На Когараши всё ещё идёт дождь?

Когда Экспресс прибывает по указанным координатам, Химеко – честно говоря – ожидает чего угодно. Она ожидает засады, ожидает увидеть пустоту, ожидает, что Экспресс будет атакован или окажется у самого края новорождённой чёрной дыры или умирающей звезды. Она ожидает от Кафки буквально всего – но не того, что спустится на крошечную планету, похожую на сад. Города так мягко утопают в зелени, что кажется, будто кто-то любовно укрыл мир расшитым одеялом; цветы распускаются буквально под ногами, и Химеко даже страшно тревожить этот идиллический покой своим присутствием. Это место похоже на Когараши, где они впервые встретились, и одновременно совершенно другое. Когараши выглядела как планета, проигравшая борьбу с природой; здесь же борьба никогда и не начиналась. В мягком, рассеянном свете местного солнца Химеко чувствует себя неуютно. Как будто она здесь неуместна, как будто Кафка тоже будет здесь неуместна; эта планетка выглядит как прекрасное место для того, чтобы осесть здесь после долгих странствий, разбить сад и часами смотреть в небо, вот только Химеко не строит иллюзий и прекрасно знает, что такого конца у неё никогда не будет. – Альберо, – звучит мягкий, неторопливый голос у неё за спиной, пока Химеко стоит на главной площади самого большого города. По её телу словно проходит волна электричества – она узнаёт. – Когда-то КММ хотела превратить эту планету в резервацию для редких видов растений. Но из-за некоторых особенностей местного климата растения здесь либо погибают, либо больше не способны жить в других атмосферах. Химеко разворачивается одним движением. Её волосы взлетают, словно брызнувшая на холст краска; и Кафка откровенно любуется этим зрелищем. – Здравствуй, – Химеко выдавливает на губы безмятежную улыбку, и почти не беспокоится о том, что получается неубедительно. Кафка ухмыляется в ответ. Они стоят, слушая едва слышное шуршание ветра в кронах и среди густых трав; Химеко жадно всматривается в лицо Кафки, буквально кожей ощущая, как рвутся последние нити, опутавшие когда-то её разум, как воспоминания приобретают форму, цвет и звук. Кафка рассматривает её с любопытством, будто тоже старается вписать Химеко в свою картину мира. Вокруг них – тишина; и Химеко снова в том же платье, с тем же чемоданчиком в руках; и Кафка снова в чёрном пальто, вот только без зонта. Словно не прошло этих нескольких месяцев с их первой встречи, словно они никогда не писали друг другу сообщения, пользуясь зашифрованной частотой, словно одна из них – не Охотница за Стелларонами, а вторая – не навигатор Звёздного Экспресса. – Может, хотя бы пригласишь на кофе? – Химеко глубоко вдыхает, и воздух кажется ей удивительно свежим и сладким. Будто бы чего-то все эти долгие месяцы не хватало; чего-то в глубине её воспоминаний. Да, совершенно точно просто воспоминаний. Кафка поводит плечом, будто бы нисколько не удивлена, и протягивает Химеко локоть. Идти с ней под руку через эти удивительные сады, наполненные растениями, которые Химеко ни разу не видела – выглядит очень похоже на настоящее свидание, вот только они не на свидании. Свернув с главной площади, они оказываются на настоящей аллее – вдоль дороги поднимаются огромные цветы, размером с юные деревца. Химеко не в силах перестать их разглядывать – бутоны совсем тонкие, будто прозрачные; ей даже кажется, что она слышит тихий-тихий перезвон, когда ветер аккуратно касается их; и сквозь них, как сквозь витраж, проходит солнце. – Удивительно красиво, – говорит Химеко. – Тебе не подходит. Кафка хмыкает, принимая это то ли за комплимент, то ли за оскорбление. – У меня для тебя сюрприз, – отвечает она будто невпопад. – Но сначала давай поболтаем. Среди цветов обнаруживается летнее кафе, где подают кофе; и можно сидеть прямо на улице, слушая ветер, жмурясь на солнце и разглядывая удивительные цветы. Химеко тянется к одному с любопытством учёного, но её останавливает насмешливо-ожидающий взгляд Кафки, и она опускает руку. – Что? – Ничего не трогай, если хочешь тут побыть, – разочарованно советует Кафка, раз уж в Химеко остались зачатки здравого смысла. – В