет, но я слышу, как баночка с кормом падает и стукается об пол, а руки, что эту баночку держали, вдруг оказываются на моей шее. И они очень холодные, особенно в сравнении с моей пылающей от алкоголя и внезапности кожей. Меня будто окатывает водой из ведра, так что я быстро прихожу в себя, обнаруживая во рту чужой язык, нагло толкающийся внутрь. Я машинально отвечаю, все еще не понимая, что происходит. Но рваное дыхание Антона, что уже жмется своей грудью к моей, оттесняя меня к дивану, дает вполне красноречивую подсказку — мы пьяно сосемся. И мне это, блять, очень нравится, так что я вовлекаюсь в процесс, дабы не потерять ни секунды отведенного времени. Потом будем думать, как так вышло, почему и зачем, а сейчас притягиваю Антона еще ближе, сжимая пальцы на его талии. Он продолжает наступать, так что я упираюсь икрами в диван и падаю на него, разрывая поцелуй. А потом слегка испуганно смотрю на Антона, стоящего передо мной, снизу верх. А он хлопает глазами и тяжело дышит, замерев. Играем мы в гляделки недолго, потому что оба не находим в глазах друг друга ни осуждения, ни желания прекратить, так что он взбирается на мои колени своим лицом к моему и снова целует, еще более жадно и горячо, отчего в помещении — я уже упоминал, что в офисах всегда душно? — становится еще жарче. Я запускаю руки под его рубашку, которую оперативно вытаскиваю из-под ремня, и прохожусь ладонями по позвоночнику вверх, а он податливо изгибает поясницу. От одного этого движения мои спортивки рвет стояк. А еще, наверное, от того что Антон яростно меня целует, обкусывая губы и язык? Он скользит руками по шее и зарывается пальцами в волосы, заставляя меня отстранится, после чего опускается на щеку, проводит по ней носом, шумно вздыхая, и облизывает линию скулы, отчего я едва сдерживаюсь, чтобы не застонать. Мой разум буквально плавится от ядерной смеси коньяка, возбуждения, запаха и ощущения чужого тела. От того, что Антон ерзает, я чувствую животом и его стояк, но дотронуться мне не позволяют, потому что он вдруг встает, но сразу опускается передо мной на пол, упираясь ладонями в колени. А еще, сучонок, смотрит прямо в глаза, наблюдает за реакцией. И демонстративно облизывает губы, заставляя меня закусить свои собственные. — Дверь… — шепчу я, вспомнив, что кабинет не заперт. Конечно, никого на этаже уже нет, но вдруг зайдет уборщица? Честно признаться, сейчас меня это волнует в последнюю очередь, потому что Антон уже держится за резинку спортивок. Я бы мог прервать процесс, встать и повернуть защелку на двери, но я не остановлю его ни за что на свете. В данный момент буквально проигрывается одна из моих дрочибельных фантазий, разве я могу упустить шанс полюбоваться? Да и Антона, кажется, ненадежная приватность не особо волнует, потому что он уже тянет штаны вниз. И я послушно приподнимаю бедра, позволяя снять спортивки с трусами до самых щиколоток. Оголения я не стеснялся никогда — хуй, как хуй, так что и сейчас кроме возбуждения и дикого желания ничего лишнего не ощущаю. Разве что, еще нетерпение, потому что хочется поскорее увидеть член в плену чужого рта. Антон все еще смотрит в глаза, с его приоткрытых влажных губ слетают рваные вздохи, одна рука на моем колене, а пальцы другой уже сжаты кольцом вокруг члена. И я не могу не признать, что это пиздец как красиво, и я ни за что не отведу взгляд. Антон прикрывает веки и высовывает язык, аккуратно припадая им к уздечке, и мне приходится сжать зубы, чтобы не заскулить. Тем не менее, я скулю, когда он с причмокиванием обвивает головку губами и подается вниз, вбирая член сразу до половины. И это просто ахуенно, влажно и горячо. Я зарываюсь пальцами в его волосы, но строгий взгляд исподлобья дает мне понять, что мне нельзя вмешиваться. Что ж, я слушаюсь и убираю руку, вцепившись ей в подлокотник дивана. Кожаная обивка издает жалобный скрип под напором моих пальцев, и он смешивается с моим сдавленным дыханием, что выбивает из легких весь воздух. Антон начинает движение, перед этим подняв очки на лоб, и параллельно дрочит рукой, а я растекаюсь по дивану. Кажется, у него уже есть опыт отсоса, либо это я недостаточно часто трахался, потому что ощущения нереальные. Антон играется с темпом, сначала раззадоривая, а потом замедляется, уделяя больше внимания головке, выпускает член изо рта, проходится языком по стволу до основания и снова берет, зацикливая эту схему. Только спустя какое-то время — я никогда не скажу точно, сколько минут или часов это заняло, потому что я не здесь, я где-то в космосе — он наращивает темп, уже не отвлекаясь. Я сильно сдерживаюсь, чтобы не схватить Антона за волосы, как в своей фантазии, но мне и так сегодня много перепало, можно и потерпеть. Разве что, позволяю себе немного поддаваться навстречу бедрами, только аккуратно, чтобы не засадить слишком глубоко. Я чувствую, что скоро кончу, так что бормочу что-то несвязное, чтобы предупредить Антона, но он не отстраняется, а лишь сжимает губы еще сильнее, что и становится точкой невозврата. Я бьюсь затылком о спинку дивана, с моих губ срывается неприлично громкий стон, а перед глазами снова темнеет, так что я зажмуриваю их нахуй. Антон точно знает какие-то приемы орального секса, потому что он не выпускает член сразу, отчего его обволакивает смесью слюны, спермы и горячего дыхания, и это только усиливает ощущения. Кончаю я дольше обычного, весь пробиваясь дрожью, что забирает из тела очень много сил, оставляя в конечностях только слабость. После этого вечера нам обоим надо будет о многом подумать и еще о большем поговорить.