На Когараши всё ещё идёт дождь?

«Мне плевать, как ты заставила меня всё забыть». Новое сообщение от Химеко – снова на зашифрованной частоте, ну и глупость, зачем теперь скрываться? – приходит только спустя пару недель. Кафка недоумённо смотрит на телефон, словно не может вписать происходящее в выстроившуюся новую реальность. Химеко ни разу не написала ей с момента их последней встречи, и Кафка не видела смысла навязчиво преследовать эту Безымянную по всей Вселенной. Если той настолько противно её общество – пусть. Так почему же она пишет сейчас? «И тебе здравствуй, дорогая». «Ты можешь это повторить?» Кафка вздыхает и закатывает глаза. Даже немного скучно – она не рассчитывала на такой итог; даже немного обидно – не каждый день о тебе хочет забыть красивая женщина; даже немного… печально. Может быть, она готова посмеяться в лицо своему отражению, может быть, она готова перед Блэйдом делать невинные глаза и спрашивать «что?», когда тот неуклюже заводит разговор о Химеко; но внутри неё так и остался, застрял странный осколок с отражением пламени. Кафка больше не танцует на проволоке, её пустота стала слишком осязаемой, слишком наполненной и живой; Кафка и сама бы рада сбежать, прервать этот затянувшийся опасный трюк, вот только у неё на это хватает сил – а у Химеко нет. «Встретимся на Когараши», пишет она, и невольно улыбается. Возможно, это просто повод для очередного – последнего – свидания, возможно, Кафка и вправду ещё может кому-то сочувствовать; а возможно, она надеется, что Шёпот Духа и в этот раз окажется обоюдоострым мечом, и она сможет засыпать спокойно, не думая ни о чём. Не вспоминая, как держала в руках пламя. На Когараши льёт дождь; и голубые деревья, кажется, за всё это время потеряли почти весь свой цвет, превратившись в серые. Кафка задумывается, эффект ли это Стелларона, или серого неба, нависшего на планетой, или ей просто кажется, потому что воспоминание в её голове сохранилось гораздо ярче, чем действительность. Она стоит на смотровой площадке, слушая, как по зонту колотят капли, отбивая им одним известный ритм. Здесь снова никого нет, только она одна и дождь; Химеко опаздывает, но Кафка готова подождать ради возможности просто постоять под дождём в тишине. Мир кажется каким-то неосязаемым, нереальным, словно бы смотришь на него через матовое стекло – и удивляешься, как за этим стеклом может существовать что-то такое же настоящее, как и ты сам. За спиной раздаются шаги, удивительно вписывающиеся в шум дождя. Кафка не оборачивается, позволяя обладательнице этих шагов самой начать диалог, если, конечно, он ей нужен. Она буквально чувствует, что за ней стоит именно Химеко, стоит и молча смотрит в спину, не решаясь – не желая? – подойти и начать разговор. – На Птеруги-V тоже всё время шёл дождь, – говорит Кафка, которой быстро надоедает стоять и молчать. – Это планета, откуда я родом. Химеко, помедлив, подходит и встаёт рядом. Сегодня у неё тоже с собой зонт, и даже жаль, думает Кафка, что она оказалась предусмотрительной; жаль, что они не встанут снова под одним зонтом. Рыжие волосы Химеко тоже кажутся какими-то поблёкшими и серыми. Может, по вине чёрного зонта, который закрывает её лицо; может, всё дело в тумане, который плотными клочьями окутывает смотровую площадку, а может, всё дело в её лице, которое почти не выражает эмоций. В лице, которое было таким живым в первую встречу. – Я там не была, – говорит Химеко без интереса, видимо, ради продолжения разговора. – Там никто не был, – Кафка усмехается. – Нет никакой радости в том, чтобы разгуливать по загнивающей планете. Оттуда либо выбираются, либо остаются там навсегда. Химеко не говорит совершенно неискреннего «сочувствую», в которое не поверила бы даже сама; ни о чём не расспрашивает, даже не отпускает колкость. Кафка, чуть склонив голову, рассматривает её – у неё внимательное, сосредоточенное лицо, какое бывает у людей, которые слишком хотят удержать маску равнодушия; у неё наметились круги под глазами и опущены уголки губ. Неужели она настолько сильно переживала всё это время? Кафке могло бы стать стыдно, но её стыд, кажется, находился там же, где и её страх – далеко за пределами досягаемости. Дождь разделяет их на две части, на два мира; и Кафка думает, что понятия не имеет, в каком мире находится Химеко, понятия не имеет, чем живёт эта Безымянная, разве не глупо – увлечься кем-то, о ком ты даже ничего не знаешь? Химеко думает, что ни за что на свете больше не хочет узнавать что-то о мире, где живёт Кафка, и если бы она знала это немного раньше, если бы она была чуть осторожнее – она бы никогда не сделала ни шагу под её зонт. – Ты можешь заставить меня всё забыть? – Химеко хочется, чтобы это прозвучало сухо; но звучит как-то немного просительно и неуверенно. Кафка поводит плечом. – Ты правда этого хочешь? Простой вопрос, банальный, ни к чему не обязывающий – но Химеко задумывается, прежде чем ответить. Действительно ли она хочет всё забыть? Поражения, говорил Вельт, это тоже часть Пути Освоения; сколько раз ей ещё придётся столкнуться с подобным, сколько раз она ещё не сможет спасти удивительные миры, маленькие миры, миры, которые должны продолжать существовать или миры, которые даже не стоят спасения? Неужели она в самом деле предпочтёт столь лёгкий путь, просто взять и отказаться от собственной беспомощности? – Да, – тихо роняет Химеко, и слово кажется ей тяжёлым, падает под ноги и разбивается о воду. Она хочет забыть не столько Альберо – она хочет забыть Кафку. Женщину, которая волновала её настолько, что Химеко нашла её профайл и маршрут; женщину, которой – Химеко осознаёт это уже теперь – было так нелепо и бессмысленно угрожать. Женщину, с которой они могли бесконечно переписываться, женщину, которая что-то тронула в душе Химеко, ту самую струну, которая раньше звучала только в вагоне Экспресса. Женщину, которая парой элегантных движений смогла всё это разрушить. Она хочет забыть Кафку и больше никогда не встречаться с Охотниками за Стеллароном; хочет вынырнуть из проклятого наваждения последних месяцев и оказаться на прежнем звёздном пути; всегда неизведанном, непознанном, но никогда – таком запутанном. Кафка отводит взгляд и смотрит сквозь туман, туда, где в прошлую их встречу были видны голубые деревья. – Хорошо, – просто соглашается она. – Не хочешь выпить? Химеко собирается сказать «нет», быстро, уверенно – она, кажется, почти чувствует, как это слово формируется у неё на губах, холодное, спокойное; слово, которое должно очертить невидимую границу, укрепить стену между ней и Кафкой. Но слово, готовое сорваться с губ, почему-то не звучит. Химеко понятия не имеет, почему соглашается.