некотором смысле это всё ещё заповедник. Химеко разочарованно поджимает губы и устраивается на неудобном, маленьком стуле за стеклянным столиком. Приносят кофе, и официантка вежливо улыбается; они с Кафкой перекидываются парой ничего не значащих слов и комплиментов; кофе пахнет изумительно, неужели здесь ещё выращивают натуральные зёрна? Идиллия. Вот только они с Кафкой не очень-то в неё вписываются. По крайней мере, так кажется Химеко – Кафка вполне спокойно пьёт кофе, болтает ни о чём, будто бы они старые друзья, которым посчастливилось встретиться на просторах Вселенной, будто бы между ними не было опасного напряжения и долгих диалогов, всегда обрывавшихся на полуслове, всегда без надежды на продолжение. Спустя полчаса бессмысленной болтовни Химеко со звоном ставит чашку – уже вторую за это время – на стеклянный столик. – Как ты заставила меня всё забыть? – спрашивает она напрямую. Ходить вокруг да около они могут целую вечность, но ей успело это надоесть ещё до встречи. Кафка чуть прищуривает глаза, разглядывая Химеко с каким-то странным, непонятным выражением. Насмешка, обида, интерес, разочарование? Кажется, на её лице смешались все эти эмоции, превратившись в скучающее равнодушие; как смесь всех цветов неизбежно превращается в грязно-коричневый. – Ты промчалась через полгалактики на встречу со мной, чтобы узнать только это? Химеко поджимает губы, не желая признавать, что своим вопросом Кафка – невольно или специально – попала в цель. Неужели ей в самом деле настолько одиноко на огромном Экспрессе, что эти переписки оказались для неё так важны? Под насмешливым взглядом Кафки все её прежние аргументы вдруг кажутся совсем наивными. – Нет, – она качает головой и улыбается так беззаботно, словно её ничто не способно задеть. – Чтобы сказать тебе, что ты мне совершенно безразлична. Кафка смеётся, её смех какой-то монотонный, неприятно оседает где-то под кожей; Химеко сама на себя злится, что с удовольствием слушает этот голос. Ладонь в лиловых перчатках ложится поверх ладони Химеко, и та возмущённо отдёргивает руку, будто бы обжигаясь от этого прикосновения. – Значит, все эти преследования были только для того, чтобы разгадать маленькую загадку? – Кафка спокойно берёт в руки чашку, словно бы изначально за ней и тянулась. – Ну и ну. Я даже слегка уязвлена. Химеко медленно пьёт кофе и смотрит на цветы, которые мягко качаются у неё над головой. Мучила ли её эта загадка в самом деле? Могла ли она узнать о Кафке больше – из её профайла, из всего того, что та рассказала; могла ли провести пару часов в базе данных Экспресса, чтобы окончательно удовлетворить своё любопытство и забыть эту невыносимую женщину? Нужно ли ей было в самом деле вести эту бесконечную переписку? – Если ты хочешь узнать, сможешь ли ты так же – нет, не сможешь, – Кафка изображает на лице сожаление, которому не поверил бы ни один человек на свете. – Это как иметь редкий цвет глаз или третью руку. То, с которым рождаешься. Ещё вопросы? – Почему я вспомнила? – быстро спрашивает Химеко, раз уж Кафка готова отвечать. Порыв ветра, налетевший из ниоткуда, заставляет цветы заметаться, словно в страхе. Кафка поднимает взгляд на небо и прищуривается, а потом зачем-то проверяет время на своём смартфоне. – Не знаю, – отвечает она, и Химеко почему-то знает – отвечает честно. – Это не точная наука – каждое сознание поддаётся такому воздействию по-разному. Возможно, ты оказалась сильнее, чем я думала, и смогла вспомнить быстрее, чем твоя память размыла меня до того образа, который я тебе внушила. Возможно, – Кафка бросает на неё хитрый взгляд, – я просто оказалась тебе не так уж и безразлична. Химеко поводит плечом, не желая показывать, что это её уязвляет. – Сойдёмся на том, что я плохо поддаюсь внушению, – цедит она, ненавидя себя за то, что прячет взгляд в чашке с кофе. Сейчас, рядом с Кафкой – живой, настоящей – её воспоминания приобретают необходимый цвет и оживают куда охотнее. Дождь на Когараши, сладкий запах лилий, тёплые, почти горячие руки, легко снимающие с неё одежду; и жадные поцелуи, и бархатная кожа под пальцами; и разговоры, которые тогда казались