На Когараши всё ещё идёт дождь?

– Иногда мы просто не можем спасти всех, – Вельт пододвигает к Химеко чашку с горячим, ароматным чаем. Чай пахнет травами и чем-то ещё, похожим на пластик; конечно же, чай из машины для синтеза, где на Экспрессе, посреди бескрайнего космоса достать чайные листья? – Принимать такие поражения… Разве это не часть Пути Освоения? Химеко принимает чашку и послушно кивает. Голос Вельта кажется далёким-далёким. Да, она пообещала себе принять каждую трудность Освоения; да, она была готова к одиночеству, к испытаниям, к непониманию, к смертельной опасности… Она ремонтировала Экспресс, она носила с собой циркулярную пилу, она по капле выдавливала из себя прежнюю девочку, маленькую Химеко, которая пряталась от любой сложности за книгами и мечтала о безмятежном приключении. Она чуть ли не силой заставляла себя ничего не бояться; или бояться – но всё равно идти, потому что иначе просто нельзя быть Первопроходцем, никто не прыгнет в бездну вместо тебя, ты стоишь в авангарде целого мира. Она думала, что готова ко всему, но оказалась не готова – к собственному бессилию. – Я слышал выпуск новостей, – продолжает Вельт, словно бы Химеко его вообще слушает. – Даже Общество Гениев так и не смогло найти решение проблемы на Альберо. В конце концов, во Вселенной нет ничего вечного, каким бы прекрасным оно ни казалось. Миры рождаются и однажды умирают. Химеко поднимает на него пустой взгляд. Перед её глазами всё ещё почему-то стоит одна и та же картина – полупрозрачные бутоны, пропускающие через себя солнце, мирно покачиваются на ветру над её головой. Вельт говорит правильные, совершенно логичные вещи, которые она сама сказала бы кому угодно – но почему-то слушать его не хочется. На мгновение Химеко становится стыдно. Вельт остался совсем один, пережив уничтожение своего мира; для него больше нет дома, в который он может вернуться, во всей Вселенной для него нет ничего, кроме Экспресса и неё – и всё же он находит в себе силы её утешать. Она выдавливает на лицо улыбку, и Вельт качает головой. – Только не надо притворяться, что всё хорошо, – укоризненно произносит он. – Я знаю, я не очень хорош в поддержке… – Перестань, – с губ Химеко срывается смешок и, слава Эонам, он получается вполне себе искренний. – Я бы сошла с ума без тебя. Вельт чуть улыбается, но улыбка у него выходит какая-то печальная. Химеко благодарна ему за эту неуклюжую поддержку, за чай, за то, что он выключает радио, которое любит слушать в общем вагоне. Они говорят долгие часы – говорят об Альберо, и о родном мире Вельта; говорят об Экспрессе, о детстве, о Пути Освоения, вспоминают то, что уже пережили вместе и гадают, что им ещё предстоит пройти. Химеко ничего не говорит о Кафке, как не говорила ничего всё это время; только если тогда это была её маленькая тайна, то теперь это больше похоже на тёмный, позорный эпизод, который хочется вычеркнуть из памяти. Вычеркнуть из памяти. – Выпей ещё чаю, – предлагает Вельт, обрывая какую-то тонкую ниточку, маленький росток мысли, который едва успевает сформироваться в голове у Химеко; и Химеко улыбается ему. Вельт – старый друг, первый и пока единственный пассажир Экспресса; уютный, как мягкое освещение в общем вагоне, простой и надёжный. Вельт, с которым можно говорить, наверное, обо всём сразу, с которым они так мало друг о друге понимают, но всегда готовы с этим смириться. Допивая третью чашку чая и начиная раздумывать, не стоило ли сварить кофе, Химеко спрашивает себя – неужели ей было мало просто общества старого друга? Что ей понадобилось от Кафки, которая могла стать просто случайным воспоминанием; приятной встречей на одну ночь, которых – Химеко не скрывала и не стыдилась – за время путешествия было не так уж и мало? Что ей понадобилось от женщины, которая пригласила её любоваться умирающей планетой, видимо, полагая это довольно романтичным занятием? Почему ей до сих