неожиданно лёгкими, ведь мы же незнакомки, мы забудем друг о друге всё. Химеко вдруг понимает – если бы тогда Кафка не заставила её всё забыть, она бы и в самом деле перестала интересоваться ей спустя пару-тройку недель. Уж точно не стала бы писать, не согласилась бы на новое свидание и не передала в КММ сведения о Когараши, чтобы добавить лишнюю строчку в её дело. Всё могло бы стать просто приятным, слегка размытым воспоминанием – если бы Кафка позволила ей оставить это воспоминание. Во что же всё превратилось теперь? – Должна признать, – тянет Кафка с ухмылкой, которую Химеко ужасно хочет стереть с её лица, – ты первая, кто смог меня вспомнить и найти. Полагаю, я поражена. – Полагаешь? – янтарные глаза на мгновение вспыхивают возмущением. Химеко всё сложнее взять себя в руки, с каждым новым витком этого диалога она продолжает спрашивать себя – зачем? Зачем она согласилась на эту встречу, чего она вообще ждала, зачем ей Кафка и почему она продолжает сидеть здесь и пить кофе? – Неужели тебя забыло так много людей? Кафка неожиданно смеётся – смеётся весело, легко и свободно; её-то ничего не задевает, она либо кристально ясно понимает саму себя, либо ей на всё это вообще наплевать. Химеко медленно выдыхает – эта женщина не стоит того, чтобы так на неё злиться. – Ты просто чудо, Химеко, – довольно подмечает Кафка. – Неудивительно, что именно ты меня нашла. – Я просто слишком дотошная. Химеко заглядывает в чашку, которая снова опустела. Кофе здесь подают великолепный, возможно, даже слишком – это просто очень хороший кофе, без каких-либо дополнительных граней вкуса или интересных добавок. Она сама наверняка сделала бы по-другому – и это касается не только кофе. – Все Безымянные такие как ты? – Хочешь собрать коллекцию? Кафка выглядит такой довольной, что Химеко просто не может сдерживать раздражение. Но к этому раздражению примешивается что-то ещё, что-то необъяснимое, что слегка покалывает в груди приятным теплом. Она уже давно не сидела ни с кем и не болтала за чашкой кофе – вечера с Вельтом на Экспрессе не в счёт; они оказались прекрасными напарниками, Химеко невероятно дорожила им как другом, но они так и остались из разных Вселенных. Она уже давно не выбиралась в новые места для того, чтобы встретить там кого-то. Она уже давно ни с кем не флиртовала – если, конечно, обмен колкостями можно было расценивать как флирт. – Меня тоже это интересует, – Кафка покачивает чашку, на дне которой остался кофе; Кафка, как всегда, меняет тему без предупреждения. – Почему ты вспомнила? Химеко пожимает одним плечом. – Я же тебе говорила, – отвечает она, глядя сквозь прозрачные лепестки на небо. – Меня беспокоит всё неизвестное и непознанное. Даже внутри меня самой. Это тоже путь Освоения. Кафка резко отставляет чашку и снова смотрит на свой смартфон. Химеко это даже задевает, где-то в глубине души – неужели она считает минуты до окончания встречи, или у неё есть другие важные дела? – Пора идти, – Кафка потягивается, словно проснувшаяся кошка. – Нам обеим, – добавляет она, поймав вопрос на лице Химеко. – Я же обещала тебе сюрприз. – И в чём он заключается? – Химеко невольно улыбается. В конце концов, она не лукавила, говоря о своей любви к Освоению. В него входят и неожиданные сюрпризы, и случайные встречи и ещё много всего, что прикрыто манящей пеленой неизвестности. Кафка смотрит на неё как-то оценивающе, будто прикидывает, говорить или не говорить. – Скоро увидишь. *** Из космоса Альберо выглядит не менее завораживающе. Крошечная планета, покрытая зеленью, кажется драгоценным камнем в оправе мелких звёзд, причудливо рассыпавшихся вокруг неё. В атмосфере клубится мягкий, почти прозрачный туман, и Химеко невольно задумывается, что это – ведь они видели только синее небо. Корабль, на который привела её Кафка, вряд ли принадлежит Охотникам за Стелларонами – это совсем маленькое судно, на котором вряд ли могут разместиться самые опасные преступники этой галактики. Скорее уж это спасательная шлюпка или небольшой транспортный шаттл, который Кафка где-то украла. – Ну и зачем мы здесь? – недовольно интересуется Химеко, не в силах оторвать взгляд от Альберо. Ей бы хотелось остаться там подольше – понаблюдать за местными растениями, прочитать о них в сети, найти местный ботанический сад или исследовательский институт; вряд ли бы ей отказали в посещении хотя бы того, что доступно даже местным. Возможно, это не слишком вписывается в понимание свиданий других людей; но это уже проблемы других людей. Кафка стоит рядом с ней у панорамного окна, которое занимает большую часть единственного условно «жилого» отсека судна. Улыбается и трогает пальцами невидимые струны, будто наигрывая какую-то мелодию. Судя по мягким, плавным, почти осторожным движениям, она играет что-то меланхолично-печальное. – Очень красивый вид, – отмечает Химеко, невольно продолжая любоваться планетой. Интересно, что такого в местной почве и атмосфере, что растения отказываются приживаться в других мирах? Неужели нельзя было что-то придумать, хотя бы на космических станциях или кораблях альянса Сяньчжоу? – Это всё, что ты хотела мне показать? Я… – Погоди, – Кафка обрывает мелодию каким-то резким, надрывным аккордом, которого, разумеется, никто не слышит. – Смотри внимательно. – На что? Химеко вглядывается в планету, над которой плывёт мягкий рассеянно-белый туман. Кажется, тумана становится больше – или просто планета так повернулась к ним? – Видишь? Да что я должна увидеть, хочет с раздражением спросить Химеко, но – не успевает. Слова застревают у неё в горле вместе с воздухом. В космосе нет звука, но она почти слышит как – тем самым надрывным, резким аккордом – крошечная планета, драгоценный камень в оправе бриллиантов, разрывается на множество осколков. Взрыв кажется до ужаса простым, таким же маленьким и тихим, как вся Альберо – только что она медленно плыла среди звёзд, а теперь её обломки вспыхивают и разносятся вокруг, заслоняя собой саму Вселенную. Одно мгновение – и Альберо больше нет. Химеко и Кафка стоят перед огромным стеклом; стоят и смотрят за гибелью этой красивой, уютной планеты, ни одно растение с которой уже нельзя будет привезти ни на одну космическую станцию. Химеко смотрит за этим зрелищем, не отводя глаз. В её груди разрывается огромный шар, полный недоверия, боли, отчаяния; она переводит взгляд на Кафку, словно надеясь отыскать на её лице те же эмоции, в глубине души уже начиная понимать – она их там не найдёт. Ведь они здесь, на маленьком корабле с панорамным обзором, на достаточном расстоянии, под достаточным углом, чтобы избежать первых обломков. Эмоции на лице Кафки прочитать сложно – в её почти прозрачных глазах отражается пламя, отражаются звёзды, затянутые пеленой; она явно любуется, ей немного жаль, она довольна произведённым эффектом, и Химеко простила бы ей любое из этих чувств, если бы среди них было удивление. Но она не удивлена. – Ты знала? – выдавливает Химеко – и сама удивляется, как жалко и сдавленно звучит её голос. – Ты позвала меня сюда специально, чтобы я увидела это?! Кафка поворачивается к ней. Улыбается – Химеко до физической боли ненавидит её улыбку. – Правда красиво? – безмятежно тянет она. – Столько красоты в сиюминутной хрупкости. Химеко думает о цветах, сквозь которые проходило солнце, о городах, утопающих в зелени, о летнем кафе с неудобными стульями и стеклянными столами; о том, сколько прекрасного эта планета подарила людям, которые погибли в одну секунду, которых наверняка можно было спасти, если бы она не тратила время на болтовню и флирт с Кафкой. – Ты знала, – констатирует Химеко. – Почему ничего не сказала? Почему было хотя бы не попытаться… – Спасти Альберо? – заканчивает за неё Кафка. – Иногда судьба попросту предопределена, дорогая. Химеко заставляет себя отвернуться от стекла, не смотреть на останки планеты, не думать о том, что скоро волна притяжения поглотит звёзды и, возможно, снесёт их крошечный корабль. Она злится, и её злость – как пламя, что отражается в глазах Кафки, как пламя разрушенной планеты. – Ты не можешь просто стоять здесь и рассуждать о судьбе, – слова кажутся тяжёлыми и падают под ноги, словно металлические шары. – Ты не можешь называть себя творцом судьбы, если так просто делаешь зрелище из тысячи