пор не хватает этого сладкого запаха лилий; и разговоров, в которых Химеко не переставало казаться, что она ходит по острию ножа? Неужели всё то отчаяние, что сейчас скручивает её изнутри, не стоит того, чтобы просто забыть о Кафке? Цветок, который подарила ей Кафка, не приживается на Экспрессе – и Химеко знала об этом, кажется, ещё до того, как попыталась его посадить. *** – Нужно было позвать меня, – говорит Блэйд. Кафка оборачивается к нему. В общем отсеке темно, и подсвечивается он только мерцанием приборных панелей. В темноте силуэт Блэйда едва угадывается, но она безошибочно его находит – он стоит не в проходе, он притаился где-то в дальнем углу, и никто другой его бы здесь не разглядел. Никто – кроме Кафки, которая уже давно не видит его, но чувствует. Иногда Шёпот Духа связывает вас сильнее, чем хотелось бы вам обоим. Она улыбается, зная, что Блэйд не увидит эту улыбку – натянутую, неискреннюю, какую-то растерянную; не увидит, но почувствует через нити, которые давно переплели два их сознания теснее, чем стоило бы. – Да, – просто соглашается она. Блэйд, явно ожидавший отповеди, или очередной колкости, явно теряется – он не привык видеть Кафку такой задумчивой, он понятия не имеет, что сказать или сделать; он похож, с усмешкой думает Кафка, на потерявшегося щенка. Она взмахивает рукой, разрезая темноту белым длинным рукавом. Она знает, что Блэйд видит – он видит в темноте гораздо лучше, чем она. – Что ты там топчешься? Посиди со мной. Звук шагов – босые ноги по полу. Диванчик в общем отсеке чуть скрипит, когда Блэйд на него садится, осторожно, но быстро, не превращая скрип в протяжный. Кафка видит его плечо в домашней рубашке, видит, как он поворачивает голову и смотрит на неё – они оказываются совсем рядом, но его лицо всё ещё похоже на смутное светлое пятно из-за темноты. Блэйд ничего не говорит – поводит плечом, перебирает ногами; от него странно видеть столько лишних движений, и Кафка прекрасно понимает, что он хочет что-то сказать, но понятия не имеет, что говорить. Её это даже забавляет, и она не начинает разговор первой. – Послушай, – наконец роняет Блэйд, и Кафка склоняет голову к плечу. Волосы, наспех собранные в пучок, рассыпаются прядями у неё по плечам. – М-м-м? Блэйд несколько секунд молчит и смотрит на неё. – У тебя это обычно работает, – наконец признаётся он. Кафке приходится потратить некоторое время, чтобы осознать – и рассмеяться, беззаботно, весело; шутка и в самом деле удачная и довольно уместная. Она двигается ближе и Блэйд, понимая всё без слов, обнимает её за плечи, устраивает на своей груди. Кафка слушает мерное биение его сердца под горячей кожей, и мысли начинают течь плавно и ровно; точнее – мыслей не остаётся вовсе никаких, блаженная пустота, совершенно не похожая на пустоту Небытия и одновременно с этим ужасно к ней близкая. Они ни о чём не разговаривают – им буквально не о чем говорить; и Кафка не собирается рассказывать о своём неудачном свидании, и о том, что Химеко всколыхнула в её груди целый ворох незнакомых раньше чувств, не собирается говорить о погибшей планете, о бесконечных переписках, да вообще ни о чём не собирается говорить. К счастью, Блэйд прекрасно понимает её без слов. К счастью, им не нужны слова – они понимают друг друга куда отчётливее, чем все остальные люди во всей Вселенной, и это – заслуга Шёпота Духа, который никогда не работает в одну сторону; который просто не может работать в одну сторону. Наверное, думает Кафка, ей бы не помешал свой собственный Шёпот Духа. Что-то, что заглушит бесконечный гомон желаний в её голове; что-то, что немного отдалит её от Небытия, в котором она когда-то нашла спасение. Не один на двоих с Блэйдом, вечно под угрозой, не один на двоих с кем бы то ни было. Возможно, думает Кафка, прикрывая глаза и слушая ровное сердцебиение, она надеялась найти этот Шёпот Духа в Химеко. Ну и глупая же была надежда.