уничтоженных жизней, из целой планеты, которую ты могла бы спасти. Что толку тогда в сценариях, которые выдаёт тебе Раб Судьбы; что толку в твоей миссии, ради которой ты ставишь на уши всю Вселенную, если ты по итогу не стоишь даже одного человека, который погиб из-за тебя? Химеко хотела бы, чтобы слова выходили слишком уж резкими – но кажется, Кафку не в состоянии задеть вообще ничего. Она медленно выдыхает, касается стекла пальцами, будто надеясь смахнуть с него голограмму. Кафка качает головой. – Именно поэтому я и могу, – просто замечает она. – Ты несколько часов назад даже не знала об этой планете. – У меня были несколько часов… – А у этой планеты были миллионы лет, – всё так же безразлично перебивает Кафка. – Ты думаешь, это я устроила взрыв? Здесь много веков скапливался газ, уникальное вещество, из-за которого тут хорошо приживались растения. Никто не знал, случится ли этот взрыв вообще, никто не мог предсказать, когда и из-за чего. КММ, Общество Гениев… Они могли только строить догадки. Химеко долго молчит, так долго, что Кафка перестаёт понимать, слушала ли она её вообще. – Что ты хочешь сделать с самим временем, с тем, что копилось здесь дольше, чем существуют некоторые цивилизации? – Кафка бросает взгляд на обломки Альберо. У них ещё есть время, прежде чем оставаться тут станет опасно. – Осталось только законсервировать эту планету, собрать здесь тех, кому нечего терять. Элио говорил… – Мне плевать на Элио, – жёстко отрезает Химеко. – Ты можешь это гарантировать? Что нельзя было ничего сделать? Что никто из этих людей не рыдал от ужаса в последние минуты? Что этим зрелищем действительно нужно всего лишь наслаждаться? У тебя есть доказательства? Что-то, кроме слов твоего Элио? Что-то в её лице заставляет губы Кафки дрогнуть в грустной улыбке; Химеко никогда ещё не видела на её лице такую улыбку. – Нет. Химеко кивает. Ей почти физически больно – от несправедливости, от собственной беспомощности. Одно дело – говорить, что ты готова к безвыходным ситуациям; понимать в теории, что даже Безымянные не могут помочь каждому, и совсем другое – получать это знание на практике. – Тогда ты не имеешь права говорить о предопределённости, – жёстко заканчивает она. – И я тебе не дорогая. Это была бы отличная последняя фраза, чтобы исчезнуть, вернуться на Экспресс через пространственный якорь, и Эоны с ней, с Кафкой, пусть выбирается отсюда, как может. Кафка смотрит на неё так, словно бы знает каждый её дальнейший шаг, и Химеко немедленно хочется добавить ещё что-то резкое, острое, возможно даже – грубое. – Возьми, – Кафка протягивает ей что-то на раскрытой ладони, и Химеко машинально тянется вперёд, даже не думая, что это может быть опасно. На её ладони лежит маленький алый бутон, похожий на каплю крови, напитавшийся солнцем и уникальным газом; Химеко с первого взгляда понимает, откуда он. – Это последний цветок, который остался от этой планеты, – безжалостно подтверждает её мысли Кафка. – Никто никогда не уносил отсюда цветы. Теперь он твой. Химеко ненавидит себя за то, что не может отказаться – и забирает с ладони Кафки цветок. Их руки соприкасаются только на мгновение, и по пальцам Химеко пробегают электрические искры. Химеко поднимает взгляд, встречается с глазами Кафки – почти пустыми, прозрачными, словно незрячими – и не может выдавить из себя ни одного прощального слова. Она просто исчезает; она просто бежит от самой себя и от того, что только что увидела, от того, что оказалось сильнее неё. Кафка отворачивается к стеклу и играет на невидимой скрипке, в полном одиночестве играет для планеты, которая, разбившись на сотни осколочков, летит в бесконечную пропасть Разрушения. Играет медленно, зная, что скоро Сэм выдернет её отсюда через пространственные якоря, но скоро – ещё не прямо сейчас, у неё ещё есть немного времени. Мелодия всхлипывает о чём-то, и сострадает, и утешает, и улыбается – и никто, больше никто её не слышит. Кафка даёт свой концерт посреди пустоты, заполненной пламенем. На мгновение ей кажется, будто она сама разорвалась на части – и погибла вместе с этой планетой. Но, конечно, только на мгновение.